Читать книгу Японский парфюмер - Инна Бачинская - Страница 2

Утренний мир был чисто вымыт ночным ливнем и высушен легким теплым ветерком. Тучи, освободившись ночью от лишней влаги, превратились в ослепительно-белые облака, парусниками мчащиеся по синему небу. Потоки воды с небес сорвали последние желтые листья с деревьев, теперь их обнаженные ветви выглядели вполне по-весеннему. Если притвориться, что не замечаешь пестрого шуршащего ковра под ногами.

Восемь утра. Радиостанция «Народный маяк» в лице неизменного ведущего Севы Миркина жизнерадостно пожелала своим слушателям доброго утра и, напомнив о прямом эфире, пригласила звонить. Моя любимая передача, между прочим, – вокс попули, так сказать, кладезь глубокой народной мудрости и такой же глупости. Спрашивайте – отвечаем. Слушатели не заставили себя упрашивать. Раздалась первая мелодичная трель… Первая ласточка!

– Нам звонит Светлана Николаевна, – бодро объявил Сева Миркин. – Алло, Светлана Николаевна, говорите, вы уже в эфире.

– Здравствуйте, уважаемая передача! Я давно собиралась позвонить вам… – произнес женский голос и наступила тишина.

– Смелее, Светлана Николаевна, – подбодрил Сева. – Мы вас внимательно слушаем.

– Да, я сейчас… я вот что хочу сказать… – заспешила женщина. – Вот тут вчера один выступатель говорил, что… если… это… – И снова тишина.

– Светлана Николаевна! – позвал Сева. – Где вы? Ау! – Пауза. – Передумала. Ой! У нас следующий звонок! Говорите, вы в эфире!

Я не стала слушать следующего выступателя и отключилась, в очередной раз дав себе слово записывать народные радиоперлы. Сейчас мне было не до того – я обдумывала одну интересную идею. Щелкнула кнопкой кофейника, достала из буфета сахар, намазала хлеб маслом, положила перед собой городской телефонный справочник и уселась завтракать. Жевала хлеб, пила кофе и листала справочник.

Ситниковых в городе было трое. Леонид Максимович назвал Ситникова Александром Павловичем. Вот он, Ситников А. П. Звоним? Единственный А. П., других все равно нет. Эй! Ты где?

Но Каспар молчал, притворяясь глухонемым с девизом: «В дурацких затеях не участвуем!» Чтобы потом сказать: «Ага, я же говорил!»

Длинные гудки… какие-то глухие, хриплые, как из преисподней. Мне вдруг пришло в голову, что я не продумала тактику допроса. С чего начать? Как перейти от простого к сложному и усыпить бдительность? Немедленно положить трубку и прорепетировать хотя бы первую фразу! Поздно! На том конце уже откликнулись.

– Да! – Коротко, напористо, нетерпеливо. Хрип-лый мужской голос. Похоже, не проснулся еще.

– Доброе утро, – начала я.

– Ну! – потребовал голос.

Что «ну», спрашивается?

– Меня зовут Екатерина Васильевна Берест… Мне нужно с вами поговорить, – пролепетала я. Да что это со мной? Хамский тон этого типа вогнал меня в ступор.

– Кто вы такая?

Я вдруг с ужасом подумала, что это может оказаться совсем другой человек, но отступать было некуда…

– Понимаете, так получилось… я виделась с вашей женой три недели назад и…

– Что вам нужно? – перебил он.

Манеры, однако!

– Нам нужно встретиться, я все расскажу при встрече… – Я с отвращением прислушивалась к своему торопливому, какому-то чужому голосу и умоляющим, тоже чужим, интонациям.

– Вы из полиции?

– Нет! Я все объясню вам при встрече.

Наступило молчание.

– Лады, – сказал он наконец. – Сегодня в семь. Адрес знаете? Записывайте…

* * *

Уф! Ввязалась. Теперь можно сесть и спокойно подумать, на фиг мне это нужно. Дядька всегда повторял: главное – ввязаться, а там посмотрим.

– А вдруг он убийца? – прошептал Каспар. – А ты лезешь?

– А вдруг он не убийца? Тогда можно?

Каспар не ответил – видимо, задумался.

… День выдался на редкость спокойный. Я переделала массу дел: привела в порядок архив, заполнила все текущие финансовые документы – случай в истории «конторы», как называет нас друг сердечный Юрий Алексеевич Югжеев, небывалый. Выпила кофе, съела шоколадку, подаренную «королевским охранником» Витенькой Павленко, и просмотрела последние новости в Инете – из области политики, криминала и высокой моды.

Погода была замечательная – легкий утренний туманец исчез, и неяркое солнце мягко освещало мир теплым золотистым светом. Через окно был виден прозрачный парк с темными тонкими деревьями и скамейка – та самая, на которой совсем недавно меня ожидала женщина по имени Диана. Сейчас на ней сидела полная молодая мамочка с книгой на коленях, поминутно заглядывавшая в коляску со спящим младенцем.

Время от времени звонил телефон. Звонили новые клиенты, которые в отличие от старых ничего или почти ничего не знали о «Королевской охоте», но, увидев объявление в газете или в Интернете, очень хотели узнать, и я добросовестно отвечала на вопросы. Позвонил мужчина, спросивший, можно ли нанять сыщика, чтобы выследить супругу, которая, судя по всему, с кем-то спуталась. Позвонила женщина и сообщила о пропавшей собаке, добермане по кличке Кайзер. Она плакала, так как «эти люди будут кормить собаку чем попало, а у нее очень нежный желудок, потом не восстановишь…»

И так далее, и тому подобное. Звонили солидные люди с уверенными голосами, знающие чего хотят, и я оформила два заказа.

Все на свете рано или поздно кончается. Подошел к концу и этот день. В начале седьмого я подходила к многоэтажке, удачно расположенной в тупичке, вдали от городского шума, и вместе с тем – рукой подать до центра. Я намеренно пришла раньше, чтобы не спеша осмотреться. Подруга детства Галка называет это занудством. Сама же она всюду опаздывает…

На скамейке у второго (кажется, «мой»!) подъезда сидел красивый, библейского вида старик с закрытыми глазами, скрестив кисти рук на собачьей голове – набалдашнике массивной трости. Казалось, он дремлет или внимательно прислушивается к голосам внутри себя. Я осторожно опустилась рядом. Старик, не открывая глаз, сказал звучным приятным голосом, чуть подвывая:

Он открыл глаза и улыбнулся:

– Я так и знал, что вы молоды и красивы!

Я рассмеялась.

– Владимир Михайлович Ненахов, бывший служитель муз, ныне – скромный пенсионер. К вашим услугам! – Старик привстал и церемонно поклонился.

– Екатерина Васильевна Берест, учительница английского языка.

– Екатерина! – воскликнул новый знакомец. – Какое необыкновенно редкое по теперешним временам имя! Единственная известная мне Екатерина насчитывает восемьдесят лет от роду. Молодых Екатерин просто не существует. До момента нашей встречи я был уверен в этом, но вы меня разубедили. Вы и ваше имя – как праздник слуха, зренья, осязанья! Извините ради бога за последнее. И я думаю, я знаю, зачем вы здесь. Я все, к сожалению, знаю. Таков недостаток моего возраста. Вы мне верите?

– Верю. Правда, я и сама еще не знаю, зачем я здесь.

– Вы меня заинтриговали, молодая леди! Но тем не менее хотите, я вам скажу, зачем вы здесь?

– Хочу! Вы меня тоже заинтриговали.

– Итак, попытка номер один. Вы репетитор лоботряса из восьмой квартиры. Не далее как сегодня утром его мамаша сообщила мне, что наняла репетитора по английскому языку. И вы пришли на урок. Я прав?

– Нет, не правы!

– Облом, как говорит молодняк! Вторая попытка. Вы – подруга Витюши из одиннадцатой, герлфренд по-вашему, по-аглицки. Вы спросите, откуда мне сие известно? Дедукция, одна дедукция и больше ничего. Мне по секрету сообщили, только не спрашивайте кто, что у него новая подружка, красавица, серьезная и вся из себя, не то что прежняя, которую весь дом не любил по причине сомнительного вида и отсутствия манер – она никогда не здоровалась. Ну-с, как на сей раз? Не спешите, подумайте хорошенько, не могу же я все время ошибаться!

– Нет, к сожалению, с Витюшей из одиннадцатой я тоже незнакома.

– С вами неинтересно, вы все время мне противоречите! В мое время молодые барышни были скромнее. Признавайтесь немедленно, зачем вы здесь?

– У меня деловое свидание, – сообщила я. Противостоять дружелюбному любопытству замечательного старика было просто невозможно.

– «Деловое свидание», бизнес-встреча, так бы и сказали. К Симеонову из пятой.

– К Ситникову Александру Павловичу.

– К Саше? – удивился старик.

– Вы его знаете?

– Мы тут все друг друга знаем. И Леночку, жену Сашину, тоже знали. Знали и любили. Вам, конечно, известно, какая трагедия тут у нас случилась? А вы не из полиции, часом?

– Нет, не из полиции. А о Леночке не только слышала, но и встречалась с ней за три недели до ее смерти.

– Несправедливо устроен мир – молодые уходят, а старики вроде меня остаются, – вздохнул он…

Воцарилась печальная тишина. Уже стемнело, и начал накрапывать неуверенный мелкий дождь. Издалека слабо доносился шум улицы.

– А идемте-ка ко мне, Екатерина! – сказал вдруг Владимир Михайлович. – Я вас чаем напою. А Сашину машину мы услышим, я узнаю ее безошибочно. Не мокнуть же вам на улице. Да и темно уже, а? Пошли!

Я была благодарна старику за участие. Я вдруг осознала ненужность и легкомыслие своей затеи. То, что случилось, было действительно трагедией, а я тут развлекаюсь, детективные игры затеваю. Сыщица! Мне уже расхотелось встречаться с Ситниковым.

– Спасибо, – сказала я, – с удовольствием.

Жилище может многое сказать о хозяине. Оно может сказать, например, что человек одинок. В жилище одинокого человека даже пахнет по-другому. В квартире старого актера пахло застарелым табачным дымом, затхлостью и пылью. Книжные полки до потолка были заставлены книгами, альбомами и папками. История мирового театра, английский театр, Бен Джонсон, Марло, Шекспир, Мольер, книги по оккультизму, белой магии, многочисленные сонники. Театральные афиши, фотографии актеров в костюмах разных эпох. Одна из фотографий на стене привлекла мое внимание. Крупный мужчина с красивым породистым лицом, в руке – кинжал, сидит в роскошном кресле с высокой спинкой, вытянув длинные ноги в белом трико. Внизу фотографии – крупный, размашистый росчерк, в котором угадывалось знакомое имя. Эту фотографию я видела в детстве в бабкином альбоме. Я подошла ближе. Неужели автограф… подлинный?

– Да, – сказал с достоинством Владимир Михайлович, отвечая на незаданный вопрос, – это Федора Ивановича Шаляпина собственная рука. Здесь он в роли Демона. Подарено моей тетке, Анастасии Семеновне Стрепетовой, в году одна тысяча девятьсот восьмом, во время гастролей в Харькове. Бедная женщина едва не помешалась, не на шутку влюбившись в своего кумира. И чуть не осталась старой девой. Потом, правда, вышла замуж за судебного пристава. Семейная реликвия, Катюша. Можно я буду называть вас Катюшей? Семейная реликвия и предмет вожделения нашего театрального музея. Вообще у меня много интересных вещей. Если мы подружимся – покажу.

Мы допивали вторую чашку чая, успев обсудить современные театральные сплетни и обменяться мнениями о международной обстановке, разгуле свободной прессы и падении нравов, когда Владимир Михайлович вдруг сказал после паузы:

– Знаете, до сих пор не могу прийти в себя после смерти Леночки… такой нелепой! Все думаю – почему? Она была такая славная девочка – красивая, милая, в ней был класс! Говорят, самоубийство. Возможно, вам неизвестно… не так давно погибла ее сестра. В прошлом году, весной. Леночка очень болела тогда. Но время такой замечательный лекарь. Я был уверен, что она оправилась. Выходит, я ошибался. Вы сказали, что видели ее незадолго… Вы были с ней знакомы?

– Нет, она позвонила мне и попросила о встрече.

– А вы кто, извините?

– Я работаю в охранном предприятии.

– Ей нужен был охранник? – Старик пытливо всматривался в мое лицо. – Зачем? Она сказала?

– Не сказала. Это была предварительная беседа. Мы должны были встретиться еще раз, но не получиось.

Вдруг раздался странный звук – не то вздохнул кто-то, не то застонал. Я испытала мгновенный ужас, холодком мазнуло вдоль позвоночника. Стали бить большие напольные часы – размеренно, длинно. В их низком тягучем звуке чувствовались печаль и безысходность.

– Саша приехал! – сказал неожиданно старик.

Я подошла к окну и увидела черный массивный автомобиль и невысокого человека, который, захлопнув дверцу, направился к подъезду.

– Я думаю, мне пора. – Я поднялась. – Спасибо за приют.

– Не стоит, – отвечал старый актер, – я замечательно провел вечер. Интересный собеседник для меня теперь большая редкость и большая роскошь. Старики никому не нужны, к сожалению. Мир становится хуже, жесточе, и я все меньше и меньше понимаю, что происходит… Это не мое время. Я, видимо, зажился.

Он сидел, опустив плечи, сложив перед собой на столе руки с крупными голубыми венами; в глазах его, старчески светлых, была усталость.

вдруг сказал он негромко, и я вздрогнула.

Я чувствовала жалость и неловкость…

– Прощайте, сударыня!

– А какая квартира у Ситникова? – Я вдруг вспомнила, что не знаю номера ситниковской квартиры. – Шестнадцатый этаж, а квартира?

– Там всего одна квартира, – сказал хозяин, и что-то… странная интонация, странный акцент… проскользнуло в его голосе.

Я вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. Он не поднялся меня проводить…

* * *

На шестнадцатом, последнем, этаже действительно была только одна квартира. Остальных как бы и не было вовсе. Я знала, что состоятельные люди покупают по две-три квартиры на одной лестничной площадке, перестраивают их, но как это выглядит в жизни, видеть мне еще не доводилось. Я нажала на кнопку звонка и услышала в ответ мелодичную трель. Дверь тотчас распахнулась, и на пороге появился блондин с невыразительным лицом. В его взгляде сквозило легкое недоумение.

– Меня зовут Екатерина Васильевна, я вам звонила…

Он поднес к глазам руку с часами:

– Да-да, помню. Я, кажется, опоздал.

«На два часа!», – произнесла я мысленно, а вслух сказала:

– Не страшно, меня приютил ваш сосед из второй квартиры.

– Соловей-разбойник! – буркнул хозяин. – Проходите, раз пришли.

– Соловей-разбойник? – удивилась я. – Почему?

– Потому. Извините! – Мне показалось, что Александр Павлович слегка покачнулся. – Не обращайте внимания. Прошу! – Он посторонился.

Я вошла в обширную прихожую с высокими, светлого дерева, в тон паркету, шкафами до потолка, овальными зеркалами и светильниками в виде свечей. На изящной консоли у зеркала помещалась массивная фаянсовая ваза, расписанная драконами, наполненная смесью из сухих веточек, цветов и трав. Я почувствовала их слабый, приятный запах.

Александр Павлович небрежно бросил на вешалку свой плащ и, видимо, промахнулся – тот сиротливо лежал на полу.

Я вошла в громадную комнату и замерла, пораженная. Вся наружная стена была стеклянной! Через это циклопическое окно густо синело вечернее небо, утыканное сверкающими звездами, и виднелась земля с высоты птичьего полета: неподвижная лента реки цвета темного серебра, за рекой – лес и луг, и где-то немыслимо далеко, на горизонте – светящаяся малиновая полоса – последнее «Прощай» закатившегося солнца. И первые огни в деревушке за рекой, где я побывала однажды еще совсем маленькой девочкой. Теплая рука памяти чуть сжала мое сердце, и оно дрогнуло в ответ. Я увидела, словно со стороны, яркое пламя костра, рой мошек над ним и лежащих около него немолодого седого человека и двоих детей – девочку и мальчика.

Девочка у костра – это я, мальчик – двоюродный брат Колька, а седой человек – дядя Андрей Николаевич. Он был одинок – ни жены, ни детей – и на весь отпуск забирал нас к себе. Мой отец умер, когда мне было два года. У Кольки отец был, но все равно что не было – замотанный, нервный, работавший начальником смены на инструментальном заводе, он приходил домой лишь спать.

…Вечер. Чуть потрескивают, сгорая, сухие ветки. Густая, звенящая тишина, как в первые ночи после сотворения мира, лишь сонная рыба изредка плеснет в реке или завозится птица в гнезде. Земля, остывающая от дневного летнего зноя, покрывается холодной росой. Одуряющие запахи: травы – мята, чабрец, полынь, речная вода, дым костра…

…Бесконечные разговоры о смысле жизни, законах мирозданья, добре и зле. И истории-притчи, смысл которых сводится к извечным человеческим: не убий, не укради, не предай…

– Будете вспоминать все это, когда меня не будет, – говорит Андрей Николаевич.

«Когда меня не будет!» Разве такое время наступит? Никогда, ведь впереди вечность…

– Нравится? – услышала я невыразительный голос и вздрогнула.

– Очень!

– Потому и остались здесь. Жена любила сидеть на балконе и смотреть. Часами сидела. А вообще всерьез планировали за городом дом строить. Не люблю города – шум, чад, толпа…

Комната циклопических размеров кажется пустой. Пол покрыт громадным темно-красным ковром; в центре – низкий кофейный столик, по обе его стороны – два массивных кожаных дивана теплого шоколадного тона. В торце комнаты – высокая горка со стеклом, длинный обеденный стол на двух массивных ногах и шесть прекрасной формы стульев. Вдоль стеклянной стены четыре китайские вазы с деревцами. На одном из них – маленькие желтые лимоны.

Свет неяркий, горит лишь светильник в углу, один из четырех. Центрального освещения нет, как нет и привычной люстры.

– Прошу вас! – Ситников указал рукой на диван. Сам упал на другой, напротив.

– Пить будете? – Он выжидающе смотрит на меня, в глазах его мне чудится насмешка и холод. – Закуску не предлагаю, еды у меня нет. Выпить – пожалуйста!

«Пить будете?» «Я что, похожа на пьющую?» – Я одернула юбку на коленях.

– Ну что вы… не нужно еды, – пробормотала. – Белого вина, пожалуйста… если есть.

Раз я тут, то нужно терпеть. Неприятный тип, однако! И пьющий, кажется. Я рассматривала его украдкой, короткими пулеметными очередями, и чувствовала себя непрошеным гостем, другими словами – по-дурацки. А подняться и уйти с гордо поднятой головой слабо?

– Пардон, только красное. Будете?

Он посмотрел на меня в упор. Мне сделалось еще неуютнее. Я невольно оглянулась на дверь. Мысль о том, что он может оказаться убийцей, и нас тут только двое – была как ушат холодной воды. Я кивнула…

Он вышел в кухню. Я услышала, как хлопают дверцы буфета. Он вернулся с бокалом красного вина для меня и стаканом виски для себя. Протянул мне бокал. Вытащил из кармана пиджака пакетик с орешками, надрывает. Мы рассматривали друг друга через стол.

– Ну-с, а теперь доложитесь, кто вы такая и что вам нужно! – С жадностью человека, мучимого жаждой, одним глотком выпил половину стакана. Разгрыз крепкими зубами орешек, глядя на меня в упор.

Я перевела дух, пригубила вино и сказала:

– Я виделась с вашей женой три недели назад, она позвонила и попросила о встрече.

– Почему вам? Кто вы такая?

– Я представляю охранное предприятие «Королевская охота». Она позвонила…

– «Королевская охота»? – перебил он с недоумением. – Какая, к черту, охота? Что вам вообще нужно?

– Понимаете, вчера меня вызвал к себе следователь, Кузнецов Леонид Максимович, и от него я узнала, что ваша жена… То есть узнала, что случилось. И я подумала, что нужно поговорить с вами, может, вам захочется узнать… Ну, в общем, я подумала, что могу быть чем-нибудь полезна… помочь…

– Чего хотела от вас моя жена?

– Она просила защитить ее…

– От кого?

– Она не сказала.

– А что же она сказала?

– Почти ничего. Только плакала…

– И вы пришли, чтобы мне это рассказать?

– Ну… да. Я хотела спросить у вас…

– Чего она боялась и почему пришла к вам, а не к мужу? Пришли посмотреть на мужа, которому не доверяла жена? Бред какой-то… – Он допил виски и уставился на меня светлыми пьяно-сумасшедшими глазами. – Каин, где брат твой, Авель? Так? Ну, давайте спрашивайте! Вас только мне не хватало для полного счастья! Охрана, от кого? От меня?

Я промолчала. А что было говорить?

– Я не убивал свою жену! – заорал он в бешенстве. – И не подстрекал к самоубийству! Я не знаю, зачем она звонила вам! Я не знаю, откуда у нее яд. Полтора года назад погибла сестра жены, погибла трагически, нелепо… – Он запнулся, помолчал. – Елена долго болела, но полтора года – немалый срок, все проходит, она даже стала заговаривать о работе. Я не знаю, что случилось! Я не знаю, почему она приняла яд! Если это убийство, то убить ее, кроме меня, некому. Понятно? – Смелости ему было не занимать. – Но я ее не убивал. И если вы ожидаете, что я сейчас спрошу вас: «Ах, вы мне верите?», то ошибаетесь. Чихал я на ваше мнение! – Он замолчал, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

И тут я наконец дала себе волю и рассмотрела его как следует. «Лысеющий рыжеватый блондин, почти альбинос, с круглыми совиными глазами – решительно не за что зацепиться взгляду, в возрасте около сорока. С неприятным характером, похоже, пьющий – судя по тому, как он опрокинул стакан с виски и не поморщился. По профессии… А чем он, собственно, занимается? Чем зарабатывает на кусок хлеба?»

«Какого черта ей на самом деле нужно?» – думал, в свою очередь, Ситников, сидя с закрытыми глазами, чтобы не видеть… эту охранницу. – Что это? Шантаж? Любопытство, скука, тщеславие? Пришла, не поленилась! Что Елена рассказала ей? Жаловалась? На равнодушного мужа? Плакала? Не думает ли она, что ей удастся узнать, что произошло на самом деле? Узнать правду… Правду? Какую правду? То, что случилось, – несчастный случай, недоразумение, нелепость. Не было самоубийства! Не было. Не верю. Точка.

А разве я не знаю правды? Разве Елена не понимала, что происходит? Я виноват, с самого начала, только я один. Но я есть, я продолжаю быть, а их уже нет… Ни Алины, ни Елены… Алина, Алина, что же ты наделала? С тебя все началось…»

– Я ничего не знаю. – Хозяин открыл глаза. Он уже остыл, порыв прошел. Голос у него был усталый. – Мы были женаты четырнадцать лет. Доверяли друг другу. Елена не отличалась особой живостью, была скорее домоседкой, да и я ведь никогда не был душой общества… «Надеюсь, мой голос звучит достаточно убедительно?» – подумал он и сказал вслух: – У нее было все – деньги, дом, одежда. – И снова добавил про себя: «У нее не было главного. А у меня было?»

Он замолчал. Смотрел мимо меня – мне показалось, он забыл обо мне. Пауза затягивалась.

– Знаете ли вы, как важно иметь деньги? – вдруг спросил он. – Говорят, они не дают счастья, но я думаю, без счастья, но при деньгах все-таки легче, чем без счастья и без денег. Деньги – это свобода, это выбор, это когда ты создаешь обстоятельства, а не обстоятельства давят на тебя, заставляя принять решение. У тебя прекрасная квартира, а не унижающая достоинство нора. Первоклассные еда и питье, красивые шмотки, поездки в Испанию, на Канары… все у нее было! Да, я уходил рано и приходил поздно. Но ведь я вкалываю как собака, времена сейчас, сами знаете, какие – акульи. Или – ты, или – тебя. Я не шлялся по бабам, я ей ни разу не изменил. Ну, могу выпить… иногда.

«Правда, наш союз был вечной, мучительной изменой другой женщине, но это уже не твое собачье дело!» – последняя фраза опять про себя.

– Друзья? Какие, к черту, друзья? У меня даже друзей нет! Не осталось никого. Время – деньги! Да и обстоятельства так складывались… После смерти сестры жена очень переживала, я даже боялся за ее психику. Она целыми днями не поднималась с постели. – Он замолчал, уставясь в пол. «Слава богу, у меня была и есть работа, а то и моя психика бы не выдержала», – снова про себя.

– Чем она занималась целыми днями? Я уходил, когда она еще спала, я ухожу в семь утра, а то и раньше… – Он задумался, вспомнив, как Елена пыталась готовить ему завтраки, но он быстро пресек эту затею, сказав, что утром не голоден… Скотина, даже этого не смог ей дать! – Жена ходила по магазинам, ей нравилось делать покупки. Звонила подругам. Нет, я их не очень хорошо знаю. Застал как-то одну, кажется, актрису, экстравагантно одетую, накрашенную…

…Он тогда поразился перемене, произошедшей с Еленой, – она была счастлива! Они хватали друг друга за руки, перебивая говорили что-то, хохотали. На это стоило посмотреть. Школьницы! Елена всегда была маленькой девочкой, вечной младшей сестричкой, она так и не повзрослела. В свои тридцать два она выглядела много моложе. В ее жизни не было ни забот, ни проблем, ни необходимости принимать решения. Сначала решения принимала сестра Алина, а потом он, муж. А она была милой, послушной и любила их обоих. Ему завидовали мужья работающих, рано постаревших и растолстевших жен. А он завидовал им. Смешно сказать, завидовал их скандалам – раз скандалят, значит, у каждого свое мнение. А у них в семье было только одно мнение – его собственное.

Как-то раз он застал жену в слезах. Захлебываясь и глотая слова, она рассказала, что у них в подъезде пищат от голода три крошечных котенка, а их мать дворовые хулиганы сбросили с восьмого этажа, и она разбилась, вопреки бытующему мнению о живучести кошек. Елена рыдала от жалости, а принести котят в дом не решилась, не посмела. Побоялась? Не сообразила? Не умела принять решения?

– Иди и принеси их сюда, – разрешил он.

– Всех? – Слезы сразу высохли.

– Разумеется, всех!

Она побежала за котятами, но их уже не было – разобрали добрые люди. А ему подумалось, что судьба не приняла его жертву за ту собаку, значит, он еще не прощен…

Та собака… Кошмар и поворотный пункт всей его жизни! Отец был заядлым охотником, в доме у них всегда были ружья. Как-то раз, очень давно, еще в другой жизни, он предложил Алине научить ее стрелять. Им было тогда… сколько же им было? Десятый класс… шестнадцать, семнадцать? Авантюристичная и смелая, как мальчик, она тут же согласилась.

Они отправились в заброшенный песчаный карьер, и он преподал ей первый урок стрельбы. И последний. Чудом было, что их не поймали.

Как на грех, туда забрела бродячая собака, и он, опьяненный близостью Алины и стрельбой, закричал: «Сейчас поохотимся!» Выстрел и ее вопль: «Не надо!» – раздались одновременно. Он попал в собаку, но не убил ее. Окровавленное животное, визжа от боли, пыталось отползти, чтоб спрятаться… Алина бросилась на него с кулаками: «Сволочь, сволочь, убийца! Ненавижу!»

Он в ужасе перезарядил ружье и выстрелил еще раз, и еще раз, страстно желая только одного – чтобы прекратился этот ужасный собачий визг…

Потом он долго сидел на земле, даже, кажется, прилег и уснул. Очнулся, когда было совсем темно. Подошел к мертвой собаке, прикладом ружья стал бить в песчаную стену, и бил до тех пор, пока стена не обрушилась и не погребла ее.

На другой день он не мог подняться с постели. Все тело ломило от боли – то ли нервное, то ли простыл, лежа на земле. Он не пошел в школу и пролежал весь день в постели. Никто бы никогда не подумал, что сильный, независимый, несгибаемый Сашка Ситников может так переживать из-за жалкой собаки.

Алина так и не позвонила…

Он думал тогда, что сойдет с ума от стыда и горя. Но все проходит в конце концов. Алина не разговаривала с ним несколько месяцев. Потом они стали перебрасываться словом-другим, даже бывали вместе в школьных компаниях, но все это было уже не то. Совсем не то. Что-то закончилось для них, и они не знали, как это вернуть.

Выпускные экзамены прошли, словно в тумане. Потом нужно было поступать, учиться, сдавать сессии. А потом он узнал, что Алина вышла замуж за одноклассника Володю Галкина. Он воспринял новость спокойно, даже с легким презрением. Недоделанный Володька Галкин! Тюфяк по жизни! Да разве он с ней справится? Предатель! А ведь дружили! Там ему и место – под ее каблуком.

Они не искали с ним встреч. Он – тоже. Как-то он встретил в читальном зале Елену, сестру Алины. Что-то дрогнуло в нем – Елена смотрела на него глазами, так похожими на глаза старшей сестры.

Они стали встречаться, а спустя полгода поженились. На свадьбе он увидел Алину. Впервые за несколько лет. Она поздравила молодых – сияющую хорошенькую невесту в длинном платье из белого гипюра, с букетом красных тюльпанов и его, скорее озадаченного, чем обрадованного.

– Совет вам да любовь, – сказала Алина и прижалась губами к его щеке. И он понял, что ничего не прошло…

Они дружили домами – собирались на праздники, иногда выбирались на природу или в театр. Но их отношениям недоставало тепла, они не были нужны друг другу… Он так и не простил Володю Галкина, понимая в то же время, что тот ни в чем не виноват. А сестры могли видеться и без мужчин.

Он иногда спрашивал себя: неужели Володька не знал о них с Алиной? Неужели не помнил их вместе? Неужели его не интересовало, почему они расстались? Он понял, что ничего не прошло, что он по-прежнему любит Алину, теперь вдвойне недосягаемую и вдвойне желанную. Он любил ее и ненавидел – за жесткость, неумение прощать, беспощадность. Из-за его дурацкого мальчишеского поступка она погубила две жизни – свою и его. Да, да, и свою тоже!

Они оба это понимали. Иногда их взгляды встречались, огонь вспыхивал в ее глазах, и, словно одержимая дьяволом, она начинала дерзить ему, издеваться над его работой, деньгами, называя мафиози. Он резко отвечал ей, и они, не стесняясь тех двоих, что сидели молча (что они чувствовали при этом?), начинали скандалить, не выбирая выражений, ненавидя и желая друг друга. «Живодер!» – однажды крикнула она злобно. Он схватил ее за плечи, больно сжал. Они смотрели друг другу в глаза, стоя в полутемном коридоре, а те, двое других, болтали о чем-то в гостиной. Живодер! Жалкое, спившееся существо, вымещающее свои жизненные неудачи на бессловесных тварях. Ах ты, дрянь! Ненавижу! Он притянул ее к себе, впился губами в дерзкий и желанный рот. Она ответила…

Ситников так глубоко ушел в свои воспоминания, что, похоже, забыл обо мне. Лицо его напоминало гротескную маску – запрокинутая на спинку дивана голова, нахмуренные брови, сжатый в тонкую полоску рот, задранный кверху упрямый подбородок. И кулаки на коленях. Я сидела тихо, как мышь под веником. Я уже жалела, что пришла. Дурацкая затея! А этот Ситников… тот еще персонаж! Жесткий, неприветливый, грубиян! У его жены, красивой, молодой, было все, о чем только может мечтать любая женщина – прекрасный дом, спокойная размеренная жизнь, деньги. И она тем не менее смертельно напуганная обратилась ко мне за помощью. Значит, не было главного…

Мелодичная трель звонка заставила нас вздрогнуть.

– Какого черта! – проворчал сквозь зубы Ситников. С силой провел по лицу ладонями и поднялся с дивана. Помедлив, направился в прихожую. Мне показалось, он раздумывал, впустить ли нового гостя.

– Картина Репина «Не ждали»! – раздался из прихожей радостный сочный бас. Затем – грохот опрокинутой вазы, топанье, шлепки. – А это я, старинный друг Добродеев, собственной персоной. Решил заглянуть, проверить, как ты, старик. Запросто! Без звонка, без галстука, так сказать! Как не позвоню, отвечают: «Хозяин уехамши». Дай, думаю, зайду, повидаю друга Сашку! А вдруг ты дома? И оказался, как всегда, прав. Как ты, старик?

– Нормально, – неохотно отозвался Ситников. – Проходи, Алеша.

– Э, да тут дама! – вскричал тот, кого назвали Алешей. Он рванулся ко мне, схватил мою руку и смачно поцеловал. Щелкнул каблуками, склонил голову и упер жирный подбородок в не менее жирную грудь: – Алексей Добродеев!

Был это большой, толстый, очень подвижный человек с любопытными глазами, небрежно и дорого одетый, и от него изрядно попахивало спиртным.

– Екатерина Берест.

– Екатерина! Катюша! Вы позволите мне называть вас Катюшей? Рад, рад! Как это мы раньше не пересеклись? – Он плюхнулся на затрещавший диван рядом со мной, схватил ситниковский стакан и залпом выпил. Пошарил глазами по столу, крякнул, пробормотав: – Ох уж эти бедные богатые, поправиться есть, а закусить – извините!

Взял мои руки в свои большие, мягкие и горячие ладони и сказал, заглядывая мне в глаза:

– Ну, Сашка, ну, негодяй, и что они только в тебе находят? Кто вы, прелестное дитя?

Голос у него был бархатный, выражение лица самое благодушное, но внимательный острый взгляд диссонансом. Его колено уперлось в мое, и я отодвинулась.

– Прелестное дитя – владелица «Королевской охоты», – буркнул Ситников.

– Что такое «Королевская охота»? Кафе? Элитный клуб?

– Неужто не знаешь? Ты же у нас завсегда в курсе! Это детективное бюро.

– Ты нанял детектива? – В голосе Добродеева проскользнули недоверчивые нотки.

– А то! – хмыкнул Ситников.

– Но ведь… ведется следствие, при чем тут частная контора? Или ты хочешь сам…

– О чем ты? Какое следствие?

– Ну, как о чем… – Добродеев слегка смутился. – В связи с… – он замялся, – с Еленой.

– При чем здесь Елена?

Добродеев, похоже, растерялся. Побагровев, он переводил недоуменный взгляд с Ситникова на меня.

– Я не детектив, – вмешалась я. – «Королевская охота» – это охранное агентство, и я здесь потому, что…

Закончить я не успела, так как Ситников, потянувшись за салфеткой, опрокинул мой бокал. Я ахнула. Добродеев проворно отодвинулся.

– Черт! – буркнул Ситников, промокая салфеткой разлитое вино.

Некоторое время мы сидели молча, наблюдая, как мягкая ткань неторопливо впитывает красную жидкость.

– Охрана? – опомнился Добродеев. – Зачем тебе охрана? Ты думаешь, что тебе что-то угрожает?

– Всем нам что-то угрожает, – ответил философски Ситников. – Я слышал, Рубова ограбили и чуть не убили в собственном подъезде.

– Рубова? – оживился гость. – Не слышал! Когда? И много взяли? Ужас какой! Из дома выйти нельзя! А вы меня, ребята, не дурачите? Прекрасная дама – начальник охраны! Или начальница? Как вы сказали? «Королевская охота»? Что-то знакомое, вроде роман такой был, вспомнил – «Королевская рать». Такая красавица! – затараторил Добродеев – похоже, пришел в себя. – И я узнаю об этом последним? Я должен написать о вас! Непременно! Екатерина-амазонка!

– Господин Добродеев – журналист, пописывает в различные печатные органы, от красных до коричневых, включая зеленые и синие…

– Синие?

– Ну да, дамские журналы.

– Почему – «синие»? – спросила я.

– Издевается, «синие чулки» имеет в виду, – фыркнул Добродеев. – Ну и что? Истинный писатель вне политики! – Он уселся поудобнее, и было видно, что уйдет он не скоро. – Хорошо сидим. А по маленькой? За прекрасных дам!

– Есть водка, – сказал Ситников. – И все.

– А нам ничего больше и не надо! – обрадовался Добродеев. – Омни-а а ме-а-а мекум порто-о-о![3] – пропел он низким, не без приятности батюшкиным басом. Он легко вскочил с дивана и побежал в прихожую. Вернулся через минуту с необъятным кожаным портфелем, откуда тут же принялся вытаскивать и метать на стол свертки и сверточки. По комнате поплыл запах копченого мяса. – Саша, давай тарелки!

Ситников распахнул дверцы серванта…

– Классный закусон! – приговаривал Добродеев, разворачивая еду. – А мы вот попросим прекрасную охотницу поухаживать за двумя голодными мужиками, ммм, как? – Он с улыбкой заглядывал мне в глаза.

Я принялась раскладывать мясо в тарелки, они внимательно наблюдали. Мне показалось, у меня дрожат руки. Часы где-то в глубине квартиры принялись плоско отбивать время. На шестом ударе я сбилась. Должно быть, одиннадцать! Или полночь. Ну и что? Меня ведь никто нигде не ждет…

Добродеев был в ударе. Самые невероятные истории, героем которых выступал он сам, сыпались как из рога изобилия. Мы молча внимали. Он размахивал руками, таращил глаза, делал драматические паузы. Говорил он о себе в третьем лице, называя по фамилии, и казалось, речь идет о каком-то незнакомом ловком парне по имени Алексей Добродеев. Действие происходило в разных странах, упоминались известные имена. Сюжет был довольно однообразен: Добродеев и Кто-то Ужасно Знаменитый. Добродеев сказал (сделал, написал) что-то необыкновенно замечательное, Кто-то Ужасно Знаменитый был потрясен!

– На Багамах, в апреле, я, кажется, еще не успел тебе, старик, рассказать, мы поселились в одну гостиницу со штатовской Олимпийской по плаванию. У тренера челюсть отвисла, когда Добродеев рванул по их дорожке!

– Воображаю, какой втык получила охрана, – скучно заметил Ситников.

– При чем тут охрана! Ты не представляешь себе, старик, какое время показал Алексей Добродеев! – Он с улыбкой смотрел на нас, ожидая аплодисментов.

– Алеша, я все равно в этом не разбираюсь. Вы знаете, – обратился он ко мне, – Алеша замечательно плавает, замечательно играет в теннис, бегает утром и вечером, ездит на велосипеде и катается на роликах.

Я взглянула на толстого Добродеева.

– Добродеев не толст! – сказал журналист гордо, перехватив мой взгляд. – Добродеев мускулист. Вот так-то, малыш!

– Да, кстати, ты знаешь, старик, на последнем приеме у мэра Мезенцев буквально умыкнул меня, несмотря на протесты Марика, с которым мы еще кое-куда собирались, и затащил к себе. Мы просидели у него до трех утра. Он начинает новый бизнес-проект и ищет надежного мужика на место генерального директора. Добродеев ему сразу сказал: ни за какие коврижки, нет, нет и нет! Добродеев – свободный художник! Кресло предпринимателя не для него.

– Разве Мезенцев уже в городе? – удивился хозяин. – Мне говорили, что до конца месяца он в Варшаве.

– Ему пришлось срочно вернуться, возникли проблемы дома, – не запнувшись, сообщил Добродеев, но при этом слегка покраснел. Видимо, соврал. Наступила пауза.

– Могу предложить кофе, – сказал Ситников. – Чай закончился.

– А как ты варишь кофе, старик? – встрепенулся Добродеев. – Знаешь, меня приятель-сириец научил варить классный кофе. Берешь…

– У меня растворимый, – перебил Ситников.

– Растворимый?! – Добродеев был потрясен. – Ну, старик, не ожидал! Ты попроси Добродеева достать тебе настоящую арабику. Добродеев хоть и не миллионер, но кофе потребляет миллионерский.

– Хорошо, как-нибудь… Екатерина Васильевна, вы мне не поможете?

– Слушай, старик, ты не против, мне нужно новости посмотреть… Твой ТВ на старом месте? – Не дожидаясь ответа, Добродеев направился к выходу и уже от двери закричал:

– Без меня не пейте!

– Похоже, Екатерина Васильевна, поговорить нам не удастся, – сказал Ситников. – Правда, я не совсем понял, чего вы от меня хотите. Ведется следствие, привлечены серьезные люди… Вы тут каким боком?

– Я все понимаю… я чувствую, что я могла бы помочь как-то… – сказала я неуверенно. Ситников внушал мне робость своей хмурой и неприветливой физиономией… – А вам не хочется знать, что произошло на самом деле?

Мы смотрели друг на друга. Он – раздумывая, я – вызывающе, чувствуя, как горит лицо.

Он знал, что говорили за его спиной… Даже если следствие не выдвинет против него обвинения, его не перестанут считать убийцей. Да, да, убийцей! Скажут – отмазался. Добродеев явился неспроста. Он сегодня в роли разведчика. Общественность жаждет новостей. Завтра он понесет по городу свои невыдуманные истории о том, что старик Ситников каждый вечер упивается в хлам, перестал есть – холодильник пустой, похож на привидение, мучается и не находит себе места. Ох, неспроста все это! Опять-таки, нанял не то детектива, не то охрану!

– А вы, дамочка, кто – следователь? Ясновидящая? Что вы можете? – спросил он хрипло.

Я пропустила мимо ушей хамскую «дамочку».

– Ваша жена пришла ко мне за помощью. Сейчас ей уже ничего не нужно, но раз она обратилась ко мне, что-то было, правда? Причина была.

– Детективами небось увлекаетесь?

Я пожала плечами и не ответила.

– Послушайте, вам что, делать нечего? – Получилось грубо, и он это почувствовал. – Зачем вам это?

– Вы ничего не теряете.

Он задумался, разглядывая меня своими блеклыми глазами.

– Верно, терять мне нечего… С чего начнем? – В голосе Ситникова мне почудилась издевка. Он расстегнул ворот рубахи, сорвал с себя галстук, бросил на стол. – Будьте как дома.

– Я бы хотела посмотреть ее вещи, если можно…

– Да их только что не облизали. Смотрите сколько влезет! Еще?

– А когда я могу прийти?

– Весь день я занят. Приходите без меня. Возьмите ключ… – Он запнулся.

«Елены», – мысленно закончила я.

– Позор, продули финнам, я так и знал! – возбужденно завопил Добродеев, влетая на кухню. – А где кофе? Да вы, дети мои, даже чайник не включили! – Его внимательный взгляд перебегал с Ситникова на меня, рот приоткрылся от любопытства. – Вы чем тут занимались?

– Я думаю, мне пора. – Я вдруг почувствовала, насколько устала. Они оба мне надоели. С меня было достаточно грубого Ситникова и живчика Добродеева, я хотела домой.

– А кофе? – обиженно спросил Добродеев.

– Кофе? – с преувеличенным ужасом спросила я. – На ночь? Кроме того, мне добираться далеко…

– И поздно, и домой пора, и кофе на ночь, и голова болит! – прогудел Добродеев. – На лекциях по логике, милая барышня, я четко усвоил бесценное правило: держись одной версии! Одной! Одна выглядит достовернее. Полно врать-то, скажите прямо, старик Добродеев поймет. В чем дело? Чего вы не поделили, дети мои? Не уходите, Катюша, мы так хорошо сидели.

– Мне действительно пора. – Я не могла не улыбнуться – уж очень забавное было у него лицо… Лицо обиженного мальчика.

– Раз так, я вас отвезу! – решительно сказал Добродеев. – Карета у порога, мадам. Прощай, старик! – повернулся он к Ситникову: – Даст бог, свидимся. – Он сделал вид, что утирает несуществующую слезу.

– Не бойтесь, – сказал Ситников, поймав мой неуверенный взгляд. – Подшофе у него реакция ничуть не хуже, даже наоборот – летит как молния. И все гаишники свои люди, так что без проблем. Вы мне нужны живой, – пошутил он, но шутка получилась неудачной, какой-то двусмысленной.

* * *

В машине Добродеев продолжал болтать, в основном о себе. И только когда подъезжали к дому, он спросил о том, что не давало ему покоя:

– А зачем Сашке охрана? Ему что, угрожают? Так, может, и смерть Леночки…

– А вы ее хорошо знали?

– Знал ли старик Добродеев Леночку? Боже мой, конечно, с младых ногтей! Нянчил, можно сказать. Прелесть, что была за ребенок! Милая, ласковая, добрая. Она и потом такая же была, совсем не изменилась. А знаете, Катюша, я был ее единственным другом! Сашка – сухарь, вы же видели! Его вечно нет дома. Алина тоже… характерец! А Леночка все одна и одна.

– Вы и Алину знали?

– Мы все друг друга знали. Мы же учились в одном классе – Сашка, Алина, Володька Галкин – будущий муж Алины, и я, ваш покорный слуга, Алексей Добродеев. А Леночка – четырьмя классами младше. Как сейчас помню, уроки у нее заканчивались раньше, так она всегда сестру ждала. Сидит под дверью нашего десятого «Б» и сказки читает. Их мать умерла, когда Леночке было всего пять. Алина ей за мать была. Отец так и не женился. Алина бы этого не потерпела. Просто удивительно, в одной семье, и две такие разные девочки. Леночка-лапочка и черная пантера Алина.

– Черная пантера? Почему?

– Была такая террористическая организация в Штатах в шестидесятых-семидесятых – «Черные пантеры». Я, конечно, понимаю, аут бене, аут нихиль[4], и все такое, но Алина была личность со знаком минус! Жесткая, не терпящая возражений, непрощающая…

Он замолчал. Казалось, он вспоминал нечто, оставившее след, непроходящее и до сих причиняющее боль. Лицо его, утратив преувеличенно-радостное, скоморошеское выражение, стало печальным и постарело на глазах.

– Вот это и было самым неприятным в ней – неумение прощать и неумение забывать. Она готова была преследовать человека всю жизнь… за что угодно, за любой проступок, легкомыслие, детскую шалость, всеми давно забытые, быть постоянной угрозой его благополучию, карьере. Судья и палач в одном лице. И ведь нельзя сказать, что стерва, нет, у нее это называлось принципами. Моралью. Как всякий террорист, она видела себя борцом за идею.

Меня поразила страсть, звучавшая в его голосе. Я молчала, не зная, что сказать, испытывая неловкость человека, подсмотревшего чужую тайну. Пауза затягивалась.

– Однако Добродеев разговорился! – попенял себе журналист. – Вот что значит присутствие хорошенькой женщины! Дела давно минувших дней… А знаете, – в его голосе вновь зазвучали знакомые хвастливые нотки, – я ведь мог увести Лену! Да, да, она меня любила. Как друга, разумеется, – поспешил добавить. – Хотя, знаете, иногда словно искра проскакивала между нами… вы же всегда это чувствуете. О такой женщине можно было только мечтать! Женщина-ребенок, нежная, беззащитная, беспомощная… Если бы Сашка не был моим другом… – Он оборвал себя на полуслове и теперь уже молчал до самого дома. Словно угас.

Вяло попытался напроситься на чай, но не настаивал, когда я сказала, что едва держусь на ногах. Правда, потребовал номер телефона и пообещал непременно позвонить – «синие чулки» с руками оторвут материал о женщине-детективе.

Я не стала объяснять, что я не детектив. Добродеев все равно напишет что захочет, ничем не ограничивая полет фантазии и меньше всего заморачиваясь достоверностью.

– А кстати, – вдруг вырвалось у меня, – что за бизнес у Ситникова?

– Как, вы не знаете? – Добродеев вытаращил глаза.

«Так тебе и надо, мадам сыщица!» – мысленно чертыхнулась я.

– Но вы же… на него работаете, разве нет? – В его глазах появился неподдельный интерес.

– Только собираюсь, контракт еще не подписан, – соврала я.

– Он бухгалтер, – как-то слишком уж небрежно сообщил Добродеев. – Аудитор-консультант, как это теперь называется, у него аудиторская контора. Помогает всем этим жуликам уклониться от налогов. И имеет с этого сответственно. Видели его квартирку?

Зависть, обыкновенная зависть, серая, как дохлая мышь, или старая паутина, звучала в голосе старика Добродеева…

* * *

…Я долго не могла уснуть в ту ночь. Вертелась как грешник на раскаленной сковородке. Буравила взглядом пространство. Занудная привычка расставлять все по полочкам давала себя знать.

– Ну как, довольна началом своей детективной карьеры? – спросил Каспар, который тоже, видимо, не мог уснуть и сгорал от нетерпения обсудить события дня.

– Какая там карьера, – скромно ответила я. – Знаешь, чего мне стоило напроситься в гости к этому… Ситникову! Неприятная все-таки личность. И опоздал в придачу. На два часа! Представляешь? Если бы не славный старикан… сидела бы под дождем. Консультант… всего-навсего! А я-то думала… А вообще довольна. Я познакомилась с тремя интересными людьми, получила разрешение осмотреть вещи Елены… кое-что узнала. Вечер прошел недаром.

– Давай излагай! – потребовал Каспар.

– Ситников опоздал, как ты уже знаешь, и меня приютил его сосед, Владимир Михайлович Ненахов, старый актер. Очень колоритная фигура. На пенсии, но продолжает играть, теперь не на сцене, а в жизни. Профессия накладывает свой отпечаток, и никуда тут не денешься. Это между прочим, он здесь ни при чем. Немного переигрывает. Пафос хорош для театра, а в жизни… сам понимаешь. Фальшь… в хорошем смысле этого слова, разумеется. Он мне понравился. Любопытен, не прочь сунуть нос в дела ближнего; болтлив; одинок; кокетлив. Играет роль… в зависимости от обстоятельств – добрый дядюшка, король Лир, деспот, Сальери… любую значительную личность, антураж позволяет. Умеет вытянуть из тебя то, что ты никому не собиралась рассказывать. Мастерски задает вопросы. Руководит ситуацией, владеет мускулами лица… в общем, актер. Интересно, почему он на пенсии? Хороший актер умирает на сцене. Здоровье? И еще что-то… был момент, когда он…

Мысль моя забуксовала, равно как и вообажение. «Bon mot» – удачное словцо, – как говаривала старушка-соседка в далекие времена моего детства. «Избегайте удачных ярлыков, их потом невозможно отодрать!» Я представляла себе человека с ярлыком, налепленным на лоб, и удивлялась. Мама сказала, что ярлык – это слово. Скажут, например, что человек дурак, и не отмоешься. Или еще… как назовешь корабль, так он и поплывет. Я, разумеется, не поняла, но запомнила. Старая дама была права – словом можно уничтожить человека, его репутацию, свести на нет любое начинание и высмеять любое доброе дело.

– Не отвлекайся! – одернул меня Каспар. – Ты сказала, был момент, когда он… что?

– Он сомлел! Под занавес он сомлел.

Словечко «сомлеть» было лексической жемчужиной из словаря маминой троюродной сестры тети Нины. Тетя Нина была замечательна тем, что в слова и понятия вдыхала новый смысл. «Сомлеть» на ее языке значило не упасть в обморок или потерять сознание, но дать слабину, отказаться от борьбы или пуститься во все тяжкие.

– Васька из третьего подъезда опять сомлел, – говорила тетя Нина, закатывая глаза и с сожалением качая головой. И всем было ясно, что у Василия Зубина опять запой.

– У меня всегда была нечистая совесть, – повторяла она гордо и слегка обиженно. А значило это, что она, как совестливый человек, стеснялась брать с клиенток лишнее и всегда возвращала остатки. Тетя Нина была портнихой. – Не то что другие!

«Выпученные губы» – вспомнила я еще одно теткино выражение и в который раз пожалела, что не записывала ее перлы.

– Сомлел? Как это?

– Он стал как шарик, из которого выпустили воздух. Потерял интерес к беседе, постарел, даже сгорбился. Почему?

– Да мало ли почему! – фыркнул Каспар. – Устал! Вспомнил Елену, задумался о смысле жизни… Любил ее, жалел… Отвык от гостей!

– А может, ему что-то известно? Может, он догадывается, кто убийца?

– Ну так пойди и спроси.

– И пойду, и спрошу. Молчи и слушай дальше. Номер два – потрясающе интересный толстый человек, человек-колокольчик, спортсмен, журналист, катается на роликах, обставил американскую сборную по плаванию. Кто-то очень неглупый когда-то написал: «Болтаю, чтоб не сказать лишнего!» Так и господин Добродеев – болтает, но не выбалтывает, не говорит ничего лишнего, фильтрует базар. Свой в доску, сплетник, «балаболка», всеобщий друг-приятель. Завидует «старику» Ситникову. Умеет между прочим бросить маленький камешек в чужой огород – кому надо, поймет. Круглые глаза, честное пионерское лицо. «Физия», как говорит друг сердечный Юрий Алексеевич… – Я непроизвольно вздыхаю. – Честная пионерская физия. Вряд ли пользуется успехом у женщин. Еще один повод, чтобы завидовать «старику» Ситникову, который… пользуется?

И, наконец, виновник торжества – господин Ситников, Александр Павлович, дипломированный аудитор… чья жена Елена умерла, а за неделю до смерти позвонила мне и попросила о помощи. И что-то тут… не стыкуется. Жизнерадостная, ни в чем не знающая отказа, славная домашняя девочка, как сказал Добродеев, а я увидела ее другой – экзальтированной, в истерике… и еще одуряющий запах духов, и черная одежда… какой-то дешевый вамп!

– Не отвлекайся. Давай о Ситникове.

– Ситников… Сильный. Самоуверенный. Типичный альфа-дог, шовинистическая мужская особь. Манеры на нуле. Грубиян. В детстве любил драться. Да и сейчас… вполне может накидать. Как-то даже странно для бухгалтера. По-моему, пьет. Производит впечатление искреннего человека.

– Понравился?

– Понравился? Еще чего! Нет, разумеется!

– Думаешь, он убийца? Только без уверток. Первое впечатление – самое верное. Не забывай, что он самый вероятный кандидат в убийцы. По статистике, жен чаще всего убивают мужья. Если это убийство, конечно…

– Если бы он захотел убить, то убил бы. А мотив… В семейной жизни, наверное, всегда можно найти мотив. Не думаю. Он говорил о ней… так мягко… Нет! Не верю.

– Может, она узнала что-нибудь о нем, криминальные связи, там, ну, не знаю…

– Елена? Глупенькая прекрасная Елена? Женщина-ребенок? Даже если бы она и узнала что-то… ну и что?

– Зависит от того, что́ она узнала.

– Стоп, стоп, стоп! Какая-то мысль мелькнула… Глупенькая, вечная школьница, младшая сестричка… Вот уж не сказала бы, что глупышка!

Я вспомнила женщину на скамейке, ее хрипловатый, со стервозинкой голос, то, как она хватала меня за руки… Играла? Елена? Милая славная девочка?

Ничего не понимаю! Мужское восприятие и логика отличаются от женской, это общеизвестно, но не до такой же степени! Им можно любую лапшу навешать, они принимают за чистую монету притворство и лукавство, потому что сами же их и поощряют, а женщина видит суть другой женщины, она видит ее… в ярких и беспощадных огнях рампы! Во как! Красиво.

И еще что-то такое сказал Ситников… сейчас, сейчас… Вспомнила! Он сказал, что Елена долго болела после смерти сестры, но в последнее время изменилась, повеселела и стала заговаривать об устройстве на работу…

Так в чем трагедия? Что заставило ее искать защиты у детектива?

Около трех я наконец уснула…