Читать книгу Такая обычная фея - Инна Фидянина-Зубкова - Страница 2

Хозяйка Медной горы —

на неё не смотри!

Не смотри на неё никогда,

у неё тяжёл взгляд и глаза.

До хозяйки на Медной горе

не ходи ты даже во сне!

Нет сна у мастера Тараса,

он цветок резцуя красный,

наслушавшись сказок от бабки,

путь кладя в уме стократный,

думу за думкой куёт:

«Её замуж чёрт ли берёт?»

Да не чёрт, а вроде мужик

дров набрал и в гору проник.

Глухо в пещере и тихо:

«Выходи на бой, чёртово лихо!»

Не вышло лихо,

а возникла дева-краса:

ай да коса в волоса,

шиты крестом пояса.

И сама себя предлагает:

– Возьмёшь, Иван, меня замуж?

А не возьмёшь, пойду за Тараса,

я для него прекрасна!

Мужик не чёрт, но дёрнул чёрт,

и Ивашка говорит:

– Ай, пущай сердце болит

у мастера Тараса.

Ты и мне прекрасна!

Повела девица его вглубь пещеры,

засадила за рукоделие:

– Делай (говорит) бел-горюч камень!

Вздохнул и сел за работу Ваня.

А дева обернулась птицей.

Летит, с пути бы ей не сбиться!

Прилетела и села на ставни Тараса,

стала девушкой: «Здравствуй, мастер!»

Тарас свой цветок протянул девице.

Она берёт и огнём палится!

Сгорела хозяйка Медной горы дотла.

Тарас понял одно – случилась беда.

Та гора рассыпалась злая —

доля Ивана плохая.

А бел-горюч камень,

который вырезал Ваня,

лежал, лежал и покатился,

да к Ильмень-реке подкатился,

встал, застыл в её водах навечно.

Ой и плачет с той поры речка,

речка плачет, журчит и бурчит:

«От камушка бок мой болит!»

*

Вот прошло сто лет, сто веков.

Ходил у Ильмень-берегов

богатырь былинный,

взял он камень и сдвинул.

И что же тут началось!

Явилась девица вновь,

хозяйка Медной горы:

– Богатырь, меня в жёны бери!

Говорят, что с той поры

перевелись богатыри.

Одни гусельники остались,

да те нам сто лет не встречались.

«Расскажи, как живётся тебе в лесу?»

– По верёвочной лесенке тихо иду,

но иду я так тихо,

что кружащее лихо

охраняет меня от зла.

Так шла я и шла,

пока не пришла к избушке,

а в избушке сидит старушка

печь поговорками топит

и загадочно смотрит:

«Суждено тебе, дочь, влюбиться

в двух мужчин сразу, и злится

они поначалу будут,

а потом обиды забудут.»

– А дальше что, родная?

«Дальше судьба плохая

у одного из них.

Вот второй то тебе и жених!» —

а сама улыбается,

ей старухе не мается,

ей старухе не горбится.

Я стою, мне коробится:

– Как же так? «Так бывает,

в общем, не полегчает

твоё сердце с первым,

ох, нехороший он!

Зато со вторым всё сложится,

всё сложится, всё получится,

к старости вы подружитесь.»

– А до старости жить я с кем буду?

Махнула старушка рукой: «Забудешь

с кем маялась, о чём печалилась,

всё, всё забудешь, как дряхлой будешь.

А как жених тебя твой обнимет,

так лихо твоё и сгинет!»

*

Я по верёвочной лесенке тихо пошла,

в деревеньку одну забрела.

С лихом я долго дружила,

слова бабушки той забыла,

а как влюбилась в двух разом,

так и вспомнила сразу.

И лет мне было немало,

я была уже мамой,

лучшей кому-то подругой,

печку топила вьюгой

да стихи сочиняла

о том, что старуха злая —

это и есть судьба.

«А замуж?» Нет, не пошла.

Ах, была бы Водолеем!

Ходила б я с ковшичком,

ходила с кувшинчиком,

поливала б водой

весь мир молодой,

весь мир молодой неустоявшийся,

зыбкий мир, не утрясшийся.

После войн земля отдохнувшая

прорастала травой, прикорнувшая,

травой прорастала,

цветами расцветала,

сама себе радовалась.

Поливала б я водой, рыдала:

вы простите меня реки Ямала,

за то что я озорую,

водицу с колодца ворую

и лью на землю. Рисует

картину весёлый художник —

самый промозглый дождик.

На этой картине я

хороша, как сама весна —

красивая, молодая

и очень, очень большая:

большая, как мир, как природа,

как солнечная погода,

как ветер буйный и смелый!

Рисуй, художник умелый,

а я припаду к ручью,

сяду, вставать не хочу.

Вода прекрасна! Любуюсь.

Почему я ни с кем не целуюсь?

Журчи ручей да воду лей.

Как жаль, что я не Водолей!

Плакала царевна

горькими слезами,

думала всю жизнь ей

тёмными лесами

жить-поживать

да добро не наживать:

со зверьём лесным целоваться,

с медведями злыми обниматься

во терему высоком

на севере глубоком.

Ты пожди, царевна, подожди,

до тебя доходят дожди,

тебя сладко греют снега.

О тебе стих слагаю и я.

Приедет к тебе разлюбезный,

полем прискачет и лесом,

в терем высокий войдёт

и с собой далеко увезёт.

Привезёт в родную деревню,

познакомит с бабами, с селью;

в работу впряжёт, пойдёшь:

пашня, посев и рожь!

Чего же ты плачешь, дивчина:

жизнь на миру – кручина?

А в лесу одиноко, но праздно.

Тогда плюнь и устраивай праздник:

Белки, лисицы и волки,

подбегайте все к нашей ёлке

и выстраивайтесь в хоровод,

ведь в лесу только жизнь и живёт!

Я птица гордая, я птица вешняя,

смелая птица, нездешняя;

летала, летала, летала,

а налетавшись, устала,

присела и причитаю:

«Притомились крылышки, не летаю,

и головушка болит.»

Слышу я, как говорит

тетерев тетеревихе:

«Птица вешняя купчиха

налетела на наш лес,

надо подлую известь!

Лети-ка ты за вороном,

и я в четыре стороны

за птицами синицами,

пущай её позаклюют,

ишь, разгорланилася тут!»

Я птица гордая, птица вешняя

не боюсь ни воронья,

ни синицы, воробья.

Поднялась на крыло

и врагам лесным назло

улетела в другой лес.

Пусть самих себя известь

собирается братва.

Вот такие труля-ля!

«Какая ты, девушка, живущая в лесу?»

Я покорно свой крест несу,

хожу всё травами, травами,

росами, бликами, покрывалами

из цветов и веток.

Звериных деток

вылечиваю

сказками да предтечами.

От людей хоронюсь,

их злой воли боюсь,

они лесных красавиц не любят,

как найдут, так сразу погубят:

понесут на дыбу.

Видно вам, не видно?

Ах и дыбы да дыбы`

стоят на матушке Руси!

На них девки шальные

да скатерти расписные

на столах расстелены:

пьют, поминают неделями.

Вы на это смотрели ли?

Вот дыба стоит десятая,

на ней ведьма проклятая,

а ведьме шестнадцать лет.

Она нимфа лесная иль нет?

Вот и я в лесу заховалась,

в руки стрельцам не давалась,

не досталась и дядьке пьяному,

и даже царю буяному.

Травами ходила, травами

росами, бликами, покрывалами

из цветов и веток.

Крест свой держу я крепко.

Не хочу, чтоб народ смеялся

надо мной поминальным весельем.

Вот, брожу одна тихой тенью.

Я руками голыми на лисицу ходила

да сама себе говорила:

«Как поймаю рыжую, будет шуба,

хорошая будет шуба.» Под дубом

я лисицу руками поймала

и плутовке строго сказала:

– Пойдёшь ко мне жить подруга,

не нужна мне рыжая шуба,

есть у меня дублёнка.

Хочешь кушать, сестрёнка?

А лисица хотела к лисятам.

Я выпустила виновато

лису лесную на волю,

и до дому попёрлась полем: