Читать книгу Раз собрался на войну – иди - Инна Фидянина-Зубкова - Страница 2

Край родной я белым белила,

белым плугом луга «стелила».

И бегом по белому полю

на белую-белую волю!

Неизбежным казалось счастье.

Солнце за облаком: «Здрасьте,

природа, цветы и колосья!

Что же будет, когда их скосят?»

Будет хлеб хрустящий и сладкий.

Ах, какая я девочка хваткая:

радугу рукою схватила

и пшеницу ею косила.

Накосила снопов – не сносят!

Ой да ветер меня уносит

далеко от дома родного

в мир большой, не видала такого:

страны, а в странах войны.

И их детям ни жарко, ни больно:

лежат бездыханно рядами,

не просятся к папе и маме.

Я им колосья кидала,

но меня лишь стена замечала,

стена от дома разрушенного.

Ты не слышишь, а я послушала,

как мать Природа шептала:

«Счастья всегда не хватало

на всех сразу. Лети отсюда!

И у них оно когда-нибудь будет.»

Генералы ордена славы,

командиры ордена бед,

жили б вы вечно с нами,

пригласила б я на обед

комиссаров злого совета,

бригадиров вечной луны.

Видишь, сияют кометой

эти воины! Ищут они

белое, чистое войско,

чтобы вступить в отряд.

Ты сегодня не светлый?

Слышишь, они говорят:

будет мир этот проклят,

кроме наших сынов!

Куда-куда мне податься? —

я устало шепчу. А из снов

генералы ордена славы,

командиры вечной беды!

Воюют они, но не с нами.

Умирают за них, но не мы.

Миролюбивые мальчики, я вас любила, а вы

пели в ночи под гитару и сочиняли стихи.

Миролюбивые мальчики дарили девкам детей,

и уносились к звёздам! Нет таких словарей,

где «миролюбивый мальчик»

описан, как супергерой.

Но кто-то стучится. Кто там?

«Дверь для беды открой!» —

миролюбивый мальчик надевает шинель.

– Не уходи, мой хороший, ты не все песни спел!

Но он ушёл, не простившись.

Они встали все и ушли

миролюбивые мальчики – сыночечки войны.

А ты сиди, подруга, воспитывай детей:

миролюбивых мальчиков – вестников смертей.

Чёрны вороны Афгана

песни белыя поют.

Ничему не учит рана:

я ни в поле и ни тут.

Раскричалось злобно эхо:

«Айда строить магистраль!»

Я служил у вас морпехом,

а сегодня мне не жаль

ни войны безумной, дикой,

ни разбитые сердца.

Да, в Афгане было лихо,

а сегодня пустота.

Закурить бы самокрутку

и опять в неравный бой!

Что спросил ты у морпеха,

скоро ль к богу? Дверь открой…

Эй, душа моя душонка,

спи тихонечко в сторонке.

И ты, девка, не грусти,

а за встречного иди,

да не жди судьбы добрей:

мёртв я, батька «брадобрей»

обесчестил и меня,

молодого сопляка.

Чёрны вороны Афгана

песни белыя поют.

Отчего же наши девки

замуж за других идут?

Каждый стих – это драма,

особенно, если мама

в этом произведении на войне.

Нет, не приснилось тебе:

твоя мать пошла воевать.

А где же ваша кровать?

– В подвале.

Ты спишь, тебе снится мама

и школа,

нет уж которой.

Ты проснешься и знать будешь точно,

что не простишь сыночкам,

ходящим свободно в школу

(на той стороне которые).

И если с мамой что-то случится,

ты запомнишь их лица.

И обещаешь: – Я тоже пойду на войну,

когда чуть-чуть подрасту!

А мама: «Время рассудит,

когда подрастёшь, войн больше не будет.

Но мстить – это дело последнее.»

– Не пойму я тебя, ты вредная!

И вредная, вредная мать

опять ушла воевать.

Лежи и жди: скоро ль вернётся?

Небо перевернётся,

пока закончится ваша война.

Скорей подрастай, пацанва!

Непокорно как-то ходим

по планете золотой:

на кого-то страх наводим —

лес стоит совсем пустой.

Но никто никогда не узнает

кому какие стихи!

Время дыры латает,

а мы всё шли, шли и шли.

На телах живого нет места

от поцелуев судьбы.

Женихи мы или невесты —

плевать, умирать мы шли.

Ненарядное, рядное лето,

ненаглядные: лето, зима,

лишь весна стороною где-то

мимо нас, несчастных, прошла.

Раз и два – шагаем смело!

Дружно ли? Не в этом дело,

ищем, ищем на пути

знаки в виде бересты.

Виноваты ль мы, невинны —

не гадаем. Из осины

колья чешем и втыкаем,

а куда втыкаем – знаем!

Знаем даже почему

на любовь и на еду

много времени не надо:

ведь планетища брюхата

непокорной головой

вовсе, вовсе не одной,

а двумя-тремя – не боле.

Не ходите вы на волю,

делать нечего вам там:

бересту ходить, считать.

Вот и все. Походы наши:

от любви к родне да к каше.

А в пути, опять же, колья

из осины. Ну доколе?

Женские привязанности

разные бывают:

девушки-политики

в пушечки играют,

играют и рады.

Видно им так надо,

ведь у таких ватрушки —

пушки да снаряды.

Не рисуй картины,

нам таких не надо!

Вы поэты, тоже

свое дело бросьте:

напишите повесть

о женской тихой злости.

Иль давайте лучше

в гости сходим к бабе:

– Здравствуй, дева, здравствуй,

мы к тебе с цветами!

– Здравствуйте, ребятки, —

тихо я сказала. —

Вы пошли бы к чёрту,

вас к себе не звала!

Видно мне так надо —

песни и сомнения,

под луной широкой

самопостроения:

ать-два левой, девка,

ходи около дома.

Видишь пленным солнце?

Значит, замуж скоро.

Женские привязанности:

кошки да матрёшки.

Женские обязанности:

мужа ждать в окошко,

а не шастать полем

и не бегать лесом.

Девочки-злодейки

нам не интересны!

Они всегда одиноки,

они всегда голодны,

эти воины света,

победившие воинов тьмы.

Всё, Россия больше не будет

участвовать в войнах гадких.

«Уходим, уходим отсюда», —

горько шептали ребятки.

Наверно, неверное войско

неверный выбрало путь:

в тех сердцах стучалось: «Ошибка!»

А этим надо свернуть

свои сердца на замочки

и вернуться домой,

ведь дома сыны и дочки

и стих окровавленный мой.

Домашние командиры,

домашний и свет луны.

Где ж вы долго так были?

«Мы к дому так долго шли.»

А недошедшему память.

Пришедшему снова в бой!

Как долго мы будем плакать

над тобою и мной?

Наши мальчики умирают

и рождаются вновь.

Наши мальчики твёрдо знают:

мир не спасёт любовь.

Наши мальчики не играют,

наши мальчики не поют,

наши мальчики погибают,

нет не с нами, не тут.

Проходило былое былом,

улетало лётное вдаль…

Сколько мальчиков наших было

тут убито? Не помню. Жаль.

Никогда никого не любила.

Кашу пшённую детям варила

и приговаривала:

«Малая жизнь, как марево;

большая жизнь, как бельмо;

когда-нибудь встречу его;

варись, варись, моя каша.»

Без любви хороша я. Наша

доля – скорее неволя;

наша доля – запрет, не боле.

Наша правда – чужая неправда.

Наши вещи – топор и клещи:

порубаю и выстрою племя

от семени нелюбимого. Время

досталось такое сегодня.

Злая, голодная я, в исподнем

выходила на бой и билась:

кого убила, в того и влюбилась.

Вот так поздно влюбилась, значит.

Он не плачет – герои не плачут.

И я плакать совсем не умею.

Никого никогда не согрею,

никому не скажу: «Любимый!»

Мимо стреляет, мимо

стрела молодого Амура.

Не жду ничего. Я дура.

Ощущение войн повисло,

ведь люди не дураки:

числа считают, числа

до ядерной той войны.

Числа считая, числа

застыли на наших губах:

день-деньской, день коромысло,

день мужнин, день жён, день впотьмах.

Часы с кукушкой на стенке,

сегодня блины горой,

и дети на переменке,

а завтра весь мир – войной!

Я одна об этом писала,

лишь я твердила о том:

очень сильно я сожалела,

что планета Земля – мой дом.

«Зачем война?»

– Просто так.

«Зачем смерть?»

– Да вот так.

«Почему ни папы, ни мамы?»

Какими бесчувственными голосами

мы отвечаем детям,

насмотревшись на смерти,

намаявшись в быту.

Где холод, где жар – не пойму!

«Знаешь, дочь, – сказала я очень устало. —

Хочу чтоб смерть и меня прибрала,

но она все никак не приходит,

хотя, вроде бы, рядом ходит.»

Дочь равнодушно плечами пожала.

А у того ребёнка, что хочет маму,

мамы не будет больше.

И кому от этого горче?

Усталыми, чёрствыми голосами

мы мёртвых своих провожали

и складывали в ряды.

Милосердие не подходи!

А после высохшими губами:

«Всё пройдёт», – своим детям шептали.

Из сгоревших школ выходили дети

и улетали в небо…

Вслед не смотрел им даже

никто на земле живущих.

И не стихи это вовсе,

а стихи попозже сложатся,

когда мы об этом забудем,

видимо, уже завтра.

22.12.14 год

Дети: дети Беслана,

Сирии и Пакистана.

Дети в круговороте

людской военной заботы:

«Как бы побольше детей

узнали запах смертей!»

А дети, не различая

запаха мамы от запаха края —

запаха края родного,

дети в ужасе, они не готовы

взять автомат и погибнуть

за Родину, им не видно

границ, разграниченных нефтью.

Но и дети вдруг понимают: за смертью

очередь очень большая —

от края родного до края

солнечного луча.

Ну всё. Вот и жизнь прошла.

Где-то в другом столетие

сложатся междометием

новые детские жизни.

Стих написан. Во времени вечном повисни.

23.12.14 год

Почему дети не работают испытателями,

лётчиками и спасателями?

Зачем детворе игрушки:

куклы, машинки, хлопушки?

Раздайте деткам оружие,

ведь что-нибудь да получится,

и на войну их пустите.

Вот девочка снайпер, глядите…

Смотрели люди спокойно:

«Нет, глазам не мозольно.

На пушки и автоматики

мы столько сил, средств потратили!

Когда ружья малышам дарим,

пластмассу плавим и плавим.»

Компьютерные, говоришь, войны?

Это совсем не больно,

это вовсе не страшно,

когда противник бумажный.

*

Плакала, плакала, плакала душа.

Самая прекрасная доченька росла,

росла такая холодная,

чёрствая, не голодная:

лучшие у неё родители,

лучшая школа в Питере

и лучшие мыльные пузыри.

Собирай их, отец, храни:

когда-нибудь пригодятся —

в настоящих врагов кидаться!

Воин Светлый. Воин Тёмный.

Не был ты со мною тёплый

воин Светлый того дня —

это ты сошёл с ума.

А сошёл с ума, держись

за свою же, слышишь, жизнь:

не пропащая она,

просто как-то так прошла.

Вот сижу, перебираю:

воин Светлый (не мечтаю),

воин Тёмный

будет мёртвый,

и я

одна.

Я одна готова биться

даже с нечистью самой.

«Воин Светлый, я проститься,

ты сегодня не со мной.»

Воин Светлый будет помнить

как оделась, как ушла,

но не взгляд зовущий томный,

а жестокие слова.

Я ж забуду твои мысли,

потому что воин Чистый

уже едет вслед за мной.

Я зову его с собой.

Ночью надо бы дочке

крепко и сладко спать,

ночью её кто-то хочет,

но надо идти воевать!

Смотрят вслед партизаны

белыя той войны:

«Ах какая ты, девочка,

мы б за тобой пошли.»

Вдаль идут партизаны,

у неё дорога своя.

Вы её не встречали?