Читать книгу Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева - Страница 7

Более-менее отчетливые воспоминания начинались с того момента, как его вытащил Пашка. Ник спал в развилке между корнями, забившись под нависающие ветки, когда его выдернули, перевернули носом в траву и разоружили. Он молча забился, точно карась на суше, но держали крепко.

– Спокойно, пацан, свои.

Их было пятеро. Старший по возрасту – сержант. Трое рядовых, оказавшихся в Арефских землях за полгода до дембеля. И лейтенант, которому в первом же бою раздробили ноги ниже колен; он часто впадал в забытье, а если приходил в сознание, то смотрел неподвижными глазами в небо и крупно сглатывал.

«Тэрэшку» Нику потом вернули. Наверное, сержант хотел поиздеваться, предложив удивить их меткостью. Магазин оказался пустым, Ник проверил это первым делом. Зарядил, аккуратно прицелился – и разнес в щепу тонкую верхушку осинки.

– Ладно. – Сержант сплюнул. – Выбирай, пацан: возвращаешь «пушку» и идешь с нами «чемоданом» или спрошу с тебя, как с этих, – он показал на солдат.

После, вспоминая, Ник все более убеждался: сержант был не в себе, плакала по нему психушка.

Имени лейтенанта он так и не узнал. Сержанта в глаза называли только по званию, за глаза исключительно Задницей. Из рядовых запомнил Пашку и Рыжего, а третьего забыл, тот подорвался на «растяжке» еще в предгорье.

А вот почему себя назвал Ником? Выскочило случайно и сначала показалось просто звуком. Повторил про себя: «Ник» – и согласился: пусть будет его именем.

Шли медленно, в обход дорог. Лейтенанта тащили на самодельных носилках. Ника навьючили полупустым рюкзаком с консервами и концентратами. Сержант предупредил, что спустит шкуру, если не досчитается хоть крошки. Ник удивился: воровать у своих? Задница долго ржал, глядя на его растерянное лицо. А есть хотелось все время. Голова кружилась при мысли о том, что в мешке за плечами мясо. Снилось, что вскрывает банку и… В действительности же мог хлебать только суп, даже от жидкой каши начинались рези в желудке.

Ему, конечно, очень повезло. Шансов погибнуть в дороге было намного больше, чем шансов дойти.

…Ник тряхнул головой. Он стоял возле тумбы с афишами, бездумно разглядывая красные буквы: «Последний спектакль в сезоне!» Нарисованный человек в черном плаще и маске выглядывал из-за кулисы.

Странно, подумал Ник, отворачиваясь. В детдоме Ареф почти не вспоминался, а сейчас, как узнал свое настоящее имя, – постоянно. Может, оно было ключом?

Картинки всплывали яркие, с запахами, звуками. Хуже всего приходилось, когда накатывало посреди урока. Проще, когда в машине, с молчаливым Леоном. В крайнем случае, как сейчас – посреди шумной улицы, где никому нет до тебя дела.

Ник обогнул афишную тумбу и пошел обратно, к перекрестку. Сегодня вторник.

Он остановился у ограды художественного училища. Резная тень лежала на зеленом газоне, вдоль бордюра уже вылезли одуванчики. На крыльце, спрятавшись за вазоном, обнималась парочка. Выскочили девицы – шумные, рассерженные. За ними вышел полный парень в очках, он зацепился этюдником за дверь. Две женщины, не прерывая разговор, спустились с крыльца.

Потом показалась она. В светлом распахнутом плаще, легких туфельках. Процокала каблуками по каменным ступеням. На ветру волосы распушились, и девушка пригладила их ладонью.

Ник ждал, когда она пройдет мимо, к остановке, но девушка повернула в другую сторону. Шла неторопливо, покачивая сумкой на длинном ремне. Ник зачем-то пошел следом.

Перекресток разводил дороги – или дальше вдоль оживленного проспекта, или к Морскому собору, или к набережной, по узкой тихой улочке. Девушка выбрала набережную.

Ник сам не знал, как так вышло, но он ускорил шаг.

– Извините…

– Да? – Девушка смотрела с любопытством, ни тени настороженности в глазах.

– Здравствуйте, – глупо сказал Ник и остановился.

Девушка остановилась тоже.

– Здравствуйте.

– Я… – В горле пересохло. Больше всего он боялся пустить «петуха». – Меня зовут Ник. Яров.

– Татьяна Мальевская. – Девушка протянула руку.

Так просто, что Ник совсем растерялся. Пожал в ответ, но отпустить не догадался – девушка вытащила ее сама. Рука у Тани была теплая, с длинными тонкими пальцами.

– А я вас знаю. Вы иногда стоите у нашего училища.

– Да. По вторникам и четвергам.

– Интересное расписание!

– Я жду вас.

Таня глянула недоверчиво.

– Только сегодня вы почему-то не пошли на автобус.

– Погода хорошая. Решила пешком до следующей остановки.

– Можно, я провожу?

– Можно, – улыбнулась Таня.

По узкому тротуару получалось идти только плечом к плечу. Танина сумка ударила Ника по бедру, и он сообразил забрать ее у девушки.

– Ого! Тяжелая.

– Альбомы. Краски. А, еще глина!

– Так вы скульптор или художник?

– Пока ни то ни другое. Личинка! И неизвестно, что получится. Я на первом курсе. А вы?

– Мне еще два года в гимназии. Но нравятся точные науки.

– А я в школе любила историю и литературу.

«Алгебра – спокойнее», – хотел сказать Ник, но промолчал. У него свое отношение к истории, и разве можно объяснить его девушке с такими светлыми глазами?

Помолчали. Ветер с реки трепал Танины волосы.

– Знаете, – признался Ник, – я совсем не умею разговаривать с девушками. Как-то… опыта не набрался. Учусь в мужской гимназии.

– И сестры у вас нет, – догадалась Таня.

– Нет.

– А вы попробуйте разговаривать со мной просто как с человеком, – серьезно посоветовала она.

Нику неожиданно стало весело.

– Попробую. Вы мне нравитесь, Таня! – произнес он и испугался. А если начнет притворно смущаться и кокетничать? Или, того хуже, закатит глаза и скажет: «Какой шустрый мальчик!»

Таня повернулась к нему, отвела волосы с лица.

– Вы мне тоже, Ник.

Глаза у нее все-таки были странные: голубые, обведенные по краю серой каймой. Казалось, они меняют цвет, как воды Ладского залива под солнцем.

– А так разве бывает? – спросил Ник.

– Не знаю.

Таня доверчиво положила руку ему на локоть.

– Пошли?

– Я буду возле училища послезавтра. В четверг.

– У меня дополнительные занятия в мастерской.

– Тогда во вторник.

– Да.

К вечеру погода опять испортилась, и Ник бездельничал в библиотеке в обнимку с «Шахматными этюдами». По окну змеились толстые струи воды, скрывая из виду сад. Иногда силуэты деревьев подсвечивали молнии – и спустя несколько секунд накатывал гром.

– Вас хочет видеть господин Георг, – оповестила Александрина, появляясь на пороге.

– Угу, иду, – отозвался Ник, наконец-то загоняя черного короля в безвыходное положение.

На втором этаже гроза слышалась громче. Шумели деревья. Стучали капли, срываясь с узорчатого карниза.

Ник вошел в кабинет, и дед поднял голову от журнала, который читал с карандашом в руке.

– Вот, возьми. – Георг пододвинул две папки, лежащие на краю стола. – Здесь мои статьи. А вот тут интересные материалы из УРКа. Классификационные таблицы, методы идентификации и прочее.

– Спасибо.

Ник сгреб – тяжелые!

– Надеюсь, не нужно объяснять, почему нельзя выносить документы из дома.

– Разумеется.

Дед задумчиво постукивал карандашом по открытой странице. Ник глянул на колонтитул: «Г. С. Леборовски. Оплата по закону».

– Напечатали?

– Да. Вот, сверяю, завтра собираюсь ругаться с главным редактором. Порезали больше, чем мы договаривались.

В голосе деда не было ни огорчения, ни досады – рутина.

Папки оттягивали руки. Из той, что сверху, торчал уголок фотографии. Нижний клапан грозился развернуться, и Ник перехватил удобнее.

– Я пошел? – вопросительно сказал он.

– Конечно. Хотя постой. – Дед выдвинул ящик стола. – Возьми еще эту. Пожалуй, да, можно.

Ник посмотрел с любопытством: тонкая папка, подписанная непонятно: «МБД236.78».

– Я поработаю с часок, а потом сходим в тир? – предложил дед.

– Ладно, я вас тогда внизу жду.

Спускаясь по лестнице, Ник придерживал стопку подбородком. Третья папка оказалась самой вредной, она была в гладкой обложке и норовила выскользнуть.

В библиотеке сгрузил ношу на столик, отодвинув шахматную доску. Потянулся к «МБД236.78», но передумал и оставил ее напоследок.

Так, статьи деда. Черновики, перепечатки и фотокопии с журнальных и газетных страниц. Самая ранняя публикация сделана пятнадцать лет назад, последней лежит та, по поводу которой дед планировал ругаться с редактором. Почти на всех черновиках пометки: «До цензуры».

Вторая папка: разрозненные листы протоколов и брошюрки, отпечатанные на папиросной бумаге. Большие, свернутые в несколько раз схемы. Фотографии. «Иллюстративный материал № 4. Таблица 32, строка 12. Мумифицированные останки женщины». Ник машинально выудил нужную таблицу и нашел двенадцатую строку. «Энерговампир». По множеству колонок были разнесены последствия встречи с про́клятым. Не самое приятное чтиво.

В третьей папке оказалось досье на Матвея Борислава Дёмина. Л-рея.

Мимо своей квартиры Таня пробежала. Этажом выше толкнула дверь – опять не заперта! Ох, тетушка!

– Асечка! К тебе можно?

Из кухни доносилось шипение и пахло жареными пирожками.

– Конечно, деточка! Кушать будешь?

Тетушка выглянула в коридор. Как всегда – в фартуке, седые волосы собраны в высокий пучок, щеки порозовели от жара, очки в круглой железной оправе сползли на нос. Поверх домашнего платья был выпущен кокетливый белый воротничок. Когда бы Таня ни приходила, у Аси всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Она пекла, жарила, варила с утра до вечера, и казалось удивительным, как это Анастасия Роберт Мальевская ухитрилась защитить диссертацию.

Асю Таня любила больше всех. Конечно, после мамы. А вот Тасю почти не помнила.

– Асечка, потом, ладно? Можно, я посмотрю альбомы?

– Деточка, они в твоем распоряжении! Когда умру, непременно отпишу все тебе. Непременно!

Таня чмокнула тетушку в горячую щеку.

– Ты еще всех переживешь и замуж выскочишь!

– Ах, оставь, душа моя, оставь! – почему-то басом сказала тетушка и скрылась на кухне.

И Асину комнату Таня тоже любила. Ну и пусть узкая, а единственное окно выходит на кирпичную стену. Зато уютная. А в кресле под окном так хорошо читается! Между стеллажами с книгами и журналами втиснута старинная конторка, заваленная рукописями и студенческими работами. У конторки такой вид, точно за ней до сих пор пишут перьями. Над кроватью фотографии: трех сестер Мальевских – Аси, Таси и Каси, – их родителей и Тани во младенчестве. Кровать старая, железная, с шишечками на спинке. У изголовья столик с лампой, тоже всегда завален книгами. Еще один стол – большой, овальный – стоял посредине комнаты, между ним и стеллажами приходилось пробираться боком. Таня проскользнула и достала тяжелый альбом «Герои Первой мировой войны».

Толстые страницы переворачивались с шорохом. Вот и он, «Портрет юного офицера Растьевского полка». Таня перебралась к окну и села в кресло, пристроив альбом на коленях.

Офицеру на портрете было лет двадцать, но он все равно казался очень похожим на Ника Ярова. Такие же высокие, четко очерченные скулы и прямые брови. Длинные ресницы – впору девушке! Но взгляд строгий. Серьезное, трагическое лицо. Словно офицер знал, что Растьевский полк погибнет – именно тогда впервые на войне применят газы.

– Что смотришь? – Ася заглянула через плечо. – Ну конечно! Знаешь, в твоем возрасте я была влюблена в этого офицера. Ах, какие глаза! Пыталась найти по бумагам, кто он такой, но увы, увы…

«А я нашла настоящего», – подумала Таня, вглядываясь в портрет. Морщинка между бровями. У Ника тоже такая есть, даже странно.

– Достань скатерть, – попросила Ася. – Чай у меня сегодня со смородиновым листом и мятой.

Они ели пироги с брусничным вареньем. За окном темнело, и все чаще звонили трамваи. Погода портилась, собирался дождь. Скреб лапами по железному подоконнику голубь. Ася рассказывала о своей первой любви: «Ах, деточка, какая у моряков парадная форма! И кортик! Не по уставу, конечно, он цеплял его за воротами училища».

Таня слушала, положив голову на скрещенные руки. Потом перебила:

– Ася, а тебе не страшно, что я… такая?

Тетушка близоруко моргнула за стеклами очков.

– Танечка…

– Нет, правда! Вы делаете вид, что все нормально. Но ведь это не так.

Ася заглянула в чайник.

– Давай горячего налью. Так вот, детка, страшно – это совсем другая категория. Страшно было, когда я, соплюхой, с матерью, твоей бабкой, царство ей небесное, попала на рытье окопов. Тут, в Дачном поселке. И на нас пошли танки. Вот тогда было страшно. А сейчас мне не страшно, деточка. Мне очень горько, что судьба обошлась с тобой так.

Прозвенел трамвай, и звякнула ложечка.

– Асечка, я, кажется, влюбилась.

– Я поняла, милая.

Тетушка обняла за плечи, притянула к себе. От ее платья сладковато пахло старыми духами.

– Ты поживи, сколько отведется, а там видно будет. Мама твоя, конечно, не одобрит, что я скажу, но ты живи, деточка. Твой срок другой, сколько успеешь – бери. Целовались уже?

– Асечка! – возмущенно вскинулась Таня. Ей хотелось и плакать, и смеяться.

– Нет еще, – заключила тетушка. – Мальчик-то из каких? Уличных или с воспитанием?

– С воспитанием.

– Ну, тогда сама действуй, деточка. Только осторожненько, на бархатных лапках.

Таня снова уткнулась тетушке в плечо.

– Асечка! – сказала невнятно. – Я так тебя люблю!

– Знаю, милая, знаю. Этот твой, с воспитанием, на офицера похож, да?

Таня не сдержалась и фыркнула.

– Лучше!

– Ну, рассказывай, душа моя. – Тетушка отодвинулась, поправила очки и сложила руки на коленях – приготовилась слушать. – Только по порядку.

Таня глубоко вздохнула.

– Первый раз я увидела его зимой. Шел снег. Знаешь, был светлый такой воздух, акварельный. Ник стоял за оградой, и я подумала, что он кого-то ждет.

Майор Алейстернов появился в ранних сумерках, пыльно-лиловых и теплых совсем по-летнему – Сент-Невей никак не мог определиться с погодой и то мок под дождями, то нагревался на солнце.

Ник читал, пристроившись у открытого окна. Некоторые бумаги были напечатаны через копирку вторым или третьим экземпляром, буквы различались с трудом.

– Господин Георг обещал скоро приехать, – услышал он голос Александрины.

– Я подожду. А Микаэль дома?

Ник торопливо сунул бумаги в папку и воткнул ее на полку между толстыми справочниками.

– Да, проходите, пожалуйста, в библиотеку. Вам подать кофе?

– Спасибо, не надо. Я надеюсь, меня пригласят на ужин.

Последние слова вышли неразборчиво. Ник усмехнулся: наверное, приложился к ручке.

– Я тоже буду на это надеяться, – промурлыкала Александрина.

Ник открыл тетрадь с экзаменационными билетами по алгебре и закусил кончик карандаша.

– Добрый вечер, Микаэль.

Майор был в штатском: голубой рубашке с закатанными рукавами и джинсах.

– Здравствуйте.

– Наверное, я должен сделать умное лицо и сказать: «О, ты занимаешься! Как дела в гимназии?»

– Не обязательно, – улыбнулся Ник.

– Вот и хорошо.

Алейстернов сел в кресло, укрывшись в тени за шторой.

– Георг беспокоится, что ты никуда не выходишь. Не скучно?

– Экзамены скоро, готовлюсь.

У майора комично приподнялись брови.

– Боже мой, какие ответственные нынче пошли мальчики! Помнится, в мое время уроки никогда не служили серьезным препятствием. Правда, – он подмигнул, – я заканчивал обычную школу, и с нами учились девочки. Свою первую подружку я пригласил в кино в восьмом классе.

– Значит, я отстаю в развитии, – вежливо ответил Ник.

– Ну, я же не в этом смысле! А в кинотеатр, кстати, пускают и без девочек. Ехал, афишу видел: «Месть про́клятых-3». Вот такие монстры. – Алейстернов приставил раскрытые ладони к щекам. – Мордатые, зубастые. Красота!

– Не думал, что майору УРКа это интересно.

– Да что ты! Мы на первый фильм всем отделом собрались. Какая там была девица! Вены перегрызала. На спор пытались ее идентифицировать и не смогли.

Хорошо развлекаются в УРКе.

– Сходил бы, чего дома сидеть. Или не любишь ужастики?

Ник подумал, формулируя.

– Я не хочу смотреть на про́клятых даже в кино.

Майор мгновенно стал серьезен.

– Встречался? Где?

– В Арефе.

– А-а-а… да, там была пиковая ситуация. Инициация пошла спонтанно, волной. Смерть, кровь, страх – отличные катализаторы. Слышал про Гуревский поселок?

Ник мотнул головой.

– Оборотни вырезали, пока местные мужички с винтовками по горам бегали. Вернулись… В общем, устроили облаву. Головы на пики, шкуры на растяжках вдоль дороги.

– Головы? – помолчав, переспросил Ник.

– Угу. Некоторые обратно перекидывались, их в людском обличье отстреливали.

– А как узнавали, что это именно оборотни?

– Кто ж еще чужой вокруг мертвого поселка крутиться будет? Или ты тоже считаешь… как там… – щелкнул Алейстернов пальцами, вспоминая. – Пусть лучше будут оправданы десять преступников, чем пострадает один невиновный. Да?