Читать книгу Черные пески - Инна Живетьева - Страница 9

***

Снег падал на обнаженные торсы и тут же таял. Поблескивали капельки на коже, солнце ярко вычерчивало рельефы мышц. Если бы Митька был художником, он бы нарисовал двух бойцов с ножами в руках. Неподвижны, только еле уловимы глазу напряжение икр, натяжение кожи на плече – развернутом, готовом к удару. Мгновение до того, как рванется к противнику остро отточенное железо и, может быть, брызнет на снег кровь. Митька знает, что ткань камзола – не такая уж серьезная защита, но все равно вид обнаженных тел страшит. Эти двое парней задирали друг друга с самого начала. Весельчак Торст с трудом разводил их, разряжая напряжение необидной шуткой. В Илларе еще сдерживались, но в Миллреде стало понятно, что простой ссорой дело не кончится. Останавливало лишь то, что драться предпочитали на своей земле.

Вот блюститель проходит между поединщиками; шутник и балагур Торст серьезен в этой роли.

Нарисовать бы в черно-белых тонах, и только зимнее солнце – красным. Но как передать это словами?

– Почему они разделись? – спросил Митька еле слышно.

– Сложно назвать одну причину. – Крег обыденно невозмутим и разъясняет так, словно они неторопливо едут бок о бок, а вовсе не рисует в эту минуту блюститель на снегу круг. – Показать уверенность в своих силах, подтвердить, что не нуждаешься ни в какой другой защите, кроме своего мастерства. Знак, что поединок не остановится, пока не прольется кровь.

Блюститель соединил концы линии, воткнул кинжал в снег. Теперь никто не в праве перешагнуть черту, пока схватка не закончится. Торст еще раз оглядел поединщиков, махнул рукой:

– Бой!

Взвился снежный вихрь.

Поединок был красив и страшен. Первозданная, чистая ярость билась в кругу. Теперь-то Митька в полной мере оценил обычай: мертвых лучше хоронить на родине, раненых оставлять у земляков.

Кричали роддарцы, подбадривая одного и ругая другого, за их воплями не слышны звуки ударов и рычание бойцов – лишь видно, как щерятся они, точно дикие звери. Митька и сам не понял, как закричал тоже. Он слился с многоголовым чудищем, жаждущим увидеть кровь.

Веером брызнули красные капли, ударили в распаханный снег.

– Дава-а-а-ай! – орало чудище.

– Бе-е-е-е-е-ей!

А может, был просто крик без слов.

Уже не капли – всплеском хлынула кровь. Нож вошел под грудину.

– Да-а-а-а! – завопило чудище.

Тело проигравшего осело в протопленное кровью ложе. Победитель качнулся, рухнул на колени. Сгреб в ладонь снег, белый с красными каплями, и жадно начал хватать пересохшими губами.

Торст вытащил кинжал, замыкавший круг.

– Бой закончен, – голос у блюстителя хриплый, точно он сорвал его в крике. – Бой был честным.

У Митьки подрагивали руки и тоже пересохло горло. Спиной вперед он выбрался из толпы, мотнул головой, пытаясь отдышаться. Хватануть бы снега, растопить во рту до холодной влаги. Но вспомнил, как победитель глотал бело-красные комки, и затошнило.

Матерь-заступница, что же это? Себя не помнил.

Роддарцы расходились, возбужденно обсуждая поединок. Двое заворачивали убитого в плащ.

– Да пусть бы все повырезали друг друга, – сказал кто-то из заложников. Митька не разобрал, кто именно.

Проваливаясь в снег, он вышел к дороге, нашел свою Ерьгу. Казалось, кобылка смотрела с укоризной, мол, и чего тебя туда понесло. «Нужно, – мысленно ответил ей Митька. – Понять, что за люди такие, которые живут войной».