Читать книгу Женщина по имени Солнце. История великой любви - Инна Сергеевна Тронина - Страница 6

* * *

– «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного…» Я приступаю к новой главе моего повествования с тяжелым чувством. Всегда нелегко рассказывать о том, как тебя оклеветали, предали и изгнали из семьи. Причём не только из дома Зафера аль-Ахмади, но и из-под отчего крова. Правда, папа сделал это не напрямую. Он просто отослал меня в чужую на тот момент страну, попросив оказать ему очень важную услугу.

Ни он, ни я даже не подозревали, чем закончится для меня эта поездка, которая не предполагалась такой долгой. Отец говорил о нескольких месяцах, и это в самом крайнем случае. Но я-то знала, что он просто хочет избавиться от присутствия в доме опозоренной перед всей общиной дочери, хоть люди, свидетельствующие против меня, оказались лжецами. Это действительно так – моей вины в нашем с мужем разрыве не было. И пусть ждёт меня Джаханнам, то есть ад, если я незаслуженно выгораживаю себя и ввожу читателей в заблуждение!

Я радовалась семейному счастью сестры Зейн – её выдали не за старика, а. за тридцатилетнего мужчину, свободного от всяческих условностей и предрассудков. Но дикая в своей нелепости трагедия разлучила нас, и с Зейн я смогу встретиться лишь в лучшем мире, если будет на то воля Аллаха. Она так рано ушла, а я не смогла последовать за ней!

Зафер дал мне богатое приданое, которое должно было оставаться в моей собственности. Приданое у мусульман – не то, что у христианских народов. Это – деньги, украшения, любые другие вещи. Может быть и дом, если жених имеет их несколько. Приданое он дарит невесте перед свадьбой. Если жена не одна, то каждой из них полагается равное приданое, чтобы никого не обидеть.

Но у Зафера я была единственной. Мне исполнилось семнадцать, ему было пятьдесят пять. Примерно такая же разница в возрасте у меня получалась и со вторым мужем. Но найду ли я в себе силы рассказать вам о нём так же подробно, как о первом?.. Аллах милостив, Он укрепит меня и позволит сделать это, если Ему угодна моя откровенность…

Следует упомянуть ещё и о том, что Зафер не был нашим родственником, и это тоже способствовало заключению брака. Он считал, вступая из-за этого в горячие перепалки с муллами и шейхами, что инцест не способствует появлению здорового и сильного потомства. Зафер был выходцем из Алжира, и предки его возглавляли большое бедуинское племя.

Но к тому времени, когда готовилась, наша свадьба, семья мужа вела оседлый образ жизни. Он выучился, занял высокое общественное положение. Но его сестры, а особенно Захва, так и остались кочевницами, дикими и необузданными, не способными воспринимать цивилизованные правила поведения. И им в итоге удалось разрушить пашу семью.

По предписаниям, жена может развестись с не согласным на это мужем, только вернув ему приданое. Если инициатором выступает мужчина, приданое остаётся у его бывшей супруги. Из-за этого Захва повела дело так, чтобы я сама потребовала расторгнуть брак, что и получилось. Я не смогла более выносить отвратительную клевету, оскорбления своей чести, постоянные допросы Зафера и косые взгляды соседей, их перешёптывания за моей спиной! Мне было уже все равно, у кого останется моё приданое, тем более что семья отца не бедствовала. Но я и не собиралась жить на его иждивении долгое время. Как вы уже знаете, в Америке у меня оставалось много знакомых, приглашавших на работу то в один, то в другой медицинский центр. Особенно заинтересовались возможностью пригласить меня по контракту проживающие в Штатах мусульмане.

Их жёны и дочери, как я тоже вам говорила, невероятно щепетильно относятся к нравственным ограничениям, налагаемым нашей верой. Непосредственно перед тем, как отец попросил меня выполнить некое деликатное поручение, я окончательно урегулировала все вопросы относительно своей будущей работы в Калифорнии. Как оказалось, зря…

А перед свадьбой Зафер одарил меня от души. Он прямо-таки горстями высыпал к моим ногам золотые украшения с драгоценными камнями, как будто добытые в пещере Али-Бабы. Кстати, такие дары мужчина не обязан преподносить своей невесте, и размеры приданого нигде не установлены. Это – знак любви и уважения к той, кого он избрал для совместной жизни, для воспитания своих детей. Для того, чтобы, если будет на то воля Аллаха, совместно встретить старость.

Зафер часто повторял, что только я закрою ему глаза после кончины. И я же, как жена, омою его тело перед облачением в саван и погребением. О том, что я, такая юная, могу умереть раньше, он и мысли не допускал. Но нет, не смерть разлучила нас! Мы оба живы, слава Аллаху, но стараемся не встречаться и не приветствовать друг друга – так нам больно!

Мусульманская свадьба – очень простой обряд, в отличие от христианских. Не буду говорить о приверженцах индуизма, где подобным торжествам придаётся невероятно большое значение. Конечно, и у нас трапезы бывают обильными. Устраиваются всевозможные танцы, гонки на верблюдах и прочие увеселительные мероприятия. Но никто не осудит людей. если они. отмечали бракосочетание скромно. Не у всех хватает средств на шумные праздники, и потому каждый готовится к предстоящему событию, сообразуясь со своими возможностями.

Надо сказать, что моя первая свадьба – это была феерия, море света и радости по сравнению со второй. Тогда нам салютовали лишь залпы с американских авианосцев и разрывы падающих на Багдад бомб. Но, в отличие от первой свадьбы, я была полна любовью и состраданием, страхом навсегда потерять мужа, для которого наступили чёрные дни, и полной готовностью погибнуть за него. С 3афером всё обстояло иначе. Я не могла унять дрожь во всём теле при одной только мысли о том, что вскоре придётся оказаться в постели с этим важным господином, совсем чужим для меня.

Когда же закончился мой второй обряд никях, то есть бракосочетание, я подвесила к груди четырёхмесячного Рияда, схватила за руки Муина и Хейат, которые были всего немногим старше, побежала к. автомобилю. Он должен был через Иорданию вывезти моих крошек из этого ада. Я же, несмотря на то, что была кормящей, сама осталась с мужем. И была с ним до того времени, когда нас разлучили насильно…

Я все время забегаю вперёд, потому, что чувства переполняют меня, мешая мыслить здраво и холодно. Мне хочется рассказать так много! И, в то же время, словно чья-то рука стискивает моё горло. Вряд ли вы видели в своей жизни женщину, которой довелось быть единственной и третьей женой своих мужей. Но не зря говорят, что третья – и есть самая любимая.

Несмотря на то, что один мой брак закончился разводом, а второй – вдовством, я. не желала бы для себя никакой иной судьбы. Аллах справедлив и вездесущ, а потому ниспосылает своим рабам лишь те невзгоды, которые они не только могут выдержать, но впоследствии и благословить!..

Я вспоминаю сейчас, с каким интересом прикреплённый ко мне лямками Рияд смотрел карими глазёнками в гудящее от самолётов небо и ничуть не боялся, не плакал, только пускал пузыри. И я не знала, увижу ли я своих детей когда-нибудь или сгину под бомбами бесследно. Я не присутствовала при первом шаге Рияда, не слышала его первого слова. Он встретил меня уже четырёхлетиям и долго не верил, что я – действительно его мать.

Первая моя свадьба сопровождалась традиционными арабскими танцами, громоподобной стрельбой из ружей и винтовок, скачками на лошадях и верблюдах. А перед этим меня нарядили в «шальвар-камиз» – длинную рубаху с просторными шароварами алого цвета, с потрясающей золотой вышивкой. Ладони и ступни натёрли хной, В присутствии двух свидетелей над нашими головами прочитали молитвы, и я повторила их. После этого нас объявили супругами, и началась валима – свадебное торжество.

Семья отца и сам Зафер могли позволить себе многодневное гуляние, чтобы, как говорят в России, не ударить в грязь лицом. Гости тоже словно соревновались в щедрости и изобретательности, возмещая расходы хозяев всевозможными подношениями. Главный смысл валимы – обнародование того факта, что жених с невестой сочетались законным браком и призваны отныне к совместной жизни. Через несколько месяцев мы уехали в Америку.

Зафер непрерывно молил Аллаха о том, чтобы Он даровал нам сына, но беременность не наступала. Не помог даже совершённый им хадж в Мекку, куда он не смог меня взять из-за нездоровья. И с этого самого момента моя золовка Захва, а после и три другие сестры мужа, принялись за дело. Они сетовали на то, что, наверное, шайтан попутал Зафера и заставил его взять такую нечестивую жену. И если до свадьбы девушка имеет железное доказательство своей невинности, то после уничтожения девственности оправдаться бывает гораздо труднее.

В первую ночь все сестры, как охотничьи псы, сидели настороже у дверей нашей спальни, но их ожидало жестокое разочарование. Крови на белье оказалось более чем достаточно. Родственники вздохнули с облегчением, хоть и раньше не сомневались в моём целомудрии. Должно быть, в наше время кажется странным то, что этот грех считается самым тяжким, не идущим ни в какое сравнение с ложью, воровством и даже убийством.

Теперь, насколько мне известно, широко практикуется гименопластика. Правда, опытные мужчины умеют отличать лжедевственниц от по-настоящему невинных невест. И тогда честь считается поруганной вдвойне, потому что к блуду добавляется ещё и обман.

То обстоятельство, что чрево моё оставалось пустым, очень радовало золовок. Во-первых, они могли всё громче упрекать меня в бесплодии. Во-вторых, – не рождался их соперник, наследник Зафера, к которому переходило всё состояние. Я не отказывала мужу в близости, только боялась, что в его возрасте, да ещё для гипертоника, столь частые соития могут быть вредны.

Но Зафер будто обезумел. Он желал, возлежать со мной по нескольку раз в сутки. И ему приходилось потом совершать гусл – полное омовение перед молитвой, а это тоже требует сил и времени. Видимо, он считал, что чем чаще и дольше мы будем заниматься любовью, тем скорее наступит зачатие. Но до весны девяносто второго этого так и не произошло, и мужу ничего но оставалось делать, кроме как дать окончательное согласие на мое обучение в Гарварде.

Не стоит и говорить, что Зафер поехал в Штаты вместе со мной. Ещё он прихватил племянника Абделя. О, об этом молодом человеке нужно сказать пару слов! Его матерью была та самая неистовая Захва, желавшая осчастливить сыночка. И сам Абдель, будучи уже взрослым, прекрасно понимал, за какой солидный куш ему предстоит побороться,

Парень, в отличие от меня, хоть мы и были ровесниками, не учился в Гарварде, да и вообще нигде не учился. Он весело проводил время в Массачусетсе, ездил в Нью-Йорк, Лас-Вегас к другие места. Там сорил дядиными деньгами и не чурался общества светлокожих рослых блондинок. Как все наши мужчины, Абдель буквально таял при виде обесцвеченных волос. А уж если цвет был натуральным, испытывал самый настоящий экстаз.

Зафер сквозь пальцы смотрел на его похождения, считая их не зазорными для юноши. В Коране сказано обратное. «Да непозволительно мужчине уединяться с женщиной, не принадлежащей ему по закону, ибо в противном случае третьим с ними будет сатана…» Я не раз напоминала мужу об этом изречении, особенно когда он принялся обвинять меня в неверности, в дурном содержании дома, а под конец и в богохульстве!

Что касается моего, как оказалось, мнимого бесплодия, так разговоры о нем не смолкали, наверное, круглые сутки! Зафер только отмахивался и говорил, что не мне судить Абделя. Ведь у него нет жены, с которой он мог бы возлечь законно. Но мне такие поблажки не делались, несмотря па то, что учёба в Гарварде и ведение домашнего хозяйства, правда, с помощью прислуги, отнимали все мои силы и не оставляли времени для развлечений. В Америке я носила европейскую одежду, в том числе джинсы и длинные, максимально закрытые рубашки. Голову всегда покрывала шарфом, даже понимая, что это – полная безвкусица.

Сначала Зафер был терпим к этому. Но после, под давлением родственников, принялся требовать, чтобы я без хиджаба и скромного одеяния вообще не появлялась на улице. А мне вовсе не хотелось прослыть среди студентов отсталой и тёмной. Меня и так уже в шутку прозвали «восточной рабыней», из-за чего я рассердилась ещё больше.

Но всё-таки я любила и люблю Гарвард. До сих пор мне снятся его красные кирпичные здания, аудитории, теннисные корты, куда я всё-таки время от времени вырывалась, чтобы размяться. Учёба давалась мне легко. И словно в противовес наслаждению, получаемому от познания нового, семейная жизнь преподносила один неприятный сюрприз за другим.

Через два года после того, как мы поселились в Бостоне, Захва изъявила желание вести наш дом вместо прислуги-индонезийки, которой я была очень довольна. Но муж заявил, что родственница в любом случае лучше чужого человека, а меня почти никогда не бывает дома. К тому же, я постоянно оскверняю руки прикосновением к телам посторонних мужчин, а то и к трупам. Зафер демонстративно брезговал приготовленною мною пищей, даже подавать не разрешал.

Я же совершала после занятий полное омовение и читала положенные молитвы, но без практических занятий выучиться на врача не удавалось никому. Зафер, как просвещенный и мудрый человек, должен был это понимать. А он, напротив, приказал на все вечеринки ездить в сопровождении Абделя. Сам он, дескать, слишком стар для подобного времяпровождения. А поскольку там собирается много легкомысленных молодых людей, за мной следует наблюдать. У него есть подозрение, что я скучаю в обществе пожилого супруга, и потому у меня может возникнуть искушение пофлиртовать со сверстником…

Первая же вечеринка, куда за мной последовал Абдель, имевшая место в октябре девяносто четвёртого года, закончилась скандалом. Именинник Джуд Браун, весёлый и симпатичный парень, только лишь дружески чмокнул меня в щёчку, а Абдель сразу сделал стойку. На мою беду, я оказалась в центре внимания. Ещё два студента, инженеры, перекинулись со мной игривыми фразами. Более того, я осмелилась выпить шампанского! На дне рождения! Позор!

Конечно, я держала себя в рамках. Блюда «харам», то есть запретные, не употребляла, не курила, не вела себя вызывающе. Но и случившегося было достаточно, чтобы Абдель доложил дяде, будто я опозорила его, кокетничала сразу с тремя американцами, а с одним из них на некоторое время удалилась в другое помещение. Более того, я танцевала совершенно бесстыдные танцы, пела и громко смеялась, привлекая к себе внимание всё новых мужчин.

На самом же деле я потолкалась в общей массе танцующих пять минут, и при этом не касалась никого из них. Увидев хищно сверкнувшие глаза Абделя, я и вовсе отказалась от намерения потанцевать. Перекидывать волосы с плеча на плечо, как делают на Востоке, в Бостоне глупо, и я вернулась за стол.

Собравшиеся от души веселились, рассказывали анекдоты и просто забавные истории из своей жизни. А пели мы известную песенку «Хэппи бэрсдей» и больше ничего. Но Заферу и этого оказалось достаточно. Он заявил, что в следующий раз я, должно быть, на таком сборище отведаю свинины! И он, мой супруг, отныне запрещает мне любые отлучки из дома, кроме как на занятия. Зафер якобы уже успел заметить, что американцы ведут себя слишком уж раскованно. Но то, что дозволено им, недопустимо для меня. Тут же в скандал вмешалась Захва и выложила мне уже свои претензии.

Надо заметить, что если мужчины у нас молятся в мечети, то женщины делают это дома. В храме для них выделяют балкон или комнату, а также проход. По праздникам и на пятничные молитвы дамы посещают мечети, а так собираются в особом помещении. Оно – сердце мусульманского дома. Там должна поддерживаться идеальная чистота. На почётном месте, на специальной полке, стоит Коран. Особых украшений нет, только ковры с разнообразным орнаментом, за исключением тех, где изображены живые существа.

И вот в этом святилище, по словам Захвы, я развела грязь! Не заворачивала Коран в ткань, и он запылился. Однажды посмела встать на молитву в чересчур откровенном одеянии, да ещё плохо прикрыв голову. Кроме того, я не тщательно омываюсь после занятий. Больше того, во время рамадана, в светлое время суток, приготовляя пищу для ночной трапезы, я положила в рот кусочек мяса и нарушила пост!

Вам смешно, а мне было страшно. Этого набора прегрешений вполне достаточно, чтобы наказать меня бездетностью! Я была близка к истерике, потому что понимала – меня не послушают, мне не поверят. Да, трудно оставаться ортодоксальной мусульманкой, проживая в Америке и ежедневно общаясь с людьми другой веры и другой культуры. Но главных заповедей я не нарушала. Мы много спорили с золовкой, мекканским или местным временем пользоваться для совершения намаза, как часто случается в Англии или других странах. Но в нашей семье эти вполне решаемые проблемы приобретали невероятно серьёзное значение. Мои духи всегда казались ей слишком резкими. Даже самая обычная косметика – развратно-яркой. А манера разговаривать с мужем – непозволительно дерзкой.

Но все эти мелкие проступки вскоре померкли перед обвинением в измене мужу, да ещё подтверждённой, как полагается, четырьмя свидетелями! Абдель сообщил дяде, что он и его трое друзей, все арабы, видели меня в Бостоне около одного из ресторанчиков близ автозаправки. Там я, сидя в красном «форде», целовалась с молодым американцем. По описанию мой предполагаемый любовник в точности походил на Джуда Брауна, с которым много лет спустя меня совершенно неожиданно свела судьба. И он мне помог, спас меня. Я, к сожалению, до сих пор не смогла отплатить ему тем же. И вряд ли уже смогу.

Джуд действительно жил в Бостоне и имел автомобиль с тем номером, который эти четыре подлеца назвали Заферу. В то время, когда всё, дескать, происходило на заправке, я была на практических занятиях в клинике, о чём Абдель не знал. Там и подтвердили моё алиби. Более того, Джуд Браун также присутствовал на этих занятиях, а его красный «форд» стоял на ближайшей парковке!

Но всё это произошло позже. Тогда, на моё счастье, в нам в гости приехал Хамаль. Он сразу же оказался участником скандала, который более всего напоминал извержение Везувия. Увидев меня, всю в слезах, пребывающую одновременно в гневе и в панике, брат спросил, правда ли всё сказанное. Я ответила, что это – отвратительная ложь. Но если Зафер склонен полагаться на свидетельства племянника, пускай даёт мне развод.

Я уже не была той покорной и тихой девушкой, какой приехала из Египта. Кроме того, я знала, что даже в случае разрыва с мужем, останусь жить и работать в Штатах. Мне надоело ходить под конвоем, потупив глаза в землю, и постоянно дрожать в ожидании очередного допроса. Правда, Хамаль, когда я ему сказала об этом, посоветовал не торопиться, успокоиться, совершить омовение и встать на молитву, потому что как раз пришло время Аср – предвечерней. Брат отдал мне свои чётки, которые я потом бесконечно перебирала, чтобы не сойти с ума от страданий. Многим трудно представить себе, в сколь тяжком грехе меня обвинили! Для этого нужно быть мусульманкой.

Хамаль тогда защитил и спас меня, как делал это и до, и после. Он поговорил со «свидетелями» моего мнимого преступления, совершенно немыслимого для восточной женщины. Та уж точно не станет целоваться со своим любовником публично, даже если имеет его.

Потом брат навёл о них справки в общине и выяснил, что это – бездельники, игроманы, позор своих семей, вечно находящиеся в долгах. Кроме того, они, как и Абдель, пьянствуют, развратничают, часто пропускают молитвы. Пойти на лжесвидетельство их заставили опять-таки долги, которые Абдель заплатил за них при условии, что эти парни станут выступать в общине против меня.

Когда Хамаль вынес всё происшедшее на суд местной уммы, трое дружков Абделя не осмелились поклясться Аллахом о том, что действительно видели меня с любовником. Они, чтобы не получить наказания палками, принялись изворачиваться. Заявили, что с американцем в машине действительно целовалась женщина в хиджабе, но, возможно, это была не я. А поскольку мы с ними до того дня не виделись, Хорошо знать меня они не могли. Скорее всего, Абдель показал им мою фотографию, или дал возможность полюбоваться мною издали.

Потом мой брат, да хранит его Аллах, отправился в аудиторию, опросил студентов и преподавателей, даже охранника на парковке. И заявил Заферу, что я невинна. Номер машины Джуда Брауна эти подонки назвали по наущению Абделя, а потому уже не могли увильнуть, сославшись на то, что перепутали автомобили. Красный «Форд» вообще не появлялся в тот день на указанном месте. Более того, Джуд уже несколько месяцев как не бывал в районе порта.

Обвинение рассыпалось в прах. Зафер, чтобы не обострять отношения с нашей семьёй и местной уммой, прогнал из нашего дома Захву и Абделя, а у меня попросил прощения. Мне трудно было простить, но я призвала для укрепления души свою веру, и постаралась смиренно пережить выпавшие на мою долю испытания.

Я полагала брошенное обвинение величайшим оскорблением. В то же время считала, что случилось оно по воле Всевышнего, а Он всегда справедлив. Чтобы забыться, я с ещё большим рвением отдалась учению, а потом и работе в клинике, которую посещали местные мусульманки. Зафер всё это время, что оставалось до нашего отъезда в Египет, обращался со мной хорошо. Но я не могу поручиться, что он тайком всё же не следил за мной, наняв частных детективов.

А перед самым возвращением домой вновь возник вопрос о наследнике, и я предположила, как оказалось, невероятную вещь. Не только я, но и Зафер мог быть виновником бесплодия нашего брака! Ведь и прежняя его жена не рожала, но это объяснялось её хворями. Я в самых ласковых выражениях попросила своего супруга пройти вместе со мной обследование, чтобы узнать истинную причину несчастья. Зафер рассердился, вновь припомнил все мои прегрешения, и сказал, что я не умею должным образом вести себя с мужем, хочу свалить на него вину.

Тем временем я с отличием окончила университет и получила множество предложений работы в Америке. Но всё же решила пока не разрушать семью. Для моих родителей это было бы позором, а я не желала им зла. Так нередко случается, когда жена оказывается более умной и образованной, духовно и нравственно одарённой, чем глава семьи, но ради сохранения очага во всём подчиняется ему.

Я говорю эти лестные слова не о себе – грех тщеславия не зачтётся мне в Судный день. Тем более, что я не считала Зафера отсталым – он учился в Париже, в совершенстве знал французский язык, был знатоком живописи и литературы. Правда, как оказалось, во Франции он занимался не только науками и искусствами, в результате чего заболел и не смог продолжить свой род. Но это выяснилось гораздо позже, когда я после многолетних странствий вернулась в Египет, уже с браслетом на руке, и узнала, какая кара постигла Абделя с Захвой.

Но не стану опять забегать вперёд, чтобы не путать свой рассказ. Зафер предложил мне вновь жить с ним, обещал усыновить моих детей, но я ответила ему, что на такое не пойду никогда. Слабохарактерный и ранимый, он не мог поставить женщину на место, когда это необходимо было сделать. И в то же время, чтобы оправдаться перед самим собой из-за отсутствия твёрдости, обижал невинную супругу, полагая это проявлением воли и характера. Он даже не мог отважиться на анонимное обследование в американской клинике, считая невероятным попустительством уступку мне.

Разумеется, упрекать меня ему было куда легче, чем противостоять Захве, заглушающей своими воплями шум целого восточного базара! Если накануне свадьбы и в первые годы совместной жизни я пусть не любила, но искренне уважала Зафера, безусловно считала его достойным себя и даже гораздо выше, то после почувствовала, что презираю его. Да простит меня Аллах за брань, но это так. Не ненавижу, а именно презираю, ибо большего этот человек не достоин.

Он позволил обвинить меня в преступлениях, которые караются смертью или поркой. Он верил любым наветам, возведённым на меня. А после счёл, что простое извинение и сожаление смогут искупить его проступок. Абдель к тому времени погиб в автокатастрофе, находясь за рулём роскошного лимузина, купленного фактически на мои деньги. Отнявшая их у меня Захва с горя сошла с ума и надолго попала в психиатрическую лечебницу.

В нашем брачном контракте было записано, что я желаю быть единственной женой своего мужа. Он не мог взять в дом вторую, не оформив развода со мной. По той же причине я несколько лет отказывала второму своему супругу, господину и повелителю, которого любила больше жизни, потому что не могла быть у него единственной, а только третьей. И лишь после начала войны, когда смерть уже витала над нашими головами, мы поженились. Свидетельство о браке хранится на почётном месте в моей комнате, рядом с кусочком кисвы, чёрного покрывала святилища Каабы, привезённым мною из Мекки. Меня можно называть хаджа Шамс. Два года назад я совершила паломничество и дала обет перед Аллахом. Теперь я до самой смерти буду одинока. Я сделала этот выбор после долгих раздумий и несу за него полную ответственность.

Мы вернулись в Египет летом девяносто седьмого года. Тогда я окончательно поняла, какую совершила ошибку, даровав Заферу прощение после наветов его племянника в Бостоне! Изгнанная братом Захва времени даром не теряла. Когда мы вернулись сначала в Луксор, а потом и в Каир, я постоянно чувствовала на себе косые взгляды, а за спиной слышала злобный шёпот.

В Америке мои злоключения происходили только дома. Выходя на улицу, посещая университет, общаясь со свободными, как мне казалось, невероятно счастливыми людьми, я попадала в нормальную жизнь, Я смотрела на них в аудиториях, в клиниках, на набережных, в ресторанчиках, в метро – везде! Смотрела и завидовала, сама проклиная себя за подобные мысли, потому что терпеть домашний гнёт больше уже не могла.

Там меня не имели права убить, избить, потому что в этих случаях имели бы верные проблемы с суровыми американскими законами. Даже теперь, столько перестрадав по вине этой страны, вернее, её преступного руководства, я всё же храню о ней самые лучшие впечатления. Вспоминаю разных людей, которые поддерживали и утешали меня. Тогда и нужно было вырвать у Зафера развод, вынудить его трижды произнести слово «таляк», и таким образом сбросить цепи.

Но Аллаху было угодно иное, и я уступила уговорам родного брата. Развод затрагивает интересы многих семейных кланов, и потому его по возможности стараются избегать. Так в конце концов и случилось, после того, как меня не приняли в каирскую клинику, где до этого обещали место. Мой автомобиль вечером на улице закидали камнями. Мне повезло, что вмешалась полиция. Иначе толпа злобных старух в чёрном серьёзно покалечила бы меня, а то и убила.

Да, я была среди наших женщин особенной. И хоть даже в мыслях не имела совершить вменённые мне грехи, одним своим видом вызывала неприязнь. Меня упрекали за гордыню, за тщеславие, за себялюбие, за разврат и непочитание мужа. Но на самом деле я хотела иметь только чуть больше свободы, делать выбор. Тот самый выбор, право на который дарует людям Аллах…

Несмотря на творящееся безумство, мой отец бы против развода и призывал меня помириться с Зафером, пойти на уступки и вернуть в дом покой. Я со слезами отвечала, что, к сожалению, это не в моей власти. Не я начинаю скандалы, не я нашёптываю всякие гадости про своих домочадцев на базарах и за занавесками женских половин домов. Я не могу прекратить то, что сама не начинала, и потому остаётся лишь уйти от Зафера.

Я объяснила отцу, почему Захва меня ненавидит, да он и так всё знал. Я уверяли их с мамой, что никакая моя покорность, никакие благочестие и смирение, никакие прощение и покаяние не заставят Захву прекратить войну и уменьшить её влияние на брата. Я тогда, в порыве отчаяния, выкрикнула, что всемилостивый Аллах, должно быть, потому и не послал нам ребёнка, что эта ведьма Захва непременно убила бы его, чтобы получить деньги! Так пусть же она их получит и подавится. Я согласна отказаться от приданого и уехать в Америку, где мне не грозит расправа, только бы всё закончилось.

За три месяца нас не удалось помирить. Я мотивировала своё желание развестись ещё и тем, что муж, скорее всего, бесплоден, так как отказывается пройти освидетельствование. Поскольку я не имела другого мужчины, трудно судить о том, могу ли я родить. А вот у Зафера были женщины, и ни одна не понесла от него. Я говорила и об оскорблениях, унижениях, о том, что под конец начались угрозы сильно избить меня.

И наконец, время ожидания, идда, закончилось. Несмотря на то, что по закону я могла оставаться в доме мужа, отъезд состоялся в тот же день. Мама обняла меня и шепнула, что лучше всего будет перебраться в Александрию и как можно реже появляться на улице, потому что в Луксоре и в Каире со мной может случиться несчастье.

Уже не только Захва с Абделем, но и многие завистники моего отца, да и Хамаля тоже, присоединились к травле, нанося тем самым непоправимый урон авторитету семьи аль-Шукри. Захва торжествовала, потому что я вернула приданое, а Зафер, сам измученный этой склокой, поклялся сестре никогда больше не жениться.

Надо сказать, что и я почувствовала невероятное облегчение от одной только мысли о том, что эту отвратительную женщину более никогда не увижу. Предчувствие меня не обмануло – до сегодняшнего дня мы с ней не встретились ни разу. А вот Зафер сделал мне новое предложение. Надо сказать, что такие случаи у нас нередки. После развода бывшие супруги вновь оформляют брак. Но для нас с Зафером об этом не могло быть и речи, несмотря на то, что он при каждом удобном случае не устаёт повторять, что за всю жизнь лучшей женщины у него не было. И что, отняв у моих детей отца, Аллах велит именно ему, Заферу, взять на себя заботу о них…