Читать книгу О прошлом приказано забыть - Инна Тронина - Страница 1

Оба приятеля очень быстро поняли, что даже по случаю радостной встречи нельзя одновременно употреблять пятидесятиградусную водку «Абсолют-цитрон» и немецкое баночное пиво. Витя Аленицын и Шура Козий страдали от хорошо знакомого синдрома под названием «ёрш» и в связи с этим выглядели непрезентабельно. Они сидели на диване и глубоко дышали через рот, чтобы удержать рвоту. Им не хотелось рисковать дорогой закуской и портить впечатление от этого счастливого дня. Прямо за окном дома цвела черёмуха, и её аромат помогал бороться с дурнотой. Так или иначе, но приятели ещё держались, и к унитазу не бегали.

Аленицын объявился в Красном Селе так неожиданно, что приятель Шура Козий даже не успел «накрыть поляну». Козий тоже работал на Веталя Холодаева, тайком возил «стволы» по стране, но избежал ареста, потому что отсутствовал в Ленинграде. Сейчас он засуетился, отправил свою подружку в «Гермес», аж на Невский проспект. Тот магазин работал круглосуточно, и мостов на пути не было.

Галька была обязана кличкой «Задница» не только мощной пятой точке, но и своей фамилии – Попова. Шурка часто дурачился и делал ударение на первый слог, чем невероятно злил Галину. Вот и сейчас она, матерясь сквозь зубы, надела поверх бюстгальтера с трусами полотняные чёрные брюки с широченными штанинами и розовую, с люрексом, футболку. Потом сунула ноги в розовые же, плетёные итальянские «лодочки», спустилась вниз и завела малолитражку. «Опель» и существовал в хозяйстве именно для этих целей. Галине пришлось объехать несколько ночных точек, пока, наконец, не удалось купить всё, что требовал Козий. Набив бутылками и пакетами багажник, Галина вернулась в Красное Село уже под утро. И снова завалилась спать.

Шура и Витя накрыли на стол сами – они не хотели, чтобы баба постоянно крутилась рядом и слушала их разговоры. Задёрнув оранжевые, расшитые золотистыми лианами, шторы, они уселись за стол и отвели душу по полной программе. Через некоторое время на скатерти расплылись жирные пятна, а пивные банки и бутылки перемешались с бокалами богемского хрусталя. Табачный дым не мог заглушить запах пота – Виктор ещё не успел помыться с дороги.

Друзья жевали салями, балык, красную икру, огурцы и помидоры. Потом Козий насытился, но Аленицын никак не мог остановиться. Он хватал пищу руками, запихивал в рот и, жуя, задавал хозяину разнообразные вопросы. Несмотря на то, что в зоне его «грели», и регулярно слали увесистые посылки, Виктор на вольном северном воздухе всё равно не наедался, и теперь навёрстывал упущенное. Шура, глядя на него, про себя удивлялся, как дружок только не лопнет. Тот был тощий, как селёдка, и очень злой – то и дело скрипел зубами, плевался и по-страшному бранился.

– Витёк, мы с Задницей трезвыми почти не бываем, – честно признавался он гостю. – Две металлические двери поставили, а всё равно страшно. Только жить начали, вон, всякой техники накупили, мебель импортную, а тут нате – изволь помереть! Хоть ликёр «Блэк шерри», а выпьем. Тогда, вроде, и солнышко ярче светит. А ведь хорошо на белом свете, правда? Наконец, и к нам весна пришла. На Пасху град лупил, а сейчас травушка уже растёт. Ничего, Витёк, отогреешься. За город тебе надо…

Шура, одетый в пижаму изумрудного цвета, чесал волосатую грудь толстыми пальцами с широкими ногтями. Он ерошил и свои чёрные кудри, свисающие на морщинистый лоб, щурил синие глаза. Он, как и подружка, курил сигареты «More», но только без ментола.

– Изменился Питер, как я заметил, – пробурчал Аленицын, наконец-то отвалившись от стола. – Какие-то лохмотья, остатки прежней роскоши, жвачка из хлеба. Я ехал сюда и думал, что всё по-прежнему. Ан, нет! Вроде, тот же город, а совсем другой. Кругом шопы, офисы, «тачки», фирмачи… – Аленицын открыл новую банку пива и жадно припал к ней. – Завидки берут! Ведь они тут все наряжены, накрашены. А у меня три года – псу под хвост!

Аленицын провёл татуированной рукой с выпачканными в жиру пяльцами по своей серенькой пиджачной паре, рубашке с клетку и ёжику белёсых волос.

– Какой-то кислый я стал, плаксивый. Подъехал, вижу – стрелка на твоём доме нарисована, как тогда. Короткая, розовая, с мощным оперением, остриём вверх. Значит, можно заходить, ховира чистая. Шур, щиплют вас менты, или теперь уже всё можно?

– Щиплют покамест, – усмехнулся Козий. – Особенно таких, как мы, «шестёрок». – Он откусил половину свежего огурца и смачно захрустел. – Что, Витёк, сладко дышится вольным воздухом? Думал, наверное, что позабыли о тебе кореша? Нет, у нас сейчас тут большие дела разворачиваются, и верняки нам нужны. Чего не куришь. Витя?

– Ты бы меня покрепче, чем угостил! Гимназисткам твои сигареты курить. А мне «Беломору» бы… Есть у тебя? Или за три года интеллигенцией стал?

– Галка! – позвал Козий, обернувшись к двери.

Подружка уже встала и сейчас звякала посудой на кухне. Она прибежала на зов, вытирая мокрые губы локтём.

– Чего тебе? – недовольно спросила она, зевая.

– Тащи сюда «Беломор» – у меня под шконкой, в чемодане. Долго тебе, Витёк, отходить придётся. Сломали моего кореша волки позорные… За какого-то легаша! Но ничего, ты теперь вольный, а мог ведь и под «вышака» пойти. Получил «червонец», откинулся после «трёхи», так что звезда твоя счастливая на самом деле…

– Какой «червонец»?! – разозлился Аленицын. – Все двенадцать строгача пиши. – Ладно, что, кроме Васьки Павлюкевича, на меня никого повесить не сумели. Усвятцев, адвокат наш, как раз тогда в больнице с инсультом лежал. Теперь, слыхал, под себя ходит и вообще говорить не может. А ведь соловьём заливался на процессах! Так вот, другого адвоката взяли, Цепакина. Так он – не «золотая пятёрка», а дерьмо с перцем. Дали мне двенадцать лет, а он лыбится: «Поздравляю! Не на тот свет уходите, а в зону. Оттуда всегда вернуться можно»…

– Так правду же сказал! – Шура пожал мощными плечами. – Только ведь Рольник тебя не для того с кич вынул, чтобы ты просто так прохлаждался. Ты ему позарез нужен. Только зачем – не знаю!

– Значит, это Рольник выкупил меня? Феликс? Веталь ценил его…

Аленицын вылез из-за стола, держа дымящуюся папиросу между большим и указательным пальцем – по-блатному. Он пересел на диван от немецкого гарнитура «Либерти» – с рюшками и воланами.

– И Рольник тебя не забыл, – согласился Козий. – Люди должны помогать друг другу, иначе сожрут нас всех.

– Видишь, Шура, лысеть я начал… – Аленицын тяжело вздохнул. – На вечной мерзлоте не поправишься, даже весь «общак» на одного меня потратить. Садись рядом! – Аленицын хлопнул ладонью по покрывалу. – Давно я вот так, с кентом[1], на красивом диванчике не сиживал.

Виктор посмотрел на хозяина слезящимися голубыми глазами, достал носовой платок и вытер с ресниц гнойные корки.

– Что морщишься? Страшный? А ты, Шурик, не лучше был бы, окажись тогда в «Метрополе» с Веталем вместо меня. Я ведь, как прибыл в Питер, сразу на могилу к шефу пошёл. Богатый памятник стоит… Митя, небось, постарался?

– И Ада Витальевна, дочь покойного, тоже. – Козий, шумно вздохнув, уселся рядом с Аленицыным. – Рольник тоже долю дал. Такой человек, как Холодаев, не должен на сажени ютиться.

– Известно, – согласился Виктор. – Так что, я и вправду Рольнику нужен? Он меня тогда в упор не видел, при Ветале-то. Митька был куда душевнее…

Козий протянул руку, взял себе со стола ещё один огурчик:

– Люди нужны, Витёк.

Жуя и хрустя, он подошёл к окну, немного отогнул штору. Дом стоял на углу улиц Доблести и Маршала Захарова. С Финского залива тянуло свежестью, и вокруг всё цвело, благоухало, радовалось теплу. Потушив папиросу, Шура щёлкнул ногтями по стеклу.

– Что они сейчас делают, Митя и Феликс? – спросил с дивана Аленицын.

– Они, хоть и дальние родственники, но дело Веталя ныне поделили. – Шура вернулся от подоконника и вновь придавил диван. – Митя прямо дядины дела продолжает, а Рольник занялся ещё и торговлей.

– Чем торгует? – переспросил Аленицын.

Синие от татуировок его пальцы зашевелились, теребя уже изжёванный ворот рубашки. Жилки на белках воспалённых глаз надулись, и лицо покраснело.

– Людьми, – коротко ответил Козий.

– Не понял.

Амнистированный охранник Веталя Холодаева вытянул вперёд ноги в пыльных полуботинках.

Шура рассмеялся, показав две золотые фиксы:

– Чего испугался-то? Людишками торгует. Сейчас это идёт вровень с наркотой и оружием.

– Всё равно не врубаюсь, – признался Виктор. – Куда их возят-то – к нам или от нас? И на кой они сдались Феликсу? Своих, что ли, мало?

– Объясню, слушай внимательно. Такого бизнеса у нас раньше не было. Пока ты сидел, многое изменилось. Например, Союз развалился…

– Я, помню, радовался. Думал, что срок скостят. И не ошибся.

– Ну, вот, видишь! – Шура вдруг начал тщательно подбирать слова. – Московские люди Веталя, да и питерские тоже, основали много разных контор. Теперь же как? У России границы прозрачные, и попасть сюда проще пареной репы. Вот и едут прямиком в Москву…

– Шур, да кому к нам ехать-то нужно? – Аленицын шевельнулся на диване, подавляя зевоту. – От нас – свято дело, а к нам…

– Смотря кому. Я же не говорю, что к нам из Штатов или из Европы едут. Из Азии и Африки, понял теперь? И через Расею-матушку переправляются как раз в Штаты, в Германию, в Швецию, в Финляндию. Называется это – «нелегальные эмигранты». Документов им по закону не получить, а тут их снабжают. Смекаешь? Много народу едет, так и барыш хороший. Рольник бизнес расширяет, вот и ищет себе людей. Нет такой страны, куда было бы легче въехать. Прибывают они в Москву, там за взятки в общагах селятся, в домах отдыха, в санаториях. И ждут, пока им выправят документы. За пять тысяч гринов покупают фальшивую ксиву на любое имя. И едут, куда хотят! От каждого по пять тысяч долларов – прикинь, как теперь живёт Рольник. В сильной конторе тебе пахать предстоит…

– Та-ак! – Аленицын крякнул и потянулся, скрипнув зубами.

Козий вдруг сорвался с дивана, прыгнул к двери и толкнул её.

– Галка, брысь от скважины! Пасть порву!

– Да нужно мне! Я за твоим гостем пол подтираю. Наследил, как леший… – Галина громыхнула ведром, уронила швабру. – Делать мне нечего – только вас подслушивать…

– Смотри мне! – Шура захлопнул дверь и вернулся к Виктору.

– А что я там делать-то буду? – Тот растерянно смотрел на хозяина. – Я ж по этой части полный лох.

– А это пусть Рольник решает, чего тебе делать.

Аленицын достал из кармана упаковку с таблетками, вытряхнул одну из них на ладонь и проглотил.

– Ноги не протянешь, Витёк? – забеспокоился Шура. – Под «ёрш» – и «Колёса» ещё…

– Не протяну, привычный. А вот ты что делаешь у Феликса? Или, может, теперь мне не доверяешь?

– Тебе доверяю, а вот Галке – нет.

Шура на цыпочках опять подкрался к двери и снова толкнул её. На сей раз удар достиг цели, и Галина пронзительно завизжала. Козий выскочил на кухню для серьёзного разговора с подругой. Что он там делал, размякший пьяный Виктор не понял. Он задремал, а когда проснулся, Козий сидел за столом и вытирал салфеткой костяшки пальцев. Галина, плача, смывала кровь с разбитой губы – над раковиной в кухне. Под левым глазом у неё набухал фиолетовый круглый фингал.

– Теперь отстанет, шалава! – удовлетворённо сказал Козий, разливая по рюмкам «Абсолют-цитрон». – Хуже не будет – ещё раз опростаемся. Да, много разных типов нынче в Москве живёт, да и у нас тоже. Болтаются по улицам, торговцев грабят, пьют, бездельничают, дерутся. И, слышь, оружия до фига провозят! Никто их на границе не шмонает. Китайские мечи, копья, луки, стрелы… Одного нашли в Москве, в Железнодорожном районе. Он охранник, ночью сторожил богатую контору. А утром приезжают работники и видят – лежит сторож, а в груди торчит стрела. И вся контора подчистую выметена – одной видеотехники вынесли на несколько десятков миллионов. Они этим делом торговали, сам понимаешь. Понятно, что выстрела никто и не слышал. Африканцы сработали по наводке охранника…

Козий опять закурил «Беломор», и синие глаза его стали шальными. Аленицын впал в блаженную истому. Он тупо улыбался, кивал и стучал пальцами по столу.

– А я Витёк, не поверишь, работаю на изготовлении бланков виз и паспортов. Вот сейчас я с тобой здесь сижу, а мои станки в подвалах работают – импортные, бесшумные. И с конвейеров сходят бланки с водяными знаками. Только разрежь их и рисуй себе визу! – Козий рассмеялся. – Если Феликс позволит, я тебя к себе возьму. Мне нужен человек, который следил бы за рабочими, пока я сплю. Не то, не ровен час, утащат бланки и примутся сами их загонять, а выручку присваивать. Но я не знаю, для чего именно Рольник тебя выручал. Он только сказал; «Грядут великие дела…»

– Шура, вот ты нашлёпаешь бланков, а дальше что? – спросил Аленицын.

Он давно не чувствовал себя таким счастливым – всё плохое ушло, и впереди маячили приятные перспективы. Постель мягкая, еда сытная, «бабки» зелёные – класс! Виктор убеждал себя, что всё это – не сон, и никак не мог поверить.

– А дальше их заполняют. Чаще в Москве, но, бывает, и в Питере – когда люди хотят ехать в Финляндию или в Швецию. Их обслуживаем по группам. Первая группа – просто бродяжки. Через Таджикистан или Узбекистан едут в Москву. Ну, с них много не возьмёшь, хотя всякое бывает. Они всё отдадут, что имеют. Лишь бы их без санитарных карт, да ещё с оружием и наркотой пропустили. А вот второй канал – туристический. Чтобы их в Москве не застукали, Рольник типографии в Питер перенёс. Вот и шлёпаем бланки – для туристических коммерческих структур…

– Частных, что ли? – догадался Виктор. – Их уже много в Москве?

– За семьсот прёт, – сразу ответил Козий. – Феликс же официально – тоже сотрудник консульской службы. А на самом деле – хозяин многих таких контор. Правда, действует он через подставных лиц. Митьке Стеличеку он, вроде, четвероюродный брат – по отцу. Веталь не был ему кровным родичем, а всё равно видел, что толк из парня выйдет. Так вот, через эти конторы, представь себе, кто хочешь въедет и выедет. Прикинь, как тому же Мите это удобно! А другим? Теперь для деловых людей нет никакого риска. Визы им дают только по ротапринтным копиям паспортов. А люди эти Мите и Феликсу платят. Благодарные, преданные, как псы. Оружие могут провезти, когда Мите это нужно. А для перевозки наркоты их, бывает, Обер задействует. Не хочет он, чтобы у нас здесь возникла неучтённая наркота. Он на все каналы поступления такого товара уже наехал. Тоже у нас бланки покупает – нужно ему для чего-то…

Аленицын резко вскинулся и провёл ладонью по лбу, выходя из блаженного состояния. Козий от неожиданности подался назад.

– Ты чего?!

– Обер?! Жив, выходит… А я-то всё надеялся! Думал, может, оступится, сука, хоть где…

– Ты-ы… Тише, понял? – Козий зажал рот Аленицына потной пухлой ладонью.

– Чего тебе тише, козёл?! – Витёк уже забыл про открывающиеся перед ним сияющие перспективы. – Тебе, может, неинтересно, кто Веталя сдал легавым?

– А кто сдал-то? Разве его сдали?…

Козий тоже запыхтел, вытирая пот со лба. На «козла» он решил не обращать внимания, чтобы не сердить паханов.

– За ним с зимы следили, Митька говорил. Дядя давно чувствовал, что приходит конец.

– Да Обер его сдал! «Тихушник»[2] грёбаный! Не ты, а я там был, мне и знать! – Витёк запустил пальцы в грязные жидкие волосы.

– Ты, натурально, в зоне без чердака остался! Если у меня здесь «жучок» стоит, нас обоих за такое ночью архангелы встречать будут. Молчи, ясно тебе?

Козий, испуганный, потерявший всю свою вальяжную самоуверенность, оглядывался то на окно, то на дверь.

– Всё, Шура.

Аленицын будто и не пил, и не глотал таблетки, пружинисто вскочил, опираясь на подлокотник сжатым кулаком.

– Утром мне сразу Рольник нужен… Сейчас он в городе?

– Да погоди ты с Рольником – мне сначала скажи! Откуда ты это выкопал? Я ведь тоже слышал, как там всё было – и в ресторане, и у телецентра…

– Шурик, ты меня первый день знаешь?

Аленицын смотрел в стол и до крови кусал бледные синюшные губы.

– Я ж не прибабахнутый… Да, а Обер теперь вместо Ювелира заправляет «дурью»?

– Заправляет. Тяжело с ним – форменный гитлеровец. Веталь с Ювелиром, царство небесное обоим, были хоть и партнёрами, да врагами. И мы все были обязаны Сеню Уссера не любить. Теперь тоскуем, если честно. Сердечный был человек, не то, что этот…

– Я слышал, что Уссер, Нора и Али погибли. Как, не знаешь? – тихо спросил Аленицын.

– Алик с Норкой, племянницей Ювелира, в «баньке» сгорели. Рафхат Хафизович с ними был, да ещё с десяток человек. Не знаю, мёртвые они были в тот момент или живые. Этим же утром Ювелира с охраной нашли на «третьей квартире», которая на Невском. Все застрелены, а бумаги и плёнки похищены. До сих пор никто ничего понять не может. С Валериантом Кимом, с Ниндзя, у Ювелира перед этим трения были. Не он ли?

– А когда всё было? Я ведь сидел уже, задним числом узнал.

Аленицын низко опустил голову. Ни есть, ни пить ему уже не хотелось.

– В сентябре девяносто первого, в самом конце. Ночью в «баньке» был пожар, а утром Ювелира прикончили.

– А это не Обер поработал, часом? – Аленицын в упор взглянул на Козия.

Тот опять вскочил:

– Витёк, ты чего, перепил?! Зачем Оберу Ювелира кончать? На легавку он тоже не станет пахать – ни к чему ему это. «Дурью» он занялся уже после смерти Семёна Ильича. Люди Уссера его об этом сами попросили – пропадали совсем. Филя – долларовый миллиардер, понял? Кто его купить может? Он сам кого хочешь приватизирует. Не ему в «пёсиках» бегать. За кордоном его ценят. Он туда пилюли свои толкает по бешеным ценам. Дисциплину среди своих людей, которые раньше у Ювелира работали, Обер держит железную. Но те довольны. Никто теперь их не обижает, все боятся. Только вот, говорят, баб новый босс не жалует. Требует с них наравне с мужиками, а натуру в оплату не берёт. Они, немцы, вообще бездушные, как машины. Ювелир-то баб приучил с собой заигрывать, они и с Обером попробовали пококетничать. Так схлопотали, что теперь глаза поднять на него боятся. Ходили даже слухи, что Обер – «голубой», хоть и женат, и дочь имеет. Но это – между нами. Вряд ли тебе Рольник поверит, хотя чёрт его знает! – Шура опять зевнул. – Давай спать, что ли, а то договоримся до белых тапок. Галка тебе ванну приготовит, помойся, чтобы зоной не вонять. А потом ложись в другой комнате, отдохни, проспись. И подумай хорошенько, надо ли всё это вытаскивать на белый свет? Да и я, признаться, не верю. С чего Оберу Веталя ментовке сдавать? Сами бы разобрались – без легавых.

– Я, вроде, и сам понимаю, что ни к чему Оберу на ментовку пахать, а выходит так. Холодаева-то он заложил точно, век воли не видать! Веталь из зала «Метрополя» нас отослал как с его наущения. Обер подсел к нему за столик, пошептался. И Веталь выпроводил сначала меня, а потом и Володьку Кинда. Шеф с Обером пошли в курилку. Я тогда не понял, зачем. Только потом сообразил. В курилке брать человека намного легче. И сразу же туда пришли менты! Ну?! Как тебе это?

– И чо? – выкатил глаза Козий. – Ты же только намочил тогда, мента этого… А Веталь мог заметить «хвост» и отослать вас. Не хотел, чтобы попались. Может так быть? А уж когда вы взяли такси с заложниками, да стали пылить насчёт Веталя, сами себе лихо накликали. И с Обером грубо поговорили, а он этого не любит.

– Мы с Вовчиком сами лохами оказались, – признался Аленицын. – Думали, что Обер наш, и поможет шефу. А он вот как помог! Ментов привёл – Озирского, Калинина и Огаркову. Пошёл ведь не в отделение милиции, как мы требовали, а к гостинице и к телецентру. Значит, знал, что мусора там будут? И в «Метрополе» они мелькали, когда Веталь ещё был на свободе. Я их там приметил. Тебе мало? Тогда ты и вовсе идиот. Они ведь почти и не скрывались… Я знаю, что на Литейном досье было не только на Веталя, но и на Обера. Его тоже арестовать хотели, а потом передумали. Почему, интересно? В курилке-то не взяли его!

– Так не он же стрелял там, а Веталь! Вёл бы себя тихо, может, и придраться было бы не к чему.

– Ну, ты сказал! У ментов для задержания документы должны быть. А их враз не оформишь. Санкция из прокуратуры, вроде, обязательно требуется. И, если по твою душу пожаловали, тебя возьмут – стреляй, не стреляй. Так что хоть лопни – Обер работал вместе с ментами, навёл их и на ресторан, и на Веталя. Они появились в «Метрополе» именно в тот момент, когда Веталь туда должен был прийти. Нашли бы у него «Питон» – и с общим приветом. Можешь ножками не дёргать…

– Ты думаешь, что Митька этим не занимался? И Витёк у нас самый умный? Обер праздновал там случайно – мужик с его работы диссертацию защитил. Проверили – всё сходится. Кириков этот, очкарик, никогда с ментовкой не якшался. Давно заказал банкет в «Метрополе» и пригласил туда Готтхильфа. На всё доказательства есть. Так что иди, проспись. Я тоже устал, а вставать рано.

– Да хватит тебе, исусик! Полные штаны, видать, наложил! Во всё ты веришь… Забыл уже, как Веталь тебя из бичарни в люди вывел? Как ты перед ним на задних лапах прыгал и апорт брал? Теперь да, теперь он мёртвый, а Обер – живой. И ты от него, видно, много имеешь. Коленки у тебя дрожат, Шурик. А Рольник, если уж из зоны меня достал, то завтра со мной встретится. Ему и самому интересно будет послушать…

– Рольник тебе скажет то же, что и я – не мог Обер…

– А вы бы на Озирского наехали – он-то должен знать, – ухмыльнулся Витёк. – Его «крестничек», б… буду!

– Наехал Ювелир один разок, и вся его семья оказалась на кладбище, – огрызнулся Козий.

– Так это – лишнее доказательство! – подхватил Аленицын. – Он – спец по «внедрёнкам».

– Да ладно тебе, Витёк, – махнул рукой Козий. – Озирский недавно вышел из игры и снял погоны. Его теперь нет в легавке…

– Ни хрена себе! – Аленицын без сил опустился на стул, сжимая в кулаке хрустальную рюмку. – Это точно?

– Точнее некуда. Он, знаешь, осенью ранен был – пуля сердце зацепила. Но поправился, вроде, после этого. Совсем собрался возвращаться на Литейный, даже нормы спортивные сдал, стрельбы. И вдруг, в конце апреля. Резко передумал. Написал рапорт и свалил на стол свои майорские… Ни дня после этого не пробыл там.

– Когда меня повязали, он капитаном был, – вспомнил Аленицын.

– Майора недавно получил, после этого ранения. Вроде, всё у него было в порядке, и вдруг – как обухом по башке. Не поверишь, но и менты в шоке, и мы.

– И где он теперь?

Аленицын снова закурил. Известие так потрясло бывшего охранника Холодаева, что он даже забыл о Готтхильфе.

– Неизвестно. Даже дома не живёт. Исчез куда-то из города… Он ведь женился на француженке – может, к ней подался. Прежняя его жена, Елена, умерла вскоре после того, как вас взяли. Хотя на Озирского не похоже, чтобы он просто так за границу смылся. Так что пока даже Митя ничего не знает…

– Раз ушёл из легавки, значит, причины были. Обидели, может, его? Агентов, должно быть, он и сейчас не сдаст.

– Не сдаст, – согласился Козий. – Почему бы он ни ушёл из органов, а тайны унесёт с собой. Если Рафхат Хафизыч его расколоть не смог, ты тем более не сможешь.

– Шурик, да некому же, кроме Обера! – опять взялся за своё Аленицын. – Они с Озирским точно были знакомы, по всем прикидкам. Сведи меня утром с Феликсом, Христом-Богом тебя молю! Мало ли что, может, Обер не за деньги служил. Озирский же гипнозом владеет, и многим нашим людям головы задурил. Хорошо бы и Мите послушать – Веталь же его дядя родной! Тебе, Шурик, наплевать, но Митя должен заняться этим делом. Я знаю, что он хочет мстить. – Аленицын сцепил нож с вилкой и вздохнул. – Доходили в колонию слухи, что Митька женился – на дочке Вени Баринова из сберкассы…

– Да, Татьяна уже двоих детей родила. Но осталась одна дочка, Боженка. Мальчишка маленьким умер – три месяца всего прожил. Митька в горе лютом. Танька ещё с пузом ходила, а он всё о наследнике говорил. Как его воспитывать будет, куда с ним поедет… Адам родился, так они закатили пир горой. Несколько дней аж триста человек гуляли. А парень-то и не жилец оказался… Но Митька с Обером в нормальных отношениях. Часто снадобья у него покупает…

Козий зевнул. Теперь он жалел, что не дал Витьку заснуть, когда тот клевал носом.

– А Ювелир… Ты мне сомнения заронил, но лучше помолчим об этом. У нас всё на том стоит – убрал босса, и сам боссом стал. Не дай Бог, до Обера дойдёт, какой ты тут трёп разводил!

Козий взял салатницу и серебряной столовой ложкой доел помидоры. Потом выпил через край сметану с чесноком. Аленицын хмуро смотрел на него, но ничего не говорил.

– Лично я за одно могу поручиться, – продолжал Шура немного погодя, – что Обер к легавке касательства не имеет. А замочить – это ему раз плюнуть, здесь он и на подлянку пойдёт. Говорить с Рольником станешь сам, и чтобы про меня – ни гу-гу. Не хочу я с Филей связываться, а то и дня не проживёшь…

– Про тебя не стану говорить, – пообещал Аленицын.

Ему снова захотелось прилечь. Тело отяжелело, и заломило затылок.

– Но Митя узнает правду о том, как взяли дядюшку. А что он после делать будет, меня не волнует. Моё дело – сообщить. Племянник покойного он, а не я.

– Митя сейчас за границей, – сказал Козий, сгребая посуду со стола. – В Голландии новую партию товара получает. А Феликсу я позвоню. Наверное, он захочет тебя увидеть, раз с кич вытащил. И Мите всё расскажет, если решит, что так надо. А пока, Витёк, ляг на дно и не мелькай нигде… – Козий выглянул в прихожую – Галка!

– Чего тебе? – послышался сонный женский голос. – То гнал и морду бил, то опять зовёшь…

– Ванну Витьку приготовила?

– Да остыло уж всё! – И Галка добавила забористый мат. – Сколько пить и жрать можно?

– Спусти эту воду и набери другую, – приказал Козий. – И мыло «К» положи – пусть Витя бекасов поморит.

– Вот за это – особое спасибо! – расцвёл Аленицын. – Смою с себя лагерную пыль, и… Хай лайф!

Козий убедился, что всё съедено и выпито. Он ещё раз поскрёб грудь и размял свои тучные телеса.

– Витёк, пока у нас жить будешь. Потом отвезу тебя под Приозерск, на дачу. Попасёшься на травке недельку-другую. Ежели Обер вдруг узнает, что ты здесь, а сам он не чистый, то сразу постарается убрать. Так что никому, кроме Рольника, своих догадок не высказывай. Эй, Задница, готова ванна?

– Старую воду ещё не спустила! – огрызнулась Галина. – Что я, йог? Подождёте, никуда не денетесь. На пьянку, небось, вам времени не жалко!..

– Да уж заткнись ты, йог! – Козий пожевал губами. – Курва ты, вот кто. А Обер – лютый мужик, – шёпотом сказал он Виктору. – Всё время «волынку» носит, часто достаёт. – Он кулаком протёр глаза. – Надо тебе, Витёк, прикид достать поприличнее. Галка лохмотья твои стирать не станет, а выкинет на помойку. Дам тебе пока свои шмотки старые, а потом съездим на шопинг. Что же касается Фили, то вся наркота сейчас у него на учёте. Попытки обойти Хозяина пресекаются жёстко. У него везде свои люди – и в Чуйской долине, и в Колумбии, и в Азии. С одной стороны, хорошо, что власть в Питере прибрал к рукам свой человек, а не залётный. В то же время с ним трудно дело иметь. Обер сейчас не тот, что в девяностом году. И за тобой теперь не стоит Веталь. Митя – не дядя. Ещё неизвестно, захочет он в это вписываться, или нет. Оберу во всём городе не найдётся противовеса. Всех запугал, как цуциков. Сладить с ним будет очень трудно. И знай – тебе придётся плохо во всех случаях, прав ты или нет. Будь другом, держи язык за зубами. Когда Рольнику всё скажешь, пусть он и разгребает это дерьмо. Тебе надо с нуля начинать. Ты сейчас человек маленький. Поэтому делай, что я тебе говорю. Тогда не прогадаешь…

– Да ладно, как кум всё равно! Молчу.

Аленицын запустил руку под грязный пиджак и стал чесать бок.

Козий скривился и заорал Галине:

– Долго ещё ждать, жопа вонючая?!

– Да всё, готово, пусть идёт купаться.

Галина Попова облизала разбитую губу и тряхнула локонами, перекрашенными «Лонда-колором» в рыжий цвет. От неё пахло стиральным порошком и розовым маслом.

– Держи! – сказал Козий, протягивая дружку свой красный купальный халат. И уже в который раз он вкусно, с ёком, зевнул.

* * *

Феликс Рольник при выездах за город, на плохие дороги, всегда пользовался «Тойотой-Крессидой-192», которой безоговорочно доверял. Для передвижения по Петербургу Рольник выбирал «Кадиллак-Севит». Сейчас он, сняв «тройку» от Валентино и натянув спортивный костюм с адидасовскими кроссовками, превратился из респектабельного джентльмена в обыкновенного «братка», в лучшем случае тусующегося у дверей шефа.

Худощавый молодой человек с рыжеватыми, аккуратно причёсанными волосами, глазами жёлтого цвета и веснушками на маленьком личике, на первый взгляд не представлял собой ничего особенного и потому не привлекал внимания. Он свернул с шоссе на просёлочную дорогу и только здесь снял зеркальные солнцезащитные очки, которые крепились на шее тонкой серебряной цепочкой.

Феликс Рольник был спокоен, даже заторможен, потому что накануне не выспался. Но ничего плохого он не ждал, и потому позволил себе расслабиться. Он знал, что дорога, которую теперь ежедневно ровнял грейдер, непременно выведет к даче Мити Стеличека, и встречных машин здесь не будет.

Вечером, среди светло-зелёного кружева молодой листвы, пели птицы. От дороги не было никаких ответвлений, даже тропинок, и потому Рольник беззаботно катился по коричнево-рыжему покрытию, досадуя только на пыль. Она тучами выбивалась из-под колёс и оседала на блестящем кузове «Тойоты», чем портила её внешний вид.

Равнодушные, чуть навыкате, глаза Феликса оживились, когда за кустами сирени и черёмухи, которые сейчас испускали непередаваемо дивные ароматы, появился тесовый забор с резными воротами. Рольник не в первый раз подъезжал к даче друга, затерянной в лесу, и всякий раз удивлялся, насколько неожиданно возникает в чаще двухэтажный терем.

Феликс нажал на клаксон, давая знать охране о своём прибытии. Через несколько секунд створки тихо поползли в стороны, и «Тойота-Крессида» въехала во двор.

– Вы?… – Высоченный детина в чёрной майке, натянутой на мощный торс и в бриджах из «варёнки» почему-то удивился.

– Да, я. Привет, Василий! – Рольник привычно выбросил на травку ногу, и в следующий миг уже стоял рядом с «Тойотой». – Меня Дмитрий ждёт.

Феликс состроил такую гримасу, будто ковырялся в зубах зубочисткой. Это выражение было свойственно ему в комсомольские годы, в школе и в университете; и после, когда пришлось немного поработать в НИИ. Осталось оно и сейчас, когда Рольник успешно контролировал столичные конторы, обслуживающие нелегальных мигрантов и иностранных туристов.

– Помой мою «лошадку», а то на просёлке пыль столбом. – Рольник, прежде чем пройти в дом, указал на «Тойоту».

Василий, одобрительно посвистывая сквозь зубы, обошёл авто со всех сторон.

– А когда обратно поедете, она ведь опять запылится, – несмело напомнил он.

– Может, до тех пор дождик брызнет. Я ведь с ночёвкой, – уронил Феликс.

Он уже вспотел в своём костюме и мечтал о дожде, на который сейчас не было и намёка. Горячий ветер пах деревней, и. вроде, вдалеке мычала корова.

– Где хозяин?

– На веранде.

Охранник, стриженый почти под ноль. повёл блестящими от пота плечами и ушёл в хозяйственную пристройку – за автокосметикой. Шланг, из которого тонкой струйкой сочилась вода, уже лежал наготове.

Рольник сразу не поднялся на веранду, а отправился вглубь густо разросшегося сада, надеясь найти прохладу и врагу под яблонями. Но, не успел он сделать и нескольких шагов, как под ноги с жужжанием вылетел волчок. А следом, напролом через грядки, выбралась голубоглазая девочка в синем платье, украшенным аляповатыми алыми цветами, и в кружевной косыночке. Руки малышки были грязные, и пыльные разводы виднелись даже на раскрасневшихся от возбуждения кукольных щёчках. Девочка упала животом на юлу и остановила её, вымазавшись ещё больше и ударившись об игрушку коленкой.

– Здравствуйте, Божена Дмитриевна!

Рольник присел на корточки, протянув ребёнку руку. Девочка заулыбалась слабенькими, почти прозрачными зубками, и сунула в душистую ладонь гостя свою испачканную пятерню. Затем Божена попыталась сделать реверанс, в результате чего и упала. Рольник рассмеялся и подхватил ребёнка на руки. Божена пронзительно и весело завизжала. Она знала, что дядя Фелек всегда приносит в карманах гостинцы, чаще всего – огромные, будто из мультиков, жёлтые яблоки. Божена не ошиблась – Рольник полез в карман и сунул ей яблоко.

– Держи, подруга!

– Кто там пришёл? – послышался из-за яблонь женский голос. – Боженка, что ты опять натворила?

– Это я, Тань. – Рольник, всё ещё улыбаясь, встал, прижимая ребёнка к себе.

На садовой дорожке появилась молодая особа в ирландском модном комбинезоне. На шее Татьяны Стеличековой сверкали жемчужные бусы, резко контрастируя с тёмно-фиолетовым хлопком комбинезона. Под стать жемчугу смотрелись и пуговицы на ее маечке с круглым вырезом. Укороченные шорты открывали полные ноги, обутые в полотняные туфли.

От чёрно-белого рисунка Татьяниной обуви у Феликса зарябило в глазах. Он улыбнулся и взглянул в лицо хозяйке терема. Улыбка тут же пропала, когда её тоскливый взгляд через зрачки проник в его душу.

– Держи!

Рольник протянул Татьяне второе яблоко. Она смахнула со лба потные каштановые кудряшки и отрицательно покачала головой.

– Спасибо, но я до Спаса не могу.

– До Спаса всё лето пройдёт. Тань, что за ерунда?

Сердечко Таниных губ дрогнуло. Она взяла у насупившейся Боженки яблоко, одновременно счищая землю с дочкиных ладошек.

– Мать умершего младенца не может есть яблоки до Спаса, иначе не дадут ему на том свете яблочком поиграть. А ты, свинья Хавронья, только что вымылась, и опять вся в грязи! Да не тянись к яблоку, его помыть надо, и твои лапы – тоже. Не хватало, чтобы и с тобой что-то стряслось! Да, Фелек, Митя мне говорил, что ты к вечеру приедешь. Пошли в дом. Я эту образину вымою и накрою вам «поляну».

– Не утруждайся. Тань, хватит и кофе с минеральной водой. Я сюда не пьянствовать приехал.

– Ну, смотри. – Таня подбросила на руках почти двухлетнюю дочку. – Тогда сам иди, дорогу знаешь. Скажи Митьке, что я варю кофе.

– Да, Тань, а мама твоя как? Митя говорил, что нервы у Анастасии Дмитриевны совсем не в порядке…

– Мама в Бехтеревке. – Таня наклонила девочку к колонке и пустила воду. – Пока, кстати, с ней неважно – почти год маемся. Началось всё, когда отец погиб. А после смерти Адамчика она и вовсе с катушек слетела. Сначала плакала по ночам, а теперь из неё слова не вытянешь. Нам с Митькой ничего не рассказывает, а сама всё губами шевелит. Только от неё и слышно: «Я во сне ничего не говорила?» Интересно, что она говорить должна? Божена, стой смирно!

Таня вытерла личико и ручки дочери махровым полотенцем. Девочка вертелась, фыркала и пыталась вырваться.

– Это надолго, Фелек. Кому мы её только ни показывали! Все говорят в один голос: реактивная депрессия. Конечно, она в жизни ни дня не работала, жила припеваючи. И вдруг папу забрали, до милиции не довезли. Грузовик в РАФ врезался, и почти всех там – всмятку. Один из ментов инвалидом остался – маму родную не узнаёт.

Татьяна впервые так откровенно говорила с Феликсом о прошлом своей семьи.

– Заболеешь тут, понятно. Только мне не легче – разрывайся между мамой и Боженкой! А нанять человека со стороны Митька не даёт, потому что легавые могут своего подсунуть. Ладно, ступай, а я сейчас всё приготовлю.

И Таня открыла стеклянную дверь на веранду.

– Обменялся любезностями с хозяюшкой? – Дмитрий Стеличек встал с кожаного кресла и протянул другу руку.

Непривычно коротко стриженый, Митя сидел и смотрел вдаль, закинув ноги на журнальный столик. Он был в шортах из белой замши и в футболке с аккуратно пришитой чёрной ленточкой. Рольник уже в который раз заметил, что фигура у Мити отменная, хотя никаким спортом он сейчас не занимается. Аэробику племянник Веталя забросил ещё перед арестом, в восемьдесят четвёртом году.

– Как увижу Таню с Боженой, как и хочется жениться вторично.

– Кто ж мешает? – Дмитрий подтянул к себе второе кресло из мягкой серой кожи. – Танька обещала кофе сварить?

На веранде стоял бельгийский гарнитур для холла – кроме кресел, два дивана и этот самый столик. На нём стояла длинная узкая ваза с нарциссами.

– Я ей сам кофе заказал.

Рольник сел в кресло и сцепил на колене длинные пальцы, тоже усыпанные веснушками.

– Она собиралась меня поить и кормить, но я отказался. Ведь я приехал исключительно для того, чтобы в приватной обстановке кое-что рассказать. Не скрою – я очень встревожен. Когда мы с тобой вытаскивали из зоны Витю Аленицына, даже не представляли, как правильно поступаем…

– А что? – Дмитрий кинул Феликсу пачку «Мальборо». Он знал, что гость любит эту марку. – А в чём дело?

Рольник рассеянно закурил и нарочито аккуратно положил на стол зажигалку.

– Я тебя никогда об этом не спрашивал… Как ты относишься к Оберу?

– Нормально. – Стеличек тоже закурил. – Хорошо, что он жив. Но ещё лучше, если бы он сдох.

– Понятно.

– А что, разве он тебя напрягает? Взаиморасчёты ваши не в порядке, или ещё что-нибудь? Давай, выкладывай.

– Да нет, лично у меня с ним открытых стычек не было. Я тебе позже объясню, почему именно сейчас требуется особая осторожность. По идее, мы с тобой и с ещё несколькими «авторитетами», взятыми в долю, должны нейтрализовать местных наркобарыг, то есть Обера. Мы – люди здешние. Знаем его лучше, чем те, кто обещал хорошо заплатить, и кто вскоре пожалует в Питер. Обер руководит огромным количеством народу, оборотом миллиардных сумм. Да и вообще, ты знаешь, что это за зверь…

– Это я знаю. – Дмитрий придвинулся к Феликсу. – И ты знал об этом давно. Чем он тебе именно сейчас не угодил? Да, Аленицын… Это же Витёк, дядин охранник, который был с ним в «Метрополе» тем вечером… Потом ещё хотел его освободить, взял такси с заложниками. Ты уже с Витьком встретился? Когда он прибыл из Сыктывкара?

– Десятого мая.

– А сейчас у нас двадцатое… Ну и что?

Стеличек, протянув руку к пепельнице. Постучал сигаретой о её край.

– Аленицын клятвенно уверяет, что Обер служит ментам. Привёл массу доказательств, и я счёл их убедительными. К аресту Веталя он прямо причастен…

Потом Рольник говорил долго, мешая домыслы Аленицына со своими собственными. Он мечтал убедить Стеличека в измене Готтхильфа ещё и для того, чтобы тот без колебаний включился в мероприятия по изобличению и наказанию «суки». Откровения горемычного Витька оказались для Феликса ценным подарком. Теперь ребята смогут переступить через страх перед Обером, через уважение к нему; и тот будет уничтожен. Таким образом, откроется «зелёная улица» заграничному конкуренту Обера, имеющему русское происхождение славное кагебешное прошлое. Бывший гражданин СССР Григорий Самосолов, а ныне подданный США Берт Кемп желал сейчас расчистить себе здесь, на выгоднейшем рынке, площадку для высадки.

– По-твоему, и Ювелира Обер сдал? – перебил побледневший Дмитрий.

Он сжимал кулаки на коленях и нервно дёргал щекой.

– Не вызывает сомнения. Ювелир с Аликом Мамедовым, захватив Озирского, поставили Обера под угрозу разоблачения. Филиппа Адольфовича едва не погубили собственные препараты. Каким бы героем ни был Блад, а дрянь эта развязала бы ему язычок. Оберу ничего не оставалось, как отбить своего куратора и тем самым спасти себя. Заодно, конечно, он уничтожил всех, кто был в «баньке», а потом и Ювелира. Позже он прибрал бизнес поверженного врага, потому что сам же выбил все перспективные кадры группировки. Передать дела оказалось некому.

– Я по Ювелиру не плакал, Фелек, и мне глубоко наплевать, кто там его пристрелил. Он ведь очень хотел, чтобы дяди не стало, и добился этого. Кто ему в этом помог, трудно сказать. Такие дела не афишируются. Кроме того, события двухлетней давности не вернёшь, доказательством вины Обера не сделаешь. Надо доказывать именно то, что он убирал наших людей по заданию ментовки. Если же Обер делал это по понятиям, ничего сучьего ему не пришить…

– Ясно, что на Уссера-Ювелира тебе начхать. Но на Веталя!..

– Я повторяю – дядя с Семёном Ильичом были не в лучших отношениях. И альянс с Обером был для Ювелира вполне реальным.

Дмитрий уже забыл, что Татьяна должна принести кофе и минеральную воду – так увлёкся беседой.

– И хватит рыться в могилах, у нас есть дела поважнее. К дядиному аресту были предпосылки и без Обера. Брали его профи с Литейного, лично Каракурт, мой куманёк. Раньше он звался Минцем, а теперь оказался Николаевым. У Захара Сысоевича Горбовского на дядю давно было собрано досье. Копился материал для получения санкции на арест. Потом вся эта история с Павлюкевичем, которого и загасил Аленицын. И ещё стрельба в ресторане… Короче, дядя специально отправил меня в Прибалтику, чтобы я, не дай Бог, не попался. Если Обер что и сделал, так это обеспечил дядино стопроцентное молчание… А, Тата, чем порадуешь?

– Кушайте, мальчики!

Татьяна, так и не сменив комбинезон на что-то более респектабельное и даже не подкрасившись, вкатила сервировочный столик. Там, кроме кофе с минеральной водой, стола ваза с яблоками, грушами и виноградом, а также две бутылки итальянского вина – белого и красного.

Расставляя бокалы, Татьяна наклонилась и слегка коснулась губами лба мужа. Ей показалось, что после разговора с гостем Митя выглядит гораздо хуже, чем до него. В отличие от Шуры Козия, Стеличек счёл доводы Рольника и Аленицына заслуживающими внимания.

– Ты чего такой мокрый? – Татьяна огляделась по сторонам. – Где вентилятор-то у тебя? – Она воткнула вилку в розетку. – Сам бы и включил, а то сидит, как фон-барон! Я и за тобой присматривать должна? Или вон окошко открой, эта же веранда всё-таки. Хоть бы дождичек побрызгал, что ли – дышать нечем…

– Не лайся, Тата!

Митя двумя пальцами обхватил запястье супруги, словно считая пульс. Таня взъерошила его волосы.

– Всё никак не могу привыкнуть к вашему виду, сэр! Отрасти, Митенька, свой хайер обратно…

– Твоё желание, Тата, для меня – закон. Отращу непременно, просто сейчас жара донимает. – Стеличек прислушался. – Вроде, Боженка плачет.

– Чтоб ей! – И Таня сорвалась с места, обдав Феликса сладким запахом духов «Лу-лу», толкнула дверь и пропала в коридоре.

– Да, Фелек, дядя больше всего на свете не хотел попасть на скамью подсудимых. Он долго мучился с сердцем. Жизнь у него была тяжёлая, страшная. Может быть, он просто не пережил провала, а никто специально его не ликвидировал. Я представляю – ведь Каракурт лично его брал! Будь на месте кума другой опер, Веталь пережил бы арест легче. Да и мы, сложа руки, не стали бы сидеть…

– Такси бы ещё одно захватили? – ухмыльнулся Рольник. – Как Витёк на Кировском проспекте?

– Витёк глупостей много сделал, а я поступил бы иначе. Да чего теперь – дядя-то с кладбища не вернётся…

– А почему Обера тогда не забрали, как ты думаешь?

Рольник не желал оставлять эту тему. Теперь его жёлтые глаза из-под белёсых бровей смотрели прямо в зрачки Дмитрию. Тот откинулся на спинку кресла, одновременно откупоривая бутылку красного вина.

– Спроси у Захара Горбовского, почему. Ты как, будешь ночевать сегодня здесь? Тогда смело можем пить, сколько влезет.

Рольник кивнул, и вино забулькало в хрустальных бокалах.

– Митя, мне думается, что Веталь так быстро умер вовсе не потому, что его брал Каракурт. Он мог не пережить лишь одного – предательства человека, которому доверял. От Минца-Николаева он для себя не ждал ничего доброго. А вот от Обера… Неужели ты не обратил внимания на такой кричащий факт, что Веталь выстрелил мгновенно; но почему-то не в ментов, а в зеркало? У него, как известно, ни одна пуля не ложилась мимо цели. К дешёвым эффектам твой дядя никогда не был склонен. Он хотел прикончить Каракурта своим коронным выстрелом – в дугу аорты. Но у него в этот момент явно что-то произошло с ориентировкой в пространстве. Короче, он не понимал, что стреляет в отражение Каракурта. Митя, сечёшь? Вижу, что да.

Рольник уже торжествовал победу над скепсисом Стеличека. Дмитрий застыл в кресле, широко раскрыв глаза и стиснув зубы. Зрачки его заметно расширились.

– Митька, ты же не дитё малое. Подумай! Обер с Веталем пошли в курилку. Чего стоит этому падле запечатать в сигарету какую-нибудь травку? И человек, вдохнув дым, может на какое-то время лишиться чувства реальности… Если бы не Обер, твой дядя прикончил бы Каракурта на месте. Тот ведь даже жилет не надел – всё фасонил. Да, потом Веталя могли взять, но один труп образовался бы непременно! Кстати, швейцар мне лично рассказывал, что это было ровно в восемь вечера. Понимаешь? Минута в минуту. Опера входили в «Метрополь» не спеша, будто заранее зная, что Веталь никуда не денется и не окажет сопротивления. А уж у Горбовского-то были сведения, что твой дядя постоянно вооружён, и стреляет без промаха… Я уж не говорю о том, что Обер заставил Веталя отослать охрану. Для чего, интересно? Какие ещё могут быть причины?

– Я только одного не могу понять…

Дмитрию показалось, что его губы оледенели на жаре. По всему телу побежали мурашки, а в мышцах появилась противная дрожь. Захотелось что-нибудь набросить на плечи и согреться.

– Как всё это могло случиться? Чем можно было заинтересовать Обера, чтобы произвести вербовку? Ведь Филипп – не тот человек, которого можно взять на понт. Насчёт «бабок» я вообще молчу – этот вариант исключён начисто. Угрожали реальным арестом? Неужели Обер не нашёл иного выхода, кроме как начать литерить легавым? А Озирский, в свою очередь, рискнул вербовать гаера, на котором висит шестьдесят «мокрых»? Его же сразу нужно было под белы рученьки – да на расстрел! Тут за одного на двенадцать лет сажают, а Оберу и шестьдесят простили? И потом, в стукачи берут более мелкую рыбёшку, а уж никак не киллера с таким солидным стажем! Да такие и не идут, кстати… Им и терять нечего – так и так «вышка». Много здесь непонятного. Фелек, но всё же… Скорее всего, ты прав. Но как в Главке на такое решились? Если предположить, что это случилось года три назад, то тогда ещё Советский Союз был. Ничего не стоило запросить Казахстан и получить справку с перечислением всех подвигов Филиппа Адольфовича. Думаю, что с Литейного её и запросили, но почему-то не дали ходу. Решили закрыть глаза на шестьдесят трупов ради того, чтобы Обер на них работал? Возможно, что игра стоила свеч. Короче, Фелек, вот что я скажу. Поспешность хороша только при ловле блох, как известно. А такие дела с кондачка не решаются. Посидим рядком да подумаем, что мы можем здесь сделать. Только ты сначала расскажи, о чём говорил Папа Выборгский. Ведь это и меня, наверное, касается.

– Касается, Митя. Он очень хотел лично с тобой увидеться. Послезавтра будет ждать в своём казино, в десять вечера.

– Спасибо, что передал. Я буду рад встрече. Интересно, что ему от нас с тобой нужно.

И Митя отпил хорошо сваренного крепкого кофе.

– Ты же ему, вроде, помповые ружья привёз из последней поездки?

– Само собой, раз Папа их заказывал. Для его людей, да и вообще для всех нас помповые ружья – клад. У Папочки губа не дура. Надо сказать, что обо всех достоинствах помповых ружей я узнал именно от него. Чрезвычайно высокая убойная сила, потрясающая эффективность применения. А в случае обнаружения – лишь административная ответственность, не больше. В прошлый раз там же, в казино, Папа мне всё подробно объяснил. Двери, говорит, они вышибают напрочь – причём любые, кроме бронированных. Клиентов такими ружьями запугивают до поноса, особенно когда их глазах вдребезги разносят квартиру. Кстати, я Папе безмерно благодарен – этот товар здесь идёт нарасхват. Теперь у нас договор: я завожу терминаторные ружья. А Папа через свои фирмы этот товар реализует. Так что я нынче не парюсь с торговлей, да и со складами для хранения – тоже. Я пока не знаю, где эти склады находятся. Но Папа гарантирует, что ни одна ищейка не вынюхает…

– Такой случай был неделю назад. – Рольник встал с кресла и пересел в плетёную качалку. – Везли на двух грузовиках, из Выборга, от Папы, партию «калашей» и «томпсонов». С патронами, конечно. Менты про это пронюхали и едва не задержали груз. В Выборге до сих пор головы ломают – куда прямо с дороги исчезли грузовики? И не маленькие ведь, куда попало не спрячешь. С вертолётов искали, с собаками лес прочёсывали – никакого результата. Как сквозь землю провалились. Тревогу объявили по городу и по области – зря. Будто корова слизала.

– Я и говорю, что Папа Выборгский имеет мистическую силу. С контрабанды огромные деньги стрижёт. – Дмитрий даже не улыбнулся, а оскалился. – Дядюшке бы такие способности! Те, кто сейчас этим занимается, все обязаны Папочке. Провозят огромные партии грузов, а таможни и в глаза не видят. Только все клянутся, что связаны клятвой никому не говорить, каким образом оказались в Финляндии, а потом – снова здесь. А сколько своих людей, которыми менты интересовались, Папа прятал вместе с семьями и барахлом! Короче, там творится нечто сказочное…

– На сей раз, Папа может нам с тобой кое-что рассказать, – предположил Феликс. – Мы, а особенно ты, ему зачем-то нужны. Вот если бы Папа Выборгский помог бы в борьбе с Обером!..

– Это он сделает лишь в том случае, если будет заинтересован лично. Благотворительностью он не занимается, да и своих людей бережёт. Слишком высоки, говорит, ставки. Ни одного человека у него до сих пор не взяли. Они просто исчезают, и нигде не найти.

Рольник раскачивался в плетёном кресле, закинув руки за голову. Сухая прозрачная ночь колыхалась за стеклянной стеной веранды, благоухала черёмухой, шелестела листвой. Полоса заката рдела за ветками яблонь и рябин.

– Мить, ты чьи ружья Папе привёз? Мне тоже могут они пригодиться – в Москве. Очень хорошо, что оружие считается гладкоствольным, а не нарезным.

– В этой партии были пяти-, семи – и девятизарядные. Соответственно – Китай, Швеция, США. Я и сам не знаю, как именно они оказались у Папы. – Дмитрий удивлённо поднял брови. – В Швеции передал партию его людям, и всё, больше никаких хлопот. Я только успел в Питер вернуться, а они уже ружья по клиентам развезли. Как, что – неясно. Весь товар пришёл без потерь.

– Фантастика!

Рольник вернулся к столику, налил себе немного вина. Звенящая тишина провисла над лесом и над полем, что зеленело неподалёку. В посёлке не ко времени заорал петух и тут же умолк.

– Короче, я тебе всё сказал – и насчёт Обера, и насчёт Папы. Ты вспомни, что провалы с начала девяностого года имели место именно в тех делах, к которым имел касательство Филипп Адольфович. Изъяли золото из «царской водки», остановили состав «Камикадзе». О другом мы с тобой уже говорили. Кроме того, Обер был против того, чтобы взрывали самолёты. Он при тебе просил Веталя не делать этого. Даже заплатил за золото из своих средств, хотя первый должен был предъявлять претензии. Ему-то какое дело до этих взрывов? И пострашнее дела делал – не сявка какой-нибудь. Нет, Митя, хоть режь – Веталя он заложил, а потом и Ювелира прикончил. Можно намекнуть Папе Выборгскому, что Филипп представляет угрозу его бизнесу. Агент такого пошиба для Папочки вряд ли желателен.

– Я постараюсь намекнуть, – пообещал Дмитрий. – Но сделаю это не обязательно сейчас. Когда придётся к слову, тогда и поговорим. Разобраться с Обером, если он сука, очень даже не мешает. – Дмитрий сузил глаза. – А на мне ещё Каракурт висит столько лет…

– Помню. – Ролик вдруг хлопнул себя по лбу. – Да, Папа ещё просил узнать, с чем связано пребывание в Выборге Андрея Озирского. Деловые люди встревожены, так как видели его на валютной автостоянке и на мосту близ замка. Встречали бывшего опера и в ресторане с какой-то красоткой. Обознаться не могли – сам понимаешь. Шрамы на руках, и всё такое. Он даже не скрывается, так что… Папа, прежде чем начинать с нами свои дела, хочет убедиться, что рубоповцы не держат его под наблюдением.

– Фелек, Андрей же ушёл из милиции. Другое дело, что, после отбытия наказания в вытрезвителе, к Петренко вернулся Саша-Каракурт, мой давний друг. Вот кого я бы ещё подержал под наблюдением! Ранней весной на его квартире был обширный ремонт; двери ставили бронированные. Озирский тогда ещё не собирался сваливать из органов. Думаю, что это он отделал Каракурту квартиру, причём не на свои средства. Очень всё это подозрительно. Рабочие сказали, что бронированные двери там ставили и в комнатах, и на кухне, и даже в уборной.

– А Клавдия говорит что-нибудь об этом? Она же с Каракуртом давно уже спит, – Рольник заинтересованно слушал и жевал грушу.

– Я пока её особенно не спрашивал, чтобы отцу своему не передала. Зачем ему знать, что я этим интересуюсь? Эта шалава такая скользкая, что я ей не верю ни черта. Оплачиваю квартиру на Тореза, даю деньги, вожу в рестораны, а сам не уверен ни в чём. Подожду пока, может карта удачно ляжет. Чую, что Клавка ещё принесёт нам пользу, адекватную затратам на её содержание.

– А почему тебя так этот ремонт волнует? – удивился Рольник, уже слегка позёвывая. – У Каракурта старик-отец умер, вот он и делает ремонт…

– С бронированными дверями по всей квартире? – засмеялся Дмитрий. – Он что, под бои жильё готовит? Это же амбразуры получаются, если прорезь сделать. Похоже, что Андрей Озирский хотел там сделать нечто вроде агентурного центра. В том же доме расположена сберкасса, так что посетители никаких подозрений не вызовут. Озирский очень расторопно оборудовал хазу, а потом вдруг уволился с Литейного, ничего никому не объяснив. Квартира осталась как бы не у дел. Но я не верю, что такие средства будут тратиться впустую. Так что надо бы иметь в виду и эту точку.

– Сдаётся мне, что Готтхильф дал денежки, – догадался Рольник. – У Озирского на это зарплаты за несколько лет не хватит. Клавдия на этот счёт молчит?

– Ей про это никто и не скажет. Да и вообще, она старается о Каракурте много не говорить. По-моему, она в него влюблена, и потому не хочет доносить. Ссылается на то, что её всё время выгоняют за дверь. Очень может быть, что так оно и есть.

– Так вот, если Обер сложил свои средства в эту квартиру, то не подарит её Каракурту просто так. И полковник Петренко тоже не упустит возможность использовать новоявленную цитадель. Действительно, сберкасса там очень кстати. Поди пойми, куда человек идёт – туда или на явку. Да и дом старый – два входа, что тоже очень удобно. Ты прав – Васильевский нужно взять под наблюдение. Авось, кто и попадётся в наш бредень.

– К чему-то легавые готовятся, как и мы, – предположил Дмитрий. – И то, что Петренко, который ненавидел Каракурта, вернул его в отдел, тому подтверждение. Значит, собираются пользоваться его жилплощадью, не иначе. Кроме того, в отдел Петренко перешёл и бывший командир ОМОНа Влад Вершинин с пятью своими сотрудниками. Вполне может быть так, что Папа Выборгский и ментовские начальники имеют в виду одно и то же событие. Как думаешь, Фелек?

– Всё может быть. – Рольник ещё раз подавил зевоту. – Ничего, разберёмся как-нибудь. Меня вот больше интересует, почему Озирский так срочно уволился со службы. И уехал не во Францию к жене, а именно в Выборг.

– А я вот возьму и спрошу его об этом! – Дмитрий сверкнул светлыми пронзительными глазами. – Думаешь, слабо?

– Лично его спросишь?! – Рольник покачал головой, не очень себе это представляя.

– А почему нет? Теперь он уже не в ментовке, так что можно. А что касается Вершинина, то он пришёл именно на место Озирского. И привёл с собой пятерых ребят. Они оставили ОМОН по каким-то личным причинам. Вроде бы, были не согласны с использованием спецподразделений милиции против демонстрантов в Москве.

– И зачем ты хочешь встречаться с Озирским? Думаешь, он тебе теперь служить станет? Или расскажет про Готтхильфа? – удивился Рольник.

– Я на это не надеюсь. Конечно, не расскажет. Мне просто по-человечески интересно. Если такой фанатик, как Андрей Озирский, покидает любимую службу, значит, случилось что-то невероятное. По крайней мере, в его понимании. И я хочу узнать, что именно, потому, что на этом всегда можно сыграть. А тебе, Фелек, я вот что скажу, – продолжал Стеличек, глядя на свой затихший к ночи сад. – За самим Обером пока наблюдать погодим. А вот за Каракуртом – будем. Все в курсе наших с ним отношений, в том числе и Обер. Это будет выглядеть вполне естественно. Каракурт вернулся в РУБОП, и я. само собой, насторожился. А если Филипп на них работает и действительно имеет отношение к этой квартире, то вполне может засветиться. Фелек, даю гарантию, что это рано или поздно произойдёт. Нужно только набраться терпения.

Рольник отставил бокал и промокнул губы салфеткой:

– Мить, тебе не надоело ходить вокруг Каракурта на верёвочке? Уж с этим-то ты в любой момент можешь разделаться… вы ведь и живёте-то оба на Васильевском. Ты – на Восьмой линии. А он – на Шестнадцатой. «Тачки» ваши встречаются на дорогах, наверное, по несколько раз в день. Ты приговорил его восемь лет назад. Неужели тебя не тянет привести приговор в исполнение? Вроде бы, и препятствий никаких. Это тебе не Обер.

Стеличек внимательно наблюдал пузырьками, отрывающимися от стенок бокала с минеральной водой:

– Да, он не Обер… Но я жду того момента, когда Каракурту меньше всего захочется умирать. Я тебе уже не раз об этом говорил. Вспомни, Фелек. Пусть женится, родит детей, и тогда… Я терпеливый, дождусь сладостной минуты мести. По себе я узнал, насколько разное восприятие у холостых и семейных. Когда я откинулся из зоны, приехал к дяде и Моне Кикиной, то горел желанием прикончить Каракурта немедленно. И дядя дважды едва не осуществил мою мечту – зимой в «баньке», а летом – в «Метрополе». Чего греха таить – я был очень расстроен. Но с тех пор много воды утекло. Я женился и скорректировал свои планы. Раньше мне было плевать, прикончат или нет. А теперь… Пока не станешь отцом, не поймёшь, сколь уязвимое место ребёнок. Можно пренебречь собой, женой, но только не тем, кто продолжает твой род. К жизни ребёнок приковывает крепче любых «бабок». Не думай, что я отступился от Каракурта. Я приговорил его ещё на процессе, и приговор исполню. Я сейчас при тебе, кровном родственнике и друге своём, клянусь, что ни одного слова из обвинительной речи Минца не забуду. Обязательно тридцать первого мая, в день кончины любимого дяди, я отрублю Каракурту голову – с двух ударов, по одному за каждого из нас. Фелек, знай, что я оторву Каракурта от семьи в самый сладостный момент, и больше об этом мне не напоминай. Да, ты, кроме Аленицына, ни с кем не говорил о Готтхильфе?

– Нет, пока только с тобой. – Рольник ещё не остыл от страстной речи Стеличека. – Я могу на тебя рассчитывать?

– Можешь, конечно. Дядю я и Оберу не забуду. Веталь, честно говоря, к Филиппу относился с душой. Тот ведь тоже был репрессирован, вернее, родители его… Веталь считал, что они братья по несчастью, а тот махинации какие-то устраивал. Уссер-Ювелир по ночам к нему приезжал. Сговаривались против дяди, без сомнения. Теперь, выходит, что Обер привёл Веталя в курилку «Метрополя», одурманил его и сдал ментам. Только, Фелек, если начнёшь приглядывать за немцем, соблюдай максимальную осторожность; иначе он тебя ликвидирует. Будет лучше, если наблюдать станут люди, не знающие тебя в лицо и никак с тобой не связанные. Совсем здорово, если они о тебе и не услышат. Витька храни, как зеницу окна, чтобы ни одна сволочь его здесь не увидела. То же самое передай и Шуре с Галкой – пусть молчат, как убитые, а то слово «как» может и исчезнуть. И ночью подумай хорошенько – готов ли ты лично к этой войне.

– Конечно, я понимаю… Но у меня есть на примете женщина, которая имеет претензии к Оберу, а потому согласна помочь нам, – шёпотом произнёс Рольник. – Эта не сдаст никогда, кремень-баба.

– И кто же это? – С Дмитрия даже слетела сонная одурь. – Только не торопись, говори подробно.

– Это вдова убитого Обером Петра Токового. Всё случилось ещё в семидесятом году, в Казахстане. Токовой – крупный спекулянт. Капитал сколотил на овечьей шерсти. Он имел три машины и кучу телохранителей. Тоже не ангел, конечно. За одно слово мог приговорить. Обычно он затаптывал врагов конями. Но сейчас Валя Токовая оказалась очень нужна мне. Сам понимаешь, что я ей нужен. В одиночку ей не отомстить Рыжему… Это старая кличка Обера.

– Знаю, – вздохнул Стеличек.

Он допил минералку и тоскливо поглядел на остальную снедь. После такого разговора в него уже ничего не лезло.

– Валентина понятия не имеет, кто мы такие. Лично мы с ней виделись в одну сторону. То есть я и видел её, и слышал голос. А она меня, ясно, не знает. Прямо маньячка – настырная, энергичная. Двадцать три года почти вынашивает планы мести. Муж погиб в августе… Мои ребята встретились с ней и договорились о сотрудничестве. Обо мне, конечно, и не упоминали.

– Ты правильно поступил. – Дмитрию вдруг страшно захотелось спать. – Она не должна даже догадываться о твоём существовании.

– Я тоже так считаю. Мои люди пообещали помочь ей уничтожить Рыжего. Валентина согласилась наблюдать за домой его тёщи, на углу Северного и Руставели. В Песочном ведь нельзя появляться – сразу заметят. Один брательник Тим чего стоит – на месте прикончит. Но Обер, думаю, в Песочный никого и не повезёт. Ему удобнее встречаться с нужными людьми на Гражданке. И, если Валентина не подведёт, мы рано или поздно Обера уличим в неподобающих контактах…

– Верно, Фелек, так и поступай. Выпьем ещё, им на боковую! – решил хозяин. – Хватит нам об этом козле говорить – больно чести много. – Утром встанешь, снова всё обмозгуй, на свежую голову.

– Понял. Давай, наливай. За удачу! – Рольник проглотил вино, не заметил превосходного вкуса. – Между прочим, Валентина уже неделю патрулирует этот район. На своей колымаге с ручным управлением она объезжает окрестности дома старухи Фюхтель. Квадрат ограничен Северным проспектом, улицей Руставели, проспектом Науки и улицей Карпинского…

– С ручным? – удивился Дмитрий. – Она что, инвалидка?

Он дёрнул шёлковый шнурок, и голубые шторы скрыли веранду. Теперь никто с улицы не мог их видеть. Впрочем, и раньше и Дмитрий, и Феликс ничего здесь не боялись.

– У неё нет правой ноги. В семидесятом Петра Анисимовича, супруга её, утопили в нужнике с широким очком. Его захватили как раз во время забавы с лошадками, отвезли в глухое место и… Руководил всем Обер, которому тогда только двадцать один год был. Самой Валентине удалось скрыться, хотя она сидела рядом с мужем во время экзекуции…

– А кого они казнили, неизвестно? – перебил Дмитрий.

– К сожалению, мои ребята у неё не спросили. Я им укажу на эту оплошность. Всё их внимание было сосредоточено на Рыжем-Обере. Короче, немцы выкрали её позже, уже в Алма-Ате. Валя справляла поминки по мужу в одном из шикарных ресторанов. Разумеется, по тем временем… Её запихнули в машину, связали, куда-то долго везли. Она ещё удивлялась, почему сразу не прикончили – могли ведь. Но, оказалось, ехали к железной дороге, где и кинули на рельсы, прямо под поезд. Машинист среагировал быстро, но Валентина всё равно осталась без ноги. Говорит, что отползти не успела – совсем немного. Был ли там Рыжий, она не поняла. Может, и не было, иначе не позволил бы выкарабкаться…

– А дальше что было?

Стеличек потёр лоб подушечками пальцев. Как всегда, после долгой пьянки, у него заболела голова.

– Вылечилась и стала жить, как прежде. А жила Валентина на широкую ногу. У неё и при «совке» были кухарка, массажистка, косметичка, горничная. Она им только пальчиками щёлкала – даже рот не раскрывала. У супругов Токовых был единственный сын, который погиб в Питере при загадочных обстоятельствах. В конце прошлого года он прибыл сюда с той же целью – покарать Рыжего. И его нашли на пляже близ Ушково – с перерезанным горлом. О связи с Валентиной мы условились. Но пока она сообщает, что Обер у тёщи не появлялся. Приезжали только его жена с дочкой.

– Ладно, Фелек! – Дмитрий хлопнул гостя по плечу, давая понять, что пора расходиться по комнатам. – Пусть она там катается, сколько душе угодно. Но ты сам затаись, иначе погибнешь или людей потеряешь. На маньячку полагаться нельзя – пусть только подстрахует. Пока начнём наблюдать за Каракуртом. Токовая, если будет обнаружена, сойдёт за мстительницу-одиночку. Надо будет нажать на Клавку Масленникову, и через неё подобраться поближе к Каракурту. Он ведь отказался антикварный рояль за неё отдать, чтобы выкупить у меня для женитьбы. А Клавка о себе очень высокого мнения, и никогда ему этого не простит. Кроме того, Каракурт готов с любой бабой улечься, лишь бы она была голубоглазой блондинкой. А у меня таких несколько есть, так что можно выбрать из них агентшу. Если Обер на ту квартиру приедет, я об этом непременно узнаю. Как ты на это смотришь, Фелек?

– Превосходно, – Рольник был искренен. – То, что надо.

– Если повезёт, выйдем на Обера, – ухмыльнулся Дмитрий.

– А ты Клавке доверяешь? – опасливо спросил гость и закусил тонкую губу. – Она явно работает на ментовку, а ты терпишь. Вон, Сергей Пименов с Петром Гардагиным её сразу невзлюбили. Подколодная тварь, говорят. Кинет любого когда угодно…

– Фелек, если бы я не знал об этом! Но я знаю, и использую Клавдию так, как считаю нужным. Стерва, действительно лучше неё никого ещё не встречал. Для траха – то, что надо! Да и хозяйка отличная, не в пример другим «соскам». Ей в глаза посмотришь – и уже готов. Настоящая русалка, только хвоста не хватает…

Стеличек вдруг вскинулся, протянул руку и включил свой «Панасоник» с цветомузыкой.

– Хватит о делах, Фелек, надоело! Давай лучше послушаем классные записи. Тата, ты не спишь? – Он выглянул в коридор. – Иди сюда!

– Не вопи, ребёнка разбудишь…

Татьяна, на сей раз в чёрном бархатном платье, расшитом бисером, появилась на веранде и перехватила восхищённый взгляд Феликса.

– Мить, ты набухался, да? Зачем музыку врубил ночью? Крыша поехала, что ли?

– А кто тут услышит? Слава Богу, не в общем доме живём! – Дмитрий посадил Татьяну себе на колени. – Боженка спит?

– Только что её уложила. Как бы из-за твоего грохота опять не проснулась. Я и не услышу, если заплачет…

– Ничего, Божена перекричит любой рок! – Дмитрий громче включил музыку, и по углам веранды вспыхнули радужные огни. Он расслабленно отбросил зажигалку и притянул к себе супругу. – Потанцуем, Тата?…