Читать книгу О прошлом приказано забыть - Инна Тронина - Страница 2

– Что ж, Филипп Адольфович, рад вас видеть в добром здравии. – Эрих Эмильевич Эссе, полковник госбезопасности России, по-нынешнему МБР, пожал руку агенту.

Он сел на тяжёлый дубовый стул, украшавший ещё дом почтенных бюргеров – предков Ютты Куртовны Фюхтель. Геннадий Петренко, пробежав худыми нервными пальцами по пуговицам пиджака, последовал его примеру. Прямоугольный старинный стол, занявший половину кухни, был почти пуст. Во время деловых встреч собравшиеся только пили кофе и курили. Поскольку Петренко этой вредной привычки не имел, Готтхильф с Эссе попеременно подходили в вытяжке над плитой.

Кухонька была весёлая, похожая то ли на клумбу, то ли на тропический лес. Казалось, что «бороды» растений свисают прямо с потолка. Кроме того, здесь были и обычные, растущие вверх, цветы с малиновой, лиловой, зелёной и коричневой листвой. Заправляла всем в квартире худенькая подвижная старушка – с седыми буклями по моде прошлых веков, при макияже, в экстравагантном халате, разрисованном драконами. Букетами и попугаями. Была глубокая ночь, и круглые часы на стене показывали без десяти два – то время, когда только и могла произойти подобная встреча.

Фрау Ютта, сразу угадав в одном из гостей соплеменника, не смогла оставаться в стороне и не угостить его должным образом. Она быстро расставила на столе чашечки и блюдца саксонского фарфора, какие-то мелкие предметы. Но трое мужчин не интересовались едой. Им хотелось быстрее начать разговор, который не обещал быть коротким и лёгким.

«Старуха Фюхтель» ещё раз оглядела плоды своего кухонного творчества, поклонилась и исчезла за дверью, волоча за собой хвост халата, словно королева – шлейф. Но улице похолодало после трёх сухих и жарких недель, и потому пожилая дама мёрзла.

– Мои предки жили до революции здесь, в немецкой колонии «Гражданка», – заметил Эссе, чтобы немного разрядить обстановку. – От самого основания, с екатерининских, что ли, времён… К стыду своему, точно не помню. Но я родился, как и вы, в Казахстане. В Акмоле. – Эссе заметил, что глаза Готтхильфа потеплели. – А перед высылкой моя семья пережила несколько погромов. И первый, кстати, не при большевиках, а при царе Николае Втором. После начала империалистической войны немцев сочли врагами. Переименовали даже столицу, а что уж говорить о простых людях? Многим тогда досталось…

Они могли бы говорить и по-немецки, но стеснялись делать это при Петренко. Геннадий Иванович знал язык, но не настолько хорошо, чтобы свободно вести беседу.

– Как вас называть, господин или товарищ? «Герр» или «камрад»? – шутливо спросил Филипп.

– Зовите просто Эрих, – разрешил гость. – А вообще-то я – человек советский, что бы там ни говорили. И убеждения у меня всегда были левые.

– Отлично. – Готтхильф не стал распространяться о своих политических предпочтениях, потому что до сих пор толком их не сформулировал. – Тема нашей беседы мне известна от полковника Горбовского, так что повторяться не будем. С ним мы знакомы ровно три года, хорошо друг друга понимаем. Он мне перед встречей показал вашу фотографию, чтобы не было вопросов.

Филипп и его гости старались не упоминать имени Андрея Озирского; но все трое думали сейчас именно о нём. Своим поступком бывший Блад потряс и друзей, и врагов. Рано или поздно кто-то из сидящих за столом должен был рискнуть и первым заговорить на больную тему.

– Так вот, товарищи, – без насмешки, даже с теплотой заговорил Филипп, – за свою безопасность можете ручаться. Здесь я практически не бываю. Принял вас в квартире своей тёщи, которой вы только что целовали ручку. В Песочном она не прижилась.

Эссе внимательно, следуя профессиональной привычке, осмотрел оригинально оформленную кухоньку. Уголок из натурального дуба, на котором спала рыжая персидская кошка, старинный стол со стульями, цветы, кокетливая люстра под потолком.

– Никогда не скажешь, чья тёща здесь проживает, – заметил он. – Всё предельно просто.

– Золотых унитазов вы не найдёте и в Песочном…

Готтхильф, не стесняясь, рассматривал розовое лицо Эссе, его прозрачные аквамариновые глаза, позволяющие просматривать человека до мозгов. Одет полковник госбезопасности был в чёрный костюм, обтягивающий его плотное тело штангиста. По-женски гладкая кожа, аккуратно причесанные светлые волосы никого не вводили в заблуждение. Обер понимал, что гебист может многое, но просто не демонстрирует этого.

– А ведь доходы вам позволяют! – своей репликой Петренко подтолкнул собравшихся к главной теме. – Эрих, осознай, что ты видишь напротив главного координатора наркобизнеса в городе. Лучше него тебе никто не расскажет о тех порядках, что царят в этом закрытом от посторонних глаз сообществе.

– Порядки строгие, – подтвердил Готтхильф. – Без силового регулирования здесь не обойтись, особенно при нынешних прозрачных границах России. Рынок США и Европы стал тесен для торговцев наркотиками. С Востока к нам летят орлы Чуйской долины, а также едут прочие азиатские производители. Всё это концентрируется в мегаполисах, где армия наркоманов растёт с потрясающей быстротой. Для меня сейчас главное – не допустить хаоса здесь и в Москве. Прибывающие с товаром господа должны знать, кому им подчиняться, у кого спрашивать совета, искать защиты. Кому платить дань, наконец. От руководства этой биржей я имею хороший доход. Кроме того, у меня есть собственное производство лекарств и «биологических добавок». Россия проглотит что угодно и в любых количествах, поэтому со всего мира сюда везут разную дрянь. Я должен следить за тем, что продают в питерских притонах. Ведь каждый день огромное число людей пробует наркоту впервые, под влиянием моды. Мало где существует такой режим благоприятствования этому бизнесу. Конечно, я имею в виду цивилизованные государства. В тех же Штатах к «дури» относятся куда более серьёзно. На Востоке за это – однозначно смертная казнь, что я приветствую. У нас же – ничего, разлюли-малину…

– Филипп Адольфович, товарищи из МВД говорят, что вы замыкаете на себе как можно большее количество торговцев наркотиками, чтобы «загнать клопов под шкаф и подпилить ножки». – Эссе с огромным интересом выслушал Готтхильфа. – Через представителя Интерпола доктора Майкла Саймона вы, если не ошибаюсь, выходили на связь со штаб-квартирой этой организации в Лионе?

– Да, доктор Саймон сделал мне такое предложение. Правда, не напрямую, а через третье лицо.

Филипп не мог назвать это третье лицо Андреем Озирским, и потому отвернулся к окну. Настроение у него сразу же испортилось.

– По мере сил, я стараюсь выполнять это обещание. Мне уже известно о вашей операции «Мелодии белых ночей». А насчёт договорённости с мистером Саймоном, который был здесь прошлым летом, скажу следующее. Клиентура моя растёт, как на дрожжах; пропорционально увеличивается и число связей за границей. Некоторое наследство мне досталось от Ювелира – Семёна Уссера. Это имя должно быть известно Эриху. В Интерполе про этого «человека с пятью фамилиями» тоже знают. Ещё больше контактов установил я сам…

Филипп тронул указательным пальцем то место, где раньше были усы. Петренко заметил, что руки главаря наркомафии окиданы нервной экземой.

– Со стороны всё это выглядит обычной погоней за прибылью и поиском авторитета на мировом рынке наркотиков. На самом же деле моя цель заключается именно в том, чтобы загнать клопов под шкаф. Но для этого нужно, чтобы клопы сбежались на приманку. Такая приманка – наиболее благоприятные условия. Торговцы из СНГ, из дальнего зарубежья, даже из Колумбии должны понимать свою выгоду и никуда не отчаливать. По моему указанию создаётся впечатление, что их товар здесь очень нужен. Хотя на самом деле я один, с помощью своих препаратов из трав и синтетических смесей мог выбросить их за горизонт со всеми крэками и героинами, не говоря уже о маковой соломке. Например, есть у меня такой препарат «Г-58», который даст каждому, чего у него нет. К примеру, старый импотент переносится в сауну с голыми девушками, и так далее. Аналогов у этого препарата нет, потому что я свои изобретения нарочно патентую. И от поставок иностранным заказчикам имею жирный навар. Этот препарат называют «Глюк» и очень любят…

– То ли от слова «глюки», то ли перевод слова «счастье», – заметил Эссе, тихо позвякивая ложечкой в чашечке с кофе. – Значит, вы делаете этих деятелей своими должниками, предоставляя им различные льготы?

– Да, – согласился Готтхильф. – Во-первых, товар не уйдёт на не контролируемые мною рынки, то есть в другие города и страны. Во-вторых, я по сигналу могу обезвредить сразу всех, но это только в крайнем случае. Лучше, осторожности ради, выбивать пока по одному. Так что вас интересует конкретно? Может быть, немного выпьете? У меня есть виски и джин.

– Да? – оживился Эссе. – Наверное, немного согрешить можно. Как-то за границей могут гонять на машине после несколько бокалов крепкого коктейля. А у нас почему-то считается. Что после одной капли авария неизбежна.

– Тогда подождите минуту…

Филипп вышел из кухни. Вернулся он с бутылками джина, виски и тоника, сифоном содовой и вазочкой со льдом.

– Если голова «поплывёт», сразу говорите. У меня есть средство, восстанавливающее стопроцентную трезвость.

– Вот золотое дно! – восхищённо сказал Эссе. – Это не только наркам нужно, но и нормальным людям. – Геннадий, будешь?

– Плесни чуть-чуть.

Петренко не любил пьянок, но сейчас ему казалось, что для установления контакта, для свободного общения можно на это пойти. Кроме того, возможно, на душе станет легче. Душевная рана, нанесённая полковнику уходом Озирского, всё ещё кровоточила.

Когда они выпили, Филипп перешёл к делу.

– Про кого вы хотели бы узнать? Если смогу, помогу.

– Дело в том, что мы не привыкли просить помощи Христа ради. Вы, при случае, тоже сможете узнать что-либо.

Эссе говорил мягко, постоянно помня, кем на самом деле является Готтхильф, и чего от него можно ожидать.

– Тем лучше, – коротко бросил Филипп.

– Что вы скажете на сообщение такого рода? «Мистер Берт Кемп, он же Григорий Олегович Самосолов, в течение нынешнего лета собирается прибыть в Петербург…» Кстати, это – его родной город, на минуточку. «Он хочет опередить конкурентов с Сицилии, из Японии и Южной Кореи, а также из китайской триады – собственно Китая, Гонконга и Тайваня. В задачу Кемпа входит укоренение на местном наркорынке». Между прочим, у нас есть сведения, что к его встрече где-то в окрестностях Питера уже всё готово. В каких именно окрестностях, пока выяснить не удалось.

– Скорее всего, у финской границы, – предположил Петренко. – Там ему будет удобнее.

– Резонно, но не обязательно.

Обер невидящими глазами смотрел куда-то за спины своих гостей, на серое ночное небо. Геннадий Иванович видел, что он потрясён до глубины души. Значит, сам ещё не сумел добыть столь важную для себя информацию.

– Вот за эту новость спасибо! Кемп, как правило, предпочитает обосновываться в выбранных регионах основательно, жить там спокойно, без конкурентов. Так было везде, где этот господин работал – в Штатах, в Германии, в Восточной Европе. Торговать здесь под моим патронажем он вряд ли согласится.

– Значит, вы в курсе деятельности Самосолова? – обрадовался Петренко. – А я вот про него никогда ничего не слышал. Эрих говорит, что этот тип засылался в разные страны якобы для сбора разведданных, а сам занимался торговлей наркотиками и контрабандой. Антиквариат, цветные и редкоземельные металлы, и всё такое прочее…

– Я знаю, что в Германии, например. Кемп, кроме привычного наркобизнеса, занимался ещё кражей и вывозом за границу дорогих автомобилей, а также меховых изделий самого лучшего качества. Впрямую с ним это не связывали, а потому можно было проворачивать дела через дочерние банды, разбросанные по всему Западу, – ответил Обер сквозь зубы. – Значит, теперь его на Родину потянуло? А в МБР известно, что Кемп держит на службе китайскую банду, куда входят самые жестокие убийцы? Все наши «братки» перед ними – пацанами с рогатками.

– Этого мы не знали. – Эссе не на шутку встревожился. – Давайте тогда так, Филипп. Мы вам даём свои сведения. Вы нам – свои. Единственное, что я хотел бы уточнить – какова численность его организации? Хотя бы приблизительно знаете?

– Ну, в строй он может поставить до полумиллиона бойцов. Руководящих кадров у него около пяти тысяч человек – во всех странах, где налажен бизнес. На новые места, где нужно отвоевывать территорию, с ним прибывает в среднем человек сто – конечно, плюс-минус. Это – передовой отряд. При Кемпе ещё есть охрана. Обычно, эта группа состоит из граждан той страны, рынок которой он хочет взять под контроль. Например, по сведениям Саймона, в Штатах он использовал только коренных американцев. Русский отряд будет состоять из деятелей рангом чуть пониже Славки Япончика…

– Саймон и мне об этом говорил. Надо сказать, что Кемп у него давно сидит в печёнках. Пока Майкл его не обезвредит, он не сможет продвинуться по службе. Таким образом, Саймон выслеживал Кемпа в Колумбии, Бразилии, Афганистане, Пакистане, Сирии и Египте, не говоря уже о Европе. Но, как видим, особо не преуспел, – заметил Эссе. – Теперь они оба окажутся в России. Бывший перебежчик, видимо, считает, что дома ему и стены помогут. Он, хоть и является американским гражданином, откровенно плюёт на законы новой родины. Судя по всему, у него здесь мощное прикрытие. Кроме того, имеется договорённость с местными «крёстными отцами» насчёт охраны, жилья, транспорта и так далее. Так что придётся нам с Геннадием Ивановичем в скором времени принимать доктора Саймона в Петербурге, всемерно помогать ему. Поскольку Кемп угрожает и вам, Филипп, мы рассчитываем на содействие…

– Вы очень помогли мне, – признался Обер. – А я лопухнулся, признаюсь честно. Устал, наверное, волочь на себе этот груз. Но теперь Кемп меня врасплох не застанет. Он ведь понятия не имеет, что я… – Он стыдливо, одними губами, улыбнулся. – Короче, оказываю кое-какие услуги органам. И без вас мне сейчас пришлось бы туго, честно скажу. Мою машину мог протаранить на шоссе самосвал. А я даже не успел бы понять, в чём дело… Да, Кемп всегда тщательно готовит почву в той стране, в том городе, где хочет закрепиться. Досконально изучает обстановку, обдумывает, кто и на каком этапе может ему помешать. Я, конечно же, числюсь первым номером в его списке, потому что двум королям на одном троне не усидеть, по крайней мере, долго.

– Каким образом прибывает «передовой отряд»? Неужели все сразу? – удивился Петренко.

– Нет, конечно. Люди приезжают группами, а то и поодиночке. Вразбивку же и уходят. За всё время удалось поймать двоих – по одному в Колумбии и в Штатах. Остальные же немедленно испаряются, смешиваются с толпой, меняют паспорта и внешность. Могут даже из мужчины женщиной стать, если нужно. – Филипп жадно курил у вытяжки и говорил быстро, взволнованно. – Теперь я хочу узнать, что об этом типе знаете вы. Я и сам хороший мерзавец, – не стал скромничать Готтхильф, – но он позорит Россию везде, где только можно. Он и не скрывает, что сбежал в своё время из Союза. Часто повторяет, что «руссо мафиози» – самые лучшие в мире. Честно говоря, я не думал, что он отважится пойти на меня войной…

– А ведь я виду – серая мышка!

Эссе открыл свой кейс и достал несколько фотографий. Филипп уселся на диванчик от уголка, под бра, и стал рассматривать худое, землистое, с впалыми щеками, лицо. Даже на цветном снимке Самосолов казался тусклым, невыразительным. Невзрачный, узкоплечий, он прекрасно сливался с толпой и с туманом. Светлые прямые волосы бывшего перебежчика были расчёсаны на идеальный пробор, а круглые птичьи глаза Кемп как раз прикрыл тяжёлыми веками. Наверное, там, в Штатах, было жарко, и нос Кемпа покрылся капельками пота. Его губы напоминали два переплетённых шнурка какого-то неопределённого цвета – то ли бордового, то ли малинового.

– Идеальный шпик, – заметил Петренко. – На таком взгляд не задержится. Видимо, поэтому его в своё время и взяли в КГБ.

– Да, он служил во Втором управлении, то есть в контрразведке, – согласился Эссе.

На первой фотографии Кемп предстал в шортах, футболке, с теннисной ракеткой в руке. Другой снимок был более ранним – с белым уголком – под печать. Юноша с постным, невыразительным лицом, выглядел исполнительным и примерным служакой, никак не способным на значимый поступок, пусть даже со знаком минус.

На третьей фотографии Самосолов сидел рядом с яркой брюнеткой – загорелой, в сильно открытом сарафане. Между ними втиснулись два мальчика-погодка – в одинаковых шортах и в полотняных кепочках с пластмассовыми козырьками. Семья отдыхала на одном из пляжей Карельского перешейка, как и большинство добропорядочных граждан той эпохи. У каждого мальчика в одной руке был бумажный стаканчик с мороженым, в другой – плоская деревянная палочка. С тех пор прошло около двадцати лет, и дети отреклись от отца.

– Григорий Олегович Самосолов родился в тридцать восьмом году, в Ленинграде, в семье военнослужащего и врача. Отец сразу же был мобилизован, воевал в составе прифронтовой группы НКВД. В сорок третьему году он погиб. Мать одна воспитывала троих детей. Наши сведения, как видите, скупые. Должно быть, в Интерполе, ФБР и ЦРУ вам бы сказали больше. Самосолов отслужил в пограничных войсках, окончил юридический факультет ЛГУ. Потом оказался у нас, на Литейном, где быстро продвинулся по службе. Кончилось тем, что Самосолов был переведён в Москву. В 1978 году он не вернулся из Австрии. Видимо, «объект» утащил его за собой – так тоже бывает. Посылаешь за кем-то человека, а они уходят вместе, – признался Эрих Эмильевич. – В восемьдесят третьем году, то есть через пять лет, он получил американское гражданство. Другие люди, как правило, ждут куда дольше. Сменив имя, он поселился в Майами. Неприятности на родине объяснил собственным инакомыслием. Создал себе имидж диссидента, хотя на самом деле являлся откровенным стукачом. В начале семидесятых он написал политический донос на своего шефа и благодетеля. В чём там было дело, мне неизвестно. Знаю лишь, что речь шла об Отечественной войне. А конкретно – об оригинальной трактовке событий тех лет со стороны начальника Самосолова. Не исключено, что он просто хотел занять место генерала, хотя бы в будущем. Когда донос не возымел действия, Самосолов пришёл к начальнику с повинной. Тот устроил ему перевод в Москву. Вероятно, не желал больше видеть около себя эту свинью…

– Странное наказание, – заметил Готтхильф. – Мог бы и по-другому дело решить.

– Не знаю, почему начальник поступил именно так. Он вообще славился нестандартным мышлением. – Эрих как будто что-то недоговаривал. – О каких-либо криминальных наклонностях Самосолова в то время не подозревали. Он был тихим и вежливым. Когда и где он попал в поле зрения ЦРУ, неизвестно. Может быть, в Австрии, или даже после побега. Мемуаров на Западе он не публиковал, с разоблачениями не выступал. Ни в Ленинграде, ни в Москве ничем не прославился. Только вот писал доносы на тех, кто мыслил не стандартно. А диссидент из него такой же, как из меня балерина, – хмыкнул Эссе и сменил Готтхильфа у вытяжки.

Чиркнув спичкой о бок коробка, он продолжал рассказывать. Филипп, выкурив сразу три сигареты, почувствовал себя лучше, и поставил на плиту остывший кофейник.

– Коллеги ему особо не доверяли. Считали скользким типом, способным на всякие пакости. Но и только… Москвичи, правда, говорили, что на Лубянке Самосолов изменился. Он стал амбициозным, говорил, что жить в Союзе не будет. Но всё это воспринималось как трёп – слишком невзрачная была личность. Когда Самосолов не вернулся из Австрии, его жена попала в нервную клинику. Он её ни о чём не предупредил, и вызова не прислал. В США женился вторично, родил двух дочерей. Первое время после свадьбы они с новой женой жили на средства не совсем понятного происхождения. Но их вполне хватало для того, чтобы совершать кругосветные путешествия, останавливаясь в пятизвёздочных отелях. Многим казалось, что человек просто хочет посмотреть мир, настрадавшись под гнётом большевиков…

– Как раз в это время он и завязывал контакты с дельцами наркомафии. – Готтхильф чуть отодвинул штору и посмотрел во двор.

Над городом плыла светлая северная ночь. Качались под ветром деревья, поскрипывали детские качели на площадке у песочницы.

– Скорее всего, ЦРУ он особенно не приглянулся, разрекламировать себя не сумел. И тогда, обманутый в лучших чувствах, Кемп решил зарабатывать на жизнь другим способом. Да, шика в Совдепии ему не хватало, – ядовито заметил Обер. – Но оказалось, и в Майами за так в крутой клуб не завалишься. С его жалкими заработками глупо было надеяться на светлое будущее. И тогда Гриша пошёл ва-банк – женился на Линде Бентсон, проститутке и наркоманке, связанный с поставщиками «дури». Они принялись путешествовать по свету, изображая благообразную пару. Одновременно чета выполняла функции курьеров и связных. О том, что советский перебежчик связался с наркоторговцами, никто в Америке и не подумал. Мистер Кемп с тех пор круто пошёл в гору. Линда «завязала», закодировалась, родила двух девочек. Правда, ходят слухи, что они не совсем нормальные. Во всяком случае, их никому не показывают, – сообщил Готтхильф. – Конечно, высылать приглашение жене и сыновьям он не подумал. Когда в Штатах спохватились, было уже поздно…

– Вы достаточно хорошо осведомлены о его жизни.

Петренко, даже при наличии вытяжки, не выдержал запаха табачного дыма и закашлялся в носовой платок.

– И, как я понял, знаете, какими методами он осваивает новые территории. Считаете, что Кемп может заинтересоваться нашим сегментом рынка?

Филипп взял на колени кошку и погрузил пальцы в её рыжий пух.

– Может, конечно. Но для этого он должен быть уверен в собственной безопасности. Кемп любит осматривать будущие владения лично. А уж в Питер-то его точно потянет – всё-таки родные места. Находиться долго он здесь не станет, но выводы для себя сделает. А потом уж начнёт руководить своими людьми из какой-нибудь сопредельной страны. В нашем случае это, скорее всего, будет Финляндия или Швеция. А уж после, назначив на Питерский регион своего наместника. Кемп уедет обратно в Штаты и снова устроит круиз по миру. Там он наметит новую, ещё не завоёванную территорию, и всё начнётся снова. Надо сказать, что бывший чекист нашёл себя в наркобизнесе. Сам он ворочает миллиардами, а бывшая жена работает, имея вторую группу инвалидности – на жизнь не хватает. За одно это его надо пополам порвать!

Филипп гладил кошку, чтобы успокоиться, немного остыть.

– Значит, он решил сразиться со мной? А ведь мы с ним договаривались не трогать друг друга. Это было во время августовских событий. Я не стал посягать на рынки Флориды. А он, как всегда, уговор нарушил. Слишком поздно он сбежал на Запад, чтобы его там отучили считать обман доблестью…

Петренко взглянул на часы. Незаметно подкралось утро, и из комнаты донёсся четырёхкратный перезвон часов. Только сейчас хмель от крепких коктейлей ударил всем в головы. Обер смешал себе ещё порцию и выпил всю разом, без соломинки.

– Филипп Адольфович, нам скоро уже надо ехать. Когда совсем рассветёт, для вас такая компания станет опасна.

Полковник радовался, что Готтхильф так и не спросил про Озирского, потому что трудно было всё ему объяснить. Впрочем, Андрей мог сам где-то пересечься с агентом и пообщаться с ним.

– Да, конечно, – не стал возражать хозяин. – Ещё есть вопросы?

– Нет ли у вас сведений, каким образом эта самая «ударная сотня» окажется в России, и, в частности, в Питере? Имеет ли смысл обращаться к дипломатам за помощью? А к пограничникам? Как действует Кемп – по закону или нет?

Петренко откинулся на спинку стула. Теперь надо будет пожевать кофейные зёрна, чтобы отбить запах спиртного. А то сразу заметят – и на службе, и дома.

– С дипломатами мы уже на связи, – успокоил Эссе. – Все посольства в Москве назубок знаем. Китайское представительство расположено на улице Дружбы, афганское – в Сверчковом переулке. Конечно, не обойтись и без американцев с немцами. Это – Новинский бульвар и Мосфильмовская…

– Нельзя наверняка сказать, какую тактику выберет Кемп, – задумался Готтхильф. – Ему лишь бы не рисковать. Сейчас может прибыть по фальшивому паспорту. Достать такой документ даже для беженца из стран Ближнего Востока и Юго-Восточной Азии не составляет труда. В Москве на полную катушку крутятся целые типографии, штампуя бланки виз, паспортов и прочих документов, нужных для въезда в Россию. И стоит это смехотворно мало – всего пять тысяч долларов. Кемпу такая сумма вполне по средствам. А дальше как он поступит, не знаю. В страну потоком валят иностранцы. Затеряться среди них шефу и его «ударной сотне» – раз плюнуть. Я почти не уверен, что они не приедут сюда с шиком, а явятся под видом мигрантов. Сначала изобразят из себя несчастных беженцев или благообразных туристов, а потом сгруппируются в одном месте и вызовут своего босса для инспекционной поездки. Только вот где это условленное место, я даже предположить не могу. Конечно. Кемп станет искать здесь доброжелателей из числа местных авторитетов – за деньги и под обещание услуг с его стороны. Кандидатуры он будет подбирать преимущественно из тех, с кем я враждую. Сначала члены «ударной сотни» наладят связи в пределах своей компетенции. Потом сюда явится Кемп и утвердит план действий. Лежбище он, будьте уверены, выберет такое, что мы никогда его не найдём. Я вам, товарищи, – Филипп чуть улыбнулся, – сразу могу заявить, что это дело почти безнадёжное. Кемп очень силён, очень.

– Значит, и вы так считаете? – удивлённо спросил Петренко.

– Надо смотреть правде в глаза.

Готтхильф снял с колен кошку и встал, сжимая в кулаке пачку «Винстона». Ему было трудно признаваться гостям в собственной слабости, но пришлось это сделать.

– Они изобразят из себя беженцев, не знающих русского языка. Вообще разыграют полных дураков. Среди этого безбрежного моря вшивых голов вычислить «ударную сотню» невозможно. Специальными каналами они пользоваться не будут – это я вам сразу говорю. Дипломатов лучше не беспокоить. Я понимаю, что мне выследить Кемпа нужно ещё больше, чем вам. Он обязательно захочет перекупить моих людей и в Москве, и здесь, и в Чуйской долине. Есть данные о попытке контактов с моим персоналом в Колумбии и в Афганистане. Признаюсь честно, что даже не знаю, как следует его пасти. Тем более что мы не имеем сведений ни о дате, ни о способе его прибытия. Короче, не знаем почти ничего.

Эссе налил в бокал чистой воды, залпом выпил. Потом поморщился, случая перестук колёс поезда у станции «Ручьи» – ветер дул как раз оттуда.

– Вы говорите, Филипп, о частных конторах, печатающих бланки документов. А кто конкретно из наших, так сказать, «авторитетов» может помочь Кемпу? Вы подозреваете кого-нибудь?

– Скорее всего, Феликс Рольник – он напрямую ведает этими фирмами. Часто бывает за границей. Знаком если не с самим Кемпом, то с его представителями. Сюда может вписаться и Дмитрий Стеличек – его дальний родственник и потомственный бандит. Кто ещё, не знаю – свинья грязи найдёт. Наверное, ещё надо учесть группировки непосредственно из той местности, где Кемп оборудует «лёжку».

– Отлично.

Эссе провёл ладонью по своему розовому лицу и поднялся. Его белая сорочка под пиджаком повлажнела от пота.

– Но всё же, Филипп, нам нужно выяснить, по каким каналам мигрируют люди – на Запад и обратно. Россия, к сожалению, «страна первого убежища». Она взяла обязательства всех принимать, а вот выслать никого не может. Эти члены «ударной сотни» могут прикинуться и «челноками». Набьют в сумки всякой всячины и въедут с фальшивыми документами. Так может быть?

Филипп послушал, как часы прозвенели один раз, отметив половину пятого утра. Надо было скорее договариваться с чекистом и с ментом о способах связи на время проведения операции. Кошка соскочила с диванчика, выгнула спину, потянулась, как всегда, в два приёма. Потом она направилась к фирменной миске с «Вискасом».

– Конечно, может! Например, возьмём ветку Украина – Белоруссия – Польша – Германия. Там катается столько коробейников, что таким образом может проехать вся банда. Скажут, например, что в Польше их ограбили, а теперь надо возвращаться в Россию. С территории скандинавских стран можно пробраться на судёнышках под видом путешественников-экстремалов. Не исключён Выборг – надо обратить на него внимание. Молдавско-румынский участок границы для наших мест вряд ли подойдёт. Короче, надо ждать, пока эта банда чем-то себя проявит. Лично я постоянно буду начеку, и это покажется вполне естественным. Ведь Кемп посягает не только на мой бизнес, но и на мою жизнь. Какие-то подозрительные эмиссары уже появились в Чуйской долине, в Оренбурге, на пунктах первичной переработки сырья. Кемп может попробовать переманить моих сборщиков, переработчиков, курьеров. Я уверен, что он хочет освоить производства синтетических наркотиков, чтобы выбить из моих рук этот козырь. Всё сейчас идёт мимо властей, только через оперуполномоченных, на низшем уровне. Кемпу такой бардак, само собой, выгоден. Он же русский, знает страну, привычки людей, их менталитет, особенности. И работать ему хочется именно здесь – в краю непуганых идиотов. Да и проблем с отмывкой доходов тут никаких нет.

– И вы уверены, что Кемп непременно захочет вас уничтожить?

Петренко уже нервничал, понимая, что времени не остаётся. Готтхильф пожал плечами.

– Сначала он, вероятно, попробует действовать по двум направлениям – через прессу и правоохранительные органы. Со вторым, думаю, у него ничего не выйдет. Вы, вероятно, об этом позаботитесь. Что касается журналистов, то с ними я и сам справлюсь. Третий вариант – моё сотрудничество с вами. Он может узнать об этом и принять меры. Да что угодно – всего сразу не вспомнишь. Конечно, он предпримет попытку договориться со мной. Но, если я окажусь слишком уступчивым, насторожится. Пока подождём, понаблюдаем. Конечно, сразу мочить он будет лишь в одном случае – если разоблачит…

Филипп уронил голову на руки и некоторое время молчал. Ни Петренко, ни Эссе не решались нарушить тишину.

* * *

– Значит, станем использовать квартиру на Васильевском. Только, конечно, с большой осторожностью.

Петренко застегнул пояс плаща и ждал, когда Эссе наденет своё кожаное пальто. В тёмной прихожей Ютты Куртовны постоянно хотелось чихнуть – от пыли и запаха нафталина. Филипп провожал их на рассвете, как гостеприимный усталый хозяин. Сейчас он рассеянно кивал, шаря по карманам пиджака в поисках сигарет.

– С Сашуней Минцем работать будем? – кисло усмехнулся Обер.

– Да, это его жилплощадь, – кивнул Петренко. – Туда же Николаев привезёт и доктора Саймона. Такого специалиста надо беречь, согласны? Служба береговой охраны, ФБР, Интерпол – неплохой послужной список. По крайней мере, он много говорит о человеке. В гостинице Саймону будет не очень удобно. А вот слежку за ним там можно осуществлять беспрепятственно…

– Сто двадцать проституток, обслуживающих «Прибалтийскую», лучше агенты, которых можно использовать против темпераментных мужчин. – Эрих Эмильевич протянул руку Готтхильфу. – Я очень благодарен вам за помощь. Надеюсь, у нас всё получится.

Петренко сверкнул очками в полумраке прихожей:

– Минц-Николаев – очень непростой тип. Я имею в виду, в общении. Наверное, сразу вам будет трудно притереться друг к другу. Александр Керимович склонен к завышенной самооценке, и характер у него тяжёлый, несмотря на внешний лоск. В то же время он аккуратный, исполнительный, смелый. Согласившись содержать явочную квартиру, он оказал отделу огромную услугу. Думаю, что и дальше не подведёт.

– Да уж, мне самодеятельность не нужна. Пусть Сашуня понтуется перед девочками, – подхватил Готтхильф. – Скажите ему прямо, что одна ошибка – и мы все будем трупами, включая и его самого. И ещё ладно, если семьи не вырежут. Так что ни шагу он не должен делать без приказа…

– Приказы он выполняет беспрекословно. Но втайне считает, что сам справился бы куда лучше, – заметил Геннадий Иванович. – Эрих, нам пора. Уже совсем светло.

– Счастливо вам!

Филипп, прижавшись спиной к стене, выглянул из кухонного окна в прохладный, затенённый зеленью двор. Там было пусто.

– Прошу вас обоих – будьте осторожны. Следите за «хвостами» и постарайтесь, чтобы вас не разглядели и не узнали.

– Это – наша профессия, – успокоил Эссе.

Он улыбнулся и первым вышел на лестничную площадку. Петренко последовал за ним. На пятом этаже тоже царило безмолвие, но там шевелилась чья-то тень. Эрих почувствовал, как сосёт под ложечкой, но списал это на переутомление. Не может быть, что уже сейчас за ними следят – «наружку» ведь надо ещё организовать. А для этого необходимо заподозрить Готтхильфа и пронюхать, что именно сегодня они с Петренко сюда приедут. Но, кроме хозяина и гостей, никто о предстоящей встрече заранее не знал – даже Ютта Куртовна.

Филипп увидел из-за шторы, что чёрная «Лада-Самара» девятой модели включила фары – словно проснулась и открыла глаза. Готтхильф проводил взглядом её огни, немного подождал. Во дворе царил невероятный, даже подозрительный покой. «Лада» Эссе вывернула на улицу Руставели и пропала из виду. «Хвоста» за неё пока не было.

Ничего не заметили и Эссе с Петренко. Вырулив на широкую магистраль, Эрих повернул строго на север и уже откровенно зевнул.

– Перед тем, как в Хийтола, в Финляндию, ехать, отоспимся под Приозерском. Дача там у меня, между прочим. Тебе на службу сегодня не нужно?

– Нет, только завтра. – Петренко тоже прикрыл рот ладонью.

– Ну и ладушки. Видишь – всё пусто. Пока народ проснётся, успеем проскочить. А жене от меня позвонишь, чтобы не тревожилась…

Филипп же долго курил на балконе, потом вернулся в большую комнату. Там недавно появился австрийский гарнитур трёхцветной гаммы. Чёрный, коричневый и жёлтый цвета сочетались так удачно, что тёща долго не могла отойти от образца на выставке. Готтхильф обрадовал старушку и подарил ей гарнитур на недавний день рождения. Сейчас тёща спала, и кошка Марта пригрелась у неё в ногах. Сам Готтхильф тоже почувствовал себя размягчённым и равнодушным. В окно он больше ни разу не взглянул…

А из подъезда Ютты Куртовны поспешно вышла полная высокая женщина с круто завитыми серебристыми волосами. У неё были багровые щёки и мясистая, выпяченная губа. Опираясь на палку, скрипя протезом и не обращая внимания на разрывающуюся от дикой боли культю, она добралась до синего инвалидного «Запорожца». Села за руль, немного прогрела мотор и дворами вывела его на улицу Карпинского. Оттуда – на Северный проспект, по которому и добралась до Гражданского.

Уже совсем рассвело. Молочно голубело небо, дул холодный ветер. Трава на пустырях клонилась к земле, а по лужам пробегала рябь. Но женщина, похоже, совершенно не чувствовала холода, хоть и была одета довольно легко – в цветастое шёлковое платье и итальянский летний плащ. На ногах сияли чёрные лакированные туфли, один из которых был совершенно гладким, а другой сильно измялся. В таком виде дама просидела в «Запорожце», около дома тёщи Готтхильфа, почти всю ночь.

Сначала она долго наблюдала за слабо освещёнными окнами квартиры. Потом, на рассвете, поднявшись на пятый этаж, она сфотографировала гостей, выходивших из дверей Ютты Фюхтель. Ей удалось сделать это совершенно незаметно, несмотря на то, что оба мужчины явно были профессионалами. Но сейчас, после ночных бдений, им хотелось спать, как самым обычным людям. Кроме того, именно теперь они никак не ожидали такого развития событий.

Женщина выждала положенное время, потом спустилась вниз, во двор. «Девятку» Эссе и её номер Валентина Токовая запечатлела на плёнку ещё раньше. Она не знала, кто эти люди – высокий худой человек в очках с золочёной оправой, в коричневом макинтоше, и другой – белобрысый крепыш в кожаном пальто. Впрочем, от неё и не требовалось устанавливать личности гостей Обера. Свою задачу вдова Петра Токового выполнила на «отлично». Оставалось только вернуть связному аппарат вместе с плёнкой, чтобы уже другие люди сделали свои выводы…

Валентина закурила от металлической зажигалки сигарету «Кентон», зажав её ярко накрашенными губами. Потом раздавила «бычок» в пепельнице, выбралась из «Запорожца» и проковыляла к таксофону. Острым наманикюренным пальцем она набрала номер и сказала только два слова: «Я здесь». Потом повесила трубку, вернулась к своей машине и стала ждать. Перед этим она дала задний ход, заводя машину за отцветающий куст черёмухи.

Через десять минут из подъезда вышел парень-инвалид в трёхцветном спортивном костюме и вьетнамках на босу ногу. При ходьбе он опирался сразу на две палки. Валентина знала, как его зовут, – Володя Рациборский. Подтянув своё вихляющееся тело к «Запорожцу», он наклонился к ветровому стеклу.

– Ну, чего? Есть?

Токовая схватила его за холодную вялую руку.

– Всё сделала! И номер машины там есть. Чей это может быть, интересно?

– Марка какая? Кто вёл её? – Еле заметный шрам над некогда рассеченной губой Рациборского запульсировал.

– «Жигули», чёрная «девятка». Два мужика всю ночь у Рыжего просидели. Свет горел в кухне. А в комнате быстро погас – видно, старуха спать легла.

Массивные золотые серьги качались в ушах Валентины. Шея её покрылась уже не багровыми, а синюшными пятнами. Ей не хватало воздуха.

– Я глаз не отрывала от окон. Глядела и глядела…

– Да погоди с машиной, разберёмся потом! – Володя пытался сладить со своими непослушными ногами. – Мужиков-то сняла?

– А как же! Я ведь фотографом начинала. Гляди, они выходят из квартиры. А вот – сама машина…

Рациборский не утерпел и взял у Валентины фотографии прямо во дворе – они сразу же вылетали из аппарата. И тотчас же узнал обоих мужчин, а потом задохнулся – то от страха, то ли от радости. Его и самого искалечили за то, что заподозрили в предательстве, хотя ничего такого не было и в помине. Сейчас Володя смотрел то на невменяемую Валентину, то на подъезд, откуда недавно вышел. Улов был такой богатый, что он оторопел.

– Кто это, знаешь?

Валентина выхватила у него снимки. Потом посмотрела Володе в лицо налитыми кровью, густо накрашенными глазами.

– Не ушли бы… Бандюги, что ли, какие, здешние? По виду на паханов тянут. Только вот «тачка» слишком простая…

– Не бойся. Валь, эти не уйдут. Сейчас я остальных ребят вызову. – Рациборский указал пальцем на Петренко. – Это – ментовской начальник, полковник из РУБОПа. А другой – гебист. Занимается там борьбой с наркомафией.

– Чего-о? – Валентине показалось, что Володька бредит. – Мент? Гебист? У Рыжего? Да он же…

– Погоди, Валя. Сиди здесь, а я вызову ребят.

Рациборский вывалился из «Запорожца», болтая искривлёнными ногами. Но сейчас, окрылённый такой удачей, он не замечал неудобств. Воображал, как будет шокирован Рольник. Токовая про Феликса ничего не знала, и потому говорить по рации прямо при ней Володя не мог. Кровь грохотала у него под черепом, и свет мутился в глазах. Налицо была измена человека, который ни в коем случае не мог изменить…

Расчёт Рольника оказался точным. Члены группы прикрытия, патрулирующей квартал, что прилегал к дому Ютты Фюхтель, проследили за синим инвалидным «Запорожцем». И, посовещавшись, предположили, что двое калек никакой опасности не представляют. К тому же, «девятку» Эссе никто не преследовал, и она благополучно добралась до Приозерска, откуда потом выехала в Хийтола.

Феликс Рольник всегда говорил, что самое главное в его деле – знать психологию врага. В данном случае, жалостливое отношение окружающих к пьяницам, калекам и нищим всегда выручают в, казалось бы, безнадёжных ситуациях. На запрос Эссе по рации командир группы прикрытия ответил, что вокруг всё в порядке.

Володя, вихляясь на палках и подгибая ноги, добрался до своего закодированного подъезда, откуда и собирался по рации поговорить с самим Рольником. Несчастный инвалид теперь зарабатывал для себя право хотя бы жить, не опасаясь новых мучений для себя и своей семьи. Привалившись к стене дома, он махнул рукой Валентине, которая напряжённо следила за ним из машины. Потом набрал код и, поставив палки за дверь, потянул следом своё тело.

В следующий миг две пары сильных рук схватили его под мышки. Третья пара, привычно воткнув в рот кляп, надела на голову то ли мешок, то ли капюшон. Палки не загрохотали – их тоже успели подхватить на лету. Несмотря на то, что серьёзного сопротивления четырём здоровенным мужикам убогий парень оказать не мог, они всё же сцепили ему ноги и ноги стальными колечками с цепочками посередине. Потом, открыв заднюю дверцу подъехавшего микроавтобуса, кинули пленника в салон. Рациборский был так потрясён случившимся, что не смог даже дёрнуть ногами. Тяжело дыша и чувствуя, как по лицу течёт холодный пот, и стараясь унять крупную дрожь, подумал: «Обер! Заметил, сука…»

Перед тем, как микроавтобус рванулся с места, Володя не столько расслышал, сколько почувствовал, что рядом кто-то упал. Даже сквозь капюшон просочился аромат духов – знакомый до боли, до слёз. И Володя вспомнил, что так пахло в салоне «Запорожца» дорогими духами Валентины Токовой.

Несмотря на то, что Володя от рождения жил в Питере, сейчас не мог сообразить, куда их повезли. Дорога заняла довольно много времени, но могло случиться так, что пленников катали по кругу – чтобы сбить с толку. Фотографии, переданные Володе Валентиной, чьи-то руки бесцеремонно извлекли из кармана спортивной куртки. Ноги Рациборского уже были босые. Вьетнамки потерялись, когда его тащили из подъезда к микроавтобусу. Потом они нашлись под одним из сидений РАФа.

То ли действительно микроавтобус долго кружил по городу, то ли Рациборский уже потерял счёт минутам и часам. Когда РАФ, наконец, затормозил, пленникам показалось, что они были в пути не менее полусуток. И вот, наконец, эта мука кончилась. Чем – уже всё равно. Лучше смерть, чем эта жуткая неизвестность. Володя Филиппа Готтхильфа почти не знал. Но Валентина, кусая кляп золотыми зубами и пытаясь вытащить из-под бедра протез, готовилась к худшему. Признаться, на такой исход она не рассчитывала – надеялась на удачу.

Припасённую ампулу с цианистым калием, на которую она так уповала, ловко выдавили изо рта сразу же, как только схватили её в «Запорожце». Получается, знали, что Валя её всегда там носит. А из этого следует, что похищение организовал человек, знакомый с привычками вдовы Токового. Значит, человек этот знал её в Казахстане. В Питере Валентина была не известна, и здешней «малине» её особенности были до фени.

Токовая не сомневалась, что попала в лапы к Рыжему или его двоюродному брату. Впрочем, Филипп и Тим всегда действовали вместе. Других «казахов», то её сведениям, в городе не было – по крайней мере, знакомых её или мужа. Случилось самое страшное – не она выследила Рыжего, а он – её. Выпустив Рациборского из машины во дворе на Гражданке, Валентина не успела даже захлопнуть дверцу. Едва парень скрылся за дверью подъезда, сзади что-то громыхнуло. Токовая даже не успела понять, что это, потому что руки в перчатках почти свернули ей шею и нахлобучили на голову капюшон. Как человек бывалый, Валентина поняла, что сопротивляться бесполезно.

Сначала из «рафика», остановившегося в просторном, почти пустом гараже, где около стен стояли лишь корыта с раствором, вытащили изнемогающую, совершенно мокрую Валентину в прилипшем к телу платье. Её усадили на автомобильную покрышку и только тогда сдёрнули с головы капюшон. Потом рывком, чуть ли не вместе с зубами, выдернули кляп. Токовая сплюнула на пол и попробовала плечом вытереть лоб.

Стоящий сзади человек протянул смуглую волосатую руку с вафельным полотенцем и вытер пленнице всё лицо. На безымянном пальце этой руки был надет громадный перстень из чистого золота, а на запястье – престижные часы «Омега». Тут же щёлкнул фотоаппарат, полыхнула вспышка – теперь снимали Токовую. Она же, глотая выползающую изо рта слюну, осматривала гараж – почти не освещённый, с тусклой лампочкой под потолком. Вспышка погасла, и стало ещё темнее.

В помещении, промороженном, будто холодильник, было много людей; но разглядеть их Валентина не могла. Тени мелькали то в одном, то в другом углу. Люди эти переговаривались, но не по-русски и не по-немецки; и потому разобраться в ситуации было очень сложно. Валентина перевела взгляд на белое, словно обсыпанное мелом лицо калеки Рациборского, которого тоже сфотографировали.

Валентина по-матерински пожалела парня, глядя на прилипшие к его мокрому лбу пряди чёрных волос и посиневшие от недостатка воздуха, раздутые губы. Володя вертел головой, со свистом дыша, но ничего не говорил. Молчала и Токовая, потому что знала – похитители должны заговорить первыми. Смуглые молодые люди, со смоляной щетиной на щеках, в спортивных костюмах самых разных цветов, с золотыми цепями на шеях и такими же перстнями на пальцах, неслышно прохаживались взад-вперёд около широких ворот и явно кого-то ждали.

Гробовое молчание повисло в воздухе. Впрочем, ужас на лицах похищенных не трогал сердец стражников, многие из которых поблёскивали ещё и дорогими кожаными куртками. Руки пленникам они не освобождали, равно как и ноги. Валентина и Володя сидели на покрышках. И между ними оставалось расстояние метров в пять. Сколько сейчас времени, Токовая не знала, хотя рука с часами только что была у её лица. Впрочем, это было уже не важно…

Внезапно пленники вздрогнули, как от удара бича. Гараж осветился ярчайшим белым сиянием, словно вспыхнул разом весь потолок. Только сейчас они рассмотрели каждый уголок бункера. Ни Готтхильфа, ни его двоюродного брата здесь не было. Они стали заложниками кавказской группировки, потому что все собравшиеся вокруг были не местными. Публика, одетая частью в спортивные костюмы с кожанками, частью – в дорогие пары и тройки, переговаривалась так тихо, что слышалось жужжание одинокой мухи под потолком. Она, растерявшись от пронзительного света, носилась в пустом гулком пространстве.

Захваченным показалось, что именно сейчас они и расстанутся с жизнью. И, кстати, даже обрадовались этому – лишь бы поскорее всё закончилось. Валентина Пантелеевна хотела закрыть лицо руками от света, но не могла этого сделать. А глаза, против воли, приоткрывались, и приходилось смотреть на равнодушные лица людей, готовых в любой момент стать их палачами. Токовая видела слёзы в глазах Рациборского и чувствовала, что плачет сама.

Вдруг все, кто был в гараже, быстро пошли к воротам и встали около них. Створки бесшумно открылись. Валентина вытянула шею, Володя окаменел. Оба они зачарованно смотрели на въезжающий в гараж белый «Феррари-Тестаросса». Фары фешенебельного лимузина погасли сразу же после того, как ворота закрылись за ним. У Валентины пересохло во рту. Понимая, что это немыслимо, она готовилась сейчас увидеть Готтхильфа.

Но потом она подумала, что перед Рыжим кавказцы никогда не будут так стелиться. Значит, вышла ошибка, и сейчас всё разъяснится. Ведь они с Рациборским следили за Рыжим-Обером, и в дела горцев не думали вмешиваться. Их явно с кем-то перепутали. Токовая перевела дух и села прямо. Володя же, как ни старался, всё время сползал с покрышки.

Двое юношей с приветствием открыли дверцу лимузина. Пленники сразу же увидели сидевшую там девушку-славянку. Валентина даже засмотрелась на это дивно-красивое создание с голубыми глазами и золотыми волосами, уложенными короной на голове. Девушка была одета в платье из чёрного гипюра с пышной укороченной юбкой, из-под которой виднелись нежно-розовые округлые колени. Через обнажённое плечико юной красавицы было перекинуто страусовое боа, а в ушах сверкали бриллианты.

Ослепнув от такой роскоши, пленники на минуту забыли, где находятся. Незнакомка, в свою очередь, вздрогнула, увидев грязных калек в изодранной одежде. Но из лимузина девушка не вышла; напротив, дверцы захлопнулись, и на окна упали серебристые шторы. То, что здесь должно было произойти, красавице видеть не полагалось.

Переключив внимание на спутницу того, кого здесь ждали, Валентина не заметила, как он оказался напротив. Женщина повернула голову и сильно вздрогнула, поняв, что с их похищением не ошиблись.

Но это был не Рыжий…

Токовая узнала его сразу. И одновременно удивилась, как человек может измениться за двадцать три года. Вернее, изменилось только лицо, а всё остальное, в том числе и манера одеваться, осталась прежней. Руслан Эфендиев и тогда. В Казахстане, носил костюмы по последнему крику моды. Сейчас же он превзошёл сам себя – был в шёлковом белом плаще, двубортном, горчичного цвета, костюме от Диора и туфлях из кожи страуса фирмы «А.Тестони». Сумочку из змеиной кожи Валентина успела заметить в тиснутых на груди руках прекрасной дамы.

Эфендиев что-то сказал своим, и те сразу исчезли из гаража, словно растворились в воздухе. Рядом с Русланом остались двое – плотный, с квадратным подбородком, мужчина лет сорока и похожий на него паренёк, вдвое моложе. Два охранника присели на покрышки, не выпуская своего шефа из поля зрения. Свои «узи» они и не пытались скрывать, хотя нужды в таком серьёзном оружии сейчас явно не было.

– Доброе утро, друзья мои, – спокойно, даже монотонно, без малейшего акцента, произнёс Эфендиев, набивая маленькую прямую трубку.

Он внимательно посмотрел на Володю. Затем – на человека с квадратным подбородком, и тот опустил веки. Руслан, кивнув, заговорил теперь только с Валентиной. Та почувствовала, что её язык намертво прилип к гортани. Да, он всё тот же, невысокий и ладный. На густых чёрных волосах – молодёжная стрижка, и седины почти нет – в пятьдесят-то лет! Но лицо, Боже ты мой…

Эфендиев угадал мысли Валентины и тронул кончиками пальцев страшный шрам на левой щеке. Кожа на этом месте была словно собрана в гармошку.

– Вижу, что ты меня узнала. Да, твой муж, Валя, не сумел довести дело до конца. Как видишь, меня можно узнать – даже сейчас. Да и тебе тогда пришлось срочно бежать в Алма-Ату, прервав такое увлекательное зрелище. Там тебя потом разыскали и немного укоротили. Но кое-чего Пётр добился, верно?

– Значит, ты жив… – хрипло произнесла Валентина. – Вот уж не подумала бы. От тебя же отбивная тогда осталась. Как только выкарабкался, не пойму. И, значит, тоже здесь осел?

Валентина вдруг ощутила, что наручники впились в распухшие запястья. И болит не только культя под протезом, но и другие, доселе здоровые члены. Ноет, кричит криком каждая жилка, каждая косточка, предчувствуя скорый конец. Руслан Элдарович Эфендиев был беспощаден к врагам.

– Но Пётр погиб, это ты знаешь? Его утопил в дерьме твой Рыжий. Я за мужа не ответчица.

– Ну, тут ты не права, Валентина! – спокойно возразил Эфендиев.

Он слегка улыбнулся, и от этого его лицо стало ещё более жутким.

– Члены семей за отцов отвечают без срока давности. Если бы мне хоть память отшибло! Так нет, я помню, как вы с мужем совещались. Не знали, какую казнь для меня выбрать. Но ты стояла за то, чтобы помучить меня подольше. Как сейчас слышу твой голос: «Мне просто хочется посмотреть, как быстро кони истопчут этого джигита до лепёшки!» А Пётр почему-то торопился, и правильно делал. Пристрелил бы меня тогда – и не было бы сегодняшней нашей встречи. А вы потеряли время. Думали, что некому меня выручать…

Руслан Элдарович пососал трубку, глядя на Валентину своими шоколадными глазами. Коричневые длинные ресницы показались ей серебристыми – так ярко светили лампы на потолке.

– А коням вашим трудно было наступать на меня. Они начали упираться, вставать на дыбы и храпеть. Ты велела оттащить меня в маленький загон, а коней бить бичами до бешенства. Чтобы они в замкнутом пространстве крушили всё, обезумев от боли. Но зря вы поручили казнь лошадям – люди с этим делом справляются куда лучше. Хотя, не скрою, лечиться мне пришлось долго. Так, теперь перейдём от прошлого к делам насущным, – сменил тему Руслан Элдарович. – Конечно, воспоминания о молодости всегда приятны, даже если они такие, как у меня. Я полюбил тот край, куда был выслан в младенчестве на верную смерть. И ты его любишь, Валя. Теперь уже можно сказать, что там прошли твои лучшие годы. Свадьба с Петром, рождение сына…

– Он погиб здесь, в Питере, – перебила Токовая, уже оправившись от первого потрясения. – Твои-то дети, видать, живы, так что нечего сердце материнское полосовать.

Эфендиев вздохнул, и ароматный дымок облачком вылетел из его губ, стянутых множеством мелких шрамов. Володя жадно прислушивался к разговору, утешая себя тем, что к нему все эти разборки не имеют никакого отношения. Он пострадал только потому, что сидел у Вали в машине. Когда босс поймёт, что сам Володя в Казахстане сроду не был и никакого отношения тем делам не имеет, то может его и отпустить. Пленников привезли сюда в колпаках, и дорогу они всё равно не запомнили.

– А тебя его гибель ничему не научила, как я понял. Зачем опять сюда пожаловала? Ведь жила, вроде, хорошо. Казахстанская «малина» тебе из общака приличную пенсию платила. Да и на протезе трудно совершать такие дальние путешествия. Что тебе здесь потребовалось?

Эфендиев смотрел Токовой прямо в глаза. Та сжала губы, и лицо её снова стало покрываться синеватыми пятнами, похожими на трупные.

– Хоть бы руки мне расковал! Руслан, нешто бабу боишься безногую? Что я тебе сделать-то могу здесь?

– Ты же знаешь, что я вообще ничего не боюсь. = Эфендиев, в отличие от Валентины с Володей, не истратил ни одной нервной клетки. – Но твой Пётр держал моих людей в норах, причём в куда более неудобном положении. Так ты скажи, что делала ночью на Гражданке? Ты же города не знаешь. Значит, тебя туда привезли. Кто?

– Руслан, мне всё равно уже умирать. Хочешь за Петра мстить – мсти. – Мясистая, с остатками помады её губа задрожала. – Потешься, погляди на мои муки. Мне убогой жить не хочется. И незачем мне жить – сына не воротишь, мужа – тоже. Терять мне нечего…

– Да и без тебя узнаю. – Эфендиев посмотрел на Володю. Тот выпрямился, насколько позволяла покалеченная спина. – Молодой человек, вы, вероятно, с Валентиной недавно познакомились? Не затруднит вас вспомнить, когда именно?

– Десять дней назад, – тут же ответил Володя, глотая слюну.

Вот ведь как бывает – все трое оказались жертвами неумолимых обстоятельств! Раньше этот кавказец, видимо, был недурен собой. От прежней роскоши остались лишь глаза цвета соевого шоколада и чёрные густые волосы.

– Хорошо. – Эфендиев снова переглянулся со старшим охранником. – Я вижу, что вы искренни. Будьте таким же и впредь. Ахмед знает о вас всё, что нужно. Контрразведка у меня не дремлет. Я тотчас же получил донесение, что «Запорожец» синего цвета, с ручным управлением постоянно болтается во дворе того дома, где живут мои люди. Само собой, решил разобраться.

Руслан протянул руку, и молодой охранник вложил туда фотографии – те, что сделала Валентина. Он долго смотрел на Петренко и Эссе, идущих по лестнице, потом взглянул на изображение автомобиля, на его номерной знак. Ничего не понял и пожал плечами, раскуривая погасшую было трубку.

– Этих людей я знаю, – заметил Эфендиев. – Для чего они тебе потребовались, Валентина? К тебе никакого отношения никогда не имели…

– Руслан, ты вон цыплёнка пугай! Он хоть и урод, а жить хочет. – Токовая обливалась потом и едва не стонала от боли. – Думаешь, я всегда сладко жила? Нет, и на чёрной корке сидеть приходилось. Знала, что может лихо прийти, и готовилась.

– Как вас звать? – спросил Эфендиев у Рациборского. Тот немедленно ответил. – Вы чей? Не забывайте, что ответ я перепроверю.