Читать книгу История морских разбойников (сборник) - Иоганн Вильгельм фон Архенгольц - Страница 4

Прежде, чем приступим к описанию подвигов флибустьеров, представим краткий очерк их нравов, образа жизни, правил и законов общества. Последние состояли, впрочем, из условий, заключенных только на определенный срок, часто на одну какую-нибудь экспедицию, и хотя начальники иногда нарушали их, но подчиненные всегда исполняли их безусловно, как непреложный закон.

В отношении к человеческому достоинству, флибустьеры имели высокое понятие о своей независимости, и каждый делал, что хотел, не спрашивая приятно ли это его товарищу. В пример тому можно привести поступки их на мелких, открытых судах, где одни пели, кричали и шумели, когда другие хотели спать и не смели даже сердиться за это. Такие неудобства, испытывавшие терпение, поощрявшие мужество и приучавшие их к лишениям, должно было сносить без ропота: этого требовал закон, так же, как и большую честность друг против друга. Если кто-нибудь нарушал ее, обокрав, например, своего товарища, то его ожидало ужасное наказание: его формально лишали звания и достоинства флибустьера, без съестных припасов, нагого высаживали на пустынный остров, где он почти всегда умирал ужасною голодною смертию. Терпение их было непостижимо. Они сносили голод и жажду, недостатки и величайшие труды с равнодушием, возбуждавшим удивление; никакое лишение не было в состоянии возбудить в них ропот.

Название флибустьеров, происходившее от английского слова free Booter (пираты), искаженное впоследствии французами и превращенное в слово флибустьеры, слишком напоминая хищническое ремесло, было ими не слишком принято. Они предпочитали коренное название: буканьеры, но еще охотнее называли себя береговыми братьями (freres de la cote).

Решения этих людей были скоры и почти всегда неизменны. Дав слово однажды, никто не мог взять его назад, и согласие, данное на предложение участвовать в предполагаемом предприятии, считалось ненарушимым. Уже впоследствии раздумывали, впрочем, не об успехе, но о лучших средствах к удачному исполнению.

Первоначально у флибустьеров были только бедно вооруженные беспалубные суда, барки и каноты, даже простые рыбачьи лодки, в которых, наваленные друг на друга, они едва имели место, где лечь ночью, и, кроме опасности на открытом море, подвергались всем непогодам и почти всегда терпели недостаток в съестных припасах. Но это-то бедственное состояние именно и побуждало их приложить все силы к улучшению своего положения взятием больших кораблей. Разъезжая на своих утлых челноках и мучимые голодом, они, завидев корабль, не обращали внимания ни на число пушек, ни на экипаж и вообще не рассчитывали великости опасности. Они хотели и должны были победить – и всегда побеждали, и притом не иначе, как посредством абордажа. С быстротою молнии бросались они со всех сторон на не приготовленные к битве корабли, которые, видя приближение небольшой лодки, даже не подозревали опасности. Вступив раз на палубу, они уже не отступали, и корабль непременно становился их добычею. Удачными движениями умели избегать опасности быть утопленными выстрелами из неприятельских пушек; они никогда не выставляли боков своих лодок, а подъезжали носом, искуснейшие стрелки метили в это время в канониров и смертию их всегда причиняли беспорядок на палубе. Уверенность, что имеют дело с флибустьерами, следовательно, с людьми непобедимыми, которые решились победить непременно, ослабляла все приготовления к защите. Обыкновенно помышляли только о том, как бы безусловной покорностью заслужить милосердие пиратов, которые, озлобленные упорным сопротивлением, делали короткую расправу – бросали всех в море.

Несмотря на все эти жестокости и на то, что вся жизнь флибустьеров была не что иное, как беспрерывная цепь преступлений и пороков, эти злодеи, подобно итальянским бандитам, соблюдали наружные религиозные формы. Перед битвой они молились усердно, ударяли себя в грудь сжатыми кулаками, примирялись друг с другом и обнимались в знак братского согласия.

Буканьеры, жившие в лесу и менее пристрастные к грабежам, были немногим лучше флибустьеров; притом же последние имели несколько лишних религиозных понятий и иногда пристращались даже к церковным обрядам, тогда как первые, хотя менее порочные, почти вовсе не заботились об уставах и предписаниях церковных. После соединения тех и других это различие совершенно исчезло. Все современные писатели, люди, жившие между ними, даже участвовавшие в их грабежах и разбоях, говорят согласно, что они в злобе превосходили самых жестоких дикарей Америки, и за исключением того, что не ели человеческого мяса, ни в чем не отличались от каннибалов. Впрочем, такое изображение преувеличено, как увидим впоследствии.

Грабежи и хищничества были так выгодны и сообразны с дикими нравами этих людей, что они не могли не предаваться им страстно. Впрочем, они знали, что, не скрепив своих взаимных отношений условиями, не могут надеяться на верную добычу и на разгульную жизнь. Следствием этого было уложение, которое, при вступлении в общество, каждый член клятвенно обязывался исполнять, подписываясь за незнанием грамоте крестом. Уложение это составляло небольшое собрание законов, которое с незначительными отступлениями было принято всеми отдельными отрядами флибустьеров и даже в начале XVIII столетия, после совершенного прекращения общества их, сохранялось отдельными морскими разбойниками, после войны за испанское наследство грабившими на морях в отдаленных частях света.

Некоторые статьи этого уложения весьма замечательны и стоят быть приведенным здесь. Во главе их стоял закон о равенстве и сопряженных с ним правах, которые заключались в следующем: каждый береговой брат в важных случаях мог подавать свой голос, имел равное со всеми право на захваченные свежие съестные припасы и крепкие напитки и мог распоряжаться ими по своему усмотрению, разве недостаток в них принуждал к известному ограничению, поставленному большинством голосов.

Для избежания ревности и ссор на кораблях не позволялось держать ни женщин, ни мальчиков. Тот, кто осмеливался привезти на корабль переодетую девушку, предавался смерти. То же наказание было определено за бегство с корабля и за оставление своего места в сражении.

Воровство наказывалось не менее строго, как уже замечено выше; иные отряды увеличивали, другие уменьшали степень наказания за него. Французы оказывались особенно строгими. Обворовавшему товарища вырывали ноздри и уши и потом высаживали на твердую землю в таком месте, где ему нельзя было ожидать хорошей участи. Если же кто-нибудь коснулся имущества общественного и цена украденного составляла пиастр, то его «маронировали», т. е. высаживали на берег необитаемого мыса или острова, дав ему ружье, немного свинца, бутылку пороха и бутылку воды.

В случае сомнения обвиняемые присягали на библии или распятии, смотря по своему вероисповеданию. Меньшие преступления наказывались телесно. Часто, смотря по обстоятельствам, составляли отдельные, частные законы. Так, в иное время насилование, пьянство, неповиновение предводителю, самовольная отлучка от поста наказывались, вдали от неприятеля, лишением участия в добыче, вблизи его – смертью.

Дуэли на кораблях также были запрещены. В случае ссор разделка за них откладывалась до прибытия в гавань: тогда противники, съехав на берег, разделывались в присутствии одного из офицеров на пистолетах и саблях. Сперва стреляли из пистолетов и в случае промаха рубились саблями; первая рана показывала виновного и оканчивала дуэль.

Каждый был обязан содержать в лучшем состоянии ружье, пистолеты и саблю. Эта обязанность скоро превратилась в роскошь. Флибустьеры старались перещеголять друг друга красотою и богатством оружия и часто за пару пистолетов платили двести и триста пиастров серебром.

Огонь, по закону, должно было тушить на кораблях в 8 часов. Другой закон запрещал играть в кости или карты на деньги; но эти постановления соблюдались очень редко, и часто начальники первые нарушали их.

В отношении раздела добычи каждый отряд устанавливал свои особенные законы. Каждый флибустьер письменно условливался со своим начальником повиноваться ему, лишаясь, в случае непослушания, своей части добычи, и должен был формально присягнуть в том. Вообще, они не скупились на клятвы: каждый начальник по окончании экспедиции присягал, что не скрыл ни малейшей части из добычи. То же самое делали и все прочие. Начальнику, который обыкновенно давал свои деньги на сооружение экспедиции и получал их обратно из добычи, также всем чиновникам, хирургу, корабельным мастерам и проч. назначалось определенное жалованье; изувеченному, кроме законной части в добыче, давали еще: за потерю правой руки 600 испанских талеров, или 6 невольников; за потерю левой руки или правой ноги 500 испанских талеров или 5 невольников, за потерю левой ноги 400, а за потерю глаза или пальца 100 талеров или одного невольника. Все эти вознаграждения так же, как и другие расходы, например на сооружение экспедиции, выплачивались прежде раздела добычи. Капитан получал 6 долей, другие корабельные офицеры 3, иные только две, а нижние чины одну долю.

При таком правильном разделе добычи назначались и особые награды за разные отличия. Тот, кому удавалось сорвать неприятельский флаг и на месте его водрузить английский или французский, единственные, под которыми плавали флибустьеры, смотря по обстоятельствам, кроме следовавшей ему доли, получал пятьдесят пиастров.

За привод пленника в критическом положении, когда не имели сведений о силах и намерениях неприятеля, давали сто пиастров.

За каждую гранату, брошенную во время приступа за вал и стену, платили пять пиастров и т. д.

Все флибустьеры обязывались самыми страшными клятвами не скрывать ничего из добычи, что превзошло бы ценность пяти пиастров. Тот, кто нарушал эту клятву, немедленно исключался из общества.

При выступлении в поход каждый участвующий в нем должен был являться по первому зову и принести с собой известное количество пороха и свинца.

Провиант составляли свинина и соленые черепахи; но и за них даже на острове, который защищал их, флибустьеры часто не хотели платить, а рассыпались ночью, окружали свиные хлевы и требовали от хозяина определенного числа голов, рассчитанного по известному им заранее числу свиней. За отказ или малейший шум мстили убийством. Преступления эти, от страха перед убийцами, редко обнаруживались, а если и обнаруживались, то оставались ненаказанными.

Перед выступлением в поход флибустьеры обыкновенно составляли духовные завещания. У них был обычай избирать себе товарища и делить с ним имущество и добычу, а после смерти оставлять ему все. Те же, у которых были жена и дети, уделяли товарищу только известную часть имущества; остальное доставалось семейству.

Все молодые и красивые женщины, невзирая на положение их в обществе и на супружеские связи, почитались доброй добычей, причем одно самоубийство могло спасти несчастных от скотских прихотей пиратов. Исключения, когда пощадили бы невинность и приличие, весьма редки. Если красивая девушка попадала в руки целой шайке, то бросали жребий. Выигравший имел право взять ее с собою и обходиться как с женою, что, однако, не лишало и других права пользоваться своею очередью, и это обыкновенно обходилось без ссоры и драки. Этот род своячества называли они так же, как буканьеры, матросством (matelotage).

Флибустьеры не знали, как бы наискорейшим образом прогулять свою добычу и потому, возвратясь из похода, предавались разным излишествам: надевали роскошные платья, дорогие материи и быстро опорожняли магазины на островах Тортуге и Ямайке. На пиршествах своих они разбивали вдребезги все попадавшееся под руки: бутылки, стаканы, сосуды и мебель всех родов. Если их упрекали в том, что так безумно тратят добытое кровью и трудами богатство, они отвечали: «Судьба наша, при беспрерывных опасностях, не походит на судьбу других людей. Сегодня мы живы – завтра убиты; так к чему же скряжничать? Мы считаем жизнь свою часами, проведенными весело, и никогда не помышляем о будущих неверных днях. Вся наша забота о том, чтобы поскорее прожить жизнь, доставшуюся нам без нашей воли, а не думать о продолжении ее».

Разумеется, что при таких правилах пиршества этих людей не имели ни меры, ни границ, и они во всем доходили до крайности. Особенно же отличались в пьянстве. Часто небольшое общество покупало бочку вина и располагалось вокруг нее. Втулку сбивали и бросали. Это был знак к пиру. Всякий подходил со своим сосудом, а если не имел его, то просто ложился под кран и цедил вино в рот; таким образом один сменял другого, пока бочка не была осушена.

Главною пищею их на сухом пути было черепашье мясо, которое вкусно, питательно и здорово; флибустьеры думали, что оно изгоняет все дурные соки, накоплявшиеся в них от излишеств, и полезно, как лекарство, во всех болезнях без исключения. И действительно, это мясо всегда излечивало самые застарелые сифилитические болезни.

Особенно замечательна одна черта этих разбойников; правда, она заключалась в духе того времени, но все-таки необыкновенна у этих извергов: они молились усердно и никогда не садились за стол без молитвы. Так же точно молились они всегда перед началом битвы, прося у Бога победы и хорошей добычи.

К зависти народов к американским владениям испанцев, изобиловавшим золотом и серебром, присоединялось всеобщее отвращение к бесчеловечным поступкам их в этой части света, еще не забытым в Европе, к ужасам, которые учение реформаторов выставляло в свете еще более отвратительном. К этому присоединялась их несносная гордость, память об опустошительных войнах и особенно об ужасах, совершенных в Нидерландах под покровом религии. Это нерасположение к ним перешло мало-помалу в ненависть у всех почти европейских народов, и поэтому-то много людей не только молодых, но и средних лет, побуждаемые ни развратом, ни бедностью или страстью к грабежу, а одною ненавистью к испанцам, соединялись с флибустьерами, чтобы вместе с ними сражаться против этой нации.

Это случилось, между прочим, с одним молодым дворянином из Лангедока, Монбаром, который, будучи еще в школе и читая о варварских поступках испанцев в Америке, воспламенился до того, что поклялся им непримиримою ненавистью. Его занимала одна мысль: достигнув совершеннолетия, сделаться мстителем миллионов зарезанных индейцев, и едва вышел он из-под опеки, как употребил все свое достояние на сооружение корабля, с которым присоединился к флибустьерам и скоро отличился между ними на море и на сухом пути, как один из самых смелых и искусных предводителей. Грабежи и распутства не прельщали его, цель его была одна – месть; безоружных щадил он, но ни одному вооруженному испанцу не даровал жизни. Такие действия доставили ему прозвание Истребителя.

Многие флибустьеры держались тех же правил, и они вообще не соглашались, чтобы страсть к грабежу была главною пружиною их беспрерывной вражды к испанцам. Они основывали право войны на любострастии и жадности этого народа, не дозволявшего им заниматься рыбною ловлею и охотою на берегах Америки и на островах, несмотря на их огромное протяжение, и утверждали, что одно это обстоятельство, независимо от многих других, уже достаточно оправдывает их вражду. Предлог этот как нельзя лучше прикрывал жадность флибустьеров, которых, кроме того, как мы уже заметили, поддерживала более или менее то та, то другая нация.