Читать книгу Муха - Иоланта Ариковна Сержантова - Страница 7

– Всё очень плохо.

– Ты о чём?

– Оглянись вокруг! Ты совсем ничего не видишь? Не понимаешь, кто, как и чем живёт?

– Понимаю… наверное…

– Да ничего ты не понимаешь! Иногда так хочется, чтобы все дураки исчезли. Разом! В одну минуту, одну секунду, – только они, и никто больше!

– Я не могу тебе обещать, что всё устроиться подобным образом, в один миг. Хотя, в самом деле, оставшимся было бы нелегко ужиться друг с другом. Тут причина не в уме или его отсутствии, а, скорее, в себялюбии, которое есть не что иное, как забота об одном лишь самом себе, безо внимания к другим. К тому же, как определить, – кто достоин остаться? Нелегко держать чью-то сторону.

– В каком смысле?

– Я про добро и зло. Мне в детстве казалось, что можно быть той, решающей песчинкой добра, которая опустит чашу весов с нужной стороны. Впрочем, до определённого момента, на моих определённо было одно лишь хорошее: и слева, и справа. Но однажды…

Я прекрасно помню этот день. Скоро, совсем уже скоро, из-за очередного оборота календаря, сквозь тонкий, сокращённый грядущей праздничной датой листок буден, должны были выглянуть демонстранты с красными знамёнами и транспарантами, и наступит черёд долгой пешей прогулки с одного берега реки на другой, поиски своей колонны или искреннее гостеприимство чужой… Ой, да, полно, – бывали ли в те времена таковые?! В какую ни встань, куда не поворотись, – одни лишь доброжелательные улыбки навстречу, – родных, своих.

Предвкушать удовольствия седьмого дня ноября, мне не мешали ни пасмурная серая хмарь небес, ни грязь под ногами. Я топал в ненавистную музыкальную школу, вызывая своим радостным видом улыбки на лицах прохожих. Разумеется, как обычно, немного опоздал, но ясным солнышком закатился в класс и уставился в окно.

– Начинаем урок… – Трогая тонкими красивыми пальцами тетрадь на столе, заговорила Лидия Александровна, наш педагог по музыкальной литературе.

Семь лет тому назад, я сдуру записался в кружок по обучению игре на фортепиано, и с тех пор нет конца моим мучениям. Три года в доме культуры, потом поступление в муз школу, где и специальность, и сольфеджио, и хор. Учился я довольно посредственно. Если произведение мне нравилось, то, разучивая его, часами мучил соседей, подчас даже «забалтывая8» пальцы. Но так бывало редко. Задавали нечто, по чём не страдала душа, посему на экзамене я обыкновенно сбивался с нот, и доигрывал произведение, сочиняя на ходу своё.

Эмилия Вячеславовна, педагог по специальности, выходила к нам под прикрытием букетов, чтобы отругать за пропущенные бемоли, похвалить за верно сыгранный фрагмент, а в мою сторону лишь махала рукой с остренькими коготками маникюра:

– Ну, ты… опять! Композитор!!!

Так что, если я, спустя рукава относился к специальности, что уж говорить про остальные предметы.

На музлитературе нам ставили пластинки или проигрывали на пианино, пропевая отрывки опер и симфоний, объясняя, куда ведёт та или иная тропа мелодии, как тема героя сопровождает его путь, учили разбираться в музыке и любить её. Кроме того, нас знакомили с биографиями композиторов, и по всему выходило, что проследить наиболее благоприятные для творчества периоды жизни, можно лишь хронологически. Стеснённость в средствах или недостаток здоровья, им в противовес, пробуждали в композиторах вольные наигрыши. Иногда оказывалось, что творить «из-под палки», сочиняя на заказ, выходило интереснее и глубже, лучше прочего.

Вместо того, чтобы набивать свои сумки этими знаниями, и дальше идти с ними по жизни, доставая по необходимости то одно, то другое, я искал логику целесообразности постижения музыкальной литературы. Сделать этого по причине недомыслия так и не смог, а потому частенько приходил на урок неподготовленным.

Тот день не был исключением. Лидия Александровна вызвала меня, я промямлил нечто невразумительное, всё ещё поглядывая в потеющее окошко, получил свой честный «трояк», и со спокойной совестью сел на место.

После меня вызвали Наташку Старосельцеву. Кукольное личико, обрамлённое бело-золотистыми кудряшками, голубые глазки, милый носик, губки бантиком и лёгкая томная сипавость9 в голосе. Ну, вот – как есть! Я мог бы соврать что-то поинтереснее, но Наташка и вправду была похожа на куклу.

Накануне праздников к занятиям никто серьёзно не относился, наша красавица не оказалась исключением, но позориться, как я, не пожелала, поэтому вышла и стала читать по учебнику, не таясь, развернув его на парте к себе. Лидия Александровна, прислушиваясь к ответу, так жалко, жалобно улыбалась, словно собиралась расплакаться, а когда Наташка закончила, тихим, мягким, просительным голосом произнесла:

– Садись, Наташенька, «пять» …

Мы остолбенели. Все всё видели и смолчали, ни один не возмутился.

Казалось бы, что в этом такого? Да, в общем, ничего… За исключением того, что Лидия Александровна ходила с полосатой палочкой, часто под руку с супругом, очень похожим на крота из сказки про Дюймовочку. Они оба были слепы, а их дочка, которая обычно сидела с нами в классе, всё видела, но тоже промолчала. Девочка так хотела быть «своей», что позволила обмануть собственную маму.

Не промолвил ни единого слова и я. Не из трусости, просто был не в состоянии говорить, – сердце больно хлестало кровью по ушам, раздавая оглушительные оплеухи.

Вот, именно в тот день я начал делить людей на хороших и плохих.

Меньше, чем через год мы получили дипломы об окончании музыкальной школы, и жизнь разбрызгала нас, кого куда. От общих знакомых я знал, что Наташка выучилась на зубного врача, вышла замуж за мужчину вдвое старше себя и, кажется даже, кого-то родила.

Мы не встречались с выпускного, но лет пять тому назад столкнулись с нею на рынке, возле аквариума с осетрами. Рыбы метались в страхе, шарахаясь от проходящих мимо. В заклёпках шипов с головы до хвоста, они были такими беззащитными, по сути, ещё детьми. Не сидеть бы им в стеклянных застенках, а дышать чистой вольной водой океанов и морей.

Наташка заметила меня и подошла:

– О! Ушица плавает! – Весело, с прежней томной хрипотцой в голосе пошутила она и пробежалась холёными пальчиками по стенке аквариума, как по клавишам пианино.

– Были бы деньги, всех бы купил и в реку. – Довольно грубым голосом зачем-то сообщил я, и перехватил её руку, занесённую над стеклом в очередной раз. – Не трожь, им и так плохо.

Старосельцева оглядела меня, улыбнулась брезгливо и высокомерно, но всё же не смолчала, снизошла:

– А ты не изменился. Нисколько. Такой же… идеалист10!

Я рассмеялся ей в лицо, громко и зловеще, так хохотал Шаляпин, распевая «Блоху», музыкальная школа явно не прошла даром.

Если начистоту, меня обрадовал Наташкин выпад. В тот нехороший день я промолчал, но яростное негодование, отразившись от моего лица, вероятно, опалило их всех, так что ни она, никто другой больше не рискнул проделать то же самое ещё раз.

На выходе из торговых рядов я немного задержался, чтобы посмотреть Наташке вслед. Она выглядела дорого и шикарно, но сквозь швы стриженного меха её шубы, лёгким сиянием сочилось одиночество. Такое густое, зримое, что просто захотелось взвыть от сострадания. Мне ни за что не пришло бы в голову назвать её счастливой, и я вижу в том следствие давешнего случая «невинного», бессовестного обмана… Нельзя так с теми, кто не в состоянии тебе ответить, да и ни с кем так нельзя. Подло это, как не крути.