Читать книгу Консервативная модернизация - Иосиф Евгеньевич Дискин - Страница 4

Акцент на сущностном, конструктивном характере консервативных оснований развития обусловлен тем, что многие консервативные мыслители сосредоточивали свои размышления прежде всего на критике либеральных и социалистических оппонентов, на отрицании всей концептуальной магистрали, истоки которой сформировались еще в эпоху Просвещения.

Сегодня базовые положения консерватизма формулируются именно через отрицание базовых постулатов идеологических конкурентов. К. Мангейм характеризовал эти процессы концептуализации консерватизма следующим образом: «Итак, ситуация выглядела следующим образом: под идеологическим давлением французской революции в Германии развивалось противодвижение мысли, сохраняющее длительное время чисто интеллектуальный характер и вследствие этого способное к наиболее полному развитию собственных логических предпосылок. Это движение было “продумано основательно и до конца”. Контрреволюция появилась не в Германии, но именно там были наиболее точно продуманы ее лозунги и извлечены из них логические выводы. Главный фактор пришел из Англии – в то время значительно более зрелой политически по сравнению с Германией.

Автором был Бёрк. Немцы внесли в этот процесс “основательного продумывания до конца” философскую глубину и усиление начатых Бёрком тенденций, соединив их с чисто немецкими компонентами»[21]. Как результат, «историзм» как метод и как философское воззрение вытекает из немецкой консервативной мысли и появляется окончательно в Англии как эффект немецких влияний[22].

Для нас эти замечания важны, во-первых, указанием на стимулирующую роль социальных потрясений в выработке консервативной концепции и, во-вторых, в связи с рассмотрением исторической экономической школы, зародившейся в Германии во многом благодаря интеллектуальным процессам, охарактеризованным К. Мангеймом.

С этих же позиций атаковали либеральную демократию и американские неоконсерваторы. Так, для С. Хантингтона демократия «хороша» лишь до определенных пределов, после чего превращается в свою противоположность. Поэтому стабильность государственного строя требует определенной степени неучастия граждан в демократическом процессе[23]. Разумность народа «как основа законного конституционного правления» оценивается скептически. Соответственно, общественное мнение предлагается дифференцировать на «истинное» и ложное, пронизанное эмоциями и аффектами.

Следует отметить, что такая логика развития консервативной мысли в большой степени обусловила формирование ситуации, когда консерватизм лишь оппонирует альтернативным позициям и в результате оказывается лишен своего собственного специфического содержания.

В поддержку этого важного утверждения можно сослаться на известный тезис С. Хантингтона: «В этом отношении консерватизм отличается от всех прочих идеологий, кроме радикализма: ему не хватает того, что можно было бы назвать сущностным идеалом»[24]. Представляется, что этот тезис классика консервативной социологии, связанный с его посылкой, что консерватизм является ответом на проблематизацию системы социальных институтов, крайне важен для нашего обсуждения.

Для нашего последующего анализа сущностных характеристик консерватизма большой интерес представляет позиция Карла Мангейма, сформулированная ученым в его работе «Консервативная мысль»[25]. К. Мангейм характеризует свой подход следующим образом: «Ядро этого способа – концепция стиля мышления. История мысли рассматривается при таком подходе не как обычная история идей, а через анализ различных стилей мышления, их рождения и развития, слияния и упадка; ключом к пониманию изменений мысли служит меняющийся общественный фон, прежде всего судьба классов и общественных групп, которые выступают “носителями” этих стилей мышления»[26]. В этом пояснении, связанном с анализом влияния общественного фона, следует отметить определенное родство марксистской идеологии (носителем которой был автор цитаты. – И.Д.) и консерватизма.

Аргументируя свой подход, К. Мангейм указывал: «Романтизм – европейское явление, которое возникло более или менее в один и тот же период во всех странах; отчасти как реакция на идентичные обстоятельства и проблемы, связанные с рационализированным миром капитализма, отчасти же как результат вторичных идеологических влияний. Основная причина этого распространенного исторического явления, таким образом, общая и состоит в общем сходстве глобальной ситуации в различных странах Запада»[27].

Одновременно здесь следует указать на определенное родство концепции «стилей мышления» с подходом М. Фуко, который указывал на то, что в основе определенных научных концепций лежат эпистемы – «исторические априори», «которые в каждый исторический период определяют возможности мнений, теорий и даже наук как таковых»[28]. В своем анализе, вскрывающем содержание эпистем, лежащих в основании соответствующих концепций, М. Фуко показывал влияние доминирующих общественных проблем на характер дискурса, задававшего ориентиры формирования соответствующих научных подходов.

Резонирующий характер концептуальных выводов этих двух достаточно расходившихся в своих воззрениях мыслителей выступает дополнительным аргументом для того, чтобы и далее обращаться к обсуждаемому подходу.

Принципиально важно, какого рода ответы предлагает сам консервативный дискурс. Здесь снова можно вернуться к обзору концепций консерватизма, проведенному С. Хантингтоном: «Среди авторов, принимающих все три определения консерватизма, существует определенное соглашение о существовании основных компонент консервативной мысли, в качестве которых выступают основные элементы теории Бёрка.

(1) Человек по своей сути животное религиозное, и религия является основой гражданского общества. Божественная санкция пронизывает существующий законный социальный порядок.

(2) Общество является естественным, органичным продуктом медленного исторического развития. Существующие институты воплощают мудрость предыдущих поколений. Право является функцией времени. “Право давности”, по словам Бёрка, “является самым веским из всех правооснований”.

(3) Человек есть существо, сотканное из инстинктов и эмоций, равно как и из разума. Благоразумие, предрассудок, опыт и привычки являются лучшими путеводителями, нежели разум, логика, абстракции и метафизика. Истина существует не в виде универсальных положений, но в конкретном опыте.

(4) Сообщество важнее индивида. Права людей проистекают из их обязанностей. Зло коренится в человеческой природе, а не в каких-либо конкретных социальных институтах.

(5) Отвлекаясь от конечного морального чувства, нужно признать, что люди не равны. Социальная организация является сложной и всегда включает в себя множество классов, разрядов и групп. Дифференциация, иерархия и лидерство являются неотъемлемыми характеристиками любого гражданского общества.

(6) Существует презумпция “какой-либо устоявшейся схемы управления, против любого неиспытанного проекта”. Людские надежды велики, но их прозорливость мала. Усилия, направленные на устранение существующих зол, как правило, приводят к еще большему злу»[29].

Следует обратить внимание, что консенсус относительно концептуальных основ консерватизма строится на основании двух кардинально различающихся оснований: нормы и процесса. Представляется, что Бёрк (в интерпретации С. Хантингтона) в соответствии с канонами философской мысли стремился дать нормативные определения. Эти нормативные определения были, как уже отмечалось, являлись негативной рефлексией соответствующих постулатов оппонентов.

В то же время специфика консервативного взгляда диктовала и иной подход к концептуализации – выделение общественной органики и, соответственно, генетики как принципа развития, приводящего к наилучшим результатам. Совершенно не случайно в основе консенсусной концептуализации лежат социально-исторические процессы. Также важно отметить фокус консерватизма на нравственном развитии, противопоставляющий консерватизм его альтернативам, ориентированным на идеологические основания своего дискурса.

Для нас важно выделить еще одно очень важное отличие консерватизма. Оппонирующие ему идеологии характеризует концептуальный отрыв нормативных представлений об институциональных образцах, с одной стороны, от социально-исторического контекста, с другой. При таком подходе существует свобода использования институциональных образцов, требующая лишь «прогрессивных» взглядов и политической воли лидеров преобразований. Такой иллюзорный, чаще всего догматически обусловленный волюнтаризм, сталкиваясь с «косной» социальной реальностью, неизбежно генерирует социальные напряжения, вплоть до национальной катастрофы. За догматическое политическое своеволие приходится дорого платить жертвам преобразований.

Этот отрыв вполне объясним для доктринального либерализма. Здесь при выборе институциональных образцов превалируют ценностно-идеологические критерии. Прежде всего, соответствие ценностям свободы и демократии, оторванным от реального контекста их социального бытования. При этом справедливости ради следует отметить, что в ряду либерального доктринерства, которое характеризуется как наличием внеисторических, «общечеловеческих» ценностей, так и аналогичными внеисторическими нормативными институциональными образцами, появились знаменитые «отступники»[30]. В работе, подготовленной коллективом, возглавляемым гуру институционализма Д. Нортом, достаточно развернуто показано большое число примеров того, как институциональное развитие было связано с теми или иными сторонами социального развития.

Представляется, что появление этой ставшей знаменитой работы стало приговором доктринальному либерализму. В этой связи становится вполне уместной ремарка президента В.В. Путина, что «либерализм изжил себя окончательно»[31].

Казалось бы, этим теоретическим «грехом» не должны страдать марксисты – приверженцы исторического материализма. В их доктринальном основании лежит идея, что в основе общественного развития лежат противоречия между производительными силами, с одной стороны, и производственными отношениями – с другой. При этом в качестве главной производительной силой является человек. К этому тезису следует добавить и оппозицию взглядам Л. Фейербаха К. Маркса, который подчеркивал, что «сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»[32]. Легко представить, что развитие этой концепции могло привести марксизм к выстраиванию искомой теоретической конструкции.

Однако марксистская теория пошла по иному пути. Борьба за диктатуру пролетариата и национализацию экономики обусловила фокусировку на узком спектре институциональных образцов. Исторический материализм превратился в «фиговый листок», прикрывающий радикальное доктринерство, но обеспечивающий марксистскую легитимность.

Не избавились от этого греха и сторонники миросистемного анализа, жесткие, казалось бы, оппоненты и либерализма, и ортодоксального марксизма. В рамках этого направления были реализованы макроисторические подходы, позволяющие рассматривать длительные процессы развития целостных геосистем. Важным достижением этого теоретического подхода стало преодоление узко дисциплинарного подхода и требование широкого общесоциального взгляда на социальное развитие, не ограниченного «вневременными истинами»[33].

Но сужение И. Валлерстайном фокуса исследования на рыночных отношениях, на стремлении капитала к неограниченному росту кардинально сузили каузальные основания анализа, и его замечательные, зачастую провидческие наблюдения не вполне четко вытекали из его же теоретических обоснований.

Думается, что эти теоретические «грехи» вовсе не случайны. Они, как представляется, обусловлены тем, что проблема «коридоров возможного», учета всего комплекса социальных ограничений институциональных преобразований игнорировалась. Но эта проблема соответствия институтов наличным социальным предпосылкам тем не менее остается в центре внимания реалистичной и социально ответственной стратегии развития. Без ее решения велики риски неосновательного разрушения социальной системы, бережное отношение к которой было, как уже отмечалось, отличительной чертой консерватизма.

В этом контексте важно подчеркнуть, что консерватизм качественно отличается от оппонирующих ему идеологий. «Все общепринятые идеационные идеологии современного западного общества подходят к существующим институтам с позиций “требования должного”, – чтобы институты были реорганизованы с тем, чтобы соответствовать ценностям идеологии»[34].

В оппозиции телеология – генетика все общепринятые идеационные концепции ориентированы на телеологическую, оппонирующую консерватизму парадигму развития. Консерватизм отличается от этих идеологий не теми нормами, которые составляют его концептуальные основания, но ориентацией на альтернативную парадигму развития, генетическую[35]. Это, в свою очередь, означает, что сущностной характеристикой консерватизма является последовательная ориентация на генетическую парадигму развития, на всемерное использование сложившихся предпосылок предшествующего исторического опыта, на рефлексию «коридоров возможного» и, наконец, на взращивание социальных институтов, обеспечивающих такое развитие.

Исходя из этой посылки выстраивание собственных концептуальных оснований консервативного подхода предполагает отказ от попыток следовать установкам, свойственным концепциям, названным С. Хантингтоном идеационными. Соответственно, искомый конструктивный ответ на методологические проблемы консервативной модернизации вряд ли возможен на пути выстраивания идеологических и нормативных оснований, присущих идеационным концепциям, противостоящим отмеченной выше сущности консерватизма.

Этот тезис представляется крайне важным в связи с тем, что сложившаяся инерция социально-философского дискурса привела к тому, что консервативно ориентированные мыслители стремятся выработать априорные нормативные представления, типологически аналогичные тем, которые были сформулированы в рамках оппонирующих проектов. При этом, как показывают дискуссии с представителями консервативного лагеря, здесь даже не возникает нужды в методологической рефлексии на предмет соответствия выдвигаемых нормативных представлений самим фундаментальным основаниям консервативного дискурса.

Одновременно заметна тенденция выдвижения рассматриваемых нормативных оснований как прямой проекции консервативных философских размышлений без каких-либо попыток увязки с социальной реальностью. Так, достаточно часто встречаются соображения, связанные с опорой экономических институтов на традиционные ценности. При этом даже не рассматривается вопрос о том, в какой мере эти ценности «живы» – способны сегодня, здесь и сейчас, регулировать социальные отношения. Такого рода суждения существенно ослабляют аргументацию в пользу консервативной модернизации.

С учетом сказанного выше конструктивный проект, связанный с последовательной реализацией методологических оснований консервативного дискурса, предполагает соблюдение принципов генетической парадигмы, выявление социальных оснований процессов развития, опору на реально сложившиеся системы социального функционирования. Такой принцип, как представляется, позволяет преодолеть как отмеченные выше методологические проблемы и противоречия, так и следовать базовому генетическому ориентиру консерватизма, который часто отождествляют с ориентиром историческим. Именно генетический подход позволяет осуществить «понимающий» подход к выявлению тех факторов, которые задали конкретную конфигурацию соответствующего исторического процесса. Но генетический взгляд на исторический процесс влечет за собой и обращение к соответствующим теоретико-методологическим средствам.

Прежде всего меняется сам подход к пониманию того, что можно отнести к исторической норме. В отличие от нормативных оценок, порожденных идеологическими догмами, предлагаемый принцип ориентирован на анализ проблем и противоречий конкретного исторического процесса, т. е. на осмысленное погружение в контекст этого процесса.

Представляется, что сформулированным выше требованиям вполне отвечает концепция, которую автор предлагает назвать «институциональный историзм». В качестве ориентира развития могут рассматриваться «возможные» траектории исторического развития, которые, с одной стороны, являются допустимыми с позиции совокупного влияния наличных институциональных факторов, а с другой, обеспечивают оптимальное соотношение достижений и издержек развития.

В этом названии отражается как роль институтов в формировании «коридоров возможного» исторического процесса, одной стороны, так и исторического процесса в формировании характера социальных институтов. В рамках этой концепции вполне обоснован фокус на развитии институтов. Это развитие способно выступать индикатором исторического развития, не привязанного с конкретной хронологии. Такой подход позволяет выявить типологически сходные проблемы развития, с которыми сталкивались страны, разделенные временем и пространством. В качестве примера можно привести то, как примерно близкими институциональными средствами решали в разных странах проблему создания и содержания дорогостоящей тяжеловооруженной конницы. Практически всюду возникали институты, которые принято называть феодализмом. На держателей земельных наделов налагали сервитут, связанный с содержанием такого рода воинской единицы.

Обращение к институциональному развитию является также императивным для концепта, обращенного к модернизации, к выработке стратегии и методов, способных решать актуальные проблемы развития. Именно формирование адекватной институциональной среды является, как показывает опыт многих модернизационных проектов, ключевым условием успеха. Основная дискуссия между сторонниками различных модернизационных теоретических направлений как раз и состоит в том, как именно создать адекватную институциональную среду.

В основе концепта консервативной модернизации лежит идея, что опора на историзм, на генетическую парадигму развития позволяет формировать институциональную среду, которая соответствует условиям, обусловленным предшествующим социально-историческим развитием, с одной стороны, и требованиям, связанным с необходимостью решения актуальных проблем, с ответами на внешние и внутренние вызовы.

Включение в процесс рассмотрения «возможных» траекторий развития предполагает выявление «коридоров возможного», формирование которых обусловлено совокупностью наиболее существенных материальных, институциональных и социокультурных факторов.

Легко увидеть, что предлагаемый подход очень близок к концепции исторического материализма в ее исходной классической интерпретации. Ярким примером такого подхода является «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»[36]. Следует обратить внимание, что в этой работе в числе факторов исторического процесса названы как интересы доминирующих политических сил, так и социокультурные стереотипы основных акторов этого процесса, прежде всего французского крестьянства.

При этом важно отметить, что дальнейшее развитие исторического материализма пошло по пути примитивизации структуры интересов действующих классов. Интересы верхов буржуазии были сведены к банальному стяжательству. Характеристики героев романов О. де Бальзака и других классиков критического реализма вполне заменяли социалистическим пропагандистам более реалистическую картину, описанную, например, Голсуорси[37].

Одновременно в соответствии с доктриной об исторической миссии пролетариата его реальный нравственно-этический характер был романтизирован и превознесен.

Сходство «институционального историзма» и исторического материализма, как представляется, состоит в том, что обе концепции обращены к сходным проблемам. Они задают близкие вопросы.

Можно сказать, что предлагаемый подход призван реализовать исходные притязания исторического материализма, освобожденного от его последующей доктринальной ограниченности. Как бы парадоксально это ни звучало, но исторический материализм в его исходных генетических методологических позициях оказывается вполне соотносимым с «институциональным историзмом», реализующим интенции исторически ориентированного консерватизма. Оба эти подхода изначально призваны выявлять «коридоры возможного» конкретного исторического процесса, ограждать соответствующий анализ от доктринальных и волюнтаристских вменений.

При таком институционально ориентированном рассмотрении исторического процесса также становится возможным и необходимым избежать иных контристорических вменений, критериев и оценок издержек развития, сформировавшихся в иную историческую эпоху с кардинально иными ценностями и представлениями. Так, например, в научных работах часто встречаются оценки действий исторических персонажей с позиций современных норм гуманизма и либерализма. При этом даже не рассматривается вопрос, откуда бы взялись соответствующие ценности и представления, например, у властителей периода раннего Средневековья, а также к каким бы результатам привели бы их действия, основанные на подобных представлениях.

Еще менее приемлемо широко сегодня распространенное вменение нравственно-этических норм исследователя в качестве критериев оценки исторического процесса. Это происходит под флагом борьбы с нравственным релятивизмом. Представляется, что подобное вменение мало укладывается в рассматриваемые концептуальные основания консервативных подходов. Да и с историческим анализом в его изначальном понимании это также мало совместимо[38].

«Институциональный историзм» призван создать, помимо всего прочего, теоретические основания для того, чтобы избегать институциональных анахронизмов. Предлагаемый интегративный подход к социальным процессам с его анализом взаимного соответствия регулятивных механизмов, с одной стороны, традиций, ценностей, норм и представлений, с другой, позволяет создать основу для соответствующей нравственно-этической оценки. Опорой в борьбе с нравственным релятивизмом становится «понимающий» анализ между позицией исследователя, с одной стороны, и нравственными представлениями, доминирующими в конкретных слоях общества и в конкретное время, с другой. Результаты такого анализа становятся также важным уроком исторической нравственной эволюции.

Вполне очевидно, что генетические ориентиры в конкретном историческом анализе обусловливают и достаточно определенную теоретико-дисциплинарную диспозицию.

В альтернативных консерватизму концепциях развития в центре внимания оказываются принципы и ценности, призванные выступать как нормами, так и критериями оценки осуществляемых преобразований, призывов и действий политических и государственных деятелей. Эта диспозиция задавала вполне конкретную дисциплинарную иерархию, на вершине которой стояли и отчасти по сию пору стоят социальные философы и «властители дум», задающие соответствующие концептуальные нормы и критерии.

Интеллектуальная, в первую очередь академическая среда, институты социализации, включая систему образования, редуцируют и тривиализируют эти нормы, превращают их в основания обыденного сознания и социального функционирования. Квинтэссенцию данного подхода выразил Борис Пастернак в описании роли В.И. Ленина: «Он управлял движеньем мысли и только потому страной»[39].

В рамках консервативной ориентации на генетические принципы развития в фокусе внимания оказывается качественно иная диспозиция. Ее основа – регулятивный характер реформируемых институтов и, соответственно, соотношение стимулирующего воздействия институциональных норм и ответная реакция разных слоев и групп на эти стимулы. Соответственно, при таком подходе существенно возрастает роль нравственно-этических оснований социальной жизни, которые, в свою очередь, предопределяют характер регулирующих возможностей конкретных институтов. Собственно, внимание к регулятивной роли нравственности и морали, формирующих их социальных (в т. ч. религиозных) институтов является важной сущностной характеристикой консерватизма.

Здесь следует подчеркнуть, что важной концептуальной предпосылкой консервативной модернизации является гипотеза, что упрочение нравственно-этического фундамента социальных институтов способно обеспечить достаточно высокий регулятивный уровень действующих или модернизованных социальных институтов.

Реализация этой гипотезы позволяет обосновать отказ от императива идеологической мобилизации и, соответственно, избежать связанных с ней социально-политических и социально-экономических рисков. Более того, предложенная гипотеза является нравственным основанием всей концепции консервативной модернизации, т. к. позволяет рассчитывать, что соответствующая стратегия преобразований связана с меньшими жертвами и страданиями, чем реализация ее идеологически обоснованных альтернатив.

Предложенная концепция консервативной модернизации в существенной мере меняет диспозицию дисциплин, результаты которых создают основы стратегии консервативной модернизации. В ее рамках философия консерватизма, условно говоря, уступает свое место лидера социологической теории, призванной дать объяснительную макросоциальную схему рассматриваемых процессов развития и связанных с ними институциональных преобразований. Соответствующие теоретические схемы, в свою очередь, призваны создать основу для эмпирических исследований, выступающих каркасом для формирования конкретной стратегии консервативной модернизации.

В результате на первый план в процессе разработки стратегии выходят социологические концепции, предполагающие верификацию, в отличие от концепций, сторонники которых готовы удовольствоваться фальсификацией.

Это, в свою очередь, означает, что генетический подход предполагает обращение к спектру теоретико-методологических средств, которые обеспечивают имплементацию социологических инструментов. В этом смысле выстраивание собственных концептуальных оснований консерватизма является результатом социологического анализа, а не философских спекуляций. Отсутствие такого анализа выявляет причины трудностей в выработке общезначимых концептуальных оснований консерватизма.

Предлагаемое социологическое видение позволяет лучше понять, например, историческую ограниченность описанных выше критериев, которые сформулировал С. Хантингтон. Так, например, первый из них, связанный с религиозным основанием легитимации социального порядка, в условиях широкой секуляризации современных обществ требует новой интерпретации. Это, однако, не отменяет эмпирически фиксируемого влияния религиозных норм на формирование современных нравственно-этических представлений, которые в значительной мере обусловливают легитимацию существующего социального порядка.

Проблематизация и тем более потрясения этого порядка запускает отмеченный С. Хантингтоном процесс актуализации консервативных настроений, направленных на защиту социального порядка, обладающего легитимностью для значимых слоев и групп.

Аналогичный разбор может быть продолжен и в отношении других введенных выше критериев.

Уместно обратить внимание, что конкретный исторический анализ позволяет также отграничиться от охарактеризованных выше методологических противоречий мейнстримной социологии. Соответственно, необходимо переформатировать эти критерии в теоретико-методологические подходы, позволяющие создать основу для корректного социологического анализа, отвечающего как консервативной концептуализации, так и обеспечивающих преодоление методологических противоречий мейнстримной социологии.

Предлагаемый подход также отвечает ориентации на формирование собственных, специфических концепций консерватизма. Отказ от априорного негативистского отношения к альтернативным идеационным концепциям открывает возможность содержательного анализа теоретико-методического арсенала социологических направлений, развивавшихся под чуждым для консерватизма идеолого-методологическим влиянием. Здесь будет вполне продуктивным анализ результатов соответствующего влияния, его последующего элиминирования с тем, чтобы использовать продуктивные элементы предшествующего развития социологической науки для построения специфического консервативного проекта.

На такой концептуальной основе становится возможным переформатирование целого ряда концептов, сложившихся в мейнстримной социологии, использовать эти концепты для создания программы консервативной «понимающей социологии».