Читать книгу Счастье бывает разным - Иосиф Гольман - Страница 3

Вадька Чистов был в семье условно младшим ребенком.

По факту рождения как раз получалось – безусловно: он родился через одиннадцать месяцев после Майки. А условность эта возникла уже позже, в середине детства.

Хоть и Майка была вполне разумной девочкой, но когда родители уезжали куда-нибудь в гости, старшим все-таки оставался Вадим. Как-то само собой выходило. Как в сказке «Мужичок с ноготок»: главное – не то, что с ноготок, а то, что – мужичок.

И Майка со временем смирилась – а что, даже удобно: что бы ни случилось в отсутствие родителей, за все отвечает брателло.

Его же это никак не напрягало. Таким родился. Мама смеялась, что он даже в младенчестве вообще не ревел и в подгузники не писал – считал ниже своего мужского достоинства. Тут уже Майка начинала открыто ревновать: «А разговаривать небось с момента рождения начал? И поди, на двух языках сразу?»

Вообще-то со злости она хотела сказать – с момента зачатия. Но сдержалась: папик бы все простил, а с мамулей надо поосторожнее.

Хотя чего злиться-то?

Действительно паренек оказался способный. Все ему давалось легко: и математика, и гуманитарные науки. Правда, именно язык почему-то не шел до поры до времени. Хотя денег на репетиторов не жалели.

А из непонятностей, пожалуй, в Вадикином детстве было лишь его странное и ничем не объяснимое желание стать морским офицером.

То есть как раз в детстве – вполне объяснимое. И даже в юности.

Но не настолько же.

Маму Катю сначала не волновало, что во время поездки в Питер или в Севастополь маленький Вадька буквально влипал взглядом во всех встречных морских офицеров. А уж если можно было полюбоваться на военный корабль, то любоваться всей семье приходилось долго.

В Москве с военными кораблями было гораздо сложнее, но и здесь Вадька находил выходы своему большому чувству. Скажем, когда Майка с папиком выдвигались нюхать запах шоколада на стрелку Москвы-реки, он всегда – если дело происходило летом – увязывался с ними. Шоколад ему был полностью безразличен, но по реке ходили суда: малоинтересные (однако лучше, чем ничего) речные трамвайчики, более «вкусные» будущему морскому глазу баржи с буксирами и даже вполне себе приличные сухогрузы типа «река – море».

Папа, все прекрасно понимая, тайно подыгрывал его интересам: когда Майка, уже нанюхавшись сладкого запаха, просилась домой, Чистов-старший обычно предлагал: «Еще три кораблика». А где три – там бывало и пять.

Если Майка начинала психовать – не из-за ожидания, а, как всегда, из ревности, – на обратном пути ей покупали что-нибудь девчачье. Вадьке ничего не полагалось, да он и не попросил бы – знал, за что расплачиваются с вредной девчонкой.

Не нужно говорить, сколько у пацана скопилось книг флотской тематики, мемуаров, сборных моделей кораблей и тому подобного счастья. Вадик тратил на это все свои карманные деньги, да и Чистов-старший регулярно вносил свою лепту, за что бывал не раз морально бит строгой супругой.

Вначале – за глупые и необоснованные траты. После – когда Вадькино увлечение стало казаться маме подозрительным – за потакание безответственным глупостям сына.

А мальчик тем временем вырос. И в выпускном классе сказал свое веское слово.

Экономистом не будет. Дипломатом – тоже. А будет офицером Военно-морского флота России. Причем сказано это было так, что даже Джет Кэт поняла: решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Даже поплакала немного, несказанно удивив мужа.

Майка, имевшая меньше жизненного опыта, попыталась было отговорить младшего – или старшего? – брата. Ну зачем тебе – медалисту, с двумя языками (выучил-таки, когда папа объяснил, что «безъязыких» морских офицеров-судоводителей не бывает) – гробить жизнь в промозглой железной коробке? Если уж так прет от моря – иди в гражданский флот. А там и до своего бизнеса рукой подать.

Вадька выслушал внимательно – он никогда не перебивал задиристую сестренку. Потом погладил ее по голове – ну точно как папик, разве что в темя не поцеловал – и вежливо отшил. Типа не бери в нежный девичий мозг, все уже решено.

Мама даже собиралась нажать на связи – обычно она этого не делала, – чтобы сына не приняли в училище. Однако Чистов-старший припугнул ее возможной в этом случае армией. Очень даже возможной, так как Вадик вполне мог отказаться откашивать. И что в таком случае делать?

Оставалась еще вероятность, что Вадька на чем-нибудь срежется: экзамены были жесткими, как по учебным дисциплинам, так и по физическим тестам.

Все прошел мальчик. С высшими баллами. Стал курсантом командно-инженерного факультета. Командного – потому что, несомненно, в итоге хочет командовать флотом. А инженерного – чтоб командовать, понимая, как эти команды будут потом выполняться.

Короче, опять все рассчитал.

На присягу приехали втроем.

Майка всплакнула от гордости за брата – она уже была согласна на его учебу в легендарном питерском вузе. В конце концов, выучившись, можно и поменять специализацию.

Мама всплакнула по другой причине: уже поняла, что теперь всю жизнь будет переживать за тех, кто в море. Правда, ее слегка взбодрили слова местного авторитета: выпуск будет вполовину меньше приема – и флот не растет, и запросы у выпускников, как правило, сильно превышают флотские возможности.

А вот Чистов-старший был спокоен. Он, всегда так трясшийся от всех детских недомоганий, обегавший с дитями всех заслуженных врачей и честно завоевавший репутацию безумного папаши, сейчас был рад и горд за сына.

Ведь чего он, папа, для него хотел?

Счастья.

А что сейчас светится в Вадькиных глазах?

Оно и светится.

Вот так примерно все и проистекало.

Но сейчас лейтенант Вадим Чистов, подходя рано утром к своему кораблю, думал вовсе не о сложностях собственного пути сюда.

А думал он о том, какой это кайф – неяркое северное солнце, холодные, даже зрительно, серые воды залива и стремительный силуэт МПК, малого противолодочного корабля, у стенки причала. Настоящего боевого корабля.

Корвет – по западной классификации.

Это слово нравилось молодому офицеру больше, чем аббревиатура МПК. Скажешь корвет – и все понятно: ветер, море, паруса.

Ну и пушки, конечно.

Потому что лейтенант Чистов – начальник боевой части, БЧ-2. То есть – отвечает за все ракетно-артиллерийское вооружение своего корабля.

А оно – вполне серьезное: Российский флот всегда отличался от западного большим количеством вооружений на единицу тоннажа. Понятно, что жертвовать при этом приходилось удобствами экипажа.

Впрочем, не факт, что такая позиция неправильная: в бою чем больше пушек, снарядов и ракет, тем больше шансов после сражения воспользоваться пресловутыми удобствами. Потому как на дне морском они уже никого не интересуют.

А может, логика и не столь линейна. Те же японцы набивали на борт еще больше пушек и снарядов. Доходило до того, что у них на эсминцах проектов времен Второй мировой вообще не было матросского камбуза – готовили, если не штормило, на палубе, в полевой кухне. Если штормило – обходились сухим пайком.

А главный калибр их линкоров класса «Ямато» – 460 мм – долгое время был самым большим на флотах. Монстр выплевывал тонну взрывчатки за 70 километров. Что не помешало ему, получив множество прямых попаданий торпед и авиабомб, закончить свой путь на грунте рядом с небольшим тихоокеанским островом.

Да, наверное, линейность логики здесь под большим вопросом.

Иначе та же Япония войну не проиграла бы, а выиграла: и техника неплоха, и ресурсами в географических захватах разжилась, и моральный дух достаточен – не зря же слово камикадзе вошло во все языки.

Да и с Россией только логика к положительным результатам анализа не приведет.

Причем смотреть можно и на исторические примеры, и на сегодняшнюю жизнь.

Например, два последних десятилетия флот жил со знаком «минус».

Однако, хотя пострадал изрядно, до сих пор жив.

И на курсе Чистова таких, как он, энтузиастов было не один и не двое.

Впрочем, логически мыслящих тоже хватало.

Из уже выпустившихся восемнадцати офицеров сразу демобилизовались четверо. Романтика кончилась, а перспективы не начались.

Остальные много чего испытали.

Прежде всего – нехватку офицерских должностей.

Кто-то пристроился при штабе.

Кто-то занял старшинскую в надежде на вакансию.

Вадику предложили службу в Главном штабе, в Москве или Питере.

Разумеется, он отказался. Надо ли было всю жизнь стремиться к волнам, чтобы потом променять боевую рубку на кабинет?

Настойчивость ли вознаградилась или просто повезло, однако Чистов в итоге распределился на Северный флот.

И теперь за спиной не только хорошая должность, приличная зарплата, но и три самостоятельных выхода в открытое море в качестве командира БЧ-2. В последнем – неплохо отстрелялись (говорят, реальные стрельбы – первые за три года). Вадик получил благодарность от командира корабля.

И еще – испытал ранее неведомое чувство: совсем молодые, двадцатидвухлетние парни блестяще сыграли в вовсе не детские игры.

После, в припортовой кафешке, он посмотрел на сослуживцев каким-то другим взглядом. Вроде те же веселые дурни, вон с девушками кокетничают.

Но сутки назад они и выглядели иначе, и голоса у них были другие, и даже глаза.

Ну что ж, путь был выбран сознательно, и страна об их выборе не пожалеет.

Вадим уже собирался подняться на борт своего «корвета», как вдруг остановился, пораженный сколь фантастическим, столь же и привычным зрелищем.

Два мощных буксира, натужно пыхтя неслабыми дизелями, разворачивали в бухте гигантский подводный атомный крейсер, собиравшийся на боевое дежурство.

Этот черный мастодонт с плавными зализанными обводами занял едва ли не половину акватории. Чистов вспомнил про состав его вооружения – не зря же все годы на «отлично» сдавал экзамены и зачеты. Это уровень не его МПК. Это оружие ядерного сдерживания. Если, не дай бог, его мощь была бы приведена в действие, испарилось бы несколько крупных областей вместе с их обитателями.

Не дай бог.

Но подобная техника для того и существует, чтобы не стрелять, а лишь сдерживать вероятного противника, хотя с последним сейчас тоже все непонятно.

Те же Штаты, конечно, не лучшие друзья России.

(Вообще насчет лучших друзей России все было сказано два века назад: это армия и флот. Сейчас можно было бы еще пару родов войск добавить, но смысл от этого не поменяется.)

Однако уж точно США не станут бомбить Россию или оккупировать ее территорию.

Им это просто ни к чему. Они и так эксплуатируют полмира, ничем не рискуя.

Кто может претендовать на наши пространства – так это Китай. Но вряд ли претензии будут реализованы открытым вторжением. Скорее – интенсификацией уже имеющегося тренда: женитьбой трезвых и работящих китайцев на истосковавшихся по непьющим мужикам женщинах нашего Дальнего Востока.

Вот с этим бороться сложнее. И уж точно не военными средствами.

А еще опаснее для страны трясина коррупции, когда непонятно, за что радеют высшие государственные чины – за Родину или за собственные коммерческие интересы, прикрытые женами, детками, родственниками и партнерами.

Но – опять-таки – не лейтенанту Чистову с этим в данный момент бороться.

Его дело в данный момент – чтоб малый противолодочный корабль под номером 3371 в любой момент был готов показать любому противнику все свои зубы.

Рабочий день, вместив в себя тысячу дел, должен был бы тянуться бесконечно. Однако пролетел мгновенно и закончился как-то внезапно.

Ушли домой контрактники, а без своих сотрудников Вадим мог бы подчистить уже далеко не все, что хотел. Он поковырялся со схемами, проверил выполнение своих дневных заданий и засобирался домой.

Да, теперь у него есть дом. Получил квартиру, причем – двухкомнатную.

Влез в долги, купил мебель, потому что Томка приезжает на следующей неделе, презрев все – вполне логические – предостережения ее родителей и подруг.

Бракосочетание – здесь же, в Североморске.

Работу ей найти будет непросто. Ну да что в этом мире делается просто?

Вадик попрощался с вестовым у трапа и спустился на причал.

На сегодня – все.

Кое-что из не высказанного вслух

Владимир Чистов, муж Воскобойниковой, отец Майи и Вадима Чистовых. Город Москва

Я никогда не жалел, что женился на Кате. И потому, что очень хотел этого. И потому, что считал, что это предопределено.

А потому старался не сильно обижаться на нее, даже когда было действительно обидно. Какой смысл обижаться на дождь? Или на землетрясение?

Не нравится – да.

Пытаешься как-то сгладить проблему – опять да.

Но для обид – в чистом понимании этого слова – в душе как-то не оставалось места.

Тем не менее…

Помню, как маленький Вадька получил серьезное сотрясение мозга – свалился с теннисного стола, не без помощи чуть более старшей Майки.

Сестренка, остро переживая беду и собственную вину, отчаянно ревела.

А вот Вадька молчал, заставляя мое измученное страхом сердце биться через раз.

Катя, разумеется, была еще на работе, несмотря на вечер пятницы.

Я схватил обоих, затолкал Майку в машину на переднее сиденье, Вадика положил на заднее и, не дыша, осторожно, поехал в ближайшую больницу, Третью клиническую. Пока доехали – сынуле стало чуть лучше.

Но все равно он почти не говорил сам и на вопросы отвечал с заметным запозданием.

Молодой доктор проверил неврологические параметры и предложил госпитализировать ребенка. Я спросил: каков прогноз?

Он ответил честно: «Не знаю». Сказал, что, хотя пока все относительно неплохо, за Вадиком нужно постоянно смотреть, буквально неотрывно.

Если вдруг будет ухудшение – немедленно ехать в Морозовскую или еще куда-то, где есть дежурные нейрохирурги, разбираться с возможной внутричерепной гематомой. Компьютерных томографов тогда почти нигде не имелось, и главным было непрестанное наблюдение.

– А у вас будут так смотреть? – спросил я.

Спасибо парню, он ответил честно:

– В выходные здесь только дежурные врачи. По одному на корпус. Невропатолог подойдет к нему в понедельник утром. А нейрохирургов у нас нет вообще.

После этого я написал расписку, что принимаю ответственность на себя, и забрал сына домой. Выяснив адрес Морозовской больницы, оставил машину под окном – обычно я отвозил ее на стоянку. Положил Вадьку на диван, включил неяркую лампу и стал ждать, время от времени проверяя фонариком реакцию его зрачков на свет или задавая какой-то вопрос.

Часам к одиннадцати пришла Катя, усталая, замученная, – она в то время уже была начальником отдела, самым молодым в министерстве.

Конечно, расстроилась новостям, но, убедившись, что все делается правильно, пошла спать – завтра ей предстоял не менее тяжелый день.

А я подумал, что, если б и мог кому передоверить дежурство, все равно бы не пошел спать. Как можно уйти, когда ответ о будущем твоего сына находится здесь? Глаза мои стали закрываться только к утру. И то только после того, как они весело раскрылись у Вадьки.

А еще был запомнившийся эпизод с Майкой. Тоже связанный с болячками.

На этот раз – последствиями ветрянки. Мы переболели ею довольно легко, сразу с обоими, играя в «елочку» – раскрашивая лопающиеся волдырики зеленкой. Все бы хорошо, но на затылке пара болячек никак не засыхала. Я уж их и зеленкой, и фуксином мазал – ничего не помогало. А любые болячки на голове ребенка меня здорово напрягали – слишком близко к мозгу.

В общем, поехал я к старой подруге мамы, педиатру-кожнику.

Она намутила какой-то белесой болтушки и велела мазать болячки, предварительно убрав рядом находившиеся волоски.

Болтушка оказалась классной: все, что не могло пройти в три недели, прошло за четыре дня.

Вот только одно «но».

Я тогда здорово вымотался – со своей диссертацией возился плюс больные дети – и попросил Катю провести первую процедуру. Она слегка удивилась, но согласилась. А разбудил меня отчаянный рев. Вбежав в детскую, я застал Майку в абсолютном горе. Сон у нее всегда был исключительно крепкий, и Катя так ее спящую и постригла. Ручной машинкой. Наголо.

Я проявил чудеса изворотливости, реанимируя раненую дочкину психику. Мы купили ей пару платков, а один – чудовищно уродливый – даже связали с ней вместе. Это был мой первый и последний опыт вязания крючком.

И все равно, пока волосики не отросли заново, Майка сильно страдала.

Когда я попытался поговорить на эту тему с Катей, она, похоже, меня просто не поняла: волосы срезаны и уже растут вновь. Пугавшие нас болячки на голове исчезли без следа. Ну а слезливость девчонки – следствие слишком нежного воспитания.

Я так и не смог объяснить Кате, что все люди – разные. И что это – нормально. Ненормально, если бы все были такими, как я. Или как она.

Впрочем, объяснил, не объяснил – что это меняет?

В Кате – ничего. В моем к ней отношении – тоже.

И все осталось, как есть, к обоюдному, похоже, удовлетворению.