Читать книгу Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД - Иосиф Линдер - Страница 5

Очередное военное утро на хуторе началось со стука топора во дворе и звона кастрюль на кухне. Баба Дуня и тетка Мария так и не смогли больше заснуть после ночного кошмара. Поднявшись ни свет ни заря, они принялись растапливать печь, чтобы приготовить завтрак. Пламя сердито гудело в печной трубе, жадно облизывая старый чугунный казан и под стать ему сковородки, в которых жарились отборные куски мяса. В духовке, источая приторный аромат, пеклась крупно нарезанная тыква. Привлеченные вкусными запахами, к кухне потянулись часовые. Пользуясь тем, что начальство еще спало, они успели умять лучшие куски из жаркого.

Рейхер проснулся, как всегда, ровно в половине седьмого, и вместе с ним все пришло в движение. После энергичной зарядки и сытного завтрака группа построилась в колонну и под командой Петренко быстрым маршем направилась к заводу. Позже к ним присоединился и сам Рейхер. На этот раз он не спешил начинать занятия. Неторопливо прохаживаясь по единственной дорожке, обсыпанной битым кирпичом, он с наслаждением покуривал настоящую французскую сигарету, пуская колечками сладковатый дразнящий дымок, и время от времени поглядывал на часы. Воспользовавшись паузой, диверсанты расселись у стены заводской конторы и, подставив лица набирающему силу солнцу, нежились в теплых весеннего лучах. Вся группа с завистью посматривала на лейтенанта, балующегося дорогим табаком, о котором им приходилось только мечтать, да и то во сне.

Шум мощного двигателя, донесшийся со стороны хутора, заставил людей встрепенуться, они с любопытством уставились в сторону ворот. Вскоре в них появилась тупая морда армейского грузовика. Тяжело раскачиваясь на выбоинах и ухабах, машина проехала на середину двора и остановилась. Из кабины выпрыгнул лейтенант Райхдихт и упругой походкой направился к Рейхеру. Обменявшись традиционным приветствием и крепким рукопожатием, он обернулся назад и махнул перчаткой часовым, застывшим по бортам кузова. Те спрыгнули на землю и взяли автоматы на изготовку. Вслед за ними, настороженно озираясь по сторонам, стали выбираться пленные красноармейцы. Их оказалось ровно одиннадцать, столько же, сколько и диверсантов. Сбившись в кучку, они исподлобья поглядывали на лощеных гитлеровских офицеров и таких же, как сами, русских, от которых их отделяла незримая черта предательства, та самая черта, через которую, несмотря на пытки, никто из них не преступил.

Райхдихт брезгливо поморщился, отошел в сторону – от пленных несло душком давно немытого тела и гноящихся ран – и дал команду часовым. Те, подгоняя красноармейцев прикладами автоматов, выстроили их напротив диверсантов. Лейтенант со зловещей ухмылкой осмотрел обе шеренги, поманил пальцем Петренко и что-то сказал. Тот, казалось, в первый момент потерял дар речи. От удивления его брови поползли вверх, а рот открылся. Матерому вояке, повидавшему всякого за время службы в Абвере, изощренный садизм Райхдихта показался запредельным.

Петренко нервно сглотнул и внезапно осипшим голосом стал переводить:

– Господин лейтенант говорит, – он махнул рукой в сторону пленных, – что вы все бандиты и сволочи и заслуживаете расстрела. Но скоро ваш праздник – День Красной Армии! Праздник – это прекрасно, и господин лейтенант решил вам сделать маленький подарок – подарить жизнь! Но ее надо заслужить, а для этого придется как следует постараться.

В подтверждение собственных слов Райхдихт утвердительно кивнул и позвал водителя. Тот с трудом выбрался из кабины. В руках он держал тяжелую сумку, в которой погромыхивало что-то металлическое. Водитель прошел на середину двора, остановился у лежавшего на земле пожарного щита, опустил сумку, достал из нее тяжелые армейские тесаки и принялся раскладывать на досках. Тесаков оказалось ровно двадцать два. Все время, пока он производил эту странную манипуляцию, пленные угрюмо молчали, а диверсанты с нарастающей тревогой поглядывали то на Райхдихта, то на тесаки.

На этот раз он обратился к ним:

– Вам, господа курсанты, предстоит на деле доказать свою готовность служить Великой Германии и нашему фюреру! Только хорошо запомните, если кому-то из бандитов удастся уйти живым, вы расплатитесь собственной шкурой! А теперь берите ножи и покажите, чего вы стоите! Первым бежит бандит, за ним курсант. Всем ясно?

Петренко перевел его речь слово в слово. В шеренге диверсантов раздался глухой ропот, а среди пленных – отборный многоэтажный мат. Гитлеровские офицеры поняли их реакцию без перевода. Рейхер выступил вперед и рявкнул:

– Внимание! Молчать! Всем слушать господина лейтенанта!

Райхдихт прошелся вдоль строя диверсантов, остановился у четвертого с правого фланга, ткнул его пальцем в грудь и приказал:

– Ты!

Лицо диверсанта искривила судорожная гримаса, он сделал шаг вперед и дрогнувшим голосом представился:

– Курсант Шаликашвили, седьмая особая учебная группа.

– Гут! – одобрительно отозвался Райхдихт, развернулся к пленным, окинул их ледяным взглядом, выбрал худого, с кровоточащей раной на плече красноармейца и с презрением процедил: – Ты! Шнель!

Часовой все понял с полуслова, выхватил из-за пояса штык-нож, разрезал веревку, связывавшую руки пленному, и пихнул в спину. Тот, едва удерживаясь на ногах, хромая устремился к щиту с тесаками. Холодная сталь придала ему сил и уверенности. Он метнулся к спасительному провалу в стене склада, Шаликашвили – за ним, и через несколько секунд оба исчезли в холодном полумраке. Во дворе повисла звенящая тишина. Пленные и диверсанты затаив дыхание ждали исхода жесткого поединка. Продолжался он совсем недолго. Короткий вскрик и сменивший его еле слышный стон возвестили о его окончании. В дверном проеме появился торжествующий Шаликашвили, держа в руках окровавленный тесак и тесак своего противника.

Следующим Райхдихт выбрал мальчишку-партизана. Хорошо натасканный диверсант Асланидзе расправился с ним в считанные секунды. Он даже не взял тесака, а сразу кинулся наперерез жертве и настиг мальчишку у стены склада. Тот предпринял отчаянную попытку защититься, но силы были явно неравны. Заученным приемом Асланидзе выбил из рук парнишки тесак, а затем его лапищи мертвой хваткой сомкнулись на шее несчастного. Развернувшись к строю, он продолжал держать свою жертву на весу до тех пор, пока последняя конвульсия не затихла в маленьком, тщедушном теле. Райхдихт не смог скрыть восхищения, он подошел к диверсанту и похлопал его по необъятной спине.

Но и на этом конвейер смерти не остановился. Тонкий холеный палец гитлеровца ткнул в очередную жертву. Удар тесака настиг пленного у самого забора. Измученные, обессилевшие от голода и пыток красноармейцы были легкой добычей для диверсантов, вскоре еще трое были заколоты ими в коротких схватках.

В конце концов Рейхеру и Райхдихту наскучило наблюдать за расправой, они отошли в сторону, присели на скамью и закурили. Петренко топтался поблизости от них, а конвейером смерти остался командовать Асланидзе. Он в очередной раз выбрал палача и жертву, и тут произошло непредвиденное.

Жилистый красноармеец, вместо того чтобы, как все остальные, бежать за тесаком, сразу ринулся на своего врага. Нападение оказалось настолько стремительным, что растерявшийся диверсант Ромишвили не успел ничего предпринять. Сбитый с ног, он извивался, словно червяк, пытаясь выбраться из-под навалившегося на него тела. Напор бойца был столь яростным, что Ромишвили не успевал отвечать на удары. Красноармеец все сильней и сильней сжимал горло врагу.

Спустя минуту диверсанты пришли в себя, и двое из них бросились на выручку приятелю, но прозвучал резкий окрик:

– Хальт! Кайне бевегунг! Штеен бляйбен! (Внимание! Не двигаться! Оставаться стоять!)

Лязг затвора заставил всех замереть на месте. К месту схватки, потрясая в воздухе парабеллумом, бежал Райхдихт. Он остановился в паре метров от катавшихся по земле тел и стал наблюдать за борьбой. К нему присоединился Рейхер. Диверсанты затаив дыхание следили за исходом схватки. Ромишвили предпринимал отчаянные попытки вырваться, и в какой-то момент это ему удалось, но красноармеец изловчился, дотянулся до обломка кирпича и нанес диверсанту удар по голове. По земле расплылось бурое пятно, и сопротивление Ромишвили моментально ослабло. Петренко и Асланидзе порывались помочь ему, но каждый раз ствол пистолета Райхдихта угрожающе разворачивался в их сторону.

Красноармеец исступленно молотил кирпичом. Лицо, голова и шея диверсанта превратились в сплошную кровоточащую рану. Он уже не подавал признаков жизни, но его противник все никак не мог остановиться и продолжал наносить удары.

Выстрел из парабеллума отрезвил пленного, его рука обвисла бессильной плетью, пальцы разжались, и бесформенный, скользкий от крови камень с налипшими на него волосами вывалился на землю. Красноармеец отпрянул от распростертого под ним изуродованного безжизненного тела и с трудом поднялся. Его руки и ноги сотрясала неудержимая дрожь, грудь ходила ходуном, а по бледному, словно полотно, лицу ручьями струился пот. Он поднял голову и полным испепеляющей ненависти взглядом прошелся по своим врагам, уперев его в Райхдихта. Тот осклабился в презрительной гримасе и с усмешкой произнес:

– Русский, конечно, силен, но… глуп. – И злорадный смех эхом пронесся по притихшему заводскому двору. – Он не убежал – значит, я не виноват… – Парабеллум затрясся в руке фашиста в такт выстрелам.

Изрешеченное тело на долю секунды нелепо зависло в воздухе, а потом, как сломанная кукла, сложившись, завалилось на землю и замерло в неестественной позе рядом с поверженным врагом. Короткая агония прокатилась по телу героя, и он неподвижно замер, окрашивая все вокруг себя кровью.

Патроны в магазине уже давно закончились, а палец Райхдихта все еще продолжал давить на спусковой крючок. Очнувшись, он перезарядил парабеллум и приказал продолжить испытания. Всех оставшихся в живых пленных ожидал трагический конец. Лишь одному из них удалось вырваться за территорию завода, но, когда до спасительных зарослей вербы оставалось каких-то несколько метров, выстрел снайпера, засевшего на смотровой площадке, остановил отчаянного смельчака.

Спустя час после приезда Райхдихта на земле остались лежать двенадцать изуродованных тел. На этом очередная проверка агентов закончилась, и после короткого перерыва Петренко развел их по «точкам». Территорию завода снова стали сотрясать взрывы и канонада, а в перерывах слышались тяжелое надсадное дыхание и крики.

К обеду небо окончательно затянуло свинцовыми тучами, начал накрапывать мелкий дождь. Райхдихт, не задерживаясь более на полигоне, вместе с конвоем отправился на базу в Крымскую. После его отъезда Рейхер поручил Асланидзе зарыть трупы в карьере, а сам с Петренко возвратился на хутор. Там он долго и тщательно мылся в наспех построенной в углу конюшни бане, после чего приказал тетке Марии накрыть себе стол отдельно в комнате и больше из нее уже не выходил.

Петренко дождался возвращения диверсантов и вместе с ними сел за ужин. Проходил он в гробовой тишине – недавняя проверка вывернула всех наизнанку. Даже недалекому Белодеду стало очевидно, что немцы смотрят на них как на скотину, которую, когда подойдет время, можно безжалостно бросить под нож. Оживило обстановку только появление на столе трехлитровой бутыли самогона. Пили диверсанты, не зная меры, зло и без тостов. За первой бутылью последовала вторая, и ужин перетек в грандиозную пьянку.

Новый день на хуторе начался, как всегда, с зарядки, но на этот раз в группе не хватало троих. Один – Ромишвили – остался лежать под завалами в карьере кирпичного завода, а двое других – Манько и Гуцаев – со связанными руками и ногами под неусыпным присмотром охраны тряслись в подводе, выехавшей со двора и теперь катившей к хозяйству ефрейтора Шойриха. На дне подводы пластом лежал Манько и силился что-то сказать, но ничего, кроме нечленораздельного мычания, его заплетающийся язык произвести не мог. Гуцаев с опухшим лицом и красными, как у кролика, глазами, нахохлившись, будто сыч, сидел рядом с ездовым и с тоской смотрел на дорогу. Досрочное возвращение в Крымскую ничего хорошего не сулило. Вчерашняя пьянка, похоже специально организованная Петренко, добром не кончилась. Крепкий самогон развязал язык, и он не заметил, как его понесло. Досталось всем – в первую очередь пучеглазому Гитлеру, затем живодерам Райхдихту и Рейхеру. Поэтому утро для него началось не с огуречного рассола, а с зуботычины: рассвирепевший лейтенант не захотел слушать никаких объяснений и присоединил его к Манько…

Отрывистые команды, доносившиеся со двора, еще долго сопровождали двух штрафников. Это сердито покрикивал на диверсантов, вяло делавших зарядку, Петренко, но как только на них падал холодный взгляд Рейхера, они моментально оживали, силясь изобразить из себя гераклов. Сам лейтенант, раздевшись до пояса, с явным удовольствием поигрывал колесами от телеги, заменявшими ему гири. Грудь, спина и живот от напряжения бугрились клубками тренированных мышц. Большое мускулистое тело излучало энергию и силу. Многократный чемпион довоенного Берлина по борьбе джиу-джитсу, участник показательной программы Олимпийских игр 1936 года, один из немногих, кто смог одолеть основателя джиу-джитсу и дзюдо в рейхе легендарного Эриха Рана, Рейхер и сегодня находился в блестящей форме.

Закончилась зарядка тем, чем всегда. Диверсанты по одному прошли через «болевую мельницу» лейтенанта. На этот раз им досталось больше, чем обычно. Рейхер не скупился на жестокие броски с изощренными болевыми и оглушающими ударами руками и ногами, которые настигали противников из самых невероятных положений. Диверсанты в отчаянии старались увернуться от молниеносных движений этой немецкой мышечной машины, чтобы нанести хоть какой-то удар по натренированному телу. Только это могло спасти от полного поражения. Рейхер всегда поощрял тех, кто хотя бы вскользь доставал его. Ни одному из группы еще ни разу не удалось ощутимо «приложить» лейтенанта, но, будучи настоящим мастером борьбы, впитавшим самурайские традиции своих наставников, он всегда снисходительно поощрял любые, пусть даже и самые безнадежные попытки. Сегодня же подопечные Рейхера летали по двору, будто мешки с опилками. Двор оглашали крики и сдавленные стоны, жертвы долго корячились, держась за места, куда был нанесен мощный удар, а самые неудачливые, не выдержав болевого шока, стекали к ногам «германского Зигфрида». Достойное сопротивление оказывал лишь один гигант Асланидзе. Упорная позиционная борьба продолжалась несколько минут. Диверсант, пользуясь своей фантастической силой, попытался провести несколько приемов, но они провалились в пустоту – Рейхер, умело маневрируя, пропустил атаки противника мимо себя, прибегая к хитроумным подсечкам и заставляя противника чертить носом землю. Он не добивал Асланидзе, все более и более распаляя в нем азарт и злость. Напряжение нарастало. В какой-то момент во время очередной атаки Асланидзе лейтенант нанес ему молниеносный удар сапогом по голени, затем чуть проскользнул вбок и вперед и ткнул здоровяка большим пальцем руки в горло, а когда противник рефлекторно вскинул руки чуть вверх, почти моментально поймал его на болевой захват. Диверсант вскрикнул и, не в силах совладать с нестепимой болью, повалился вниз к ногам Рейхера. Тот не стал дожимать, а, лишь обозначив короткий удар по шее, отпустил его.

Возвращение группы гитлеровских диверсантов после выполнения задания в тылу Красной Армии. Часть диверсантов одета в советскую форму

Когда Асланидзе поднялся, он снисходительно похлопал его по плечу, посмотрел на диверсантов и с усмешкой сказал:

– Тем, кто еще не протрезвел, ведро воды из колодца! После этого всем завтракать!

– Яволь, герр лейтенант, – без энтузиазма отозвался Асланидзе, потирая ноющую руку, и, чуть прихрамывая, направился к колодцу. Вслед за ним уныло потянулись и остальные.

Рейхер и Петренко прошли в хату, переоделись и сели за стол, но так и не успели позавтракать – за окнами послышался гул мотора. Они вышли на крыльцо. Во двор въехал «опель» Штайна, из него вышел ефрейтор Бокк и направился к ним. Как выяснилось, командир «Абвергруппы 102» пару часов назад вызывал его к себе. Причина оказалась более чем серьезная. Во время допроса русского «языка» в тайной полевой полиции удалось получить ценные сведения, которые могли существенно облегчить проведение диверсионной операции в Туапсе. «Язык», захваченный накануне армейскими разведчиками из четвертой горной дивизии, вовсе не был важной штабной шишкой – так, всего лишь ванька-взводный. Тем не менее, несколько недель назад он командовал взводом в батальоне охраны, несшем караульную службу в Туапсе.

Эта новость подняла настроение руководителям. После группы досадных проколов с Манько, Гуцаевым и Ромишвили удача, похоже, вновь улыбнулась им. Оставив за себя Асланидзе, они, не заезжая к Шойриху, сразу же отправились в Крымскую. Водитель выжимал из машины все, что можно, и ее как лодку во время шторма кидало из стороны в сторону на разбитой дороге, пока они не выехали на трассу Краснодар – Новороссийск. До Крымской было уже рукой подать, когда у хутора Новоукраинка из-за гор внезапно появилась эскадрилья русских бомбардировщиков. Грозный гул тяжелых авиационных моторов в считанные секунды смел с дороги всех. Фридриху не требовалось давать команду. Опытный водитель, не раз попадавший под бомбежку, он успел высмотреть провал в ограде сада и, почти не сбавляя скорость, мгновенно направил машину туда. «Опель» подбросило на обочине, и Рейхер едва не протаранил головой лобовое стекло. Спасла его борцовская реакция – рука приняла удар на себя. Не обращая внимания на боль и не дожидаясь остановки, лейтенант на ходу выскочил из машины и кинулся под ствол старой яблони. Вслед за ним как горох посыпались остальные. Совсем рядом какое-то время еще звучали истошные команды, а затем их заглушил один-единственный, всепоглощающий звук. Он плющил, корежил, подавлял и вгонял в землю и отчаянных храбрецов, и последних трусов. От него не было спасения – и те, и другие были бессильны перед угрозой смерти, что сотнями, тысячами килограммов разрушительной взрывчатки в любую секунду могла обрушиться на их головы.

Рейхер и лежавшие поблизости Петренко с Бокком напряженно всматривались в небо, надеясь увидеть в нем «мессершмиты», но спасительные истребители так и не появились. Русские бомбардировщики строго, как на параде, держали дистанцию. Они были уже совсем близко – грозные тени скользили над дорогой. Рейхер от бессилия скрежетал зубами и грозил небу зажатым в руке совершенно бесполезным в этой ситуации парабеллумом. Где-то у Крымской робко затявкали зенитки, в небе распустились белые шары, но эскадрильи, не нарушая боевого порядка, продолжали держать курс к переправе в Керченском проливе.

Через несколько минут зенитки смолкли, небо очистилось от разрывов, а темные, размытые силуэты самолетов напоминали уже стаю безобидных птиц. На дороге снова все пришло в движение, и Рейхер, смахнув с куртки прошлогодние листья, направился к машине. За рулем уже сидел Фридрих и посылал проклятия вслед русским бомбардировщикам. И было за что – после броска через кювет от правой фары остался лишь погнутый корпус, а крыло держалось только на честном слове. Потирая ушибленные места, абверовцы забрались в «опель» и уже без остановок благополучно добрались до Крымской.

За прошедшие дни на базе мало что изменилось, разве что не стало бани – на ее месте зияла большая воронка с чернеющей на дне грязной лужей. Прибывшие так и не успели войти в штаб – выскочивший навстречу дежурный встретил их и повел к бывшему овощехранилищу. В его вечно сырых подвалах располагались бомбоубежище, временная гауптвахта и несколько тюремных камер. В последнее время они не пустовали – работы у Райхдихта хватало.

Рейхер и Петренко, опасаясь расшибить лоб о низкий потолок, согнулись чуть ли не вдвое и спустились вниз. В подвалах царил влажный, удушливый полумрак. Стараясь не запнуться за груды хлама, они осторожно продвигались за дежурным. Тот шел, уверенно ориентируясь в мрачном лабиринте, и наконец остановился у металлической двери. Из-за нее сквозь щель пробивался слабый свет и доносились тихие голоса. Дежурный потянул ручку на себя, и дверь с визгом отошла в сторону. Рейхер, а вслед за ним и Петренко шагнули в камеру. Здесь уже находились Штайн и Райхдихт. Они сидели за грубо сколоченным деревянным столом, на котором коптила керосиновая лампа и лежала раскрытая папка с документами. У противоположной стены в свете дрожащего пламени покачивались две полутени. Одна из них принадлежала костлявому и угловатому переводчику, по совместительству исполнявшему обязанности палача, фельдфебелю Куглу. Он нарочито медленно раскладывал на верстаке свой пыточный арсенал. Рядом с ним, прислонившись к стене, едва держался на ногах пленный. Обреченным, потухшим взглядом он смотрел в пол перед собой. На его теле и лице виднелись следы недавних пыток.

Райхдихт обернулся на скрип двери и, увидев Рейхера с Петренко, кивнул на свободное место за столом.

Тем временем Кугл закончил свои устрашающие манипуляции и вопросительно посмотрел на Штайна. Тот щелкнул пальцами, и фельдфебель потянулся к щипцам. Но пытка на этот раз не понадобилась: пленный съежился от предчувствия нечеловеческой боли и с трудом произнес:

– Не надо! Не надо!

– Это мы еще посмотрим! – с угрозой произнес Штайн.

– Спрашивайте, я расскажу все, все…

– Фамилия, звание, должность, место дислокации части?.. – посыпались дежурные вопросы.

Пленный с большими паузами, часто глотая слова, начал отвечать. Райхдихт достал из папки листы с протоколом допроса тайной полевой полиции, чтобы сверить ответы. Пленный не менял показаний, но они пока не представляли особого интереса. Рейхер выразительно посмотрел на Штайна. Тот остановил Райхдихта и задал главный вопрос:

– Когда тебя отправили из Туапсе?

– Шестого!.. Нет, седьмого февраля, – тут же поправился младший лейтенант.

– Какие объекты охранял?

– Железную дорогу и тоннели.

– А порт, нефтехранилище?

– Их тоже, но реже, когда приходилось подменять второй взвод.

– Расположение постов помнишь?

– Да.

– Тогда рисуй, – распорядился Штайн.

Кугл положил щипцы на верстак и вытолкнул пленного на середину камеры. Тот, оторвавшись от стены, с трудом удержал равновесие и, едва шевеля связанными ногами, остановился у стола. Райхдихт грубо подвинул к нему табурет, а сам зашелестел бумагами в папке. Младший лейтенант не решился сесть и вопросительно посмотрел на Штайна. Тот кивнул. Пленный тяжело опустился на табурет и застыл в ожидании. Райхдихт нашел среди кипы бумаг планшет аэрофотосъемки туапсинского морского порта и положил на стол. Фотография была хорошего качества, но непривычный ракурс портовых сооружений сбивал пленного с толку. Он растерянно смотрел то на планшет, то на Штайна. Обер-лейтенант начал терять терпение, и здесь на помощь пришел Рейхер. В хаотичном нагромождении зданий и замысловатом переплетении дорог он быстро нашел проступающие сквозь маскировку контуры нефтехранилища. Его палец уверенно указал на темную нитку железной дороги, которая вела от порта к подножию горы. Младший лейтенант оживился и склонился над столом. К нему подсел Петренко и, внимательно вслушиваясь в бормотание пленного, принялся наносить на планшет места размещения постов и инженерных заграждений, огневых точек и прожекторных установок. Особо ценными оказались сведения, касающиеся расположения скрытых дозоров и минных полей.

К концу допроса абверовцы зримо представили впечатляющую систему охраны туапсинского морского порта и нефтехранилища. Теперь они поняли, почему все пять предыдущих диверсионных групп потерпели неудачу. Как с воздуха, так и с земли объекты были практически недоступны. Выходит, задачу, поставленную адмиралом Канарисом, если и можно было выполнить, то только заплатив самую дорогую цену. Система прикрытия объектов, разработанная русскими, казалось, не имела слабых мест. Штайн уныло смотрел на испещренную цветными кружками и стрелами схему, словно пытаясь найти в ней обнадеживающий ответ. Затянувшееся молчание нарушил грохот рухнувшего на пол тела. Младший лейтенант, измученный пытками и изнурительным допросом, не выдержал напряжения и потерял сознание. Штайн встрепенулся и брезгливо стряхнул руку пленного, упавшую ему на сапог. Кугл дернулся к ведру с водой, но обер-лейтенант остановил его.

– Это лишнее Курт! Из этого дерьма вряд ли можно выжать еще что-нибудь полезное. Уберите потом. – Поднявшись с табуретки, он распорядился: – Господа, пройдем ко мне и поговорим подробнее.

Дежурный и фельдфебель остались в подвале, а остальные вслед за Штайном поднялись наверх и направились к штабу. Приказав помощнику никого не впускать к себе в кабинет, Штайн пригласил всех к столу. На нем расстелили крупномасштабную карту побережья, положили планшет аэрофотосъемки, а Петренко добавил наброски системы охраны нефтехранилища. В очередной раз они принялись искать слабые места. Предложение Райхдихта заминировать эшелон с нефтью на подъезде и взорвать его внутри зоны поддержал Петренко, но с ними не согласились другие, а Штайн категорически возразил:

– В лучшем случае задачу удастся выполнить лишь частично. Смотрите сами, – и он обратился к схеме, – баки расположены в шахматном порядке, расстояния между ними не меньше пятидесяти метров, поэтому эффект от акции будет незначителен.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласился с ним Рейхер.

– А если попробовать рвануть вот здесь, у центрального бака? Тогда есть шанс, что взлетят на воздух и все остальные, – не спешил отказываться от своего варианта Райхдихт.

– Вряд ли получится, – усомнился Штайн. – Для этого, как минимум, необходимо знать, по какому пути пойдет эшелон, а у нас таких возможностей нет и не предвидится.

– Господин обер-лейтенант прав, – поддержал его Рейхер. – Кроме того, не стоит забывать про охрану на самом эшелоне.

– Выходит, как ни крути, нам туда не подобраться, и показания пленного мало что дают, – уныло заметил Петренко.

– А может, перехватить караул и… – искал новые варианты Райхдихт.

– Не пойдет! – отмел это предложение Штайн. – Слишком сложно, непредсказуемо по возможным потерям, а результат крайне сомнителен.

– Но надо же что-то делать!

– Не горячись, Ганс, не все еще потеряно! – вдруг оживился Рейхер, и его указательный палец лег на схему в верхней ее части, там, где периметр зоны охраны пересекал горную ложбину. – Я думаю, что один шанс у нас есть!

– Но там же минные поля! – воскликнул Райхдихт.

– И большой протяженности, если верить пленному, хотя и так ясно, что в этом месте полно мин, – вставил Петренко.

– Вот и отлично! – не отступал от своего Рейхер. – Посмотрите на схему! Здесь у русских всего один пост и находится он метрах в сорока – пятидесяти.

– А что, это шанс! Можно рискнуть! – согласился с ним Петренко.

– Конечно, Петр! На это весь и расчет! За две ночи расчистим проход и, как ящерицы, подползем к бакам.

– А прожектора? Вы забыли о них, господа? – перебил Райхдихт.

– Нет, но они нас не достанут. Посмотри на рельеф! – И палец Рейхера пошел гулять по карте.

– Молодец, Рейхер! Это действительно серьезный шанс! – поддержал его Штайн.

Собравшиеся заметно оживились. Предложение Рейхера, хоть и не бесспорное, тем не менее, выводило из тупика. Не откладывая дела в долгий ящик, Рейхер, а вместе с ним Райхдихт и Петренко засели за расчеты. Для таких профессионалов, как они, работа не составила большого труда. Существенных изменений в уже имевшийся план вносить не пришлось, группу предстояло доукомплектовать вторым опытным подрывником, а операция увеличивалась на сутки-двое, максимум на трое суток. По прикидке Рейхера этого времени вполне хватит на то, чтобы проделать проход в минных полях и выйти к нефтехранилищу. Штайн одобрил его вариант и, пока они дорабатывали план, распорядился накрыть в офицерской столовой банкетный стол. Через полчаса, когда все расчеты были готовы, абверовцы отправились ужинать.

К себе на базу изрядно захмелевшие руководители группы диверсантов возвратились поздно вечером. С трудом продравший глаза Асланидзе попытался им что-то доложить, но Рейхер не стал слушать. Благодушно потрепав здоровяка по плечу, он отправился к себе. Через несколько минут вся группа спала мертвецким сном. Ночную тишину нарушали лишь слабая поступь шагов часовых под окнами и скрип топчанов, на которых беспокойно ворочались баба Дуня и тетка Мария.

Утром Рейхер не давал спуска никому, досталось даже Петренко. Сцепив зубы и бормоча под нос проклятия, диверсанты без конца повторяли одни и те же упражнения. Асланидзе в ярости обрушил тесаком деревянный щит, а Белодед заложил столько взрывчатки, что после взрыва на хуторе из окон повылетели все стекла. Но Рейхер не отступал, и едва только закончился обед, им пришлось все повторять с начала. Бесконечное натаскивание уже сидело в печенках не только у рядовых членов группы, но и самого Петренко. Он готов был взбунтоваться, но появление на полигоне Штайна и Райхдихта предотвратило конфликт. Вместе с ними прибыл второй минер – Лихобабин, на которого можно было всегда положиться.

Занятия завершились, и когда группа возвратилась на хутор, там ее ожидал приятный сюрприз. Ефрейтор Шойрих со своей командой расстарался. В углу конюшни, за брезентовой шторой, в баке закипала вода для бани. В двух мешках на лавке лежало благоухающее чистотой, отглаженное нижнее белье. Отдельно от него аккуратными стопками высились одиннадцать комплектов красноармейского обмундирования. В летней кухне под присмотром немецкого повара женщины суетились над кастрюлями и сковородами. На крыльце стояло несколько коробок с деликатесами из офицерской столовой. Из них торчали горлышки бутылок, при виде которых диверсанты одобрительно загудели.

Асланидзе дал команду «Разойдись», и все разбились на оживленные кучки.

Офицеры прошли в хату и расположились в комнате, служившей кабинетом и одновременно спальней командира группы. Повесив фуражку на вешалку, Штайн сел за стол, придирчивым взглядом окинул комнату и, кивнув Рейхеру, распорядился:

– Докладывайте, лейтенант.

Тот одернул китель и, избегая деталей, кратко сообщил о проделанной работе.

– Господин обер-лейтенант, группа готова к выполнению задания! – заключил он.

– Я ни на минуту не сомневался в вас, Рейхер! – сказал Штайн.

– У меня вопрос, – вмешался Райхдихт. – Смогут ли Петренко и Асланидзе взять на себя роль дублеров?

– В Петренко я абсолютно уверен, а вот Асланидзе… Этот грузин слишком самоуверен.

– Да, с этими русскими… – Райхдихт так и не успел договорить.

После короткого стука дверь приоткрылась, и в проеме нарисовалась наглая физиономия Белодеда. Рейхер раздраженно махнул рукой, но Белодед и не думал уходить. Обычно невозмутимое лицо Штайна начало наливаться краской, губы поджались и скривились, готовые выдать унизитительную команду. Рейхер не удержался и зло цыкнул на Белодеда. Один только Райхдихт оставался невозмутимым. Он подошел к окну, плотнее задернул занавески и, хитровато улыбнувшись, сказал:

– Господа, прошу извинения, но Степана вы должны выслушать – это мой, а теперь и ваш, Рейхер, агент, Дед. Его информации можно полностью доверять.

Губы Белодеда искривила угодливая улыбка.

Обер-лейтенант долго и внимательно разглядывал агента, а потом показал ему взглядом на табурет. Белодед присел бочком и начал говорить. Ничего нового для себя, а тем более из ряда вон выходящего в его докладе Рейхер не услышал. Так, обычное брюзжание и банальные сплетни. Особого интереса доклад не вызвал и у Штайна. Дав понять, что встреча закончена, он потянулся к папке с документами.

Райхдихт махнул рукой и распорядился:

– Степан, с этого момента и до окончания операции будешь работать с лейтенантом Рейхером. Ты понял?

– Яволь, герр лейтенант, – вскинувшись, ответил Дед и угодливо попятился к двери.

Когда шум шагов агента затих, Райхдихт многозначительно посмотрел на присутствовавших и заявил:

– Господин обер-лейтенант, я могу вас твердо заверить, что среди членов группы агентов красных и сомневающихся нет.

– Хотелось бы в это верить, Ганс, – не столь оптимистично заметил Штайн.

– Полагаю, сомнения здесь излишни! – резко ответил тот. – Мы максимально ограничили круг лиц, осведомленных об истинном назначении операции, их шесть – все они руководители и заслуживают полного доверия. Что касается рядовых исполнителей, то их подвергли жесточайшей проверке. Выдержали ее все, за исключением троих: Ромишвили, Гуцаева и Манько. Эти, так сказать, не прошли естественного отбора.

– Вы рассуждаете прямо как ученый-биолог, – не удержался от иронии Рейхер.

– О лейтенант, с этими грязными свиньями по-другому нельзя! – В голосе Райхдихта звучало неприкрытое раздражение. – Вы не хуже меня знает, что на слово никому из них, даже Петренко и Самутину, нельзя верить. Всякие там философские рассуждения не для этих скотов, и тут наш великий фюрер тысячу раз прав – ими движут только примитивные инстинкты. Кровь и еще раз кровь – самое надежное средство, чтобы заставить их работать на нас.

– К сожалению, это так, – согласился Штайн. – О таком материале, с каким нам приходилось работать в Бельгии и Франции, остается только мечтать. Но не будем унывать, господа, на этот раз у нас все получится. Я верю в лейтенанта Рейхера и его счастливую звезду.

– Благодарю за честь, господин обер-лейтенант, мы устроим большевикам грандиозный фейерверк! – самоуверенно заявил тот.

– Все, господа, больше ни слова об операции! – закончил совещание Штайн. – Я предлагаю перейти к более приятому для наших голодных желудков занятию – отведать кухню Шойриха.

Офицеры дружно потянулись на улицу. Здесь все было готово к торжественному ужину. У крыльца одной из хат нетерпеливо переминались с ноги на ногу диверсанты. Шойрих, стоя на ступеньках, перегородив вход, лениво покрикивал на самых нетерпеливых и голодных. Петренко, первым увидевший начальство, подал команду. Диверсанты мгновенно выстроились в шеренгу. Штайн прошелся вдоль строя, пытливо заглядывая в глаза каждому, затем шагнул на середину и произнес речь. Это были обычные дежурные слова, которые он повторял десятки раз перед диверсантами, отправляющимися на задание, но особая важность предстоящей операции добавила им пафосности. Объявленная неслыханная награда – крупная сумма в рейхсмарках, присвоение звания в немецкой армии и месячный отпуск в рейх – вызвала одобрительный рев. Вслед за Штайном выступил Рейхер. Он, как водится, упомянул о высоком доверии начальства и поклялся, что диверсионная группа выполнит задание. Потом они все вместе расселись за столом, и тут Шойрих не ударил в грязь лицом. Такому ужину могли позавидовать даже в офицерском казино, но, к сожалению, он не затянулся, так как Штайн, Райхдихт и Шойрих вскоре покинули хутор. Диверсанты через некоторое время тоже разошлись по комнатам. На западе еще не успела погаснуть алая полоска заката, как все обитатели хутора забылись тяжелым, тревожным сном.

Наконец наступил полный тревоги и томительного ожидания четверг. На дворе еще по-настоящему не рассвело, когда тяжелый гул грузовика, остановившегося у ворот, поднял диверсантов с постелей. Наскоро перекусив, они разобрали оружие, грузы и заняли места под брезентовым тентом в кузове. Рейхер и Петренко сели в кабину. Водитель, уроженец Силезии, прикомандированный на время к ним из крымской комендатуры, выжидательно посмотрел на Рейхера. Тот обронил только одно слово:

– Шапсугская!

Мощно взревел двигатель, и грузовик, разбрызгивая по сторонам грязь, выбрался с проселка на хорошо укатанную дорогу и покатил к мрачной громаде гор.

Дорога шла по правому высокому берегу своенравной реки Абин. Летом, в самую жару, она местами пересыхала, и только вывороченные с корнем вековые дубы и валявшиеся в хаотичном порядке каменные глыбы напоминали о ее свирепом нраве. Сейчас, когда в горах началось таяние снегов, она яростно рвалась на свободу из узкого ложа. Грязные пенистые языки с остервенением лизали скалы, подбираясь к самой дороге и в бессильной злобе скатываясь вниз. Густой туман, поднимавшийся над клокочущей стремниной, на какое-то время мог спрятать машину от русской авиации. Поэтому водитель давил на педаль газа, стараясь поскорее проскочить открытый участок местности. Несмотря на поднявшийся ветер, туман рассеивался медленно, и диверсионная группа благополучно добралась до гор.

Позади осталась поросшая густым лесом, отдаленно напоминающая знаменитую шапку киевского князя Владимира Мономаха Владыкина гора, и дорога замысловато запетляла по карнизу неглубокого ущелья. С каждым новым километром все сильнее ощущалось приближение фронта: то и дело грузовик останавливали патрули, но проверка, едва начавшись, тут же заканчивалась – спецпропуск Рейхера действовал безотказно. Шлагбаумы моментально взлетали вверх, а часовые застывали по стойке «смирно». Несмотря на эти задержки и неожиданное появление перед самой Шапсугской эскадрильи русских истребителей, до места они добрались меньше чем за час.

Здесь, в горной станице, еще чувствовалось холодное дыхание уходящей зимы. В лесу лежал глубокий снег, толстый слой льда покрывал небольшое озерцо на единственной улице в центре у школы. Площадь перед правлением бывшей лесозаготовительной артели, казалось, вымерла, и только внимательный глаз мог различить затаившиеся во дворах зенитные батареи и укрытые кустарником окопы. Изредка проезжали мотоциклисты, но и те спешили укрыться под навесами или в вырытых в земле капонирах. Маскировка соблюдалась жесточайшая – ни одна мелочь не должна была выдать русской разведке, что здесь находится скрытый укрепленный пункт. Поэтому Рейхер торопил водителя и разрешил лишь ненадолго остановиться, чтобы проверить тормоза, когда за поворотом скрылась последняя хата.

После короткого перекура группа продолжила движение. На развилке, где дороги расходились – одна уходила к перевалу на приморский поселок Кабардинка, а другая вела в глубь гор, – Рейхер распорядился свернуть в сторону хутора Эриванский. Вскоре за поворотом скрылась сиротливо приткнувшаяся на притоке реки водяная мельница, и горный серпантин начал скручиваться в тугую спираль. Дорога становилась все уже, местами по ней могла проехать только одна машина. Скальные вырубки шершавыми гранитными языками едва не касались тента, а колеса порой зависали над ревущей бездной. Там, на дне ущелья, по-прежнему клокотала река Абин. В ее седой пене иногда проглядывали остовы покореженных машин, а на камнях валялись раздувшиеся трупы лошадей и груды обломков.

Грузовик с диверсантами тяжело вполз на очередной, разбитый артиллерийскими тягачами крутой подъем. Отсюда до хутора Эриванский оставалось чуть больше пяти километров. На одном из поворотов машина угрожающе накренилась над обрывом, но водитель сумел удержать ее на дороге. Вскоре после этого происшествия путь им преградила сучковатая жердина шлагбаума. Водитель нажал на тормоза, и грузовик, тяжело вздохнув перегретым двигателем, затих.

Из укрытия показались две мешковатые, укутанные в черные ватники фигуры. На рукавах болтались засаленные повязки, на которых с трудом читалась надпись: «Полиция». Старший полевого патруля повелительно махнул рукой. Водитель собрался выйти, но Рейхер приказал оставаться на месте. Патрульные действовали на удивление бесцеремонно, их не смущало присутствие офицера. Мордатый полицай с красной рожей – то ли от пронизывающего ветра, то ли от выпитого самогона – дернул ручку кабины.

– Ты что, оборзел! С утра шары залил! Не видишь, кто едет?! – взорвался от неслыханной наглости Петренко.

– Так зараз и побачим, – с характерным говорком невозмутимо ответил тот.

– Ну, ты скотина… – Но дальше Петренко закончить не успел.

Волосатая лапища схватила его за грудки и играючи, словно репу, выдернула из кабины. Профессионально поставленный апперкот сложил его пополам. Петренко по-детски открыл рот, силясь что-то сказать, но вместо этого, задыхаясь, повалился на колени, уткнувшись головой в дорожную грязь. Рейхер, а вместе с ним и водитель даже не успели схватиться за оружие, как тоже оказались на земле. В кузове грузовика ничего не успели сообразить. Три ствола автоматов и истошный вопль: «Лежать, суки бл…ские!!!» – отбил всякую охоту к сопротивлению.

Всего за полминуты с группой Рейхера было покончено. Связанные по рукам и ногам диверсанты вместе с лейтенантом болтались, будто бревна, на дне кузова. Машина упорно ползла в глубь леса и через сотню метров остановилась на большой поляне. Здесь когда-то был казачий хуторок, теперь о нем напоминали лишь старые фруктовые деревья и торчащие из земли, словно гнилые зубы, остовы домов.

Из шалаша на поляну выскочили трое партизан и окружили грузовик. Под их одобрительные возгласы из него выпрыгнули четверо «полицейских». Мордатый, судя по всему командир отряда, несколько раз присел, разминая затекшие члены, а затем зычно гаркнул часовому:

– Митяй, а ну выгружай эту фашистскую скотину! Ща будем им языки развязывать!

Тот гоготнул в ответ, забрался в кузов, перерезал ножом веревки на ногах пленных и принялся выталкивать их наружу. Под стволами направленных на них автоматов диверсанты, затравленно озираясь, стали сбиваться в кучу.

– Чего, как бараны, в стадо жметесь? – прикрикнул мордатый. – Вас что, суки продажные, немчура порядку не научила?!

– Михалыч, да они с перепугу в штаны наложили, боятся теперь свое фашистское говно растрясти, – хмыкнул кто-то из партизан, и на поляне раздался дружный смех.

– А мне по фигу, в штаны или куда еще, – ответил тот и рявкнул на пленных: – Я кому сказал – стройся!

Диверсанты, наступая друг другу на ноги, выстроились в неровную шеренгу. Мордатый несколько раз прошелся вдоль строя и остановился напротив лейтенанта. Рейхер не отвел взгляда и прямо смотрел на него.

– Михалыч, ты от фрица на всякий случай подальше держись! Смотри, как зенками зыркает! Плюнь – так просто зашипить! – подначил командира кто-то из партизан.

– Волчара паскудная! Нечего с ним цацкаться, наших они сразу в расход пущають. Кончаем – и точка! – крикнул другой.

– Михалыч, не спеши, мы лучше этих сук на ихнего брехуна Геббельса сменяем. Тот хоть по утрам заместо петуха кукарекать будет, – гоготнул третий.

Мордатый пропустил шуточки мимо ушей и, покачиваясь с носков на пятки, распорядился:

– Все, братва, кончаем петь частушки, делом пора заниматься. Митяй, возьми фрица за рога и отведи подальше, мы с ним потом побалакаем.

Усатый партизан ткнул Рейхера автоматом в спину и прикрикнул:

– Шнель! Гитлерюга недорезанный!

Лейтенант, загребая сапогами рыхлый снег, побрел к лесу. Когда пара скрылась за стеной густого терновника, мордатый снова развернулся к пленным. В наступившей тишине слышался только сдавленный кашель. Крайний в шеренге диверсантов, то ли от удара прикладом Митяя, то ли с перепугу, все никак не мог продохнуть. Мордатый брезгливо поморщился, шагнул к Петренко и, буравя его жгуче-черными цыганскими глазами, процедил:

– Ты, помнится, шось в машине вякал, или мне послышалось?

Тот слизнул с прикушенной губы сгустки запекшейся крови и промолчал.

– Он шо у вас, немой?! – сплюнул мордатый, схватил за воротник побледневшего Белодеда, подтащил его к себе и рявкнул: – А ты шо скажешь?

– Мы из рабочей команды, – выдавил из себя агент.

– Говоришь, из рабочей команды?! – хмыкнул партизанский командир и тут же злобно прошипел: – И где же вы робыли, шо такие хари наели? Працовники херовы!

– У меня она всегда такая, я…

– Не бреши, падла! Меня не проведешь! Я вас, сук продажных, насквозь вижу! А шоб не брехал, мои хлопцы зараз твою харю трохи подправят. – И, обернувшись назад, он позвал: – Мыкола, иди сюда, тут для тэбэ е добрая праця.

Угрюмый партизан, все это время сидевший на пеньке, достал из кармана ватника казацкую нагайку и, расправляя ее, несколько раз взмахнул. Два потрепанных хвоста из кожи буйвола, в концы которых были вшиты свинцовые шарики, со зловещим свистом рассекали воздух. В это время полог тента распахнулся, и в проеме появилась торжествующая физиономия молодого, почти мальчишки, партизана. Радостно потрясая связкой новеньких ППШ, он воскликнул:

– Михалыч, ты только подывысь на их шмайсеры! Це ж наши автоматы!

Партизаны угрожающе загудели, а паренек снова нырнул под тент и появился с мешком. Злорадно поглядывая на пленных, он вытащил из него красноармейское обмундирование.

– Хлопцы, теперь вы бачите, из якой они команды? Шпиёны! Диверсанты! – потрясал кулаком мордатый. Его физиономия еще больше побагровела, наливаясь гневом, он сорвался с места и сапогом пнул в живот Белодеду. Тот сложился пополам и кулем рухнул на землю. От боли его тело корчилось в судорогах. Диверсанты попятились, но лязг затворов заставил их замереть на месте. Со страхом и ненавистью они смотрели на беснующегося мордатого. Партизаны тоже завелись.

– Михалыч, кончай с ним чикаться! – торопили они с расправой.

– Они, сволочи, наших не жалеют! Брюхо им вспороть и землицей набить! Пусть напоследок нажрутся!

Кольцо разъяренных партизан все тесней сжималось вокруг пленных Они, затравленно озираясь по сторонам, пятились к грузовику. Развязка неумолимо приближалась, у одного из диверсантов сдали нервы, он рванул ворот шинели и истерично закричал:

– Стреляй, стерва! Мало я вас, курв…

Над головами пленных, заглушая голоса и высекая снопы искр из скалы, просвистела автоматная очередь. Мордатый в последний момент успел отвести руку у автоматчика. Шаликашвили, едва не задетый пулями, побледнел как полотно и, рухнув на колени, жалобно заскулил с усилившимся акцентом:

– Стойте! Нэ стреляйте! Я все, все скажу! Все! Они дивэрсанты! У них важное задание! Рейхер – старший. Петренко у него…

Но он так и не успел договорить. Чудовищный удар сапогом пришелся ему в лицо и опрокинул на спину. А через секунду короткая очередь из автомата разнесла голову диверсанта в клочья.