Читать книгу Маленький цветок любви - Иосиф Семенович Сигалов - Страница 1

                  Хочу предостеречь читателей от попыток каких-либо ассоциаций. Писатель использует в своей работе две «стихии»: память и творческую фантазию. Мнемозина «поставляет» ему прообразы нужных героев. Но писатель не отражает зеркально этот мир. Он преображает его, пропуская через призму своих цветастых, причудливых, иллюзорных фантазий, подчиняя творческому замыслу. Поэтому всякие попытки проводить аналогии между героями повести и их прототипами – никчемны и бессмысленны.

Отчего года летят так стремительно, пролетают незаметно, а иные мгновения жизни вспоминаешь так отчетливо и ясно, словно они протекли только что? Быть может оттого, что память наша подобна четкам. Она нанизывает на свою долговременную нить мгновения, события, образы лишь тогда, когда душа живет своей истинной жизнью, возносясь над суетным течением бытия.

Мы любим порой перебирать эти бусины памяти, эти сладостные воспоминания. О чем? О какой-то давно забытой картине беззаботного детства, о токе первого прикосновения к руке любимой, об опьяняющем дурмане первого поцелуя, о первом своем стихотворении – триумфальном взлете над обыденностью и печальном падении после этого…

Как устроена наша душа? По какому прихотливому критерию она отбирает из быстрого течения жизни, из потока бытия лишь эти светлые мгновения, яркие картины, памятные знаки?..

И лишь одна только музыка всегда проникает к нам в душу свободно и неудержимо. Почему? Почему она оказывает такое сильное действие на нас, почему она так властна над душой нашей? Отчего, слушая иную мелодию, мы вдруг впадаем в странное летаргическое оцепенение, душа наша наполняется светлой печалью, неутешной грустью. Никакая другая стихия не обладает такой мощной непреодолимой силой, такой могучей властью над нами, как музыка – странная стихия, необъяснимое сочетание звуков, волнующих душу и находящих отзвуки в тайных уголках ее.

Но среди этих мелодий всегда найдется одна, которая бередит незаживающую рану в душе, пробуждает воспоминания о безвозвратно утерянном счастье, о потере самого дорогого и любимого…

Я медленно вышел из метро и остановился, осматриваясь. Был ранний, осенний вечер. Небо было белесое, словно вылинявшее. Только где-то на юго-западе, заслоняя закатное солнце, плыли неведомо куда диковинные облака. Проплывали мимо озабоченные прохожие – известно куда: сначала в универсам, а потом в свои бетонные, обжитые и мнимо уютные норы. Я медленно двинулся домой, прошел уже полпути, как что-то задрожало в кармане. Я достал телефон. Было что-то тревожное и пугающее в этой неожиданно раздавшейся трели моего мобильника. Я включил связь.

– Слушаю. Алло, кто это?

– Это я, Евгений. Мне нужно встретиться с вами. Срочно!

– Срочно?! Что-то с Леной? С ней что-то случилось?

– Я вам все расскажу, когда приеду. Это – не по телефону.

У меня оборвалось сердце. Мне захотелось прислониться к чему-то или сесть – я чувствовал, что сейчас упаду.

– Где нам встретиться? – голос мой звучал медленно и глухо. – Мне все равно где. Может у вас в Ясенево?

– Нет, не так. Давайте у вас, в Конькове. На улице.

– Ну, ладно, у меня… Вы знаете выход к универсаму «Виктория»?

– Ага, знаю.

– Я буду сидеть напротив выхода на парапете. Когда вы придете?

– Я сейчас в центре, Подъеду… ну, минут через сорок.

– Хорошо, я жду.

Я уселся на парапете в стороне от небольшой, шумно галдящей компании алкашей. Я уже не думал о том, почему позвонил он, а не Лена. Сердце сжалось вдруг сильно и больно – предчувствием страшной, непоправимой беды. «Только бы она была жива! Была бы жива! Пусть больная, пусть какая ни есть – но только живая!».

Я ждал очень долго. Я устал от этих мыслей, от этого ожидания. Казалось, время остановилось, застыло и никогда уже не сдвинется. Я буду сидеть здесь в этом страшном оцепенении целую вечность. Я совсем уже отчаялся, я даже хотел уйти, но не мог сдвинуться места. Я все смотрел и смотрел на стеклянную коробку подземки, как завороженный и увидел его, наконец. Он вышел из стеклянных дверей и осмотрелся. Большой, неуклюжий увалень. Увидев меня, он почему-то наклонил голову и быстро пошел ко мне. Подойдя близко, он стал рыться в большой пластиковой сумке. Достал оттуда небольшой пластиковый, белый пакет, но не дал его мне.

– Вот! Это мама велела вам передать! Перед смертью! Там письмо ее и смартфон. Вот…

– Когда она умерла? Как?

– А я вам не скажу! – вскрикнул он. – это не ваше дело, не ваше! Вас это не касается!

И вдруг он стал раскачиваться из стороны в сторону и закричал тонким петушиным голосом: «Я вас ненавижу! Ненавижу! Это все вы… если б не вы… она… она бы еще жила! Она бы несколько месяцев еще прожила. Это вы заманили ее летом в Ялту! Я знаю! Я догадался! Вы ее погубили, вы подорвали… Вы!… вы…» – он швырнул пакет мне под ноги. Потом повернулся и быстро пошел обратно, к метро, нелепо раскачиваясь.

Я наклонился, поднял пакет, и долго сидел так, боясь даже посмотреть на него. Наконец, сунул руку, нащупал и вытащил бумажный конверт. В нем лежал сложенный вчетверо лист бумаги – ее письмо! Я медленно развернул его, словно это был страшный приговор, и стал читать.

«Милый мой мальчик! Я пишу тебе это письмо на бумаге. Это мои мысли, мой почерк – я хочу, чтобы ты читал эти строки и вспоминал меня.

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я скоро умру, ( у меня лейкемия, а в общем, не важно!). Мое тело умрет, но я верю, что душа моя останется в тебе и с тобой! Она останется в этом письме, в твоей памяти, как сокровенное ( ты любишь это слово!) воспоминание. Она останется в той прекрасной музыке, которая соединила нас!

Я хочу, чтобы ты вспоминал все, что случилось с нами этим летом, когда мы любили друг друга. Любили так (я верю в это) как не любили никого другого. Сначала мне было страшно все: покинуть Женю, уехать к тебе в неведомую даль. Но я уже не могла сопротивляться своему чувству. Это было сильнее меня!

А потом, когда ты ласкал меня, шептал мне в ухо самые нежные слова – как я ликовала тогда! Ты – мой, ты только мой и никто не отнимет тебя у меня, не отнимет этих мгновений любви! И я вся выгибалась навстречу тебе и вбирала тебя и мы вместе неслись навстречу самому острому и прекрасному мигу торжества любви.

( вот видишь – я научилась у тебя выражаться поэтично!)

А потом наступало прекрасное блаженство. Я клала голову тебе на плечо, прижималась к тебе и наши тела сливались в одно, какое-то новое тело.

Маленький курортный роман. Маленький цветок любви. Это была моя последняя радость в жизни. Мне кажется ( казалось тогда и сейчас), что вся моя жизнь было ожиданием встречи с тобой, ожиданием этой любви… Извини, это слезы, я их осторожно промокнула, но не стала переписывать. Пройдут года, будет цвести розовый миндаль на окраинах Алушты, будет вечно шуметь море – а меня не будет, совсем не будет… Что ж такова моя судьба!

Когда мы расстались, я сказала тебе: «Никогда мне не звони и не ищи меня, я сама разыщу тебя, когда надо будет». Да, я тогда уже твердо все решила. «Твердо!» Если б ты знал, чего мне это стоило мне? Как я хотела увезти тебя с собой, украсть, привязать к себе неразрывной цепью – чтобы ты принадлежал только мне, мне одной! Но я знала, что ты должен быть свободным – ты принадлежишь всему свету, как и он тебе. Ты будешь жить еще долго, ты должен жить долго! А мне оставалось совсем немного жизни и света.

Прости меня за эти слова, но я не могу не сказать их: Ты не способен любить сильно! Не способен любить так, как люблю я: отдать всю себя, все свои чувства, помыслы, все, что есть в душе, даже жизнь – любимому человеку. Ты можешь быть прекрасным любовником, но лишь на миг. Полюбить сильно, истово – на всю жизнь – ты не способен. Что ж делать, так уж ты устроен. Так устроена жизнь!

Но я ни о чем не жалею! Когда я увидела тебя в первый раз – помнишь, на дне рождения Димы, я вдруг почувствовала и внезапный испуг, и какую-то радость, почти восторг. Я поняла, что это ты, которого я искала и ждала всю мою жизнь! Которого мне предсказала та старуха, Ада.

Я не хотела разбивать твою жизнь, ломать твою судьбу. Ты останешься в семье, будешь жить со своей женой ( она очень любит тебя, хотя тебе иногда достается от нее, за твою мечтательность и рассеянность). А я останусь в тебе, как самая светлая мечта, как сокровенное воспоминание!

Я передаю тебе это письмо и смартфон. Там есть и наши фото, наши селфи. Там записана эта самая прекрасная мелодия, которую мы так любим. На ней записан шум моря. Я записала все это там, в Алуште, когда мы были вместе. Не прощаюсь с тобой – читай, слушай и вспоминай!»

Господи, неужели все произошло в этом году? Еще совсем недавно? Нет, началось все это в конце прошлого года, в декабре.

Мы познакомились и подружились с ее братом Дмитрием зимой. В середине декабря, когда установилась морозная погода, мы поехали с женой покататься на горных лыжах в Лозу. Живописное это местечко было на севере Подмосковья, среди хвойных густых лесов.

Гора, на которой мы катались, была невысокая, пологая, длинная, она как бы спадала каскадами вниз, к реке. За рекой, так же полого поднимался противоположный длинный берег, переходил в огромного размера поле, за которым вдалеке виднелась маленькая деревушка. По бокам этого поля стояли сплошной зеленой стеной ели – их стволы сажисто темнели, когда за ним пряталось солнце.

Обычно мы катались с утра до четырех часов дня. А после обеда шли гулять. Небо на западе наливалось печальным сиреневым светом, потом оно медленно гасло, как в зрительном зале перед спектаклем – наступал вечер, пора зимней сумрачной скорби.

Тем утром, я сразу умчался вниз по склону и, как всегда, проворонил беду. У жены отстегнулось на повороте крепление, она упала, подвернула ногу. Я заметил это только тогда, когда поднимался на подъемнике. Когда я подъехал, возле нее суетился невысокого роста мужчина в красной куртке.

– Никогда тебя рядом нет, когда ты нужен – выговаривала мне жена, злясь на свою неловкость – так и подохну, когда-нибудь, не дождавшись от тебя помощи!

– Вот ваша лыжа! – говорил наш неожиданный спаситель – хоть стоппер и сработал, но улетела в сугроб.

Мы познакомились. Его звали Дмитрий. Лицо его показалось мне невзрачным: крупные очки, нелепые короткие усы, короткий срезанный подбородок. Он старался держаться с достоинством, но в голосе его, в манерах держаться чувствовалось не столько природное достоинство, «камильфо», сколько боязнь показаться смешным и нелепым. Он оказался искренним, преданным другом. С трогательной заботой он помог мне поднять жену, помог нам добраться до гостиницы.

Вечером он навестил нас в нашем маленьком номере гостиницы «Восход», принес жене мазь «Вольтарен». Мы разговорились. Выяснилось, что он тоже окончил МАИ, как и я, но остался там, на кафедре – преподает, готовит кандидатскую диссертацию. «Правда, до этого было много всякого» – сказал он неопределенно.

Через два дня, когда жена стала ходить, прихрамывая, мы пришли к нему. Олег жил в таком же маленьком номере со своим другом и коллегой по работе. У него было редкое имя – Савва. И похож он был на купца Савву Морозова – на приземистом плотном теле была посажена крупная, круглая голова, узкие азиатские глаза смотрели умно, зорко. Порой он хитровато улыбался, отводя глаза в сторону – признак лукавой, лживой натуры.

Мужики уже были прилично выпившие. Мы принесли с собой бутылку недорогого виски. Когда выпили, стало шумно и весело: мы вспоминали горы, на которых катались, пили за них, за снег, за здоровье дам. Потом я сбегал за гитарой. Вначале спели «Лыжи у печки стоят», потом пошли песни Окуджавы, Визбора. Я пел им песни на стихи Есенина и Рубцова. Дмитрий помог моей Татьяне, проводил ее до нашего номера – а я даже не заметил, все пел и пел. Кончилось все тем, что к нам вломилась горничная – оказалось, что уже первый час ночи – и разогнала нас по своим номерам.

– Слушай, – говорил мне уже по-свойски Дима, поддерживая меня, чтоб я не упал – у меня через две недели будет день рождения. Приходите оба!

– А где ты живешь?

– Я? В Ясеневе, на Литовском бульваре.

– Да, ну?! Так мы с тобой почти земляки. А я, мы в Конькове. Придем! Будем дружить домами, семьями и этими… лыжами!

– Ладно, ладно, придешь. А сейчас давай я и тебя провожу, а то не дай бог завалишься по дороге.

Недели через полторы после приезда, мне позвонил Дима: «Ну, как дела? Как нога у Тани?» – «Да, ничего. Слава богу, перелома нет. Но растяжение серьезное, ходит с трудом». – «Ну, вот! А я хотел напомнить! У меня день рождения двадцатого. Может, сам придешь? Тут рядом. Если что – мы тебя донесем.» – «Хорошо, посмотрим». – «Гитару не забудь!»

Отпроситься мне удалось, хотя и не без пререканий. «Ладно уж, иди, отдохнешь от своей службы, от которой мне никакого толку нет. Только смотри, не напивайся и на баб не заглядывайся! Ладно, ладно, ступай! Да не засиживайся там…»

Этот день я запомнил так, как будто все случилось совсем недавно, вчера.

Он задался с самого начала, с утра этот день нашей с ней встречи. Я хорошо выспался, утром встал бодрый, помолодевший, подошел к окну, раздвинул шторы. Алый девичий румянец разливался на горизонте над сизо серой полосой еще не растаявшей тьмы. Из трубы далекой теплоцентрали поднимался, расширяясь кверху огромный дымный джин. Чувствовалось по всему, что день будет ясный, морозный, удачный.

Вечером, когда я подходил к дому Димы – он жил в конце Литовского бульвара – я увидел, как справа за синими крышами церкви Петра и Павла разливается над лесом червонное золото заката, оплавляя вершины деревьев и крыши домов. Это яркое, в полнеба свечение отзывалось во мне какой-то душевной бодростью, предчувствием удачи.

Встретив ее в первый раз в тот вечер, у Димы, я вначале не обратил на нее внимания. Стоял шум, галдеж. Женщины суетились на кухне. Когда я стал помогать им, относил какую-то закуску на стол, Дима сказал как-то мимоходом: «А это моя сестра, Лена». Я мельком взглянул на нее – она стояла у разделочного стола, обернулась, кивнула мне. Я тоже кивнул и понес закуску. Там мужики уже начали принимать: «За встречу!». Оказалось, что гости в большинстве своем – вовсе не горнолыжники, а члены команды институтской яхты «Каракатица», капитаном которой был Дима.

Верховодила в этой компании заносчивая и властная Тамарка – высокая, грузная женщина с восточным лицом. Она громкогласно управляла всей этой командой сухопутных матросов. Как я потом узнал, у нее была и польская и черкесская кровь – замысловатое сочетание польской спесивости и восточной повелительности.

Я сидел за столом, пил вместе со всеми, слушал тосты. И вдруг, мне показалось – нет, я скорее почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня. Я повернул голову вбок и увидел – она сидела рядом с братом. Как это я не увидел ее раньше! Глаза у нее были сейчас прикрыты: она успела перехватить мой взгляд и закрыла глаза. Но вот, она медленно подняла веки и до того, как открылись глаза, я успел угадать – нет, почувствовать, предвосхитить то, что я увижу в них. Как назвать это чудо? Чудо обжигающего взгляда, чудо пронзающего насквозь тока, чудо захлебнувшегося от восторга сердца, сказавшего: «Да, это – она!». И она тоже вспыхнула и отвела взгляд.

А я теперь уже не мог оторвать от нее глаз. В ней чувствовалась врожденная полноценная красота: красота лица и красота души! Длинные волнистые волосы обрамляли ее полудетское лицо, несколько удлиненное, с удлиненным тонким подбородком, Кожа на лице была светло розовая, тонкая и нежная, как у детей. И широко поставленные светло голубые глаза смотрели по-детски наивно и искренно. В них совершенно не было холодной самовлюбленности, как у многих красавиц. Они ловят мужские ласкающие взгляды, они купаются в них. Но в них, этих глазах никогда не мелькнет ответной теплоты и симпатии. А у Лены в глазах было столько любви – сильной, неутоленной, что я вначале даже испугался. Но я уже не мог смотреть ни кого другого − они, эти глаза, притягивали к себе, как магнит…

Когда изрядно выпили, вдруг поднялась Тамарка и приказала всем: «Все, хватит пить! Давайте растрясемся! А то накачаетесь опять, как тогда, на яхте, на Клязьминском…капитан, давай, заводи музыку!»

– Помолчи, боцман, – попробовал протестовать кто-то из гостей – мы еще посидим, а ты сама танцуй.

– Это кто боцман?! Я – боцман? Ты, вообще, юнга сопливый, помалкивай. Это вот он боцман – она ткнула пальцем в Савву.

– Ишь, какая царица Тамара нашлась! – огрызнулся тот.

– Да, представь, царица! А на яхте я старпом! Капитан сегодня именинник, так что командую парадом я! Заводи – танцуем.

Как только Дима завел музыку, Тамара подошла к столу и поманила меня пальцем (я сидел у стены, посередине стола): «Ну-ка, юноша, вставайте, станцуем»

Я нехотя поднялся и стал выбираться из-за стола. Мужики глядели на меня сочувственно: Тамара была одета вызывающе, короткая юбка, толстые как у молодого слоненка ножки с мощными коленками. Она отвела меня подальше от стола, взяла меня за плечо, я ее за талию и мы начали…

– Сколько вам лет, юноша? – спросила она без всякого стеснения.

– Сорок два.

– О, в самом соку мужчина! Почему раньше не появлялись у нас, на наших сходках?

– Да, я… мы с Олегом познакомились совсем недавно – я смутился.

– Ну, ничего! У нас тут весело! – сказала она и добавила через минуту – А можно устроить и тихую встречу. Где-нибудь в кафе вечерочком, выпить, поболтать, потом придумаем еще что-нибудь…

Я был ошарашен таким натиском и не сразу нашелся с ответом.

– Да, я знаете ли, не против, вот только боюсь, что у моей жены на этот счет совсем другое мнение.

– Да, ну? Га-га-га! – она громко, развязно расхохоталась. Олег внимательно посмотрел на нас и погрозил ей пальцем: « Не приставай к человеку!»

– Да, не съем я его, не съем!… ну, ладно, я вас сегодня помилую! На вашу жену мне наплевать, но я сегодня добрая. И великодушная, как царица. Царица Тамара! Гуляйте на свободе… пока…

Когда перестал звучать очередной бравый и быстрый трек, я попросил: «Дима, а нет чего-нибудь по спокойнее». – «Да, есть… вот этот диск, тут хиты 80-х, и то, что раньше. Все лучшие хиты!»

Я сразу же подошел к Лене, встал у ее стула и попросил , а глазами умолял: «Давайте потанцуем немножко». Она молча встала, вышла из за стола, прошла со мной в свободный угол комнаты. Я осторожно привлек ее к себе – ее рука легла мне на плечо, но голову она так и не подняла, на меня не смотрела. Мы медленно двигались с ней – я все пытался поймать ее взгляд, но безуспешно. Когда мелодия кончилась, она хотела было пойти на свое место, но тут поплыли звуки – такие прекрасные, печальные, нежные – это был «Маленький цветок». – «Лена, давайте еще потанцуем, такая прекрасная музыка» − «Правда, вам тоже нравится?» − «Да, разве эта музыка может не нравится?» − «И я ее люблю больше всего!» − наконец-то она посмотрела на меня. И мы поплыли с ней, согласно, как одно послушное музыке тело. И, словно это было какое-то колдовство, наваждение, все пропало вокруг: стол, стулья, мешавшие нам, лица, голоса, вся эта комната с нелепо цветущими на светло фиолетовых обоях темно синими цветами. Исчезло все, кроме этой томительно щемящей музыки и ее глаз, затаенной тихой грусти в них, в самой глубине. Потом мы танцевали еще какой-то медленный фокстрот, и еще один, я просил ее еще потанцевать – мне так не хотелось прерывать волшебство нашей близости…

Вдруг я заметил, что она смотрит куда-то. Я тоже посмотрел туда, по направлению ее взгляда. Дима беспокойно взглянул на нас один раз, потом другой. Она сразу заторопилась домой.

– Вся, хватит, мне пора уходить.

– Но почему, еще совсем не поздно.

– Нет, нет! Скоро придет Женька, мне надо его кормить.

– Но, Лена…

– Нет, нет, не спорьте!

– Ну, может быть, я провожу вас?

– Нет – отрезала она – тут рядом, недалеко. Когда сносили наш старый дом на Цветном бульваре, нам всем дали квартиры здесь в Ясеневе. Нет, нет, не надо меня провожать!

Она быстро собралась, брат вышел с ней в прихожую. Я неотрывно следил за ней и вспыхнул, когда увидел, что у самой входной двери, она обернулась, взглянула на меня, тоже вспыхнула…

Проводив Лену, Дима отправился на кухню покурить у открытого окна. Я пошел к нему: мне хотелось узнать о ней все, все подробности ее жизни.

– А почему Лена не катается на лыжах? – спросил я его.

– Она каталась раньше с Виктором, мужем ее. А как он умер, так перестала, никак не могу ее вытащить.

– Он умер? Давно?

– Года два назад. Так глупо…

– Почему? Что с ним было?

– Да… – он махнул рукой. – такой был крепкий мужик, такой высокий с усами – как казак! Целый год ее обхаживал, а она – никак. Такая упрямая! «Дим,» − говорит – «мне не такой нужен…» − «А какой?». Сама не знала, чего ей нужно. Ну, потом, наконец, уломали ее. Свадьбу гуляли у нас на даче – там у нас два участка рядом. Пришлось ставить палатки для наших ребят: в доме все не поместились. Так здорово нагулялись… я в понедельник в институт не попал. Такая лихая свадьба была… ну, вот! Потом у них Женька родился. Такой вредный засранец! Сейчас у меня учится на четвертом факультете.

– Это же «электроника и вычислительная техника». Там за пищевым институтом?

– Ну, да!

– Так я его тоже кончал!

– Молоток! Наши кадры везде – и на земле и в космосе!

– А что же Лена?

– Лена… Ленка-то жива, хотя тоже не все в порядке. А вот Витька… ну, короче, умер он, глупо так умер.

– А что с ним – сердце?

– Да сердце то, сердце – только не так как у людей.

– Как это?

– Он, вообще, крепкий мужик был. И на даче все делал и Ленке помогал. Поддавали мы с ним крепко. А потом стал что-то задыхаться при нагрузке, на щеках какой-то нездоровый румянец. Стали сердце обследовать, говорят клапан какой-то не в порядке, надо заменить. Поставить искусственный. Мы все сделали! Узнали что и как, нашли блат в Бакулевском центре, деньги собрали на операцию. А он – ни в какую! Ну, такой упертый! Кто только не уговаривал, как Ленка его просила… И, главное, смелый был мужик! Казацкая кровь! Мог за себя постоять. Раз дрался сразу с тремя пьяными отморозками, они к Ленке приставали. А тут – ни в какую! Ну, в общем, − Дима безнадежно махнул рукой – Ленка мне звонит в воскресенье. Они тут рядом живут, на Паустовского. Плачет, говорить не может. «Олег, иди сюда скорей, тут…» − и не может сказать. Я кричу: «Что такое? Витька?» Она еле выдавила из себя: «Да». Я приехал, она открыла, прохожу в большую комнату, а он… вот так лежит у самого дивана. То ли не дошел, то ли присел – тут его и прихватило. Стали его вдвоем втаскивать, а он еще теплый, представляешь?

Олег опять махнул рукой.

– А Лена что же? Замуж больше не вышла? Она такая красивая…

– Нет! Никого, говорит, не хочу и ничего не хочу! Надо, чтобы Женька институт закончил, ты уж его не бросай. Помоги! А там видно будет. Так и живет два года, а теперь и ее прихватило.

– А что такое? Что-то серьезное?

– Да уж. Серьезней не бывает! Но она у меня такая крепкая – все терпит, молчит. Не жалуется. Она никогда не жалуется… хотя после того, как она меня спасла, ей бывает очень хреново, очень!

– А что же с ней?!

– Ничего больше не скажу! Она не велела!

Все остальное, все последующие события этого вечера я вспоминаю с трудом. Они кажутся смутными, неясными, как зыбкий, тягучий сон. Мы еще пили за столом. Потом Дима просил меня поиграть на гитаре ( я принес ее с собой). И я пел, долго пел. Сначала разухабистые цыганские песни, «конфетки-бараночки». Потом стал петь Окуджаву, Визбора – любимые бардовские песни. Вдруг Дима попросил меня: «Слушай, спой Есенина, мою любимую: «Устал я жить в родном краю». И я набрал голос, распелся и стал петь так самозабвенно, надрывно, как давно уже не пел. Тамарка вдруг воскликнула: «Вот, черт, даже слезу прошибло!». – «Да, с тебя что смех, что слезы – все вмиг слезает – со смешочком встрял Савва. – «А ты Сявка помалкивай! Чего ты понимаешь, в наших бабьих слезах?» − накинулась на него Тамарка – «чего ты понимаешь в этой музыке… помалкивай у меня, салага, а то якорь заставлю точить!»

А я пел еще и еще, так же вдохновенно и сильно, пока мне не позвонила жена: «Ты что там ночевать собрался? Давай вали домой, мне надо ногу натирать!».

Я шел домой неуверенно, покачивался. Метро уже закрылось, пришлось идти пешком по Севастопольскому проспекту. Луна, яркая луна светила мне всю дорогу. Она плыла над изломанной линией крыш в радужном ореоле. Иногда ее словно веко, прикрывала проплывающая туча, но потом она снова появлялась. Она неотрывно следила за мной.

Все последующие дни я был как в тумане: не мог избавиться от колдовского наваждения того вечера. Все стояло передо мной ее лицо, все звучала томительно и грустно эта мелодия и мы уплывали с ней под эту музыку далеко, далеко – в какую-то неведомую, прекрасную страну. Я жил как в бреду, какой-то отстраненной от реальности жизнью. Я стал невнимательным, рассеянным, порой не понимал происходящего. Однажды жена не выдержала:

– Что-то ты совсем сдурел в последнее время.

– А что такое?

– ты что сейчас сказал?

– А что? Что я сказал?

– Я тебя попросила в магазин сходить, купить подсолнечное масло, оно кончилось. А ты что сказал?

– А что я сказал?

– Вот именно, не помнишь ничего! Сказал: «сейчас закрою».

– А я думал, ты просила закрыть окно.

– Ты думал. Совсем на стихах своих помешался, только о них и думаешь.

– Ну, ладно тебе!

– Чего ладно? Что с тобой? Что-нибудь на работе?

– Ничего! Не твое дело!

– Что-то ты разговорился в последнее время! Смотри, доиграешься у меня!

Что-то надо было делать со всем этим. Я пытался не думать о ней, забыть все. Но чем больше я старался забыть ее, тем чаще мне вспоминалось ее лицо, тем чаще я думал о ней. Все теперь напоминало мне о ней, о том вечере. Стоявшая у моей кровати гитара в черном чехле, мелькнувший в метро взгляд девичьих голубых глаз, случайно услышанная мелодия – такая же плавная, красивая и печальная.

Кончилось все бессонницей. Я ложился в кровать, но вместо того, чтобы сразу, как обычно, заснуть, начинал вертеться с боку на бок и – через час опять в голове роились те же мысли и ее образ. Нечего было и думать о сне. Порой у меня перехватывало дыхание и сжималось сердце, когда я сильно распалял себя несбыточными мечтами. Мне казалось тогда, что если я не увижу ее вот сейчас, в это мгновение – я умру, у меня разорвется сердце от невыносимой тоски!

Через несколько дней пришло осознание. Я понял, что если я не выйду из этого состояния – я свихнусь, заболею тяжким недугом, пропаду. Надо было, во что бы то ни стало, отвлечься от этих неотвязных мыслей, которые измучили меня.

На следующее утро я пошел покататься на лыжах в наш битцевский лес. День был морозный, солнечный, ясный. Крохотные снежинки витали в воздухе, посверкивая на солнце. Они казались солнечной пылью, сдуваемой со светила каким-то неведомым галактическим ветром – золотые солнечные пылинки. Я быстро шел по лыжне. Она огибала длинный подковообразный овраг. Солнце, казалось, играло со мной в прятки: то пряталось за темными стволами лип, то выскакивало из-за них, задорно подмигивая. Снег – мягкий, пушистый, сказочный лежал повсюду. На стволах упавших деревьев разлеглись пышные снежные фавны. На толстых ветках множество белых змей, иные – ровные, другие свисали толстыми полукольцами с веток. Длинные тени деревьев лежали на снежном покрове. Концы этих теней протянулись далеко-далеко и скрывались в темной чаще. И эти тени и абрисы маленьких заснеженных ямок и кочек были плавными, округлыми, мягкими. Порой на снегу попадались дубовые листья – похожие на охристо-зеленоватые многопальцевые рукавицы.

Когда я повернул направо и пошел вдоль южной стороны оврага, я увидел толпу освещенных лип. Солнце расцветило верхушки стволов теплым охристым цветом. Казалось, это была толпа застывших древесных чудищ, пришедших сюда поклониться небесному идолу.

Прогулка была чудесная. Но как только я пришел домой все прежние тревоги и мысли опять одолели меня. Я понял, что никуда не спрячусь от них, не скроюсь. Надо было что-то срочно делать с собой.

Я нашел в аптечке, припрятанную женой пачку «фенозепама». Эти дефицитные таблетки она достала, через свою знакомую, работавшую в аптеке. Она запретила мне брать эти таблетки – берегла их для себя и для нашей Кати, которой скоро предстояло сдавать экзамены в школе, поступать в институт.

Но теперь у меня не было иного выхода. Я принял на ночь сразу две таблетки и уснул. Проснулся я в три часа ночи. Дорожка бледного, тускло серебристого света пролегла на потолке от щели в не задернутых шторах. Я смотрел на нее, не мог понять ее происхождения и, наконец, догадался: это луна следит за мной, это свет ее недремлющего ока. Я долго ворочался и заснул не скоро. Мне приснился странный и страшный сон.

Мне снилось, что мы идем с ней по лесу рядом плечом к плечу. Я не вижу ее, но знаю, что это она, Лена. Мы идем по белой снежной дороге. Лес, пронизанный солнцем и сверху (от солнца) и снизу (от снежного покрова) – светлый и праздничный. И так же светло и празднично на душе у нас. Мы идем рядом, чувствуя друг друга. И я испытываю ни с чем не сравнимое блаженство оттого, что она идет со мной.

Вдруг словно огромная мрачная туча нашла на солнце. Оно стало гаснуть и стал темно в лесу, и погас свет этой непомерной, величественной радости, которым был наполнен этот лес и наши сердца. Мы очутились вдруг на узкой темной аллее по сторонам которой плотно и тесно стояли деревья – сумрачные, угрюмые. Было что-то устрашающее в этой темной и тесной стене, окружавшей нас с обеих сторон. Только где-то далеко впереди смутно светлела кромешная щель просвета.

Мы идем медленно, неторопливо, но я чувствую какую-то смутную тревогу, чувствую подкатывающийся к сердцу страх – предчувствие какой-то страшной беды. Неожиданно лес по сторонам кончается, и мы оказываемся на краю огромного, глубокого, как пропасть, оврага. Через него перекинут темный дугообразный мост. Мы ступаем на этот мост, и я вижу, что он вовсе не черный. Вернее, черный он только в своей средней части, а к краям черный цвет переходит сначала в фиолетовый, а затем в синий цвет. Эти полосы сияют, переливаются – и я вдруг догадываюсь: это не мост, а радуга, черная радуга!

Мы идем по ней вверх, все выше и выше и вдруг она обрывается. Перед нами раскинулась белая пропасть, дно ее – далеко внизу под нами. Я делаю еще один шаг и проваливаюсь. Я стремительно падаю, лечу куда-то вниз и вдруг оказываюсь на противоположной стороне оврага. Я медленно оборачиваюсь и обмираю от страха: я ничего не вижу! Нет ни моста-радуги, ни Лены, только белая бездна лежит подо мной. Я пытаюсь кричать: Лена! Лена… но не могу издать ни звука.

Я проснулся и долго лежал в кровати, пытаясь придти в себя.

«Господи,» – молился я – «помоги мне избавиться от этого наваждения – такого желанного и такого невыносимого!». Но, видимо, Господь не услышал меня, потому, что маятник моей судьбы качнулся в противоположную сторону.

Как то утром, в середине января мне позвонил Дима.

– Слушай, вроде ты говорил, что занимался недвижимостью?

– Да работал лет пять в одном небольшом агентстве. А что?

– А ты продажей занимался или арендой тоже?

– Сначала арендой. Но дело это уж больно муторное: суеты много, а толку мало. Стал заниматься продажей. А что случилось?

– Да вот… Ленка, наконец-то, закончила, с моей помощью, ремонт Витькиной квартиры. И хочет сдать ее. Ты можешь помочь?

– Конечно! Обязательно помогу!

– Ну, отлично! Давай тогда так, запиши ее телефон и позвони. Ты уж постарайся ей помочь, а то у нее сейчас с деньгами хреново.

– Конечно, помогу, о чем речь!

Я записал ее телефон, ушел в свою комнату, прикрыл дверь и позвонил. Ответили сразу.

– Здравствуйте, Лена.

– Алло, кто это? Это вы, Игорь?… как вы узнали…

– Дима дал мне ваш телефон. Сказал, что вам надо помочь сдать квартиру. А я этим занимался пять лет. Могу подойти к вам в любое время, посмотреть, оценить – ну, в общем помочь. Когда можно посмотреть квартиру?

– Хорошо! Знаете как? Сейчас подумаю. Дело в том, что мой Женька тоже хотел участвовать в этом деле. Квартира, кстати, оформлена по наследству на нас обоих. Так, у него занятия в институте кончаются в два часа. Я ему позвоню, чтобы сразу приезжал туда, на квартиру. Это, кстати в Крылатском, недалеко от метро. А мы с вами, давайте, встретимся на станции Крылатское… давайте, в час посередине платформы. Да, в час! Вы мне все расскажите – все равно я буду этим заниматься, ему некогда.

Я сказал жене, что меня пригласили на просмотр квартиры. Может, будут продавать. «А кто пригласил? Хоть заплатят нормально – а то вечно у тебя что-то не так.» − «Посмотрим» − ответил я неопределенно. Когда я выезжал, то прихватил с собой ноутбук с интернетовской флешкой.

Пока я ехал в метро, я пытался представить себе, как мы встретимся, как она выглядит, как будет говорить со мной? Я вспоминал ее необыкновенные глаза. Я придумывал фразы, диалоги нашего будущего разговора.

Но, вначале разговора не случилось. Когда я приехал, она уже ждала меня в своей короткой светло коричневой шубке. При встрече она только быстро взглянула на меня и сказала тихо: «Ну, что ж, пойдемте». Пока мы шли, я спрашивал ее про квартиру, про сына. Она отвечала односложно, уклончиво: «Сейчас сами все увидите. Тут недалеко, хотя… если быстрым шагом можно за десять минут».

На улице было очень скользко. Как это часто теперь случалось, после короткой оттепели, после скоропостижной смерти зимы, она вдруг спохватилась и решила вернуться. Мокрый асфальт застыл, превратился в ледяной покров.

– Давайте я возьму вас под руку.

– Боитесь, что я поскользнусь?

– Да! И сам тоже. Будем держаться друг за друга.

Я взял ее под руку. Мне показалось, что я ощутил тепло ее маленького складного тела.

– А вон там у нас горнолыжный склон.

– Вы катаетесь там? Ездите в горы с братом?

– Раньше катались. Здесь, на этом склоне. С Димой, и Витей, и Женькой – он тогда был еще маленьким. А теперь я перестала.

– Почему? Ведь это так здорово! Даже у нас в Подмосковье…

– Да, как-то так, после смерти мужа перестала. Да, и потом, я знаете, не очень-то хорошо катаюсь. Брат учил меня, но, видно, я бестолковая ученица. Хотя, как я заметила, все женщины катаются похуже. Видно, нам не хватает смелости.

– Дело не только в этом. Тут дело в инстинкте – инстинкте самосохранения, который у женщин сильнее.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ну, как вам объяснить? Представьте: мы в течение многих лет приучались ходить. Своеобразная эволюция, если хотите! Вначале ползали на четвереньках, как наши четвероногие предки. Затем встали и неуверенно пошли, как это сделали некогда обезьяны. Но, потребовалось много времени, чтобы научиться ходить на двух опорах, ходить уверенно, не падая. И вот вы встаете на горные лыжи и вам говорят, что вы должны наклониться вперед, вбок. То есть отклониться от опоры, потерять равновесие. Вы пытаетесь это сделать, но ваше тело противится этому, оно сопротивляется изо всех сил и старается вернуть вас в исходное положение, положение уверенного равновесия.

– Да, действительно! Похоже вы правы. Странно, но я никогда не задумывалась об этом.

– Если бы я жил в Альпах… кстати, вы бывали там?

– Нет. Собирались как-то с Витей в Австрию, но…

– И что же?

– Заболел Женя и мне пришлось остаться. А вы там бывали?

– Был и не раз. Везде побывал: во Франции, в Италии, в Австрии, в Словении. А в первый раз попали в Швейцарию, маленькую деревушку Нендаз.

– Там, говорят, очень красиво в Швейцарии. И катание, наверное, классное.

– Катание там, по правде говоря, хреновое. Швейцарцы ухаживают за трассами, как положено, только на дорогих курортах: Давосе, Сан-Моритце. А в таких небольших местечках, как Нендаз, совсем плохо. На трассах камни, снежные пушки почти не работают. Траки ходят редко. Зато нигде больше я не видел таких великолепных гор! Это сказка, фантастика, мираж!

Почему я вспомнил все это: все слова, ее быстрый, внимательный взгляд на меня, ее тихий, ласковый голос? Холодное, льдистое небо, по которому проплывали быстро вблизи светлые пуховые облака, а сверху нависали серые сумрачные. Светло серые коробки полусонных домов. Огромную стаю ворон, пролетевших над нами с криками, на свой вороний колдовской шабаш. Встретившуюся нам пожилую женщину с маленькой собачкой. У этой женщины было бледное осунувшееся лицо с белесыми подслеповатыми глазками. Когда мы сблизились, она остановилась, закрыла глаза, стала креститься и что-то шептать. Маленькая рыжая ее собачка, видимо, привыкшая к таким ритуалам, села и терпеливо ждала… Почему я помню это все так подробно? Почему все это запечатлелось в памяти так отчетливо?

– Давайте срежем путь. Пойдем вот здесь, мимо открытой гаражной стоянки. А там уже будет наша Крылатская улица. Расскажите мне об этих горах, которые вы видели там, в этом маленьком местечке…

– Нендазе. Мы жили там, на склоне широкой долины и на другой стороне стояли они – эти гигантские, могучие, неприступные горы. Признаться, я никогда в жизни не видел ничего подобного. Они подавляют своей громадностью и в то же время невозможно оторвать от них взгляд. Они прекрасны в любое время. Утром, когда солнце начинает медленно осторожно окрашивать вершину в нежно розовый свет. Днем, когда они сияют – то матово в тени, то ослепляющим блеском на солнце. И вечером, когда перед заходом, солнце оставит на какой-нибудь вершине последний свой привет − это сверкнет серебристо синим ярким светом грань одной из гор. Испытываешь какой-то священный трепет, благоговение перед непостижимой тайной этих великанов, исполненных холодного величия!

Я вдруг смутился, замолчал.

– Кажется, я немного увлекся опять…

– Нет, что вы! Вы так интересно рассказываете… как будто я сама побывала там. Продолжайте же!

– Да! Невозможно передать точно это ощущение своей крохотности, ничтожности и в пространстве и времени по сравнению с этими вечными громадами. Там я понял, что боги, конечно же, живут на этих неприступных вершинах. На Олимпе, на горе Синай, в Гималаях…

– Да…− я слегка смутился. – о чем я говорил? Ах, да! Если б я жил в Альпах, я бы организовал там горнолыжную школу для женщин. Учил бы их красиво кататься. Женщины все должны делать красиво!

– И набрали бы туда, в эту школу самых красивых.

– Да, знаете, Лена… красота бывает разная. Есть сейчас много красоток, которые любят в жизни только себя, только вот эту свою красоту и ничего больше. Они несут ее на себе, на лице, как товар. Выставляют напоказ, чтобы подороже продать: попасть в кино, в телесериалы, на подиум, чтобы подцепить какого-нибудь олигарха. А есть красота цельная, величественная: красота лица, глаз, души – такая, как у вас!

Она отвернула голову в сторону, видимо сильно смутилась.

– А вон, кстати, наш дом! Вон та, шестнадцатиэтажная башня с красными лоджиями.

– Дима говорил, что у вас там двушка?

– Да, на двенадцатом этаже.

– Знаю я эти квартиры. – я решил блеснуть своей эрудицией. – две небольшие комнаты, маленький совмещенный узел и здоровенная кухня.

– Верно! Кухня у нас тринадцать метров, только… только она такая еще грязная, но я скоро все приведу в порядок.

– Не сомневаюсь! Ну, пойдемте.

Мы поднялись на лифте и вошли в квартиру.

– Да, любопытная квартирка – сказал я, осматривая ее. – Как сказали бы археологи: смешение различных культурных слоев. Мебель шестидесятых годов вперемешку с современной. Рациональный ампир с вычурным модерном.

– Вы шутите? – она, наконец, улыбнулась и взглянула на меня. – Да, сначала тут жили его, Витины родители. Ну, потом приватизировали. А потом, когда они умерли, он купил вот этот красивый гарнитур в большую комнату. Я говорила ему, что вначале надо сделать ремонт, но он не послушал.

– А потом все-таки решился – потолок в маленькой комнате побелили и обновили обои.

– Да. Он стал сдавать квартиру каким-то молдаванам, рабочим.

– Вот это напрасно!

– Почему? Они обещали сделать здесь ремонт.

– Однако ж, так и не доделали.

– Да, сделали только одну комнату. Потом у них начались проблемы с работой, они перестали платить – все обещали доделать ремонт. В общем, пришлось с ними расстаться.

– Вот я про то и говорю. Покажите мне ваши документы на квартиру.

Лена принесла мне большую папку, в которой лежали вперемешку квитанции, справки, и документы.

– Давайте сделаем так: вот эти правоустанавливающие документы положим в отдельный файл, чтобы вам не путаться. А остальные справки разложите в другие.

Я взял правоустановку и стал просматривать.

– Я хотела вас спросить, нам надо будет регистрировать где-то аренду и платить большой налог?

– Думаю, что нет. Дом у вас кооперативный? Вот этот условный номер квартиры начинается с еденички. Значит ЖСК.

– Да, правильно.

– Ну, тогда не беспокойтесь. Руководители ЖСК своих «не продают». Вам только надо будет показать председателю правления паспортные данные ваших арендаторов. Можно одного их них. Понимаете, их сейчас донимает полиция, чтобы они сообщали информацию об этом. Ну, боятся, что это могут быть террористы.

– Да, я понимаю, я отнесу.

– Можете не беспокоиться, они эту информацию, если люди нормальные, никуда не передадут.

– А еще мне говорили, что нужна временная регистрация… для арендаторов.

– Не нужна! Не беспокойтесь насчет этого – они сами решат эту проблему.

– А как это? Меня не привлекут… не оштрафуют?

– Да, нет! Дело в том, что по закону временная прописка необходима только тогда, когда арендатор находится по месту пребывания более девяноста дней. Они поступают так. Когда этот срок подходит к концу, они едут к себе домой – в Пермь, или в Казань, или какой-нибудь Урюпинск, потом возвращаются, сохранив билет. Билет на самолет, на поезд, даже на автобус. Достаточно предъявить этот билет участковому, если потребует, и можно жить еще три месяца без регистрации до следующего срока.

– Надо же, как интересно. Я ничего этого не знала.

– Ну, что же – документы в порядке. Вы оба, вместе с Евгением должны будете присутствовать при заключении договора.

– А что, нужно заключать договор?

– Вообще-то, лучше этого избежать. Заключить договор устный. Или в одном экземпляре и оставить его себе. Когда дойдет до этого, я подъеду и помогу вам. А сейчас, давайте посмотрим, сколько стоит аренда вашей квартиры.

– А как вы это узнаете? Женя нашел на компьютере какой-то сайт и узнал, средний уровень цены за аренду двушки в нашем районе.

– Нет, эта цифра не годится, она ничего не отражает. Потому , что эта оценка интегральная: это средняя цена всех двушек в вашем районе. В том числе и «девятиэтажек». Мы будем искать по-другому. Залезем сейчас на сайт «Циан» и посмотрим, сколько стоит аренда таких именно двушек, как ваша – в таких домах как ваш, в вашем локальном месте.

Я достал ноутбук и стал искать.

– Кстати, не сдавайте квартиру молдаванам, людям из средней Азии. Могут быть неприятности. Сдавайте только нашим и, если они приезжие – а таких большинство – то требуйте, чтобы они предъявили контракт на долгосрочную работу. Никаких строителей и маляров! Так, ну вот, кое-что уже видно. Посмотрим сейчас вот эти, такие же, как у вас квартиры и найдем среднее арифметическое.

Мы провозились еще целый час.

– Давайте сделаем так, − сказал я, когда все, что мне надо было узнал – я составлю красивую броскую рекламу вашей квартиры, потом укажу все данные для аренды и перешлю вам по электронной почте. А Женя даст эту рекламу со своим или вашим телефоном. Так годится? Ну, отлично! Где тут у вас был сделан ремонт? Давайте я еще раз посмотрю.

Я вошел в комнату ее несчастного мужа, оглядел потолок, пол, стены и вдруг увидел висевшую не стене, очень приличную гитару.

– «Отличная гитара, «Альварес», испанская. Это Виктора?

– Да он играл, но… так, не очень…Купил зачем-то, а сам и петь не пел, и не играл. Хотел танцевать выучиться, да так и не успел.

– А я все не могу забыть тот вечер, когда мы с вами танцевали. Мы как будто уплыли тогда в какую-то неведомую, заколдованную страну… и так не хотелось возвращаться назад…

Я смотрел на нее. Она вспыхнула, смутилась.

– А…а мне Дима сказал, что отлично играете и поете. Может, споете что-нибудь.

– А что же вам спеть? Что вы любите?

– Люблю… романсы, бардовские песни.

– Надо же! И я тоже их люблю! Давайте, начнем с Окуджавы.

Я спел ей красивый, грустный вальс Окуджавы «Заезжий музыкант».

– Какие странные слова в этой песне.

– Да, такая вот небольшая драма, любовный четырехугольник: он любит ее, она любит музыканта, которого видит в оконной раме, а музыкант любит свою трубу. Так просто и так замечательно сделано. Незаметное такое чудо поэзии – обыкновенное чудо Булата Окуджавы.

Она смущенно улыбнулась, потом сказала: «Голос у вас не сильный, но красивый и выразительный. Вам надо романсы петь. Вы знаете что-нибудь?»

– Да, конечно!

Я спел ей вначале «Ехали на тройке с бубенцами». Потом, распевшись, романс «Твои глаза зеленые» и свою любимую, «коронную»: «Клен» Есенина. Я закончил, она долго молчала, очарованно глядя на меня – видно «тронуло!».

– Я вспомнила: Дима говорил мне, что вы замечательно поете песни Есенина.

– А я никогда не забуду, тот вечер, как мы с вами танцевали! – повторил я.

Она опять смутилась: «Хотела вас спросить: А кто написал ту прекрасную музыку: «Маленький цветок?»

– Какой-то новоорлеанский саксофонист Сидней… то ли Буше, то ли Беше, не помню. Он был гениальным саксофонистом – никто не мог с ним тягаться!» − «Какая прекрасная музыка!» – сказала она. – «Да. Наверное, навеяна каким-то прекрасным воспоминанием» − «Нет, она навеяна любовью!».

Наш разговор прервала трель входного звонка. «Ой, это Женя пришел, пойду открою» – Лена ушла в прихожую. Я услышал звук отворяемой двери, короткое приветствие, тяжелые шаги и в комнату заглянул, а затем вошел Женя. Он был высокий, полноватый и молодцеватый. Русые волосы и здоровый румянец на щеках – этакий русский богатырь. Посмотрел на меня недружелюбно и вышел в прихожую. Я услышал приглушенный разговор.

– А почему он тут играет на гитаре?

– Жень, ну я же тебе рассказывала про Игоря. Он друг Олега, риелтор, хорошо играет и поет. Увидел гитару и взял попробовать.

– Нечего играть на отцовской гитаре!

Лена прикрыла дверь. Они стали тихо пререкаться меж собой – слов я не слышал. Я встал, повесил гитару на место и открыл дверь.

– Извините, – сказал я – но мне пора идти. – Женя смотрел на меня все так же неприязненно.

– Спасибо вам за консультацию – сказала Лена – пойдемте я вас провожу.

Я вышел в прихожую, она за мной. Когда я выходил, мы взглянули друг на друга, и я прочел в ее взгляде то, что было и в моем: неосуществимое желание.

То, что произошло потом, нелепая эта авария, в которую я попал и то, к чему она привела – все это кажется мне теперь не случайным. Как будто Провидение, высшие небесные силы тайно вели меня, направляли меня, мою судьбу на ту сокровенную дорогу, где мы непременно должны были встретиться с ней. Какие-то неведомые, тайные узы связывали нас, все время сводили друг с другом.

Февральским ранним утром я поехал на дачу. Должны были придти электрики, чтобы установить столбики с контрольными счетчиками наблюдения.