Читать книгу Рассказы - Ира Брилёва - Страница 4

Мы с мужем – «кошатники». Этим странноватым термином себя называют люди – поклонники кошек. Наверное, он возник в нашем гибком и восприимчивом ко всяким милым нелепостям языке по аналогии с «собачниками».

Я уважаю собак, как полноправных членов человеческого общества, но соседство с ними всегда приносило мне малоприятные хлопоты и, вообще, головную боль. Так, что, мы – «кошатники». Ярые и убежденные.

Мы, сдуру, завели однажды пса, роскошного добермана по кличке Эшер, элитного, с дико знаменитой родословной. По паспорту он был совсем не Эшером, а кем-то таким труднопроизносимым, что и прочесть-то его имя было проблемой. Поэтому, получив от нас новое имя, пес в просторечье стал просто Эшкой – так мы для удобства звали своего питомца. Но он не обижался. Он честно старался нас полюбить, или хотя бы не огорчать. Это у него плохо получалось – доберманы вообще жутко беспокойные собаки, подвижные как ртуть. Он изодрал в клочья обои в комнате, которую мы выделили ему в нашей трехкомнатной квартире в качестве отдельной персональной конуры. Он содрал со стены ковер и нанес ему непоправимый урон своими острыми беспощадными зубами. Он погрыз всю мебель, до которой только сумел дотянуться. Он вел себя как бессовестная бродячая псина, изводя всю семью день и ночь несносным характером: то ему неожиданно хотелось прогуляться по улице часиков так в пять утра, и он начинал противно взвизгивать, добиваясь своего. То весьма поздним вечером ему вдруг приходила в голову замечательная мысль полаять на все лады минут сорок-пятьдесят без перерыва. Это в пятиэтажном-то доме, битком набитом квартирами!

Даже представители уличной собачьей братии вели себя пристойнее. Когда мы на очередной прогулке неожиданно сталкивались с ними нос к носу, Эшка незамедлительно начинал атаковать любую встреченную им собаку. Он рвался в бой так рьяно, что грозил сорваться с поводка, кровавая пена выступала на его обнажавшихся оскаленных зубах, и никакие увещевания не помогали.

В общем, вел он себя неприлично до крайности. Манеры у него были как у невоспитанного проходимца, и сколько мы не нанимали для него собачьих учителей, ничего ему не помогало.

По паспорту он был потомком старинного австрийского собачьего рода. Эшкины деды и бабки, до пятого колена обозначенные в его метрике, все сплошь носили имена с приставкой «фон»: «фон такой-то» или «фон такая – то». Совсем как люди!

Промучившись с ним около года, и, наконец, отдав его в добрые руки обезумевшего от счастья начальника городской кинологической службы – нашего приятеля, мы вздохнули свободно и окончательно уверовали в то, что собака друг человека. А друзья, как правило, живут на разной жилплощади – для свежести отношений.

Эксперимент с собакой мы возобновляли только еще один раз в своей жизни, когда построили свой собственный дом и переехали в него из обыкновенной сталинской «трешки». На этот раз мучения наши продолжались всего месяц. Взятый для охраны и обороны дома беспородный пес с тривиальным именем Джек орал и выл по ночам, забравшись, словно на сцену, на перевернутый вверх дном, здоровенный алюминиевый бак, и красиво изогнув во время этого дикого концерта длинную мерзкую шею. Он проделывал все это очень изощренно, не торопясь, с чувством, устраивая себе иногда коротенькие перекуры, во время которых изподтишка озирался вокруг – все ли его услышали и получили удовольствие от раздирающих душу в ночи звуков.

Соседи перестали с нами разговаривать, и только зло прошмыгивали мимо, случайно сталкиваясь с нами на улице. Они поглубже прятали глаза в воротники пальто, но и оттуда их взгляды светились дьявольским ядовитым светом с явным пожеланием провалиться нам в тартарары вместе с воющим по ночам псом.

Если не считать ночных концертов, пес был, в общем, очень дружелюбным и ласковым. Не зная, куда растратить свою неуемную энергию – о, молодость! – Джек бестолково носился по двору и саду, сшибая все на своем пути, беспардонно ставил лапы на плечи наших гостей, встречая их у калитки, и слюнявил им лица в надежде на взаимность. В результате через месяц мы лишились общения с друзьями.

Окончательно убедившись в том, что наша семья и собаки – вещи несовместимые, мы с мужем собрали семейный совет и решили, что если незамедлительно не пристроим и эту псину в надежные руки, то инфаркт, которого мы только чудом избежали в первое свое собаковладение, обязательно настигнет нас обоих прямо на текущей неделе.

Срочно был брошен клич по нахождению желающих приобрести молодого, веселого (я бы даже сказала, чересчур веселого) и общительного пса. И желающие нашлись. Это были родители знакомых моей мамы. Они жили в поселке неподалеку от нашего города. Там у них была крепкая сельская усадьба со всеми причитающимися ей причиндалами: огромным огородом с ухоженными овощными грядками, курятником с проживающими в нем жирными курами и горластым петухом, нарядный зеленый газон, искусно украшенный цветочными клумбочками со всякими там астрами-пионами-маргаритками – все же мы говорим об усадьбе двадцать первого века, когда все, даже селяне, предпочитают красоту и удобство грязище и разрухе.

Усадьба блистала чистотой и опрятностью, новым забором из свежеоструганых, покрытых лаком, досок; она радовала глаз хозяевам и вызывала зависть соседей.

Наш, вернее, теперь уже бывший наш пес, проявил себя с первых же минут. Его слегка укачало – с непривычки – в автомобиле, в котором новые хозяева пытались доставить его к постоянному месту службы, и он для начала заблевал им весь салон новенького «Опеля». Не остановившись на достигнутом, Джек не стал сдерживать позывы своего, также не привыкшего к комфортным автомобилям, кишечника, и опорожнил его прямо на заднее сидение все того же «Опеля». Но и этого ему показалось мало! Для надежности он изодрал в клочья изгаженное заднее сидение несчастного автомобиля своими острыми когтями.

Кое-как переместившись в поселок, пес в первую же неделю передушил всех жирных хозяйских кур во главе с задирой-петухом, смел с лица земли овощные грядки вместе с надеждой на будущий урожай, и перерыл газон так педантично, что от цветов и травы не осталось и воспоминания. Казалось, что здесь прошел полк немецких фашистов, уцелевший со времен Великой Отечественной. То, что осталось от усадьбы после визита этой милой дружелюбной собачки, теперь напоминало документальные сводки с фронта после бомбежек вражеской авиации.

Напоследок пес проломил в новеньком заборе огромную дыру и проделал все, то же самое на соседском участке. Дальнейшая судьба этого удивительного представителя собачьего племени нам неизвестна. Но этот экземпляр окончательно убедил нас в правильности нашего выбора в пользу котов.

За многолетнее существование нашей семьи кошек у нас перебывало великое множество – к сожалению, эти животные не отличаются долголетием. Но некоторые из них оставили о себе настолько глубокие воспоминания, что даже по – прошествии многих лет на глаза наворачиваются слезы сожаления от того, что их уже нет с нами. Особенно запомнилась троица, которая, сменяя друг друга, прожила с нами около десяти лет. Это были коты, которых последовательно звали Израелем, Иннокентием и Моисеем. В просторечии они именовались Изей, Кешей и Мосиком. Столь нетрадиционный выбор имен вызывал настороженные вопросы наших друзей. На что мы всегда резонно сообщали, что должен же быть хотя бы один еврей в доме. На счастье.

Нашей особой любовью из всей этой троицы пользовался Мося, которого мы взяли десятимесячным котенком после того, как нас покинул Кешка.

Моська был кот непередаваемо красивой масти, помесь перса и сиама, с розоватым пузом, спинкой цвета крем – брюле, темными ушами и лапками и небесно-голубыми глазами. Нрава он был наикротчайшего.

Любой владелец сиамского кота знает, что это довольно злобный, злопамятный, и непредсказуемый, бьющий хозяина лапой изподтишка, зверь, очень своенравный, и, вообще, весьма своеобразный субъект. Как правило, со скверным характером.

Но Мося был не таков! Это был настоящий тюфяк примерно пяти килограммов живого веса. Приходящая к нам иногда в гости трехлетная (тогда!) дочка наших друзей спокойно брала его одной рукой за шиворот, а другой за хвост, и таскала по всей столовой, изображая что-то вроде мытья полов котиной тушкой. Мося стоически переносил эти издевательства, и только его горестный взгляд и текущие из глаз слезы выдавали всю глубину его душевных страданий. Но девочку он не поцарапал ни разу! Его голова болталась, как сосиска, лапы безвольно телепались вслед за обвисшим жирненьким телом, но он героически ждал, когда ребенку надоест это детское «поломойство», не издавая при этом ни единого звука.

Мы отбирали у девочки несчастно кота, и Мосик, отряхнувшись, и приведя в порядок свою красивую помятую шерстку, сразу же залезал на колени к моему мужу, которого почитал кем-то вроде полубога.

Вообще, сидеть на коленях было его любимым занятием. И эта Мосина привычка особенно радовала какого-нибудь случайно забредшего к нам на огонек – в обеденный перерыв или ранним вечерком после трудового дня – гостя мужского пола. Наш кот, как радушный хозяин, весело запрыгивал на колени очередной жертвы, аккуратно топтался по его брюкам и терся о пиджак. В совершенный восторг Мосю приводили шерстяные костюмные ткани темных расцветок. Он терся и топтался на них с каким – то педантичным остервенением. Не подозревавший о таком кошачьем гостеприимстве, посетитель в ужасе спешно ретировался, по пути тщетно пытаясь отряхнуть кошачью шерсть с пиджака и хоть немного стереть многочисленные белые отпечатки кошачьих лап, устилавшие его брюки от пояса до колен. Но постепенно все наши друзья привыкли к доброму нраву этого уникального кота, и уже не возражали против его дружеских объятий.

Мы Мосю просто обожали. Всей семьей! Умен он был необычайно. Помню однажды, когда я готовила обед, Мосик спал рядом на стуле, который считал своим законным местом на моей кухне. Он сладко посапывал и улыбался во сне. Я достала из холодильника большой кусок колбасного сыра, завернутого в целлофан, и положила его на разделочную доску, намереваясь порезать и подать на стол к обеду. Но, прервав свои кухонные манипуляции, я всего лишь на полминуты удалилась в ванную за каким-то предметом, теперь уже и не вспомнить за каким именно. Когда я вернулась в кухню, все было по – прежнему: Мося блаженно дрых на стуле, разделочная доска и нож лежали на столе. Не хватало только сыра. Он теперь сиротливо покоился на полу около ножки обеденного стола. Целлофан был изгрызен буквально в лапшу, словно над ним потрудился целый полк мышей.

Я подняла сыр и внимательно посмотрела на Мосика. Тот вдруг заулыбался во сне и засопел еще более вызывающе. «Мося, – строгим голосом сказала я, взывая к Мосиной совести. Никакой реакции на мои слова не последовало. «Мося, – снова сказала я еще более строго. Мося недовольно поморщился и приоткрыл один глаз. Весь его вид выражал недоумение, и даже возмущение. У него буквально на лбу было написано: «Я тут, понимаете ли, мирно сплю. И вдруг кто-то меня бесцеремонно будит! Эти люди, они такие нахалы!»

Но я знала его, как облупленного. «Мося, – снова повторила я, – ты случайно не знаешь, откуда у нас взялся сыр, который сам спрыгивает со стола. Да и еще весь безбожно искусанный?»

Мося открыл второй глаз. На его морде теперь было написано возмущение, которому не было предела. Я сдалась.

«Мося, хоть ты и бессовестный кот, но я угощу тебя. За сообразительность». Я отрезала добрый ломоть сыра и положила его на пол в поле зрения старательно имитирующего абсолютное непонимание и непричастность к произошедшему кота. Мосю со стула как ветром сдуло. И пока он, урча, поедал вожделенный кусок, я вовсю любовалась нашим драгоценным Мосиком. Это надо же такое изобрести! Я отсутствовала буквально полминуты, а он умудрился учуять сыр, стащить его на пол, попытаться разгрызть целлофан, понять, что это бесполезная затея, снова устроиться на стуле и – самое главное! – притвориться спящим! Много ли вы видели котов, способных разыграть на ваших глазах такой спектакль? Я – нет! Только еще одного. Нашего незабвенного Кузю.

Этот, второй, прожил у нас совершенно недолго, где – то около года. Мы полагаем, что его украли. Так нам легче переносить разлуку с ним. Он был уникален, и в чем – то даже переплюнул Мосика, который был всегда вне конкуренции среди котов, живших в нашем доме до и после него.

Кузя попал к нам просто – мы купили его на птичьем рынке за пятьсот рублей. Пока несли домой, мой муж решил, что это безымянное пушистое существо – бесспорно кот Кузя. Кузя так Кузя. Возражать никто не стал.

Купили же мы его при очень необычных обстоятельствах.

Жизнь – штука непростая. И ее выкрутасы иногда бывают вполне себе извилистыми. Эти самые обстоятельства сложились так, что семье нашей пришлось покинуть благословенный родной край, где мы прожили почти сорок лет, и переехать в другой город. Наверное, не навсегда. Наверное, на время. Этого мы тогда просто не знали, и для моего повествования этот факт почти не имеет значения. Речь сейчас идет о том, что до отъезда в нашем дворе проживали аж четыре кота!

Так получилось почти случайно, но наличие четырех представителей семейства кошачьих мы воспринимали как нечто данное нам свыше и ничего против этого не имели.

В общем, повторюсь, котов у нас на момент отъезда было аж четыре штуки. Вернее, котов было два. Остальные были кошки. Как все они попали к нам – отдельная история.

Дружная котиная братия регулярно столовалась у нас в доме, остальную часть своей бурной жизни проводя на улице. Переезжая, мы оставили все это благородное семейство на попечение моей мамы, и отбыли по своим очень важным делам на неопределенное время. Когда мы через год приехали в отпуск, то обнаружили из всей четверки в живых только одну кошку. Несмотря на то, что эта кошка была черной, как печная сажа, ее звали Бьянка, и она была чем-то вроде семейного талисмана.

Расспросив домочадцев о судьбе остальной живности, мы с прискорбием узнали, что им не так повезло, как Бьянке. Кот по кличке Барин пал жертвой соседского злобного пса. Другой исчез где-то в районе помойных контейнеров, до которых и в прежние времена сытой домашней жизни был большим охотником. Кстати, он носил звучное имя Москвич, так как был доставлен в наш город поездом прямо со столичной помойки, где родился, и был подобран добрыми людьми, пристроившими этого несуразного длинноногого котенка в наши такие же добрые руки. Его родная московская помойка, по-видимому, была ровно такой же, какая приглянулась ему прямо посредине нашей улицы, аккурат, вокруг стандартных мусорных баков, которыми оборудован любой цивилизованный городской квартал.

У Москвича кроме имени больше ничего примечательного в биографии не было. Разве только один факт. Его имя – для удобства – со временем трансформировалось в Моню, а потом и в Мосю. Но этот Мося был совсем не похож на своего знаменитого тезку. Он был классическим помойным котом. Сначала он приходил домой раз в три дня, потом раз в неделю. Потом еще реже. Пока совсем не пропал. Но это произошло уже после нашего отъезда.

Третья кошка, проживавшая вместе с нами, звалась Дымкой, и еще в прежние времена заслужила от нас почетное прозвище «бродилкина». Дело в том, что у неё была одна небольшая странность – она полгода проживала у нас, а следующие полгода еще где-то. Это длилось несколько лет подряд, и пока мы жили в нашем городе, все свыклись с таким положением вещей, и просто перестали обращать внимание на такое небольшое отклонение от нормы. Ведь кошка считается настолько домашним животным, что жизнь «на два дома» как бы противоречит самой ее природе. Но Дымка чихала на природу, и умудрялась совмещать свою двойную жизнь с вполне миролюбивым отношением ко всем членам нашей семьи.

Исчезая поздней весной, она обычно заявлялась поздней осенью, и как ни в чем не бывало, садилась около входной двери. Терпеливо дождавшись, пока кто-нибудь впустит ее в дом, Дымка пробиралась на кухню и оставалась у нас до следующей весны. Иногда на ее шее красовался новенький ошейник от блох. Кто – то же ей его покупал!? Но кто?

Проходило несколько месяцев, и она снова исчезала, чтобы вернуться к нам ближе к следующей зиме. Все и всегда повторялось с завидным постоянством.

От этого, так и неразгаданного нами секрета, сильно пахло кошачьим Штирлицем. Ну, в крайнем случае, двойным агентом.

Но никаких неприятностей или неудобств эта маленькая Дымкина слабость к длительным путешествиям нам не причиняла, и поэтому уходы и возвращения нашей «бродилкиной» кошки со временем стали нормой.

Приехав на побывку в родные пенаты и не застав там практически никого из милой нашему сердцу котиной оравы, мы загрустили.

Так у нас появился Кузя – утешение нашей семье, и особенно моей маме, пенсионерке с огромным трудовым стажем, уважаемому в городе человеку, ветерану труда. И прочая, и прочая, и прочая.

Людям преклонных лет свойственно обзаводиться домашними любимцами. Когда все, даже внуки, разлетаются по городам и странам, хочется, чтобы тебя дома хоть кто-нибудь ждал. Мама много лет привечала и кормила всех наших кошек, и теперь, когда они все испарились почти в одночасье, ей было слегка не по себе. Нужно было как-то или кем-то подбодрить её, хотя бы частично восстановив в доме поголовье наших незабвенных котов. Кузя был идеальным вариантом, и сразу же занял причитающееся ему место в наших, насквозь пропитанных любовью к котам, сердцах.

Пробыв дома положенный отпуском и трудовым законодательством срок, мы отбыли к месту своего полупостоянного жительства, и жизнь снова завертела нас в круговороте событий так, как это бывает вне привычного тихого дома и таких же привычных тихих дел.

Прошло еще полгода. И я снова приехала в родной дом – немного поработать вдали от столичной суеты. Дома всегда легко пишется, особенно ночами, когда никто не ломится в калитку, телефон умолкает до утра и мысли, наконец, могут спокойно выстраиваться в стройные красивые ряды. Да и соскучилась я по родным местам – почему бы и нет? Не всем же выпадает в жизни вот так взять и сорваться с годами насиженного домашнего очага, пускай и по очень важным делам. Но я не ропщу, ибо это бессмысленно. Жизнь всегда и все знает намного лучше нас.

Кузя за полгода подрос, возмужал и превратился в красивого некрупного котика. Моя мама не могла нарадоваться на своего любимчика. Но оказывается, Кузя, помимо ухоженного и упитанного вида обладал еще многими достоинствами. И перечисление их как сейчас станет ясно, составляет внушительный список. Во – первых, он любил провожать свою хозяйку до магазина, которым заканчивалась улица метрах в восьмидесяти от нашего дома. Он рысью, словно заправская собачонка, бежал вслед за неторопливо идущей пожилой женщиной – моей мамой, садился около магазинных ступенек, и терпеливо ждал, пока та делала покупки. Если она задерживалась, он улучал момент, когда кто-нибудь из покупателей открывал дверь, просовывал голову внутрь и громкими возмущенными воплями торопил хозяйку. Если ей после магазина нужно было отправиться куда-нибудь еще, Кузя усаживался на углу улицы и набирался терпения еще часа на два – три – она редко отсутствовала дольше. Но, как только, возвращаясь, она оказывалась в поле его зрения, кот выказывал все признаки бурной радости. Дождавшись, пока хозяйка подойдет поближе, он снова, как преданный взрослый пес, бежал рядом. Иногда эмоции перехлестывали у него через край, и тогда он забегал впереди нее, опрокидывался на спину и весело бил лапами в воздухе, вызывая хохот и умиление соседей по улице. В этот момент он уже не напоминал взрослого пса, привычно бегущего у ног хозяина, а становился самим собой – котом Кузей, радостно и открыто смотрящим на эту распрекрасную жизнь.

Еще одним фокусом у Кузи было неистребимое желание посидеть на хозяйском плече. За это он получил от меня дополнительное прозвище – «попугай Джона Сильвера» – в память о легендарном попугае – пирате. Уж очень Кузя на него был похож, когда взбирался на плечо к моей маме. Он мог сидеть там часами, и ему совершенно не мешало, что она готовит обед или разговаривает по телефону.

Спал Кузя исключительно в хозяйской постели, не признавая никаких кресел, ковриков или специальных кошачьих коробочек. Он дожидался, когда моя мама ложилась отдыхать днем, или укладывалась спать поздним вечером, забирался к ней под подбородок, теплой мягкой горжеткой обвивался вокруг шеи и спокойно засыпал, не обращая никакого внимания на слабые протесты хозяйки. Иногда он заваливался эдаким бокогреем к ней под одеяло, сворачивался там аккуратным калачиком и мирно посапывал до самого утра.

Когда Кузя был поменьше, он обожал кататься верхом на Бьянке, используя ее в качестве домашней лошадки, словно заправский жокей. Черная, как смоль, кошка, была настоящей стопроцентной флегмой и относилась к Кузиным закидонам с непробиваемым спокойствием. Обычно он подстерегал ее где-нибудь за холодильником или под столом, неожиданно выпрыгивал из своего укрытия и вскакивал ей на спину. Бьянка от испуга брала в галоп, и Кузя, довольный, пыхтя от гордости за собственную находчивость, разъезжал на спине у пожилой кошки, пока ему не надоедало это занятие.

Иногда, когда к маме приезжали гости, Кузя встречал их за калиткой, у дороги, с удовольствием запрыгивая в салон привезшего их автомобиля, и, расхаживал там, внутри, с совершенно нахальным хозяйским видом.

Но все же коронным Кузиным фокусом был номер с печеньем. Мама как-то пожаловалась мне, что не понимает, куда девается печенье, которое она регулярно покупает «на всякий случай»: «Я его редко ем. Гости вот только. Да отнесу кому».

Все выяснилось совершенно случайно. Как-то днем, во время летней сиесты, когда все живое млеет от дневного сна и жары, она неожиданно проснулась и увидела следующую картину. Кузя, запрыгнув на стол, внимательно осмотрелся по сторонам, и, не заметив ничего подозрительного, аккуратно поддел когтем салфетку, которой была накрыта ваза с печеньем. Отвернув краешек салфетки, он вытащил из вазы одно печенье, и бережно отнес его к себе в миску. То, что произошло дальше, было вполне достойно не только театра Куклачева или цирка на Цветном бульваре. Это могло бы войти в анналы Академии наук! Положив печенье к себе в миску, Кузя ВЕРНУЛСЯ на стол, снова аккуратно поддел салфетку, и накрыл вазу с печеньем так, словно бы ничего и не произошло.

Мама обалдело наблюдала за Кузиными манипуляциями, и после того как он, легко вздохнув, спрыгнул на пол и съел свою добычу до последней крошки, она громко расхохоталась, чем выдала свое присутствие. Но Кузя, нисколько не смутившись, тут же запрыгнул к ней на диван, свернулся калачиком и довольно заурчал.

Он прожил в нашем доме еще около полугода, а потом исчез. Наверное, его забрал кто-нибудь из проезжавших мимо автомобилистов – слава о таком необычном коте гремела по всей нашей улице, и даже за ее пределами. Мы не хотим думать ничего другого. Пусть наша, уже ставшая легендой про замечательного кота Кузю, быль, имеет хороший конец.

Через год мы взяли на том же рынке нового кота. И мама назвала его Кузей. В честь того, прежнего. Но это, как сказал неведомый мне классик, уже совсем другая история.

Животные, несомненно, меняют нас. И даже иногда нашу жизнь. Но, как правило, в лучшую сторону. Я очень благодарна им за это простое и такое редкое у людей свойство. Думаю, так было всегда и так всегда будет. Пусть у каждого хоть однажды в жизни случится свой кот Кузя. И тогда наша жизнь обязательно станет чуточку прекраснее.