Читать книгу Влечение. Истории любви - Ирада Вовненко - Страница 3

Стройная короткостриженая женщина включила чайник, он немедленно и с готовностью загудел, зарокотал, женщина достала с полки жестяную коробку с чаем, из холодильника – лимон и сливки. Давным-давно, когда она кормила дочь грудью, привыкла пить чай непременно со сливками. Сначала не нравилось, раздражал запах горячего молока, сладковатый, а потом привыкла и сейчас уже не могла обходиться.

– Мама, – позвала из прихожей незаметно выросшая дочка Светлана, – мама, я у тебя возьму в кошельке двести пятнадцать рублей. Мне для лабораторок нужно резиновых перчаток купить, я хочу сразу целую упаковку… И, кстати, жирное пятно на юбке. Ты не вывела еще?

– На какой юбке? – Женщина вышла в прихожую; дочь, не отрываясь, разглядывала себя в зеркале. Она уже была одета для выхода: узкие джинсы, тесная футболка с рожицей Баттерса из недетского мультика «Южный парк».

– На серебристой юбке! – На мгновение дочь отлепила глаза от собственного прелестного изображения и посмотрела на женщину: – Серебристая юбка с такими кандибоберами, похожими на змеек, шариков или кого-то еще такого. На Надиной свадьбе кто-то на меня заливную рыбу вывалил… с польским соусом…

– Первый раз слышу про рыбу с польским соусом, – честно ответила мать.

Чайник отработал и выключился с характерным звуком, напоминающем выстрел, женщина вернулась на кухню и ополоснула глиняную заварочную кружку кипятком.

– Мама, – дочь протопала следом на кухню, наверняка оставляя кружевные следы своими массивными солдатскими ботинками, – мама. Мне дичайше нужна эта юбка. Дичайше. В следующую пятницу юбилей у завотделением, и будет, как говорится, вечеринка медсестер, такая шутка. Конечно, не медсестер, а всех. Ну, ты понимаешь…

– Я понимаю, – мать накрыла кружку сверху специальной крышкой, на крышке какие-то иероглифы, – юбка, пятно от рыбы, вечеринка медсестер, а когда ты будешь дома сегодня?

– Ну не знаю, – дочь капризно наморщила нос, – ну буду когда-нибудь. Сегодня. Или завтра.

Светлана со смехом убежала, а ее мать отправилась на поиски телефона, он звонил, не умолкал.

– Борис не у тебя? – не поздоровавшись, спросила Зоя, ее старинная приятельница и настоящая жена ее бывшего мужа. – Собирались выехать в семь из города, а его нету. И трубку не берет. Сволочь.

– Борис не у меня, – ответила Анна, отпивая чаю, – и не было, и не собирался, Зоя.

– Тьфу ты, черт! – выругалась та. – Ну что за человек, я прямо не знаю, договаривались в семь…

По традиции не прощаясь, Зоя повесила трубку. Анна даже не успела спросить, куда это они собрались выехать из города. Да и ладно.

Когда-то она, Зоя и их будущий муж все вместе учились на одном курсе, жили в одном общежитии, и Анна даже почти сама познакомила Бориса с подругой. Предполагалась какая-то вечеринка (точно не медсестер), вроде бы насчет ноябрьских праздников – тогда еще актуальных. Хотя история, как известно, вещь повторяющаяся. Мальчики разделывали страшно соленую селедку, девочки кромсали отваренные овощи в винегрет, все бы хорошо, но выяснилось, что нет свеклы. А свекла все-таки царица винегрета, и без нее никак. И тут встрепенулась одна девочка, Лена, она была не общежитская, городская, и вот она вскричала: «У меня как раз дома бабушка отварила четыре огромные свёклищи для пенсионерских салатов с чесноком и майонезом, я сейчас». И Лена резво убежала за одной из огромных свекл, торопясь успеть спасти ее от бабушкиного острого ножа. И в этот как раз промежуток времени стали собираться гости, выставлять на стол напитки и консервные банки, и гости спрашивали: «А почему мы никак не можем начать?» – и гостям отвечали: «Вот сейчас вернется Ленка со свеклой, тогда и начнем». Через небольшое время действительно вернулась Ленка, встретив по дороге Зою, купившую недостающего белого хлеба. Их встречает настоящее народное ликование, тем более что свекла оказывается уже аккуратно нарезанной и простым движением добавляется в винегрет. Счастливые и довольные, приступили непосредственно к празднованию, прозвучали какие-то абсолютно неподходящие, но ужасно смешные тосты, и тут Борис внезапно спросил, толкнув Анну в бок локтем, пребольно толкнув: «Все классно, но почему вы девушку Зою называете свеклой?» Громко так спросил, все замолчали и уставились на него вопросительно. Анна сначала не разобралась и стала глупо возражать в духе: «Вроде бы и выпил пока немного» – а потом внезапно поняла и стала смеяться, смеялась долго, и все вокруг смеялись тоже. Даже Зоя, она всегда была необидчива, правда, все годы учебы ей пришлось откликаться на плодоовощную кличку Свекла, да и потом еще какое-то время.

Вся эта история – с ней и с Борисом – была кривая, косая и чрезвычайно нелепая, и как-то Анна прямо ему сказала, что ему нужны две женщины для жизни, непременно Зоя и непременно она. «А Зою это как раз устраивает», – улыбнулся он. «Но меня-то нет», – ответила Анна. Тогда они и расстались окончательно в третий или десятый раз.

– Пока, Свекла, – сказала женщина молчащему телефону, а он разразился очередным звонком.

– Мама, – прокричала хитрая Светлана, – мама, я тебе забыла сказать одну вещь. Наверное, важную. Ну, вообще-то, не забыла, а специально решила сказать по телефону. Мы завтра придем с Олегом. Ну, знакомиться. Будь, пожалуйста, дома. Ты будешь дома?

– А что за Олег? Никогда не слышала от тебя про Олега. – Трубку Анна зажала между плечом и щекой – и собирала крошки со стола – рукой в руку. Вспомнила, что, согласно какой-то примете, смахивать сор в ладонь – к болезни. Дожидаясь ответа дочери, подумала, что смахивать сор на пол – к уборке.

– Ну как это, мама! – фальшиво возмутилась Светлана. – Я сто тысяч раз говорила тебе про Олега Васильевича, это доктор такой, мы еще летом познакомились, когда я в детской городской больнице проходила сестринскую практику, я тебе рассказывала, что он День Нептуна придумал… Для детского веселья…

– День Нептуна помню, – ответила Анна, – детское веселье помню, а вот про твою дружбу с Олегом Васильевичем не помню…

– Просто тебе это было неинтересно! – Матери показалось, что на том конце дочь лукаво улыбнулась.

– Ну ладно, до завтра, приготовь, пожалуйста, что-нибудь нормальное. Пирог. Жаркое. Отбивные. Бифштекс. Он мясо постоянно ест… Должны же мы на него произвести неотразимое впечатление? Как ты думаешь?

Поутру Анна сходила на рынок за мясом, выбрала роскошнейшую баранину. Баранина настойчиво потребовала приобретения правильного риса, сорта «девзира», такого матового, розоватого. У того же продавца-узбека она придирчиво нюхала сопутствующие пряности: зиру, тмин, куркуму, щупала ссохшийся барбарис. Плов, решила Анна, это будет плов. Выбирая все эти нюансы, столь важные для приготовления настоящего блюда, она думала о том, как же все-таки приятно готовить. Делать это со вкусом и желанием.

Дома замочила рис, поставила перекаливать масло. Сама присела на краешек табуретки с чашкой зеленого чая – аутентичность во всем. Все ее детство дед не разговаривал с отцом; причины их непонятной вражды Анна не знала, вопросов задавать не полагалось. Папа по субботам приготавливал плов. Когда в воздухе начинали витать ароматы кипящего растительного масла и брошенной бараньей косточки, необходимой по представлениям папы, дедушка закрывался в своей комнате, закладывая щели в дверях влажными тряпками, – утверждал, что дышать просто невозможно. А она, когда только заходила в субботу после школы в подъезд, немедленно наполнялась радостью и даже счастьем, как будто вдыхала их вместе с вкусным запахом плова. Анна любила его и сейчас, безболезненно перемещаясь на десятилетия назад, становясь на время маленькой девочкой, отличницей Нюрой – так ее называл папа. А дедушка специально звал Анной, чтобы отличаться. В сущности, они были безобидные оба.

Через пять минут после назначенного срока на пороге стояла счастливая Светлана и детский доктор Олег. Светлана особо не изменилась со вчерашнего дня, а детский доктор оказался широкоплечим блондином лет тридцати, гладковыбритые щеки, темные глаза – интересный контраст. На нем были черные брюки, мягкие на вид, черная кожаная куртка, черный свитер без высокого воротника и черный шелковый шарф. Казалось, он не просто предпочитает черный цвет, а купается в нем, наслаждаясь каждой каплей.

Он совершенно не походил на предыдущих поклонников дочери – веселых ровесников в приспущенных широких джинсах и балахонах с пестрыми принтами, и Анна удивленно рассматривала букет роз, который он преподнес ей с легким поклоном аккуратно причесанной головы.

– Приятно познакомиться, – глупо произнесла Анна, хотя никогда не говорила такой банальной общепринятой чепухи, и зачем-то протянула руку.

Детский доктор слегка сжал ее холодные пальцы, и вот тут все и началось. Анна даже на минуту вышла, вежливо извинившись и проводив дочь с гостем в гостиную, зашла в спальню и остановилась растерянно. Посмотрела на свою правую ладонь – она выглядела совершенно обычно, не покрылась волдырями, не посинела и не заросла густой шерстью. Но Анна чувствовала, что детский доктор Олег инфицировал ее контактно, брызнув в кровь непонятную горячку, лихорадку, смятение и непокой. Пальцы задрожали. Она обхватила правую ладонь своей же левой, сильно сдавила, стало больно.

– Мама! – крикнула недовольно Светлана, и Анна вернулась в гостиную.

Хорошая хозяйка и внимательная мать, Анна нарядно накрыла стол. Старый стол, очень старый, когда-то он входил в состав бабушкиного приданого – большой, дубовый, прямоугольной формы, он не складывался и не раскладывался, чем доводил сначала дедушку, и без того гневливого, а потом и маму до исступления. Пару раз дедушка предпринимал партизанские попытки избавиться от «дубового чудовища», с усилием подтаскивая его к входной двери, но реально оценивал все-таки свои силы, подозревая, что в скоростном спуске с пятого высокого этажа победит не он.

Когда Анне довелось сделаться потомственной столовладелицей, в стране как раз происходил кооперативный бум, появлялись всякие разные полезные услуги, она воспользовалась реставрационными. Стол приобрел утерянную за годы лишений респектабельность и титул настоящего антиквариата. Анна считала, что он не нуждается в мещанских скатертях – и убирала его крахмальными однотонными салфетками из льна.

В этот день она выбрала ярко-красные: салфетки были достаточно торжественными и отлично сочетались с молочно-белым английским столовым сервизом, тоже частью бабушкиного приданого.

– Здравствуйте, – опять некстати сказала Анна, усаживаясь напротив дочери, которая тоненько захихикала и заметила:

– Обычно мама не такая растерянная. Перетрудилась, наверное. Мама работает много.

– Да? – Олег посмотрел на Анну и немного приподнял левую бровь. – Чем занимаетесь, Анна Владимировна?

Она помолчала, бесцельно двигая вилку и нож, меняя их местами. Собралась и ответила:

– Сейчас репетиторством. Подготавливаю школьников к ЕГЭ, математика – обязательный предмет.

– Да! – Дочь гордо глянула на детского доктора. – И не только математика, мама еще в физике прекрасно разбирается, да, мама? У нее учеников полно, только успевает поворачиваться, да, мама?

– Да, дочка, – кивнула Анна, – прекрасно разбираюсь, успеваю поворачиваться…

Детский доктор внимательно разглядывал белоснежную, безо всякого орнамента, тарелку перед собой. Светлана сунула ему в руки бутылку вина. И подвинула шампанское. Он бездействовал.

– Открой же! – рассмеялась она. – Ты тоже сегодня какой-то тормоз…

Наконец откупорили шампанское, справились с закусками, Анна внесла на круглом узбекском блюде плов, все как положено – снизу рис, сверху мясо, головки чеснока блестели перламутрово, и запах, запах…

Обед прошел как в тумане, Анна ощущала себя обернутой ватой, залепленной парафином, воском, залитой гелем.

Разумеется, она поддерживала беседу, уместно вспоминала забавные случаи на занятиях, смешные изречения учеников: «Возьмем переменную А и обозначим ее за В…» – «И зачем, Егор, мы так поступим?» – «Ну вроде бы надо что-то сделать…»

Разумеется, она отзывчиво слушала дочь, Светлана много шутила, была прекрасна, Анна смеялась в нужных местах и даже дополняла ее истории какими-то деталями, подробностями.

Разумеется, она старалась не смотреть на свою правую ладонь и вообще предпочла бы не пользоваться ею, но как истинная правша сделать этого не могла и нехотя орудовала блестящим увесистым ножом. Она хотела остаться со своей ладонью наедине. Она хотела подумать.

Что касается Олега, детского доктора, то он тоже в основном молчал, в двух словах лишь поведав о том, что стал врачом случайно, – изгнанный из школы после девятого класса, поступил в ближайшее к дому училище, им оказалось медицинское:

– Закончил. За время учебы как-то проникся… Вот как-то так…

Разливая чай в тонкостенные чашки с мадоннами, младенцами и прочим антуражем, Анна нечаянно плеснула кипятком себе на левую руку. А может быть, плеснула намеренно, желая как-то уравнять ее со страдающей правой.

Левой руке оказалось совсем не больно, она не дернулась даже, Анна удивленно полила ее кипятком еще.

– Что вы делаете? – произнес детский доктор, встал с места и промокнул воду бумажной трехслойной салфеткой.

– Мама, ты что? – Дочь смотрела испуганно.

– Простите, я очень рассеянная сегодня, – сказала Анна четко, – действительно, устала. Наверное.

– Мы сейчас пойдем, – немедленно засобиралась Светлана, – да-да, пойдем, ты отдыхай, наверное, завтра с утра опять занятия назначила, да?

– Назначила, – Анна открыла конфетную коробку, сминая в руке прозрачный целлофан, – назначила, до экзаменов два месяца осталось, самая пора выпускникам ознакомиться с алгеброй и началом анализа, неважно. Давайте чай пить.

Глянцевый целлофан громко шуршал, сминаться отказывался, нагло и победительно занимая прежний размер, Анна немного сменила род занятия и принялась складывать обертку в маленький квадратик: пополам, еще раз пополам и еще раз пополам – так, как никто никогда эти несчастные оболочки не складывает.

Охватившему ее состоянию она уже дала название, название было «все пропало»; Анна ненавидела дни, когда оно овладевало ею. Справиться с этим мороком помогали разные вещи, за годы она испробовала многое: и напряженная работа, и доверительная беседа с приятными людьми или просто чашка кофе в одиночестве. Но иногда «все пропало» затягивалось, и для борьбы с ним приходилось «подключать мозги». Садиться в удобное кресло, ложиться в пенную ванну и методично убеждать себя, что все под контролем. И будет хорошо.

Так что схема известная, и Анна решила непременно применить ее сразу после всего, торопливо закрыла дверь за Светланой и детским доктором Олегом. Прощаясь, он благодарил за превосходный обед, чуть коснулся пальцами ее плеча, и теперь срочно требовалось рассмотреть и плечо, не покрылось ли оно ожогами, не расплавилось ли от этого огня.

Она оставила грязную посуду частично на столе, частично в раковине – Анна никогда обычно не позволяла себе такого безобразия. Абсолютно без сил опустилась в старое кресло, дедушкино любимое – оно жило с ним в комнате, вместе с кроватью, письменным столом и стеллажами книг – более ничего. Закрыла глаза. Настроилась на «подключение мозга».

Через час Анна решила, что полностью пришла в себя, вновь став зрелой женщиной, преподавателем математики, отличным педагогом, матерью взрослой дочери, разумным самодостаточным человеком. Самодостаточный человек ловко убрал со стола, чистейше вымыл посуду и даже вытер полотенцем насухо, во избежание разводов, а особо ценные хрустальные бокалы человек даже ополоснул в специальной резиновой ванночке, пригодной для мытья столь хрупких предметов. Человек позвонил своей старинной подружке, а теперь еще и настоящей жене бывшего мужа, Зое и осведомился о ее делах. Зоя ответила, что ничего хорошего, а чего хорошего можно ожидать от мужчины, который в лондонской пригородной электричке решил, что его захватили в плен террористы, – двери в тамбур отказались разъехаться сами собой, а нажать на красную кнопку размером с тарелку, мужчина не додумался, пусть и проработал всю жизнь учителем английского.

Далее разумный и самодостаточный человек позволил себе допить шампанское, спокойно устроился в кровати, когда-то части бабушкиного приданого, с новой книгой Памука и с удовольствием читал около часа перед сном.

Человек отметил ровно в полночь возвращение взрослой дочери – вот и все кареты превратились в тыквы, подумал умиротворенно и наконец заснул.

Никакие сны разумного человека не беспокоили, и утром он проснулся полный энергии и сил, и уж, естественно, никак не предполагал, что через несколько часов окажется в сильных объятиях детского доктора Олега, опять выбравшего сплошь черный цвет.

Руки его окажутся очень теплыми и чуть шершавыми, губы сухими и настойчивыми, растительность на груди будет почти отсутствовать, а носки он снимет.

А глаза он не закроет, и можно будет разобрать, что они не карие, а густо-серые, цвет мокрого асфальта, когда-то популярный у владельцев отечественных автомобилей.

Анна будет что-то говорить, объяснять, большой недостаток – в минуты сильного волнения не может молчать, чуть выпуская из себя эмоции, разбрызгивая слова в разные стороны, и скажет обязательное: «Мы не должны», и повторит несколько раз «я не могу», и со стоном «прости меня», и другие вещи.

Но потом он нежно закроет широкой ладонью ее беспокойный рот, пустую воронку, и она замолчит, поцелует в линию жизни, в самую середину, и будет просто отражаться в его глазах, густо-серых, заставив себя забыть, кто отражался в них до нее.

И он скажет «никогда раньше», и он скажет «меньше всего от себя ожидал», и повторит несколько раз ее имя, уже без отчества.

Потом он уйдет и унесет с собой любимый черный цвет, оставив Анне смятение. Не черное, нет. Ослепительное просто. Без определенного цвета.

Светлана пришла вечером того дня, открыла дверь ключом, как обычно, бесконечно долго стягивала в прихожей ботинки, расправляла особым образом широкие шнурки, немедленно протирала заляпанные весенней слякотью носы влажной тряпкой.

Анна, желая убежать от своих мыслей, охотно бросилась вспоминать, как расстроился брак ее двоюродного деда с хорошей женщиной, зубным техником. Они поженились уже довольно пожилыми людьми и разошлись со скандалом всего через три месяца, или даже через два. Дедушка запальчиво рассказывал семье, розовея лысиной, что зубной техник абсолютно не состоялась как хозяйка: «Она, вообразите, чистит обувь утром, а не вечером и ставит кастрюли в раковину, когда нужно мыть их на весу!»

Светлана заглянула в комнату Анны, слабо пошевелила рукой; мать, заливаясь всеми красками стыда, спросила:

– Есть будешь? Есть остатки плова, я разогрею…

Дочь отказалась.

Внезапно до Анны дошло, что плов она готовила только вчера. Вчера, когда еще все было правильно. Вчера, когда она еще твердо стояла на ногах, вдалеке от страшной пропасти – ее еще называют иногда любовь. Туда падаешь, и никто не спрашивает твоего желания. Просто падаешь.

Анна старалась не думать. Оказалось, что этого вполне можно достичь, научиться, освоить.

Она просто плавилась от нежности, растекалась. Включая поутру компьютер, всерьез опасалась, что размягченные пальцы не отстучат пароль в почтовом ящике, с надеждой оглядывала свежий маникюр, а зеркало шутливо отражало просто сгусток тумана, какой-то сияющий газ. Скорее всего, инертный. Она говорила шепотом или очень тихо, будто бы голосовые связки обратились в стеклянные ножки от бокалов с вином и могут изрезать горло, если обращаться с ними шумно. Кожа на лице таяла от прикосновений большой кисти для пудры, ей нравилось пахнуть пудрой, а малая кисть для румян лежала без дел. Идеальной формы крыла бабочки густо-розовые мазки появлялись сами, распускаясь через тонкую французскую штукатурку. Анна улыбалась своим маленьким мыслям, таким нежным, невесомым; они плескались в ее голове желтыми кувшинками, носились по поверхности быстрыми водомерками, не нарушая целостности мира. Большие мысли Анна изгоняла, а впоследствии они перестали рождаться сами, обреченные на мгновенное истребление. Все-таки эволюция, все-таки естественный отбор.

Детский доктор появлялся в середине дня, вероятно заканчивая смену, точно она не знала и не спрашивала. Они вообще-то много разговаривали, но все больше не о том. Пили крепкий чай, он смеялся, называл ее сливочный вариант – «казахстанским», советовал добавить туда соли и перца. И сала – на сале настаивал особо.

Было настоящее чудо в том, что через странные дни, полные сомнений, острых ласк, слез и необыкновенного счастья, вдруг проступило лето, и количество учеников увеличилось – набегала вторая волна ЕГЭ. Одним вечером Анна обнаружила совершенно случайно, что стоит в центре цветущего июня, и что белые ночи, и что это ее любимое время года.

Анна шла по дрожащему от проезжающих машин Дворцовому мосту; Нева рассекала ее город на неравные части, за спиной незажженными свечами как будто покачивались в светлой вечерней дымке неспящего города ростральные колонны, и на фоне лучших в мире декораций разыгрывалась ее личная трагедия.

В тот день они впервые встретились вне дома Анны, и это произошло незапланированно – детский доктор забыл накануне свой мобильный телефон, и она в страхе смотрела, как черный слайдер вибрирует от звонков «Татьяна, мама Льва» и «Люся, мама Игоря», в конце концов Анна малодушно отключила его и собралась. Надела шелковое платье с узором из венков и светлые чулки с застежкой сбоку, красивая застежка со стразами. Еще она купила за последнее время черные тончайшие чулки со стрелкой, шоколадные с ласковыми воланами и смешные телесные – с зайчиками из плейбоя.

Она легко отыскала детскую больницу на 2-й линии Васильевского острова, раньше у нее просто был порядковый номер, теперь в ее названии значится Мария Магдалина, святая. Анна боялась себе сказать, откуда знает этот адрес.

Позвонила на отделение из пропитанного особым запахом – смесь страха, хлорки и вареной капусты – холла, где тихо беседовали на дощатых скамеечках две женщины – постарше и помладше, на их лицах, несомненно, лежала печать фамильного сходства, Анна отвела глаза и стала изучать носок собственной лиловой туфли. Олег спустился минут через пять, сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Глаза его сияли – это было заметно, Анне стало тепло, она отвела взгляд от носка лиловой туфли. Молча передала Олегу – она впервые видела его в белом – выключенный мобильник, кончики пальцев ненадолго сплелись, и так они постояли недолго.

Анна ни с кем не разговаривала, кроме, разумеется, учеников и дочери. С дочерью – по минимуму, и Светлану это устраивало. Звонила старинная подруга Зоя, настоящая жена ее бывшего мужа, Бориса, но вскоре и она устала от молчания в трубке. Зоя приглашала Анну в Финляндию, Швецию и куда-то еще, Анна не очень понимала Зою. Та жаловалась на Бориса, рассказывала про его нелепое увлечение дайвингом и гипертензию. Анна вешала трубку, Анна тут же забывала об этом.

Она не знала, встречается ли Олег вечерами со Светланой. Сплетает ли с ней пальцы. Целует ли ее губы. Слушает ли ее голос. Она не спрашивала никогда, не осмеливалась. Она говорила:

– Сегодня у меня утром две группы по полтора часа, потом сразу третья и индивидуальники, и завтра то же самое, а у тебя завтра операционный день, поэтому давай в среду, давай в среду…

Он кивал, со всем соглашаясь, и наступала среда, середина дня, он приходил, и Анна падала, падала…

Он говорил:

– Расскажи мне про своих учеников, про теорему Ферма, про тему своей диссертации. Про расположение твоего домоуправления, про то, почему ты не выучилась водить автомобиль, про то, почему ты не заводишь кошку.

Анна отвечала подробно.

Дочь отдыхала с отцом и Зоей, они все-таки поехали то ли в Норвегию по фьордам, то ли куда-то еще, потом их занесло в Карелию, и они звонили Анне, смеялись, хвастались увиденным. Она трусливо праздновала отсутствие дочери, ходила по квартире без одежды, наступая босыми ногами на колючий коврик в прихожей и впуская детского доктора, он шутливо говорил еще по ту сторону двери: угадай, кто? Или: врача вызывали?

Лето неожиданно закончилось. Дочь вернулась домой – то ли с фьордов, то ли откуда-то еще. Анна купила чудесный французский плащ цвета старого серебра с пуговицами, похожими на наструганный черенок топора. Она подарила детскому доктору «Лондон» Питера Акройда – в оригинале и русском переводе, потому что он мечтал побывать в этом городе. Они робко стали обсуждать возможность этой поездки.

И даже когда Светлана вышла однажды утром из комнаты с заплаканными глазами и сказала: «Мама, я совершенно не понимаю, что происходит с Олегом. Он просто почти сделал мне предложение же! А теперь мы не видимся, совсем не видимся. И я не знаю… Я написала ему письмо, раз не хочет разговаривать так. Я все время писала! Не ответил. Он даже не позвонил!» – Анна лживо сказала, что все к лучшему, что в ее двадцать лет впереди ожидается еще вереница олегов с предложениями руки и сердца или так. И даже не особенно презирала себя за это, даже находила себе оправдания.

Светлана с силой оттолкнула мать и выкрикнула:

– Какой бред! Мне не нужна вереница чужих людей!

Дочь закрылась в своей комнате, Анна пожала равнодушными плечами и пошла варить кофе – себе, какао – дочери, та оставалась верна своим детским вкусам.

Было воскресенье, единственный выходной день за две недели, и Анна собиралась снова лечь спать. Кофе был сварен и выпит, чашка какао остывала на столе, нетронутая, Анна отложила газету и вышла в коридор. Постояла минуту у двери в комнату дочери, постучала. Ответа не было.

– Света! – позвала она. – Я тебе шоколад сварила. Иди позавтракай!

Ответа не было. Анна прислушалась. Опустилась на корточки, приложила ухо к замочной скважине в форме скрипки. Тихо.

– Света, открой, пожалуйста, – сказала громко, ей было неприятно с собой, она подумала, что присваивает себе чужие права – беспокоиться об этой девочке в закрытой комнате.

Анна вернулась на кухню, налила в стакан минеральной воды, выпила. Вернулась в коридор. У нее не было никакого плана действий, никакого предчувствия, никакая интуиция и никакое ни сердце матери. Просто Анна вытащила из ящика для всякого инструментального мусора здоровенную железку на деревянной рукояти – долото? стамеска? – и отжала замок – да что там было отжимать – хлипкая межкомнатная дверь, латунная ручка блестела тускло и давила в левый бок.

Вошла в комнату, дочь лежала на полу, ноги врозь, на ее губах пузырилась зеленая пена.

«Скорая» приехала очень быстро, реанимобиль, разнаряженный как елка. Хмурый врач с глубокой складкой между бровей говорил отрывисто, действовал быстро, пустые облатки из-под таблеток, проглоченных Светланой, окинул мгновенно взглядом и все вздыхал, пока заправлял зонд ей в желудок.

– Откуда взяла? – спросил. – Наркоманка? Медработник?

Анна мотала головой, даже трясла, абсолютно не в лад, абсолютно не по делу, он понял и больше ничего не спрашивал. Фельдшер, полная уютная женщина, похлопала ее по руке и проговорила:

– Все будет в порядке, вы успели. Смотрите, она уже приходит в себя.

Светлана открыла глаза и посмотрела прямо на мать. В горле была резиновая полая трубка, и сказать Светлана ничего не могла. Сказала Анна: «Прости меня» – и наконец заплакала.

Оставив Светлану в отделении токсикологии, вышла в аптеку купить по списку необходимые лекарства и прочее, например зубную пасту, щетку, мыло. Тапочки. Какую-то удобную для больницы одежду. Казалось невозможным вернуться за всем этим домой, в комнату, где уже засохла на полу зеленая лужица, небольшая.

Вечером Анна заставила себя позвонить детскому доктору Олегу и очень коротко рассказать о случившемся. Слушать его ответа не стала, отключила телефон. Сидела на табуретке, обтянутой зачем-то марлей, смотрела на дочь. Она спала, в локтевую вену капал физраствор с глюкозой, на соседней кровати стонала женщина, бормотала что-то бессвязное, медсестра со сложной прической, не помещающейся под прозрачный чепец, сделала ей укол, и та замолчала. В окно стукнул тихо падающий лист, еще даже не желтый. И немедленно начался дождь, буквально залил стекла – нормальная питерская осень.

Через два часа Анна снова включила телефон, двенадцать сообщений о непринятых вызовах, три голосовых сообщения – стерла. Набрала номер Бориса, она знала, что дочери будет приятно увидеть отца завтра. Его голос взметнулся в ужасе, Анна успокоила, повторив много раз «все будет в порядке».

Кажется, она не спала ночью, на смешном марлевом табурете, впрочем, ей было все равно.

Детского доктора Олега она не видела после этого. В течение месяца по средам раздавался дверной звонок в середине дня. Она продолжала вести занятие, с улыбкой объясняя ученикам, что это ошиблись квартирой, иногда бывает.