Читать книгу Сделай это нежно - Ирэн Роздобудько, Ирен Роздобудько - Страница 3

Елизавета решила умереть.

И в этом не было ничего удивительного. Ведь такое решение рано или поздно приходит ко всем.

Особенно, если ты не можешь пережить страшной и несправедливой обиды.

Особенно, если ее нанесли родные тебе люди…

Итак, рано утром Елизавета пошла к реке, хотя должна была идти совсем в другое место.

Идти было трудно – снега в этом году выпало довольно много. Приходилось поднимать ноги, как цапля, и нащупывать тропинку, чтобы ненароком не нырнуть в сугроб.

Способ умереть она выбрала еще дома. Сначала думала, что хорошо бы выпрыгнуть из окна, чтобы ее сразу увидели.

Но потом подумала, что все должны немного помучиться, разыскивая ее. И нашла верное решение: она замерзнет в снегу!

А еще лучше: она насмерть простудится. Ведь простуда – ее «конек»: Елизавета всегда простужалась. И, сколько себя помнит, каждую зиму ходила с компрессами на шее или на ушах. Тело под компрессами сильно чесалось, и Елизавета почесывала его длинной бабушкиной спицей. А на левом глазу у нее всегда красовался огромный ячмень, который прогревали солью или горячим яйцом. Это была сущая пытка.

Так неужели эти муки придется терпеть еще лет шестьдесят? А вдруг – больше?

Подумав так, Елизавета решила как следует промерзнуть в снегу, а потом вернуться домой и победно умереть на глазах у всех обидчиков.

Она дошла до самого берега, где, как ей казалось, снег был самым холодным, сняла шубу и варежки, аккуратно сложила их неподалеку от себя, расчистила место в сугробе и опустилась на снег.

Потом принялась нагребать его на себя, как это делала летом, закапываясь в песок.

Нагребла до самой шеи и стала ждать, когда замерзнет.

Но, на удивление, холодно ей не стало.

Елизавета хорошо утрамбовала снег вокруг себя ладонями – так, что на поверхности осталась одна голова. И стала ждать.

А в ожидании размышляла.

Вот, думала Елизавета, я умру. Буду лежать тихая и смирная, послушная, с закрытыми глазами – белая-белая. Вся – в белом! Ведь соседка как-то говорила, что девушек, которые не вышли замуж, хоронят в красивых свадебных платьях. А вокруг будут стоять мама, бабушка, папа и Саша, а еще – Ромка, Стасик, Олька, Лера, Светлана Михайловна и дядя Паша.

Все ее враги!

Олька и Лера, наверное, будут завидовать – им такое платье и не снилось!

Саша, конечно, будет радоваться: ему достанется все, что останется после Елизаветы, а главное – велосипед, за который они всегда дрались чуть ли не до крови! И мама с папой тоже обрадуются: теперь никто не будет рисовать на обоях, не будет приносить в дом котят и пачкать новую одежду. Бабушка, может, немножко и погрустит, но потом поймет свое счастье: не надо будет делать двойную порцию блинчиков или вязать свитера и носки в двойном количестве.

Светлана Михайловна вообще будет скакать от счастья на одной ножке, это понятно. Ведь она сама как-то сказала, что если бы Елизаветы в ее группе не было, она бы перекрестилась и спала спокойно. Вот теперь будет креститься и спать вволю! Ну и дядя Паша тоже будет спать спокойно – никто теперь не будет прыгать с гаражей, не будет бегать по клумбам, и никого не надо будет снимать с пожарных лестниц!

Вот кто действительно поплачет, так это Ромка и Стасик.

Хотя, если хорошенько разобраться, чего им плакать, если теперь они смогут во всем быть первыми? В плевках в длину и высоту, в охоте на голубей, в свисте через лист лопуха, в слежке за шпионами, в разжигании костра и всяком таком.

Нет, они будут рады!

Поэтому Елизавете терять нечего.

А вот увидеть, как по ней будут скучать, – интересно!

Ведь все же мама с папой и бабушкой, наверное, позже (когда хорошенько нарадуются тому, что избавились от такой непослушной Елизаветы) начнут плакать и жалеть, что ее нет.

Мама скажет: ну зачем мы так издевались над ней, запрещали рисовать на обоях, заставляли есть кашу?

Зачем мы не позволяли ей бродить у реки, скажет папа. Ой, зачем я ругала ее за то, что путает мои нитки, заплачет бабушка.

И даже Саша всхлипнет, мол, пусть бы брала велосипед – сколько угодно!

А Светлана Михайловна будет стоять тихо, и все сразу поймут, что это она была виновата, когда ставила Елизавету в угол на глазах остальных детей и жаловалась на нее родителям.

Олька принесет ей свою дорогую немецкую куклу, волосы которой Елизавета раскрасила лаком для ногтей, скажет: ах, бери, хоть всю раскрась, мне не жалко. А Лера…

Лера пожалеет, что не пригласила Елизавету на свой день рождения, скажет: пусть бы ходила к нам в гости хоть каждый день – у нас еще много есть чего поломать!

…Ресницы у Елизаветы покрылись инеем и стали длинными-длинными, как у сказочной Снегурочки. Сквозь них было так интересно наблюдать за тем, как красив мир – будто соткан из кружева. А еще было интересно слушать тишину – такую тихую-тихую, как будто сидишь внутри яблока.

Вот интересно, думает Елизавета, как же будет ТАМ – то есть после того, как она умрет? Конечно, кашей ее не будут кормить, и это хорошо. И Саша не будет донимать ее утром, стягивая с нее одеяло. И папа не будет заставлять чистить зубы.

Бабушка не будет заплетать косы и мыть их заваркой, чтобы они блестели. И мама не будет читать ей на ночь «Винни-Пуха».

Словом, будет Елизавета сама себе хозяйка: хочешь – спи, хочешь – лезь на пожарную лестницу и виси вниз головой, сколько душа пожелает, – хоть сто лет подряд!

«Пер-спек-тива…» – сказал бы папа.

Елизавета не знала, что такое «перспектива», но слово ей не нравилось – оно было колючим и скучным.

Снег действительно пах яблоком, и Елизавета с удовольствием начала сгрызать его с подмерзшего воротничка. Во-первых, это было вкусно, а во-вторых, приближало к цели – похолодеть изнутри.

Над Елизаветой закружилась ворона. Она была единственной черной точкой в этой белизне. Она – да еще одинокая Елизаветина голова, торчащая из-под сугроба. Ворона примостилась на ветке и внимательно смотрела вниз, разглядывая Елизавету.

У нее были умные черные глаза.

«Пер‑спек-ти‑ва» – презрительно каркнула она.

Наверное, ей тоже не нравилось это слово.

Ворона наблюдала за Елизаветой до тех пор, пока небо не стало синим, а в нем не начали зажигаться маленькие свечи. А потом полетела к своим детям. У нее их была целая куча – зачем же ей приглядывать еще и за Елизаветой?

А Елизавета уже передумала кучу разных мыслей, и без вороны ей стало скучно.

Снег вокруг нее покрылся тонкой ледяной коркой.

Елизавета сломала ее и принялась выбираться из-под сугроба.

Ей было обидно: никакого холода она не испытывала. Вероятно, его испытывали только шуба и шапка, которые лежали рядом и покрылись стеклянными ледяными трубочками.

Елизавета надела шубу, обгрызла с перчаток сосульки и бесславно поплелась обратно, домой.

У дверей своей квартиры она нащупала на шее веревку с ключом.

Ключ был совсем холодным и не слушался ее рук – никак не хотел попадать в замочную скважину.

И Елизавета вдруг почувствовала, что и сама стала твердой и холодной, как этот ключ.

За спиной услышала шаги, а потом кто-то крепким подзатыльником просто-таки втолкнул ее в квартиру.

Елизавета влетела в прихожую, как ракета.

– Вот она, сама объявилась! – крикнул Саша в глубь квартиры и снова дал Елизавете крепкий подзатыльник: – Весь район из-за тебя обежал, замерз, как собака! У‑у‑у…

И он показал Елизавете кулак.

Навстречу им уже выскочили мама и бабушка.

Лица у них были такие взволнованные, такие испуганные, что Елизавете стало стыдно за то, что она хотела вот так неожиданно бросить их на произвол судьбы.

С Елизаветы медленно начали стекать ручейки – с шубы, с варежек, с валенок, с ресниц и волос. Она стояла посреди целого озера и думала, что сейчас она вся стечет водой на пол, как сосулька.

Елизавету раздевали в шесть рук.

Повесили все вещи в ванной комнате, чтобы с них стекла вода, напоили горячим чаем, одели в теплую пижаму и шерстяные носки.

И поставили в угол. Именно туда, где по обоям ходили-бродили нарисованные ею зверушки.

Елизавета стояла в углу.

Саша играл на компьютере, папа ужинал перед телевизором, мама разговаривала по телефону, бабушка вязала свитер.

Никто даже не догадывался, что сегодня Елизавета решила умереть.

Ничего, теперь это будет ее тайной, подумала Елизавета, вздохнула, достала из кармана фломастер и принялась рисовать ворону…