Читать книгу Золотая непогода, позолоченная грусть… - Ирина Арсентьевна Коробейникова - Страница 7

Татьяна Юдина
Ах ты, ноченька

Оглавление

Никогда она не любила осень. И удивлялась и недоумевала, что обожаемый ею Пушкин именно осенью чувствовал особенный душевный подъём и писал такие прекрасные стихи. Да, красиво, когда деревья все в ярких жёлтых нарядах, как в золоте, особенно в солнечный день. Кажется, налетит ветерок, и листочки, как тоненькие золотые пластинки, зазвенят звонко-звонко, а потом посыплются наземь. Удивлялась, почему не звенят, как монетки, когда дворничиха тётя Нюся сметает их в кучки; почему горят – разве может железо гореть, и у всех спрашивала: «Золото – это железо?» В её детском понятии металл-золото-железо было одно.

Не любила осень за то, что день рождения у неё был летом, а летом почти все дети из детского дома разъезжались кто куда – в лагерь, санаторий, к родственникам, у кого они были. Ей было ехать некуда и не к кому. Она была одна. Иногда её к себе в гости на день-два брала дворничиха тётя Нюся, на день рождения обязательно, и вся семья поздравляла и дарила подарки, и устраивала чаепитие с огромным красивым и вкусным тортом. Она благодарила, а сама думала: «Вот осенью соберутся все, и я расскажу про день рождения, а мне не поверят, хотя я никогда не лгу. Это потому, что я одна, потому что ко мне никто никогда не приходит, я никому не нужна. Взрослые не рассказывают ничего, говорят – подрастёшь, потом узнаешь, ты ещё маленькая, не поймёшь. Странные они».

Она очень старалась подрасти побыстрей. Во-первых, чтобы всё узнать, во-вторых, она втайне от всех решила изменить свой день рождения на какое-нибудь число любого осеннего месяца, а, став чуть старше, и с этим определилась – десятое ноября, день Параскевы Пятницы. Тётя Нюся её очень уважала и рассказывала, что она женская заступница. Девочке казалось, что тогда непременно в новый день её рождения случится что-то необыкновенное, важное, от чего изменится вся её жизнь!

Не любила она осень из-за дождей. Это ведь летом дождик хороший – и всё польёт-омоет, и пыль прибьёт. И главное – он тёплый, даже если промокнешь – не страшно, под дождём всё быстрей растёт, значит, и дети. А осенние дожди совсем другие, они холодные, долгие. Небо всё заволакивается толстыми серыми тучами, как будто разбухает, а кто-то невидимый ковшом подливает и подливает воды в тучи. И когда переливает через край, то и дождь идёт. А, может, тучу выкручивают, отжимают как после стирки большое тяжёлое одеяло, и тогда с неба текут прямо маленькие ручейки. Стоит выйти без зонтика, сразу становится мокрым и лицо, и волосы, и руки. Одежду приходится сушить, и в помещении появляется запах сырости, делается неуютно, зябко. Девочка была маленькая, худенькая, всё время мёрзла, её из-за этого и прозвали Зябкой. Она не обижалась, что ж обижаться без толку. Была она тихая, молчаливая, не хотела, чтобы над ней смеялись и подшучивали из-за её картавости и пришепётывания. Она старалась говорить вслух, только когда была одна, но это удавалось редко. А тут ещё беда – при волнении она начинала заикаться. Как-то её показали логопеду, который показал ей упражнения для исправления речи и посоветовал петь – помогает при заикании. Но руководитель хорового кружка выставил её, сказав, что картавые заики в хоре не нужны, и дети засмеялись. Горько ей было, но слёзы сдержала, только ещё больше замкнулась в себе.

Но больше всего она не любила осень из-за вечеров и ночей. Вечер наступал тихо и незаметно, за окном рано начинало сереть, словно пасмурное небо опускалось ещё ниже, придавливая и спрессовывая сырой воздух, особенно в дождливые дни. Чтобы разогнать сумрак в комнате, рано включали светильник под потолком, и он казался маленьким тусклым солнышком, как будто оно было в тумане, и конечно, ничуть не грело. А вечер казался бесконечным, успевали после ужина и почитать сказку, и поиграть в лото, разгадать множество загадок, и всё равно был ещё вечер. Девочка думала: «Как странно, про обед никто не говорит „ранний“ или „поздний“, а утро и вечер бывают такими. Ранней ночи тоже не бывает, а поздняя есть».

А потом они расходились по спальным комнатам и укладывались спать. Все засыпали быстро, а ей никак не удавалось уснуть, она лежала тихо и смотрела на потолок, где мелькали вспышки света, появлялись тени. Иногда тени меняли очертания, и тогда казалось, что они как живые, двигаются. Она знала, что это тени от деревьев, что росли за окном, и всё равно было интересно наблюдать, как они протягивают друг к другу ветви-руки, словно пытаясь обнять и защитить от ветра. Иногда под окнами останавливалась какая-либо машина, и оттуда доносилась музыка. Девочка не любила громкие, крикливые звуки, её привлекала тихая спокойная мелодия, и тогда она представляла никогда не виденные ею леса и рощи, реки и даже море. По телевизору совсем не то, что «на воле». Она старалась запомнить услышанные песни, чтобы петь себе самой, когда будет одна. Поэтому окружающие не заметили, что «молчунья» почти не заикается, не картавит. Её вообще мало замечали, принимая её робость и стеснительность за нелюдимость.

Однажды тётя Нюся с разрешения директора взяла её к себе на целую неделю: все её родные уехали в гости в другой город потому, что были осенние каникулы у детей. Вдвоём они много разговаривали и играли. Тётя Нюся удивлялась, сколько стихов знает и как хорошо их читает её маленькая подружка. Иногда откуда-то слышалась музыка, и тётя Нюся объясняла, что наверху над ними живут музыканты, муж и жена, вот они и играют на рояле. Тётя Нюся это знала точно, так как раз в неделю убиралась у них. Как-то вечером она собралась отнести жильцам верхней квартиры письмо, которое по ошибке попало к ней в почтовый ящик, и предложила девочке пойти с ней и на её вопрос – есть ли там дети, рассказала, что нет, детей нет, живут вдвоём. Попав в квартиру, «где музыка», девочка с любопытством оглядывалась, ей хотелось посмотреть, узнать, как появляется музыка и откуда, ведь у них в детском доме был только баян. И вдруг в приоткрытую дверь она увидела какой-то диковинный большой чёрный блестящий предмет на трёх ножках, над которым как крыло, была поднята крышка, а спереди тянулся ряд белых и чёрных полосок. Девочка догадалась, что это и есть загадочный рояль. Перед ним стоял круглый табурет на одной ножке. Увидев с каким интересом она разглядывает, хозяин улыбнулся и, взяв её за руку, подвёл к инструменту и спросил, умеет ли она играть. Девочка молча покачала головой. Мужчина сел к роялю и заиграл, девочка слушала, затаив дыхание, только дважды нахмурилась. На вопрос музыканта – это ты поёшь у тёти Нюси в квартире, она, к удивлению этой самой тёти Нюси, кивнула.

– Тогда спой нам, пожалуйста, – попросил он.

Девочка сказала:

– Я спою, только без музыки.

Она вышла на середину комнаты, закрыла глаза и запела. Хозяин квартиры хотел ей подыграть, но она замолчала, а на его просьбу продолжать, настойчиво повторила:

– Только без музыки. Вы неправильно играете.

Хозяин и вошедшая в комнату миловидная женщина, его жена, рассмеялись, потом он нахмурился, проиграл мелодию ещё раз и попросил показать, где именно неправильно, и девочка голосом уверенно показала, где неточность. Он удивлённо развёл руками и переглянулся с женой – а чья же такая умница, но девочка только побледнела и ничего не ответила. Хозяйка увела её с собой в другую комнату и попросила помочь накрыть стол к чаю, а хозяин о чём-то начал расспрашивать тётю Нюсю. Затем он попросил маленькую гостью спеть ещё что-нибудь без музыки. Он по-доброму рассмеялся, услышав вопрос девочки на своё замечание о том, что рояль расстроен – он будет плакать?

Она спела ещё две песни и после чаепития с вкусными пирожными, нагруженная подарками, вернулась с тётей Нюсей в её квартиру. Весь оставшийся вечер тётя Нюся была задумчива, несколько раз промокнула глаза фартуком, глядя на свою гостью, а потом спросила:

– А вдруг у тебя отыщутся родные, захотела бы ты с ними жить?

Она знала, что отыскаться никто не может, мёртвые не воскресают. Девочка, помолчав, ответила:

– Если они такие, как в той квартире, – и она указала на потолок, – захотела бы!

Ночью ей опять не спалось. Она потихоньку встала и влезла на подоконник. За окном стояла ночь, глухая, осенняя, беззвёздная. Небо было чёрным, оно смотрело прямо на девочку, от напора ветра стёкла в раме тоненько звенели, а ветер ещё плотнее прижимался к окну. Ей казалось, что он просится впустить его, что ночь тоже разглядывает её, особенно пристально после её сегодняшнего пения. Впервые девочке подумалось, кто же написал эту песню, что от слов и мелодии щемит сердце, и наворачиваются слёзы, становится тоскливо и одиноко. И она тихонько запела:

Ах ты, ноченька, ночка тёмная,

Ночка тёмная, ночь осенняя…

На её голос пришла тётя Нюся и, обняв её, укутав в пушистый пуховый платок, как-то непонятно сказала:

– Теперь тебе будет с кем ночки коротать.

Примерно через неделю её вызвали в кабинет директора детского дома. Она вошла туда не без опаски – вроде ничего не натворила, но мало ли! В кабинете она увидела дядю музыканта и его жену, а директор, показав на них, сказала:

– А ты знаешь, нашлись твои родители, они хотят забрать тебя отсюда, чтобы ты жила с ними, ты согласна?

– Конечно! – она бросилась к «папе» и «маме», – конечно, с радостью! На календаре было десятое ноября, запланированный новый день рождения, день Параскевы Пятницы.

Ей вспомнилось, как однажды поздней осенней ночью после юбилейного концерта отца она пела «Ноченьку».

Она улыбнулась: «Глупая, как же можно не любить осень!»

Золотая непогода, позолоченная грусть…

Подняться наверх