Читать книгу Тайна старого чердака - Ирина Безуглая - Страница 3

В конце мая стало понятно, что родители опять уедут до сентября на съемки очередного сериала, отправив дочь Люську на все лето на дачу к бабушке. Каждый раз Люська надеялась, что она поедет с папой и мамой путешествовать в дальние страны, как они однажды когда-то ездили в Египет. Но с некоторых пор, возвращаясь из долгой кино экспедиции, обнимая и целуя дочь, завалив ее подарками, родители очередной раз обещали, что уж на следующее лето они обязательно отправятся всей семьей куда-нибудь в дальние страны. Но проходил год за годом, и ничего не менялось. Люська так и проводила лето за летом на даче с бабушкой, которая была очень недовольна, что ей приходится нести ответственность за воспитание внучки. На эту тему она часто ворчала, или себе под нос, или, наоборот, громко, специально, чтобы Люська слышала.

– Не дело, не дело надолго оставлять дочь без родительского присмотра. Ладно, Михаил, он отец – мужчина, а то и мать твоя туда же, в кино захотела. Подумаешь, гример. Да сейчас каждая малолетка сама себе так мордашку разрисует, никакого гримера не надо. Она сама-то без отца – матери выросла, так и дочь свою сиротой оставляет.

Люська вставала на защиту родителей, пытаясь объяснить бабушке, что для человека самое важное – заниматься любимым делом, только тогда жизнь имеет смысл. А мама не просто гример, а визажист и стилист, костюмы помогает подбирать. Споры быстро заканчивались, потому что разубедить упрямую бабушку было совершенно невозможно, да она и не обращала внимания на доводы и аргументы внучки, а просто, вздохнув, уходила копаться на грядках.

Люська никогда бы не призналась, что в глубине души соглашалась с бабушкой и часто думала: «Права бабуся, нет ничего хуже, когда родители в кино работают, да еще как на конвейере, делают эти сериалы, про беременных и брошенных или про бандитов. Мы с бабушкой никогда и не смотрим их до конца».

Хорошо, что в доме было два телевизора. Бабушка предпочитала ежедневно и по нескольку раз в день смотреть новости, не пропускала ни одного ток-шоу на политические темы, активно встревала, не сходя с дивана, в поединки участников дискуссий. А Люська, переключая каналы, останавливалась только на тех, где рассказывалось о животных, о природе, путешествиях, о дальних городах и странах, космосе, звездах и планетах, или о чудесах на земле, о таинственных сооружениях, про которые до сих пор толком не знают, кто, как и зачем их построил.

Дача находилась довольно далеко от Москвы. Родители приобрели ее случайно, быстро и не раздумывая. Дом, стоял с заколоченными окнами, в нем давно никто не жил. Да и во всей деревне прежних хозяев оставалось совсем мало, а на месте старых покосившихся избенок новые поселенцы – городские дачники, построили прочные кирпичные коттеджи или дома из бруса. Место было замечательное: вокруг леса, холмы, заливные луга, быстрая речка с прозрачной водой и большое озеро. Как-то сюда приехала съемочная группа из Москвы. Вот тогда родители Люси, очарованные этими местами, и решили купить одиноко стоящий большой дом за околицей, на холме. Пришлось долго разыскивать бывших владельцев. Оказалось, что прямых наследников давно не осталось, да почти никто из деревни и не помнил точно, кому принадлежал дом изначально: хозяева часто менялись, но подолгу никто не задерживался. Наконец, не без помощи старушки – соседки, все-таки удалось найти нынешнего владельца – молодого парня из Питера. Он с радостью согласился избавиться от ненужной собственности.

Родители быстро построили новый красивый дом со всеми удобствами, как в городе, а старый так и старел рядом. Туда сваливали ненужную в городской квартире мебель, Люськины детские игрушки, одежду, которую уже никто не носил, устаревшую посуду. Каждый год родители собирались разобрать все это, выбросить ненужный хлам, подремонтировать старый дом, а то и вообще снести его, освободив место для очередных клумб. Бабушка – любительница выращивать цветы, была бы очень рада заиметь еще одну посевную площадку для любимых тюльпанов, нарциссов или осенних астр.

В это лето Люська решила сама начать приводить в порядок старый дом, сделать его своим убежищем. Когда тебе тринадцать лет, хочется уже иметь собственное пространство, уединенное место для раздумий. Это понятно. Родители вечно заняты, бабушка тоже, и Люська этим летом почувствовала себя вполне самостоятельным человеком. И ей это понравилось. Странно, еще в прошлом году ее волне устраивала отведенная специально для нее комната на втором этаже нового дома с балкончиком. Оттуда она каждое утро могла встречать солнце, появляющееся над верхушками сосен. Тогда ей и в голову не приходило иметь свой собственный дом. Места хватало, но было скучновато: детей, ее сверстников, в деревне среди дачников, почти не было. Другое дело, когда родители приезжали сюда между съемками. Тут же налетали гости, друзья, знакомые, коллеги и даже их родственники. Все спальные места были заняты, да еще приходилось стелить на большой застекленной веранде внизу и на верхней галерее, опоясывающий весь новый дом. В ход шли раскладушки, спальные мешки, матрасы, которые вытаскивались из старого дома. Гости, засидевшиеся за столом, упустив случай получить койко-место, отправлялись спать в свои машины. Вечера проходили весело, шумно, иногда интересно. Люська поначалу радовалась, когда приезжали родители с большой компанией, но, взрослея, она стала больше радоваться, когда все уезжали, становилось тихо и спокойно. Она не только привыкла – ей все больше нравилось быть одной.

Окончательно идея перебраться в старый дом пришла как раз этим летом. Как-то в конце мая к ним на дачу снова нагрянули киношники. Оказалось, отец Люськи – Михаил Юрьевич, успешный режиссер, предложил своему коллеге, выбрать для натурных съемок здешнюю живописную деревню. Мало того, в целях экономии бюджетных средств, он пригласил всю группу разместиться здесь же, на своей даче. Весь новый дом, включая и комнату самой Люськи, были заняты. Несколько ночей ей и бабушке пришлось спать в старом доме – одной на неудобном кресле, другой – на скрипучем диване. Когда съемки закончились, и вся группа быстро и шумно снялась с места и уехала в город, бабушка с удовольствием вернулась к себе. А Люська, сложив постельное белье, тоже готова была двинуться за бабушкой, потом остановилась, постояла на высоком, как в сказочном тереме, крыльце, оглянулась и снова вошла в старый дом. Ей вдруг показалось, что кто-то зовет ее, просит не уходить, остаться. В этот момент она и решила, что будет жить здесь, и тут же принялась за уборку. Бабушка, склонившись над своими цветами, поднимала время от времени голову, наблюдала минуту, другую за девочкой и кричала: «Люська, не майся дурью. Все равно тебе одной не справиться, а я тебе не помощник. Там за сто лет не разгребешь хлам. Лучше бы цветами занялась, все полезнее…».

Конечно, бабушка наябедничала своему сыну – отцу Люськи о ее прихоти (по выражению бабушки) переселиться в старый дом. Родители, узнав о намерении дочери, тут же позвонили Люське, что сказать ей, что они против этой идеи, убеждали не делать этого, приведя множество умных доводов и аргументов. Ничего не подействовало. Скорее, наоборот – Люська укрепила свое желание иметь собственную берлогу или нору. Ей нравились эти названия звериного жилья.

Но разгребать хлам, накопившийся за годы, пришлось долго. Кипы пожелтевших от времени газет и журналов, каких-то справочников, брошюр, папки с черновиками сценариев, книги со слипшимися страницами и другие бумажные изделия она отнесла на дальнюю поляну, где имелась огромная железная бочка для сжигания мусора. Куртки, плащи, пальто, мало ношенные, но не модные, бабушка отнесла соседке – своей ровеснице. Та приняла вещи с благодарностью, объяснив, что у нее в деревне много родни, людей далеко не богатых. Разбросанные ржавые инструменты, какие-то непонятные детали к давно сгинувшим конструкциям Люська отнесла к контейнерам, около которых была свалка металлолома. За ним раз в неделю приезжали на «Газели» крепкие молодые парни черноглазые и черноволосые. Старые занавески забрала продавщица деревенского магазина. Она их постирала и повесила на отмытые окна своей лавочки, чем заслужила одобрительные отклики покупателей. Постепенно освобождаясь от вещей, дом как бы раздвигался, становился просторным и светлым. Бабушка, не мешавшая своей внучке, но и не помогавшая ей, однажды все-таки заглянула и удивилась результату проделанной работы, даже взялась перемыть посуду и расставить ее в красивый старинный буфет с гранеными стеклами на верхних дверцах. Буфет обозначился во всем своем великолепии, когда его освободили от наваленных вещей: ватных одеял, подушек, матрасов, прислоненных раскладушек. Люська смотрела на старинное мебельное изделие, любуясь его изяществом и красотой. Недаром ее родители все свободное время, которого всегда было мало, занимались ее эстетически образованием. Но дело не только в этом. Люська с раннего детства проявляла способности к рисованию. Ну, вообще-то, все дети любят и умеют рисовать. Как однажды сказал Пабло Пикассо, ему понадобилась вся жизнь, чтобы научиться рисовать как дети. А Люська давно и регулярно – по пять раз в неделю посещала занятия в специальной школе при одном из лучших художественных институтов Москвы. Родители не раз убеждались, что их дочь, несмотря не юный возраст, несомненно, обладает хорошим вкусом. Вот и в этом старом доме нашлось, чему восхищаться. Она догадалась, что той же рукой искусного мастера – краснодеревщика были сделаны не только буфет, но стулья, стол и небольшой диван непривычной формы – канапе, как определила бабушка. Все предметы объединяла выбранная порода дерева, один и тоже цвет темного ореха и орнамент на стенках. Он напоминал запятые, вставленные друг в друга, уменьшавшиеся к центру до совсем крохотной. Теми же странными рисунками циклических запятых сияли на отмытых изразцах голландской печки. Даже на изогнутом корпусе высоких напольных часов Люська обнаружила по бокам два знакомых рисунка, по всей видимости, врезанных позже, а не изготовленные сразу, поскольку были сделаны не слишком умело и несимметрично.

Через две недели все было готово к переселению. Люська стала перетаскивать в старый дом свои вещи: мобильный телефон, ноутбук, книги, альбомы, карандаши, краски, кое-что из одежды и тапочки. Пришлось делать несколько ходок. Поразмыслив, она ухватила еще чашки, сахарницу, пачку печенья и электрочайник, чтобы по утрам самой заваривать себе какао. Бабушка все равно вставала намного раньше нее, и они давно завтракали отдельно.

Вечером Люська впервые вошла в чистый прибранный старый дом, чтобы начать свою новую самостоятельную жизнь.

– Здравствуй, мой дом, – сказала она, не зажигая света. Постояла, прислушиваясь, будто ожидая ответа, потом рассмеялась и нажала на выключатель. Комнату заполнил мягкий свет расходящийся из-под зеленовато – желтого абажура с длинными шелковыми кисточками. Люська еще раз оглядела большую гостиную, старинную мебель с завитушками, часы и легла на узкое и не очень удобное канапе. Она думала, что долго не заснет на новом месте, но сказалась накопившаяся усталость. Она заснула мгновенно.

И в первую же ночь ей приснился странный сон. Он длился долго, и она успела его рассмотреть и запомнить.

Во сне она услышала близкий бой часов, но она точно знала, что это не те часы, которые стояли рядом с ее кроватью, часы давным-давно остановились, не могли даже стрелками двигать, а тем более, отбивать полночь. Люська это проверяла, когда убиралась в доме. Стрелки ни разу не двинулись. Они показывали без трех минут двенадцать, еще с того раза, четыре года назад, когда папа впервые открыл дверь в дом. Люська помнила об этом и не встала, чтобы посмотреть на циферблат. Ей хотелось досмотреть сон, увидеть, что будет дальше.

А дальше началось самое интересное. С лестницы, ведущей на чердак, куда никто из семьи никогда не заглядывал, стали спускаться девочки, мальчики, взрослые дамы и мужчины, одетые как на дворянский бал. У Люськи в школе в конце года, не учебного, а календарного стало традицией тоже устраивать бальные утренники. Участвовали все классы с пятого по десятый. Надо было приходить в старинных платьях прошлого века или позапрошлого. Мальчики относились к этим балам несколько иронически, а девчонкам нравилась наряжаться. Задолго до новогоднего бала они продумывали и обсуждали наряды, но держали в секрете окончательный выбор, чтобы потом удивить учителей, уловить восхищенные взгляды мальчишек, а главное – поразить соперниц. Некоторым девочкам родители брали напрокат дорогие платья, больше похожие на свадебные; кому-то мастерили наряд дома, другим покупали в универмаге: эти тоже больше напоминали платья «белоснежек», принцесс или фей из популярных мультиков. Люське мама всегда приносила что-то из костюмерной киностудии. Платье не было самым шикарным, зато самым похожим на настоящий наряд барышни – дворянки.

И вот сейчас во сне Люська видела настоящий старинный бал. Часы продолжали бить, а все гости медленно плыли в танце и хором считали: один, два, три… Когда часы готовились пробить двенадцать раз, гости стали прощаться друг с другом, обнимаясь, целуясь, со слезами на глазах. В комнате никого не осталось, и Люська очень удивилась во сне, как все быстро скрылись, как будто взлетев по ступенькам.

Но сон на этом не кончился. Сверху теперь осторожно спускалась лошадь, грациозно спрыгивали две кошки и штук пять котят; изгибаясь, сползала по ступенькам длиннющая змея, скатился белый комок, который оказался кроликом; над перилами запорхали разноцветные бабочки, стрелой к деревянным стропилам потолка взметнулась ласточка, а на пол уселась пара голубей, белый и коричневый. Они стали подбирать крошки печенья, упавшие со стола. Люська, затаив дыхание, не шевелилась, боясь проявить свое присутствие, не желая спугнуть животных и птиц. Но никто не замечал ее. И Люська продолжала с интересом рассматривать свой сон, пока в какой-то момент не пропала вся картина.

Люська проснулась, но не открывала глаз, стараясь запомнить увиденное во сне, зная по опыту, что ночные видения обычно быстро улетучиваются. Она с сожалением открыла глаза, потянулась, оглянулась, радостно вспомнив, что она действительно ночевала одна в своем доме, что она по-настоящему начала самостоятельную жизнь. Она лежала, предвкушая, как заварит себе какао, включит любимую музыку, выйдет на крыльцо и будет читать отложенную на период уборки дома интересную книгу. Она повернулась, чтобы взглянуть на старые сломанные часы, которые во сне отбивали полночь. Она снисходительно улыбнулась, вспомнив об этом, и тут же замерла: на циферблате две стрелки соединились на цифре 12, хотя она прекрасно помнила, что еще вчера, а до этого все годы, с тех пор, как семья приезжала на дачу, стрелки были порознь.

– Может быть, когда бабушка помогала мне убираться, она протирала и случайно перевела стрелки? – подумала Люська, но тут же сама себе возразила. – Нет, циферблат закрыт толстым стеклом. Так просто оно не открывается. Бабушка, точно, не смогла бы это сделать, а если бы она перевела стрелки, я бы заметила это.

Не двигаясь, как будто опасаясь, что вместе с ней начнут двигаться стрелки или произойдет еще что-то невероятное, Люська продолжала лежать, вытянувшись в струнку и натянув одеяло до подбородка. Наверное, она пролежала долго, потому что бабушка появилась в дверях и обеспокоенно спросила: «Люська, ты почему еще не встала? Не заболела? Голова не болит, горло, уши, кашель, насморк есть?» О самочувствии внучки бабушка всегда спрашивала одинаково. Услышав в ответ, что ничего не болит, насморка нет, она верила на слово, не ставила градусника, не пробовала рукой лоб и не заставляла на всякий случай полоскать горло или капать в нос. И на это раз, бабушка сразу поверила, что Люська здорова, просто хочет поваляться немного. Бабушка собралась выйти, чтобы окучивать, пропалывать или удобрять свои кусты роз, задержалась на пороге: ее остановил вопрос Люськи.

– Ба, ты стрелки на часах не переводила?

– Чего? Стрелки? Сама подумай, как я могла бы их перевести? Там же стекло как у бронированного автомобиля, закрыто навечно, не откроешь. А что? Часы стали ходить? – рассмеялась бабушка и тут же, не ожидая ответа, не оглянувшись, стала осторожно спускаться по крутым ступенькам крыльца.

Полежав еще немного, Люська встала и почему-то на цыпочках подошла к часам, долго вглядывалась в циферблат, постучала по стеклу, потом попробовала хоть чуть – чуть сдвинуть с места эту тяжелую башню. После нескольких попыток поняла бесполезность своих действий. Старинные напольные часы простояли на этом месте, наверное, лет сто. Тогда Люська, надеясь, «оживить» часы, стала постукивать по изогнутому деревянному корпусу, там, где был вырезан рисунок, похожий на свернутую ракушку или клубок запятых. Часы продолжали молчать, а стрелки, как прибитые, не сдвинулись с двенадцати. Оставалось только или поверить в чудо, или найти простое объяснение: вероятнее всего, во время грандиозной уборки в давно пустующем доме, стрелки немного сдвинулись от грохота и движения вокруг, а теперь уже застыли окончательно, израсходовав последний запас.

Больше Люська об этом постаралась не думать. Она выпила какао с печеньем и села на крыльцо читать книгу. Рядом стоял включенный плеер, звучали ее любимые мелодии. Потом она ходила купаться, поиграла без всякого азарта с местной девочкой в бадминтон, пообедала с бабушкой, посмотрела телик, порисовала. В общем, день прошел скучно, но быстро. Люська рано отправилась в свой дом, удивив бабушку, что не клянчит посидеть еще, не хочет смотреть вечерние программы, взрослые фильмы, выборы красавиц и даже свои любимые кинопутешествия.

Люська действительно торопилась. Весь день, несмотря на принятое решение не фантазировать на тему, почему «немые» часы вдруг «заговорили», а стрелки передвинулись, Люська продолжала думать об этом. Она хотела поскорее заснуть. Она и боялась, и надеялась, что ей еще раз удастся посмотреть свой странный сон.

Она улеглась, затихла, но пролежав некоторое время, поняла, что быстро не заснет. Не одеваясь, она вышла на крыльцо и стала смотреть на звезды и полную луну. На открытой веранде старого дома стоял потертый кожаный диван, который вытащили, чтобы выбросить, да так и оставили. Гостям, кстати, очень нравилось на нем сидеть и смотреть днем на сосны и цветочные клумбы на участке, вечером – на закат, ночью, как сейчас, на небо. Прямо над головой висели две медведицы, Малая и Большая, два перевернутых ковшика, слева от них – самая яркая звезда Сириус. Совсем рядом висела желтая круглая луна. Казалось, до этого яркого золотого диска можно дотянуться рукой. Вечер был теплый, настоянный на запахах сосен, увядающей сирени, расцветающего жасмина. К ним добавились ароматы ночной фиалки, душистого табака и нежный запах пионов. Люська вытащила на веранду подушки, простынку и одело, решив остаться на террасе на всю ночь. Он легла на спину и смотрела в ночное небо, размышляя о космосе, инопланетянах и о древних египтянах. Дня два назад она как раз смотрела большой документальный фильм о тайнах египетских пирамид…

Она проснулась от какого-то хрипа и тихого скрежета, а потом явственно услышала, как часы, старые, неподвижные часы ударили раз, другой, намереваясь продолжить бой. На этот раз не было никаких сомнений. Ей это не снилось: часы, остановившиеся век назад, отбивали полночь! Откинув одеяло, она ринулась к двери, потом, не открыв ее, тихонечко подошла к окну и заглянула в комнату. Комната была пуста, часы продолжали бить, а где-то сверху послышался шорох, шум, движение. Люська замерла, продолжая шепотом считать: восемь, девять, десять… На одиннадцатом ударе с лестницы вниз стали медленно спускаться люди в старинных костюмах. Точно, как во вчерашнем сне, все начали танцевать, но сделав всего несколько па, остановились и стали прощаться. Они обнимались, грустно махали друг другу, как будто одни из них оставались, а другим нужно было садиться на поезд или пароход. Через мгновенье они все исчезли одновременно, пропали, не оставив и следа пребывания. На смену людям снова, как в прошлый раз, появились зверушки, птицы, насекомые, змеи. Первой по лестнице грациозно, как в цирке, осторожно ступала лошадь, кубарем скатился белый кролик, вприпрыжку сбежали маленькие комнатные собачонки, сползала змея. Под самыми стропилами летали голубя, а между ними и вокруг порхали разноцветные бабочки.

Несмотря на теплую ночь, Люську знобило. Она обхватила себя руками, стараясь унять дрожь, сбросить наваждение, восстановить реальность. Ну, да, все, как всегда: вон стоит их новый дом, горит ночник у бабушки в комнате, там блестит в свете луны медный кран умывальника, а там звезды отражаются в бочке с водой. Все это она точно видит не во сне, значит…

– Но это значит, что все увиденное вчера ночью и сейчас, тоже явь, реальность? – хриплым от волнения шепотом, спросила она сама себя и замолчала, прислушиваясь и вглядываясь через окно в циферблат часов. Стрелки стояли ровно на цифре 12.

– Они уже не двинуться больше. Часы остановились. Они больше не показывают время. Они просто отбивают двенадцать раз и все, – успокоила себя Люська, а потом, заговорила вслух, еще раз стараясь приободрить себя, прогнать страх. – Я постою здесь, подожду минутку. Сейчас вся живность тоже скроется, как и люди. Комната опять станет пустой, делая вид, что никого и не было, и ничего такого в ней не происходило. Часы тоже будут делать вид, что застыли на цифре двенадцать в давние времена, когда еще живы были хозяева. А я никому не расскажу о своих видениях. И без того надо мной все смеются.

И правда, Люська многих раздражала своими фантазиями. В школе классная руководительница не раз насмешливо говорила, что у Люськи слишком богатое, но бесполезное воображение. Не редко во взгляде и в улыбке учительницы появлялась недобрая ирония, когда ей приходилось выслушивать очередную невероятную историю своей ученицы, объяснение, почему та опоздала сегодня, а вчера вообще не пришла в школу, а на прошлой неделе заявилась только на последний урок физкультуры. Не только учительница, весь класс потешался над Люськиными рассказами. То ее преследовал мерзкий «гоблин», и ей пришлось идти длинными окольными путями, чтобы запутать следы. В другой раз она по дороге в школу встретила группу маленьких грустных троллей, которые попросили проводить их домой. Была выдумка и про прекрасную фею, которая повела ее в волшебный сад, где росли необыкновенные цветы. Цветы издавали такой необыкновенный аромат, что Люська просто заснула. Наверняка, фея одурманила ее волшебным сном забвения, поэтому Люська и не могла долго вспомнить, куда и зачем шла, а когда вспомнила, было уже слишком поздно идти в школу.

Сейчас, сидя на протертом кожаном диване на веранде старого дома, Люська пыталась снова убедить себя, что увиденные картинки странных людей и животных, как и бой неработающих часов, опять всего лишь плод ее воображения. Насмотрелась она передач и начиталась про неопознанное, неразгаданное, необъяснимое, – вот и чудятся чудеса. Да и чтиво о школе волшебников или властелине колец тоже сыграли свою роль. Придумали писатели, а бедным детям отвечай теперь за их выдумки.

Люська не решилась войти в комнату, так и заснула на веранде. Утром бабушка, заметив спящую, можно сказать на улице, внучку, переполошилась, стала расспрашивать, но Люська сослалась на духоту в комнате и бессонницу. Бабушка выдала указания четко и громко, как обычно: «Так, дорогая моя, хватит дурью маяться. Сегодня же перебирайся опять в свою комнату в новый дом, и все. Выдумала тоже, собственный дом у нее, как же! Самостоятельная…. Рано еще». Помолчала, а потом вдруг нежно, как настоящая добрая бабушка, прибавила: «Люсенька, пойдем, я блинчиков испекла, иди, попробуй. Я их давно не делала, там и мед есть, и сметана». Сказала, но как обычно, не дождавшись ответа, пошла к мешкам с цветочным удобрением, ворча на тлю, мошки, муравьев, которые поедают нераспустившиеся бутоны темно-красных пионов.

– Ба, а что там на самом верху в доме, ну там, где лестница сломанная? Кто-нибудь туда заходил? – крикнула Люська в спину уходящей бабушки.

Та резко остановилась и, грозя синим пальцем – на руках были натянуты резиновые перчатки, строго сказала: «Вот про это вообще забудь и думать. Отец с матерью не раз предупреждали – туда ни шагу. Ничего там нет, кроме гнилых половиц, провисшей крыши и сломанной лестницы почти без перил. Вообще надо было давно это дом сломать, а то мне расширять цветники негде. Я надумала поле незабудок сделать и маленький пруд, и еще вереск давно хочется посадить между камней». Бабушка провела воспитательную работу, и теперь могла спокойно продолжать заниматься своим любимым делом.

Люська сидела на качелях, солнце набирало силу, вокруг стояла тишина, только жужжали пчелы. Было жарко и скучно. Люська соскочила с качелей, оглянулась на бабушку, которая, сидя на маленьком стульчике, рыхлила свои клумбы, и пошла к старому дому. Закрыв за собой дверь, она бросила взгляд на таинственные часы, которые продолжали делать вид, что не могут отбивать двенадцать раз подряд, и стала подниматься по шаткой и скрипучей лестнице.

Она поднималась, а лестница, казалось, тоже поднималась вместе с ней. Она росла все выше и выше. Люська посмотрела вниз и не увидела ни пола, ни комнаты, ни часов, ни диванчика. За ее спиной клубился туман, а впереди была лестница без перил уходящая куда-то ввысь. Было очень тихо, прекратился даже скрип старых ступенек. В тяжелой обволакивающей тишине чувствовалась какая-то угроза. Люська готова была вернуться, но вдруг заметила, что лестница пропала, остались только три ступеньки наверх, путь назад был невозможен. Она села на ступеньку, вглядываясь в этот расползающийся туман. Из него образовывались и тут же пропадали какие-то фигуры, лица, морды животных, огромные странные цветы и растения. Едва образовавшись, они распадались на отдельные части, уплывали, а на их месте появлялись другие. Люську уже колотило от страха, но ничего не оставалось, как подниматься выше, и она пошла, вернее, поползла на четвереньках, боясь сорваться: не за что было держаться. А путь назад отрезал плотный туман.

Люська перешагнула последнюю ступеньку лестницы и оказалась на узкой балюстраде, идущей по всей длине стены. Она осторожно вступила на темные изрезанные жучками доски, которые почему-то оказались упругими и прогнулись под ее ногами как резиновые. Похоже, на них можно было прыгать, как на батуте. И Люська, недолго думая, подпрыгнула. Ей понравилось, и она стала прыгать, стараясь развеселиться и прогнать страх, не смотреть вниз на этот странный туман. А он не рассеивался. Туман стоял плотно и грозно, как бы на страже, не разрешая спуститься. Люське надоело прыгать, и она стала осматриваться. Поскольку внизу все было покрыто туманом, она глядела на потолок, но там не было ничего интересного, кроме стропил и балок. Люська вздохнула, хотела уже сесть и терпеливо подождать, пока туман рассеется, как вдруг, подняв голову еще раз, разглядела среди скрещивающихся балок, нечто, похожее на раму окна или маленькую дверь. Под ней, незамеченная раньше, стояла деревянная тренога, самодельная стремянка, явно указывающая на возможность прохода на самый верх, где должен быть чердак.

Люська ухватилась за боковые стойки стремянки и стала подниматься, пока голова не уперлась в дверцу. Люська попробовала сразу открыть ее, прижав голову к поверхности, но дверца не поддавалась. Тогда, стараясь удержать равновесие, она обеими руками надавила на деревяшку, сильнее, еще сильнее. Послышался глухой хрип, похожий на жалобный вздох больной собаки. Очевидно, дверца, которую не открывали много лет, начинала «оживать». Люська опустила руки, расслабила напряженные мышцы, пошевелила одеревеневшие пальцы и продолжила попытки.

– Ну, пожалуйста, открывайся, волшебная дверца, – приговаривала Люська, стараясь подбодрить себя. – Прости, что я тебя потревожила, но мне так любопытно узнать, что там. Что ты скрываешь? Может быть, это та самая дверца папы Карло, и я войду в кукольный театр? А может быть, там спрятаны сокровища Синбада – Морехода, или сундуки, полные злата-серебра, над которым Кощей чахнет? Люська не переставала что-то говорить, прилагая все усилия, чтобы открыть упрямую дверь. Время от времени она опускала руки, давая им отдых, а потом снова жала на дверцу. Напрасно. Она не поддавалась. Люська сменила тактику. Осторожно, нежно, как будто стараясь, приласкать бродячее животное, отвыкшее от людей, она провела ладонями по всему периметру рамы и вдруг…

И вдруг она нащупала два небольших крюка, которые с двух сторон удерживали дверь. «А ларчик просто открывался», – засмеялась Люська, легко вытащила крючки из петель, откинула крышку люка, подтянулась и вошла.

Чердак был огромный, во всю ширину и длину дома. Через маленькие окошки на двух сторонах чердака проникал свет, не яркий, но позволяющий разглядеть обстановку. Сразу стало понятно, что это была мастерская художника. В самом центре стояли два больших станка. На одном из них явно была картина, холст, закрытый тканью с засохшей краской. Люська посмотрела внимательней и поняла, что и на фасадной стороне помещения и в торце тоже когда-то были окна, теперь задраенные рядом поперечных досок. «Понятно. Конечно, через них и проходил основной свет в мастерскую художника, иначе как бы он работал?» – подумала Люська, радуясь своей догадке. Итак, можно было приступать к тщательному осмотру всей мастерской, которая, хоть и тянулась во всю ширину и длину дома, но не была просторной, так как вдоль всех стен размещались картины или стеллажи, а один угол занимал огромный шкаф. Картины стояли строем как солдаты, одна за другой, но все были повернуты к зрителю обратной стороной. Кроме этих стоячих рядов картин, прямо с пола почти до самого потолка, уложенные друг на друга, картины образовывали высоченные пирамиды и этажерки. Сверху, прибитые к мощным бревнам стропил, спускались драпировки, огромные куски тканей. Здесь были и совсем простые, типа мешковины, и другие, легкие, шелковые, и тяжелые бархатные, парчовые, расшитые золотыми нитями. На высоких подставках стояли гипсовые головы греческих и римских богов, как на рисунках в учебниках по истории или в изостудии, где занималась Люська. На полках, прикрепленных к вертикальным стойкам, стояли и лежали глиняные кувшины, вазы, искусственные цветы и фрукты, свисали бусы, тонкие шерстяные шали, платки, меховые горжетки. Одна полка целиком была завалена старинными шляпами, а другая ломилась от обуви и сумок, тоже странных форм и фасонов, которые Люська видела только в музеях. По всему огромному залу валялись, упав с полок, множество разных пыльных аксессуаров.

Люська обошла все помещение один, второй, третий раз, заглянула в окошки. Через мутные зеленоватые стекла нельзя было ничего разглядеть, как будто там, внизу, не осталось нового дома, качелей, бабушки на цветочных клумбах, соседки, постоянно заглядывающей через забор, всегда надеясь поболтать или выпросить у бабушки рассаду.

Люська была одна в этом странном мире, оставленным неизвестным художником неизвестно, когда. Она стала подбирать разбросанные сумки, шляпки, кувшины и вазы, не расколовшиеся при падении, раскладывать и расставлять их на свободные полки. Больше всего ей хотелось повернуть и посмотреть на картины. Она уже подходила и к вертикальной стопке картин, к «пирамиде», «колонне» или «этажерке», осторожно дотрагивалась до рамы или холста, но в последний момент испуганно отдергивала руку, почему-то не решаясь сделать это.

Она села на стул с изогнутой спинкой, почти не удивившись, обнаружив и на ней знакомый вензель – закрученную ракушкой запятую (или наоборот, запятую, похожую на морскую раковину). Потом пересела на стоящее рядом кресло – качалку, подтянула коленки к подбородку, положила голову, закрыла глаза и стала тихонько раскачиваться.

Внезапно абсолютная тишина нарушилась. Сначала послышался какой-то невнятный шепот, затем тонкий детский голосок четко произнес «хочу пить», а дальше, по нарастающей, стали звучать женские и мужские голоса, все громче, и громче. Но слов, смысла не удавалось понять. Люська пыталась открыть глаза, встать, но ничего не получалось, и она продолжала раскачиваться в кресле все быстрее и быстрее. Она не сразу поняла, что это не она раскачивается. Весело хохоча и кривляясь, кресло раскачивают детишки: мальчики, одетые в матроски, карнавальные костюмчики гусар и драгунов, королевских пажей, маленьких принцев и шутов. Вокруг стояли девочки, тоже наряженные, как будто – то собрались на бал – маскарад. Одни, как взрослые, были в длинных вечерних платьях, другие – в коротких пышных, на кринолинах юбках. Были девчонки в индийских сари, в японском кимоно, в широких цыганских юбках с бубном в руках. Лица всех детей были закрыты карнавальными масками. Дети хохотали, переговариваясь по-французски, и все раскручивали кресло с Люськой, пока не повалились от усталости на пол и задрыгали ногами. Послышались строгие голоса взрослых, приказывая детям вернуться на место. Вмиг они скрылись, а Люська очнулась, открыла глаза. Никаких детей рядом не было, но кресло покачивалось, сохраняя инерцию движения, заданную смешливыми детишками. Люська вскочила, заглянула под кресло, обежала весь зал, осматривая каждый уголок, потом, преодолевая страх, закричала: «Эй, где вы прячетесь? Выходите». Никто ей не ответил. Люська молчала, прислушиваясь, но в студии стояла глубокая, абсолютная тишина. Тогда она тихо, почти шепотом, добавила: «Ладно, посмеялись и хватит. Я вас не боюсь, выходите, я вам тоже ничего не сделаю. Может, мы даже подружимся». В ответ снова ни звука, ни шороха.

Люське хотелось еще раз пересмотреть все полки, а может и решиться, наконец, перевернуть картины, но как-то сразу в студии наступила темнота. Солнце больше не проникало сквозь зеленые пыльные окошки. Люське снова стало не по себе, и она поспешила к выходу.

И тут же остановилась. А где он, этот выход? Люк захлопнулся за ней, она это помнила. Но в темноте было трудно ориентироваться. Делать нечего, надо попробовать, попытаться отыскать дверцу. Наверняка, бабушка уже волнуется, да и есть хочется. Люська стала ползать по полу, пытаясь на ощупь определить «выход». Под руку попадались детские игрушки, мячики, осколки керамической посуды, женские туфли, еще что-то, но ничего похожего на закрытую дверцу, через которую она проникла сюда, не было. В темноте она налетела на стеллаж, и с полок на ее голову повалились груды старых и пыльных вещей. «Хорошо хоть, что это оказались полки не с вазами, а со шляпами и платками», – пробормотала Люська, сбрасывая с головы зацепившиеся ленты какого-то чепчика. Она упорно продолжала поиски выхода из этого пыльного лабиринта, кружилась, догадываясь, что уже нескольку раз проходит по одним и тем же местам. Неожиданно раздался натуженный скрип, и Люська резко отскочила в сторону, испугавшись, что сейчас на нее опять что-то начнет падать с полок, а то и сама полка или целиком стеллаж. Но, о, чудо! Оказалось, когда Люська подпрыгнула, спасаясь от возможного падения полки, она как раз наступила на крышку чердачного люка, и та открылась! Люська быстро спустилась по приставной лесенке на пол балюстрады, закрыла за собой дверцу, подошла к перилам и посмотрела вниз. Белесый туман над лестницей исчез, сверху просматривалась ее комната, там стояла разгневанная бабушка и кричала: «Люська, сколько раз тебя к ужину звать? Да где же эта девчонка? Ищу ее целый день, ну погоди, родители вернуться…»

Не показываясь бабушке на глаза, Люська дождалась, пока та уйдет, и только тогда спустилась. Она обвела взглядом комнату, мебель, стены, часы, посмотрела на потолок, оглянулась на лестницу, вздохнула, пожала плечами. Не было ничего, ну совершенно ничего, что намекало бы на скрытые таинства, мистику. Ничто не напоминало о чудесах и странностях, увиденных ею ночью и сегодняшним утром.

– Права, Марья Ивановна, – громко сказала Люська, обращаясь сразу и ко всей комнате, и к часам, и к скрипучей лестнице. – У меня слишком богатое и неуправляемое воображение. Завтра заберусь на чердак, войду в студию, разложу картины и спокойно их рассмотрю.

За ужином Люська стала расспрашивать бабушку о бывших хозяевах старого дома. Бабушка могла сказать немногое. Дом пустовал лет 10, а то и больше, пока ее сын, отец Люськи, не купил участок. Кажется, здесь жили какие-то давние знакомые прежних хозяев, которые и дали адрес наследника, троюродного племянника. А кто были самые первые хозяева, и где сейчас этот племянник, она не знает, и ей это абсолютно не интересно.

– А тебе – то зачем он понадобился? – подозрительно спросила бабушка.

– Он мне тоже совсем не нужен, – не моргнув глазом, соврала Люська.

– Ты чего, опять туда ночевать пойдешь? Ох, скорей бы родители приезжали, что-то ты задумала, чую, – вздыхала бабушка, убирая со стола и позевывая. – Да, Люська, завтра меня сосед может захватить, подвезти в питомник. Одна останешься до вечера. Куплю я все-таки розы, посажу вместо дикого винограда вдоль всего дома и террасы. А виноград вырублю, растет как сорняк, спасу нет от него. Старый дом обвил весь, как плющ, того гляди, крышу сдвинет, да и дом за собой потянет, обвалит. Сносить, сносить его надо, – решительно закончила бабушка, включила телик и приготовилась смотреть любимые теледебаты о политике и экономике.

Люська вышла в сад, стояла, раздумывая, остаться ли ей спать здесь или идти в старый дом. С крыльца новенького, веселого, ярко освещенного дома, где она стояла, причудливый силуэт старого строения казался еще более таинственным и угрожающим. Люська тряхнула головой и сказала, обращаясь в темноту: «Не испугаешь. Сейчас приду. Я никого не боюсь. Волшебства кончились, их вообще не бывает, сожалению». Она собрала еду, взяла термос и, уже не раздумывая, двинулась по тропинке к своему ночлегу в старом доме.

Слабый свет еще не поднявшейся луны, выделял из темноты громадный силуэт дома, перекошенный и неуклюжий. Действительно, как и говорила бабушка, в стены дома вросли стволы дикого винограда. Длинные, запутавшиеся между собой «усы», тянулись до крыши, уходили на нее, разрастались, проникали внутрь дома, покрывали наружные стены толстым, в несколько рядов, покровом огромных резных листьев.

Люська резко распахнула дверь, включила лампу на прикроватном столике и стала устраиваться на ночлег. Она легла, натянула одеяло и повернулась к напольным часам, следя за стрелками. Она так пристально всматривалась в неподвижные стрелки, что глаза заслезились, а весь циферблат стал расплываться. Она терла глаза, потому что ей стало казаться, что стрелки бешено завертелись, ускоряя обороты. Остановившись на мгновение на цифре 12, проскакивали ее и мчались дальше по кругу.

«Вот она, особенность нашего человеческого зрения, способность к зрительным иллюзиям, – вспомнила Люська рассказ ученого – оптика в одной из недавних передач. – Проверим». Преодолевая страх, она встала, подошла совсем близко к часам, села на полосатый коврик и стала пристально, стараясь не моргать, смотреть на зеленоватый выпуклый циферблат. Но стрелки не двигались. Зато неожиданно громко, заставив ее вздрогнуть, часы начали отбивать двенадцать раз. Она сидела на полу, не шелохнувшись, а через минуту почувствовала, что за спиной, там, где лестница спускалась с чердака, послышались шаги. Она медленно оглянулась.

…И снова увидела знакомое действо, процессию людей и зверей. Опять сверху вниз, не придерживаясь за перила, не глядя на узкие шаткие ступеньки и не боясь упасть, спускались люди в старинных одеждах, дети в карнавальных костюмах, прыгали кошки и собаки, летали бабочки и стрекозы, сползла змея, скатился белый кролик. Но было и нечто новое. На этот раз сверху сыпались еще и цветы, листья клена, ягоды рябины, веточки жасмина, пушистой сирени и розового шиповника. Комната наполнилась прекрасными ароматами. В перерывах между громким боем часов откуда-то послышалась тихая нежная мелодия. Странные персонажи грустного бала надвигались прямо на нее, Люську. Она осторожно стала перемещаться вправо, влево, вперед, назад, опасаясь, что на нее сейчас кто-нибудь наступит. Но этого не происходило! И тогда у нее возникла догадка, что она для всех остается незамеченной, невидимой, никто не чувствует ее присутствия. Чтобы убедиться в этом, она нарочно подставила ладонь на пути маленькой девочки играющей в салки с таким же карапузом в матроске. Оба они пробежали, не споткнувшись о «преграду». Но самое удивительное, что и сама Люська, увидев, что девочка наступила на ее босые ноги своей ножкой в розовой туфельке, никак не ощутила прикосновения. Осмелев, Люська поднялась и стала прохаживаться среди гостей, продолжая непроизвольно увертываться от танцующих пар. Ей было очень любопытно потрогать материю и кружева старинных платьев, разглядеть сверкающие украшения. Но рука как бы «проскакивала» сквозь кружева и шелк. Еще и еще раз Люська осторожно, готовая отдернуть руку, отбежать, даже выскочить наружу, дотрагивалась до пышных роскошных платьев дам, блестящих брошек и кулонов на шеях, цветов на шляпках, но ее пальцы снова проходили насквозь вещей. Ни одна из дам никак не выражали удивления или возмущения ее неделикатными приставаниями. Тогда Люська бесстрашно встала посередине комнаты, подставив себя под надвигающуюся процессию. Прямо на нее шли и шли вальсирующие пары, сновали детишки, шмыгал кролик между ногами, извивалась змея, бабочки садились то на прически, то на шляпки барышень, стоящих в сторонке. Но опять никто не замечал неудобств и помех. Эти странные люди – призраки проходили спокойно друг через друга, двигались плавно по кругу, не выходя за его границы, как будто там была пропасть. Осмелев до некоторого нахальства, Люська приблизилась к этим бестелесным фигурам, намереваясь провести еще один эксперимент.

Но тут раздался предпоследний, одиннадцатый удар часов, что означало окончание бала. Гости стали прощаться друг с другом, и вся толпа направилась к лестнице. Люська быстро схватила фонарик, включила. Свет заметался по всем углам, полу, потолку, стенам и лестнице. Но нигде не было никого, не осталось никаких следов пребывания стольких «людей», ни единого лепестка цветов, случайно упавшей брошки, пряжки, платочка, – ничего. Правда, в последний момент, когда замирал звук двенадцатого удара, Люське все же показалось, что вверху на последней ступеньке мелькнул и пропал подол вечернего бархатного платья. Впрочем, вполне возможно, ей это привиделось, как и весь бал.

– Все это лишь метаморфозы твоего извращенного воображения, – наверняка сделала бы вывод Виолетта Сергеевна, наш школьный психолог, расскажи я ей свои ночные видения, – подумала Люська – Может, она и права? – Нет, нет, здесь другое. Я уже поняла. Все, что было сейчас и в предыдущие ночи, есть лишь невероятная способность к зрительным иллюзиям, которым обладает человеческий глаз, – рассудительно сказала сама себе Люська и провалилась в глубокий сон.

Когда солнце ярко осветило комнату, оказалось, что Люська так и заснула на полу, в майке и джинсах, без подушки и одеяла, свернувшись калачиком на деревенском цветастом коврике. Люська поднялась, стояла, вспоминая виденный сон, удивляясь, как она могла в темноте разглядеть хоть что-нибудь или кого – ни будь. Она подошла к часам, вглядывалась в цифры, снова попыталась открыть выпуклую стеклянную крышку. Бесполезно. А мертвые стрелки так и застыли ровно на цифре двенадцать, и сколько бы она не вглядывалась, стараясь уловить малейшее движение, стрелки оставались на месте, притворяясь, что стоят так уже лет сто.

– Ну, хватит. Вы надо мной смеетесь, дамы, господа и милые детишки. А вы, старинные часы, делаете вид, что забыли или разучились отбивать время, хотите убедить меня, что вы сломались давным-давно. Нет, мне не показалось, я слышала ваши удары. Здесь уж точно не мои зрительные иллюзии и не мое «перезрелое воображение», – как любит выражаться русичка, добавляя еще одно ироническое обозначение моим придумкам.

На кухне в новом доме лежала записка, где бабушка напоминала, что уехала в питомник и вернется к вечеру, что завтрак на столе, а обед в холодильнике и на плите. Наспех выпив какао, заглотнув бабушкин блинчик с творогом, Люська накинула рюкзак, предварительно положив туда фонарик, бутерброд с сыром, яблоко, воду и решительно направилась к старому дому. Люська поставила ногу на первую ступеньку старой лестницы, ведущий на чердак, та недовольно скрипнула, передав свои стенания до самого верха. Люська ухмыльнулась: «Ну, ты и хитрюга, старая лестница. Вчера здесь спускалась и поднималась толпа народа, ты молчала, а сейчас жалуешься, как тебе тяжело. Ладно, скрипи дальше, я не буду обращать внимания. Я не боюсь».

Так, подбадривая себя, бормоча под нос все, что приходило в голову, стараясь сохранять независимость, не поддаться страху, Люська быстро поднялась сначала на балюстраду, оттуда по приставной лесенке к чердачной дверце, открыла ее и вошла в мастерскую. Ей было спокойно и даже весело. Она сбросила с плеч лямки рюкзака и стала обходить чердак, здороваясь с предметами и вещами, как старая знакомая.

– Привет, кувшинчики, горшочки и вазочки, – начала она, шутливо кланяясь перед полками с керамикой. – Добрый день, уважаемые шляпки, кепки, беретки, капоры, платочки, шали, – поздоровалась она и провела рукой по головным уборам, разложенным в беспорядке на средней полке. – Хелло, шузы, – совсем уж по-дружески приветствовала она многочисленные пары обуви, заполнившие нижние ряды полок.

Так она обошла помещение, еще раз осмотрев все, кроме картин. Она как будто оттягивала момент, когда повернет их, наконец, «лицом» к себе. Она как будто предчувствовала, что именно там найдет нечто объясняющее магию ее снов. Но она все медлила, как будто побаивалась этого. Она подошла к окошкам, посмотрела в каждое из трех, старясь хоть что-то разглядеть сквозь виноградные листья. Внезапно ей в голову пришла простая мысль. И как только раньше она не подумала об этом? Не мог же настоящий художник довольствоваться только светом этих трех маленьких окошек. Несомненно, должен быть еще один источник освещения. Уверенная в своей догадке, она поставила табуретку на мощный дубовый стол с ножками в виде львиных лап и стала тыкать палкой в крышу, старясь нащупать «окно». Ничего не получалось, сколько бы она не упирала палкой в темные, изъеденные жучком – короедом балки или между ними. Она бы ударяла в потолок и дальше, но вдруг послышался какой-то угрожающий треск. Тут Люська уже испугалась не на шутку: старая крыша запросто могла рухнуть, бабушка не раз ей говорила об этой опасности. Она спрыгнула со стола и зачем-то быстро, без аппетита, съела бутерброд, запила водой и направилась в дальний угол, где возвышалась гора сложенных друг на друга картин.

Люська постояла немного, задрав голову к вершине картинной «пирамиды», потом подвинула табуретку, залезла на нее и потянула самую верхнюю картину. Она старалась тянуть медленно и осторожно, чтобы не сдвинуть всю «этажерку». Напрасно она беспокоилась. Гора картин, сваленных одна на другую, не поддавалась усилиям, как будто приклеенные друг к другу. Пришлось отказаться от первоначального плана и обратиться к картинам, которые стояли у стены, вертикально, в один ряд, тоже плотно прижатые между собой. Люська попыталась вытащить одну картину, но и здесь не получилось. Казалось, рамы с холстами были стянуты невидимым магнитом. Ничего не оставалось, как начать исследование с самого простого: снять старую выцветшую драпировку с мольберта, чьи деревянные мощные стойки, почерневшие от времени, уходили высоко к крыше. Таких громоздких станков давно уже не делали. Люська их видела только на картинах великих художников, которые рисовали автопортреты в своих мастерских, глядя в зеркало на собственное отражение.

Люська подошла к станку, ухватилась за конец ткани и стала ее тянуть. Раздался сухой треск, и в руках у Люськи остался кусок ткани. Снова пришлось забраться на табуретку и начать снимать покрывало сверху, осторожно, аккуратно, освобождая углы ткани, загнутые за концы стоек. Ткань отлипалась неохотно от «насиженных» мест. Люська потягивала ее, вслух уговаривая поддаться, опуститься, ведь жалко рвать такую старинную красивую ткань, хочется сохранить ее, не повредить. Уговоры подействовали, и драпировка вдруг без усилий, легко скользнула вниз, обнаружив перед изумленным взором девочки еще одну ткань. Ну, под ней уж точно должен быть холст. Возможно, именно здесь, на подрамнике, осталась последняя картина неизвестного художника.

И тут устойчивая, прочная табуретка на маленьких, толстых ножках закачалась, а с ней вместе и Люська. Она ухватилась, рефлекторно, как сказал бы в этой ситуации папа, за верхнюю часть станка, и они все вместе: табуретка, станок с картиной и она сама полетели вниз. Пересохшие деревянные части мольберта рассыпались. Люська поднялась, постанывая, растирая то ушибленное колено, то плечо, то лоб. На него пришелся основной удар, на ощупь было понятно, что там образовалась большая шишка. Но Люська мгновенно забыла о боле: рядом с ней, на полу, сбросив все покрывающие и закрывающие драпировки, лежала картина, а на ней… была сама Люська! Так они смотрели друг на друга, а лучше сказать, смотрелись, как в зеркало, девочка с картины на Люську, а Люська на девочку. Вот тут-то Люське стало впервые страшновато. Еще бы, увидеть своего двойника, которому (которой) сейчас было бы лет сто, наверное, а то и больше, – от такого вздрогнет каждый.

Она осторожно приподняла картину и подтащила ее к окошку, чтобы лучше разглядеть. Поставила, убедилась, что картина не упадет, подвинула тяжелое кресло, устроилась поудобнее и стала разглядывать портрет. Девочка, ее ровесница, сидела на стуле с высокой дугообразной спинкой, подтянув ноги к подбородку, в точности, как любила сидеть сама Люська. Девочка серьезно смотрела на того, кто смотрел на нее. Только где-то в уголках губ застыла ироничная улыбочка. Лицо, целиком и по отдельности: глаза, нос, щеки, губы, растрепанные белокурые, чуть в завитках волосы, – все было в точности, как у самой Люськи. Единственное различие было в одежде. На девочке была белая блуза с голубыми полосками на широком воротнике, типа матроски и темно-синяя в складку юбка; на голове смешная соломенная шляпка с цветочками и ленточками по бокам, на ногах – белые носочки и узкие туфельки. Ничего подобного современная Люська никогда бы не одела. Люська – пацанка, как ее называла бабушка, давно не вылезала из джинсов, и как ее не уговаривали родители, она не соглашалась сменить их на сарафан, юбочку или платьишко. Но глядя на свою «ровесницу», Люське пришлось признать, что та выглядит очень привлекательно. Так они и смотрели друг на друга – «близняшки», разделенные веками. Люське надоело молчать, и она завела разговор с незнакомкой.

– Ну, и как тебя зовут и вообще, почему ты на меня похожа? Может, мы родственники, ты моя прапрабабушка какая-нибудь? Но мне никогда никто не говорил, что у нас в роду были художники. Или художник просто нарисовал соседскую девочку, или дочь кого-нибудь из знакомых, гостей, которые приезжали на дачу? Здесь, я понимаю, собиралось много народу. Устраивали балы, танцевали, играли на гитаре, пели, читали стихи, выходили в сад рисовать на пленере, да? А у нас сейчас на дачах ничего такого нет. Только шашлыки жарят каждую субботу, а потом идут толпой купаться, радостно кричат, часто неприлично. Вот, любезная моя барышня, ничего из того, что описывается в романах о жизни на подмосковных дачах, не осталось. А днем так вообще скукотища. Хорошо, что я тебя нашла. Я могу к тебе приходить хоть каждый день. Согласна?

Люська закончила длинный монолог вопросом, само собой, не ожидая ответа, как вдруг девочка на картине чуть приподняла голову, улыбнулась и кивнула, как бы отвечая «согласна». Люська открыла рот, закрыла, сглотнула слюни, набежавшие невесть, почему, легонько шлепнула себя по щекам, передернула плечами, потерла глаза, стараясь сбросить наваждение и хрипло пробормотала: «Ох уж эти зрительные галлюцинации. Возможно, права Марья Ивановна и Виолетта Сергеевной насчет моего разнузданного воображения? Да, да, гасить его надо, ишь как разыгралось, ведь так и с ума можно рехнуться». Люська сползла с кресла, подошла к картине еще ближе, машинально отметив дрожь в коленках. Она наклонилась вплотную к холсту и стала изучать, как положены краски, какими мазками сделано лицо, удивляясь способности неизвестного художника добиться такого разнообразия оттенков на белом платье и воротничке. «Как же тебе удалось «оживить» золотистым загаром тонкие руки девочки, осветить нежную кожу на щеках и пропустить воздушный солнечный луч сквозь копну волос?» – вопрошала Люська, восхищенная мастерством художника. Она любовалась и потрясающей игрой света и тени на заднем плане, где над крышей дворянского особняка зелена ажурная крона деревьев, а в открытых окнах дома от дуновения ветра поднялись прозрачные занавески, разрешая зрителю увидеть кусочек интерьера. Люська даже не особенно удивилась, разглядев там циферблат часов, тех самых, которые стояли сейчас около ее дивана.

Она еще раз осмотрела внимательно все полотно, и внизу справа обнаружила едва заметную неразборчивую подпись художника, а на обратной стороне холста было написано: «Дача. Люсенька – Бусинка. Июнь 1914 г.». Если бы Люська стояла сейчас на табуретке, она бы снова полетела вниз. Мало того, что девчонка с картины как клон походила на нее. Ее даже звали так же, или почти так же! Самой Люське нравилось ее пацанское имя. При новом знакомстве она так и представлялась – Люська, и не любила, когда ее пытались сладко называть Милочка, Людочка, Людмилочка, или как эту, «картинную» – Люсенька. Пораженная своим открытием, она долго простояла у картины, не сразу заметив, что в мастерской потемнело. В сумерках предметы приобрели странные очертания, становились неузнаваемыми, снова пугали скрытой тайной. Люська схватила рюкзак и, как могла быстро, спустилась вниз. Бабушка еще не вернулась. Люська пошла в новый дом, взяла из холодильника молоко, достала хлеб, села перед телевизором и стала смотреть какую-то неинтересную передачу, не переставая думать о портрете с девочкой Бусинкой. Усталая от впечатлений, она быстро заснула прямо у телевизора, не успев и выключить его.

Утром бабушка, конечно, заметила сине-красный шишак на лбу внучки, сделала примочку из бодяги и вполне удовлетворилась услышанным от Люськи объяснением: она неудачно нырнула с берега. Почти весь день Люська помогала бабушке высаживать цветочную рассаду, которую та привезла из питомника. Бабушка снова ворчала, что ей не хватает места для задуманных клумб и розария.

– А мои любимые кустарники барбариса, ирги и чубушника вообще задыхаются, давно требуется пересадка. Вот родители твои приедут, я им ультиматум поставлю: снести старый дом. Одна гниль от него идет, не дай Бог, еще и в новый дом жук-короед доползет. Схватитесь, да поздно будет, все проест. А отец твой хочет баньку построить. Какая же русская дача без бани? Да и колодец надо, наконец, вырыть, а места, где достанешь на этих сотках? А мама твоя еще хотела беседку резную, чтоб рядом жаровню поставить, мясо – рыбу жарить – коптить.

Бабушка все говорила и говорила. Люська села в тенечке передохнуть. Над вскопанной землей вились комары, над цветами жужжали пчелы, на веранде у банок с прошлогодним вареньем скопились осы, не переставая, ворчала бабушка. Было опять невыносимо скучно. Люська бросила тяпку, надела купальник и пошла на речку. Калитка с выходом к речке была за старым домом. Люська обошла его, стараясь не думать о вчерашнем открытии и уж точно не смотреть наверх, где среди густой листвы огромного старого клена едва просвечивалось чердачное окошко. Люська была уже у калитки, приоткрыла ее, и вдруг ей почудилось, что кто-то зовет ее. Она повернулась, подняла голову вверх к окошку и там за мутным стеклом разглядела Бусинку. Она улыбалась и махала Люське рукой, делая знак «заходи». И Люська, вместо того, чтобы бежать на речку, ринулась в дом и одним махом взлетела на чердак.

В мастерской стояла тишина, но она была полна тайн, завораживала, дразнила желанием разгадать эти тайны. И Люська опять поддалась искушению, предчувствуя новые открытия, не страшась вероятностью новых зрительных иллюзий, пусть они буду даже следствием своего причудливого воображения. Она медленно двигалась вдоль стен с полками, где лежали шляпки, сумки, платки, обувь. Теперь она заметила среди шляпок, ту, что была надета на голове Бусинки, а среди обуви легко нашла пару ее маленьких туфель. Сам портрет так и стоял у пыльного окошка. Люська перевернула портрет и чувствовала взгляд Бусинки, который, казалось, сопровождал ее, следил за ней. Но когда Люська подходила к картине ближе, Бусинка делала вид, что смотрит мимо нее, куда-то вдаль, сидит, подняв коленки к подбородку, уставившись взглядом в пустое пространство.

– Нет, меня не проведешь, – обратилась к ней Люська. Я знаю, что ты знаешь, что я здесь, ты сама меня позвала. Ты хочешь сказать мне что-то? Попросить о чем-то? – Люська замолчала, как будто ожидала ответа. Но Бусинка молчала. Люська насмешливо улыбнулась, показав язык хитрой девчонке. Постояла, задумавшись, а потом решила снова попробовать разъединить слипшиеся картины. Обеими руками она ухватилась за раму первой картины, приготовилась напрячь все силы, как неожиданно картина легко отделилась от соседней. «Вот так-то!» – выдохнула Люська и с радостью победителя зачем-то взглянула на портрет Бусинки.

И теперь уж точно, это не было иллюзией или воображением. Девочка – двойник смотрела не куда-то в пространство, а прямо на нее, Люську, да еще и улыбалась!

– Ага, – произнесла торжествующе Люська, – вот что ты хотела мне сказать. Что теперь картины можно повернуть и посмотреть. Хорошо, спасибо, разрешила, – добавила она иронически. – Это я сейчас и сделаю.

Люська стала переворачивать и расставлять картины. Она поняла, что каждую «партию» картин объединили только по размеру, а не по жанру. Расставив первую стопку, она увидела, что здесь, кроме портретов людей, есть и натюрморты, холсты с цветами в вазах и кувшинах, картины с животными, птицами и просто природа: деревья, поле, луга, узнаваемые местные пейзажи. Люська стала разбирать и ставить картины по жанрам. Разобрав вторую стопку, она присоединила к двум женским портретам из первой партии, еще четыре – три мужских, один женский и еще портрет двух мальчиков. Младший сидел на стуле, старший, видимо, брат, стоял рядом, зажав в руке книгу. Люська увлекалась работой и опять не заметила, как в зале стало совсем темно. Здесь темнело быстро, поскольку все три окошка, и без того тусклые и маленькие, закрывались нависшими снаружи ветками деревьев и листьями винограда. Очень хотелось пить, есть тоже, но чувство голода переживалось ею всегда намного легче, чем жажда. Недаром мама звала ее «водохлебом». Принесенную с собой бутылку воды она уже выпила, отыскала на столе бутылку, забытую днем раньше: бутылку: там оставалось еще немного воды. Допила и ее, но пить все равно очень хотелось.

– Жаль, придется спускаться. Я не могу жить без воды, уж извините, – сказала она вслух, как будто кто-то мог возразить. Но сделав последний большой глоток, она чуть не поперхнулась, заслышав из какого-то угла шепот и хихиканье. Люське стало не по себе. Чтобы взбодрить себя, она обратилась к тем, кто был изображен на картинах.

– Ах, вам смешно, господа? Но я же, в отличие от вас, настоящая, живая девчонка. И я очень хочу пить. Не могли бы вы принести мне стакан воды, а лучше целый кувшин или графин, в чем там у вас воду приносили…. Только, учтите, я люблю холодную, да еще, чтобы туда выжили пол лимона хотя бы. Ну вот, видите, вы не можете мне дать воды, поэтому, господа, я прощаюсь с вами до завтра. Чао, чао. А, вам это словечко не понятно? Это по-итальянски означает «пока», с приветиком. До завтра, господа. И не приходите, пожалуйста, в мою комнату внизу. Честно, я плохо сплю после этой сходки призраков. А еще меня будят часы, которые вообще-то стоят, но именно, когда я только- только крепко засну, они начинают бить, а потом появляется ваша компания…

Люська подошла к открытому люку, чтобы спуститься на балюстраду, как вдруг за спиной раздался грохот: что-то тяжело упало на поверхность стола. Она обернулась. В свете заката, едва проникающем сквозь окошко, на столе поблескивал граненный хрустальный кувшин, точно такой же, какой часто повторялся в натюрмортах неизвестного художника. И сейчас, как и там, на картинах, он был полон прозрачной воды.

– Ну, это уж слишком. От голода и жажды у меня глюки пошли, – сказала Люська и метнулась вниз, не притронувшись к кувшину. Она вышла наружу. Оказывается, день был еще в полном разгаре, особенно ярким после чердачного полумрака.

А все это время бабушка искала внучку. Она сбегала и на речку, расспросила всех соседей, сходила на поляну, где Люська часто сидела с этюдником, выходила к автобусной остановке, – там иногда собирались местные подростки, кричала, звала ее. Люська не откликалась, ее нигде не было, и бабушка собиралась уже звонить родителям, категорически потребовать немедленного их возвращения. Злая и обеспокоенная, она сидела на скамейке в саду, намечая свои дальнейшие действия, когда Люська внезапно предстала перед ней и объяснила, что никуда не выходила из дома, имея в виду, конечно старый дом. Бабушка, смешав радость и гнев, попросила Люську не уходить надолго неизвестно куда, не предупредив ее. «Категорически», – внушительно закончила бабушка выговор. Это было ее любимое словечко. У нее всегда мнение, решения и даже просьбы были категорическими. Люська стала протестовать, а бабушка тут же схватилась за телефон, чтобы звонить родителям. Люська была спокойна: она знала, что родители наверняка отключили телефон – у них или съемка или монтаж. В конце концов, они с бабушкой пошли на компромисс: та не будет ябедничать родителям, а Люська обязательно будет сообщать бабушке, где она, и когда вернется.

– Итак, Ба, вот мои перемещения на сегодня. Я иду на речку, потом беру этюдник и иду на поляну за вторым переулком; прихожу обедать, после поиграю в бадминтон с девочкой, – недавно приехала на каникулы. А потом мы с ней пойдем купаться, – четко, как рядовой сержанту, выговорила Люська, снимая с веревки полотенце, купальник и натягивая на голову бейсболку. У бабушки от удивления упали очки с носа, она победоносно улыбнулась. «Наконец-то, сподобилась. Так-то, другое дело».

Вечером Люська и бабушка вместе не спеша ужинали, мирно пили чай с «Коровкой» и сушками. Люська, набравшись терпения, выслушивала проблемы с огородными вредителями, особенно с муравьями в пионах и георгинах. Включили телик, и вот только когда бабушка задремала у экрана, Люська, не медля больше, шастнула на ночевку в старый дом.

Она лежала на диванчике, ожидая боя часов и появления нарядной публики. Но часы молчали, а с лестницы никто не спускался. Люська приподнялась, села на край дивана, сунула ноги в тапочки и размышляла, решиться ли она сейчас, среди ночи, пойти на чердак. Подумав, поняла, что нет, смелости не хватит, да без освещения идти туда бесполезно. Фонарик остался в мастерской, и она совершенно не помнила, где.

– Завтра возьму свечку и еще притащу наверх настольную лампу из своей комнаты. Должна же быть там хоть одна розетка», – решила Люська, легла и быстро заснула.

А утром неожиданно нагрянули родители. У них был перерыв в съемках, всего один день, и они были страшно рады провести его на даче с Люськой. За обедом бабушка стала жаловаться, что ей не хватает посевной площади. Снова вопрос встал о сносе старого дома. Родители не возражали, наоборот, с энтузиазмом принялись мечтать, как они там сделают баньку, на веранде поставят большой овальный стол, на нем всегда будет самовар, настоящий, не электрический, на тумбочке – патефон со старыми пластинками, перенесут сюда мангал и коптильню для рыбы. Дочери обещали найти место для настольного тенниса и бадминтона. Бабушка возмутилась: она ничего не выиграет от сноса старого дома. Все эти сооружения займут еще больше места, надвинуться на ее цветники. В разговор встряла Люська. Она упрашивала, убеждала не сносить старый дом, а лучше привести его в порядок и отдать ей. Она же растет, и у нее должна быть своя берлога, своя мастерская, потому что она окончательно решила стать художником. Все стали с еще большим энтузиазмом спорить, перебивая друг друга, в точности, как на телевизионных ток-шоу. Никто толком никого не слушал, все говорили о своем. В конце концов, папа сказал, что это дело не простое и не скорое. В это лето, точно, даже и думать нечего. Им еще снимать шестнадцать серий. После этот се как-то сразу замолчали, занялись чаем и вкусным тортом, который купила по дороге мама. Потом все вместе отправилась на прогулку через лесную тропинку к крутому высокому берегу речки, откуда были видны поля и перелески, а на горизонте – деревенька с церквушкой. Это место очень нравилось маме, и она, даже если приезжала, как сейчас, на один день, не упускала возможности полюбоваться прекрасным видом.

Люська столько раз была здесь, стояла, смотрела, но только сейчас, глядя вдаль, внезапно поняла, что пейзаж перед глазами – тот же самый, что она видела на многих картинах неизвестного художника. Наверняка, выросли другие деревья, где-то просматривались многоэтажные дома, но линия холмов, извилистые тропинки по их склонам, сиренево-розовые луга и желто-зеленые поля внизу, ближе к реке, а главное – абрис церкви, очертания трех куполов и линия высокой колокольни, прислонившейся сбоку, прежними. Вечерело, солнце садилось, и освещение заметно менялось. Внезапно последние закатные лучи попали в позолоченный крест на куполе церкви. Он засиял ярко, как мощный прожектор, рассыпая золотые искры, но быстро погас, успев на мгновенье преобразить цветовую гамму вокруг. Тут же стал надвигаться туманный пар, расстилалась серая дымка, закрывая, как театральный занавес, грандиозный спектакль уходящего дня.

Люська нарушила молчание родителей, которые стояли завороженные, не собирались уходить, как будто ждали продолжения.

– Мам-пап, а у вас в роду не было художников?

– Насколько я знаю, нет, – ответил папа, а мама, все еще всматриваясь вдаль, просто недоуменно пожала плечами.

– И ваши предки, мои, то есть, ну, прадед или прабабушка никогда не жили здесь, где-нибудь поблизости?

При этом вопросе мама, наконец, оторвалась от созерцания прекрасного, а папа как-то быстро метнул на нее странный взгляд.

– А почему вдруг тебя заинтересовали предки? – с натянутой улыбкой спросила мама.

– Ма, сейчас все ищут свои корни. Может, я хочу составить свое древо, как оно там называется?

– Генеалогическое, – встрял папа. – Похвально, похвально. Вот, будет у меня свободное время, я тебе начну его рисовать. Я знаю его до четвертого колена, – с энтузиазмом начал он, но осекся, сообразив, наверное, что свободного времени у него не будет. А может, потому, что мама дала ясно понять – эта тема ее не интересует, и вообще она хочет ввернуться домой. Люська почуяла, что мама что-то скрывает и вспомнила, как учительница по истории, рассказывая о династии Медичи, произнесла фразу, показавшуюся ученикам ужасно смешной. «Естественно, в этом семействе у каждого был свой скелет в шкафу». Весь класс тогда буйно оживился, представляя буквально, как в гардеробе среди роскошных бархатных, расшитых золотыми нитями платьев, стоит, бряцая костями, скелет. Бедной историчке пришлось сквозь неумолкающий гомон, специально пояснять, что говорится это фигурально, означает, что у каждого есть своя тайна, которую он тщательно охраняет от посторонних. Урок все равно был почти сорван, потому что два известных заводилы класса, Артем, по прозвищу «артист» и его дурашливый дружок Славик, тут же стали разыгрывать сценку, при виде которой ребята уже не просто хихикали или смеялись, но ржали как табун лошадей, выпущенных на волю. Артем протиснулся в узенький шкаф, стоящий в углу класса, а Славка открывал и закрывал дверцы. Первый изображал оживший скелет и издавал вурдалачьи звуки, а второй орал как сумасшедший: ««Говори тайну, несчастный, или я убью тебя!»

Люська, заметив некоторое замешательство мамы, подумала что, наверное, какой-нибудь «скелетон» есть и у нее в шкафу. Но она тактично больше ни о чем таком не спрашивала, и они с папой вприпрыжку, наперегонки отправились в обратный путь.

Семья долго сидела за ужином. Люська с удовольствием слушала веселые истории, случившиеся на съемочной площадке, курьезы с актерами, реквизитом, костюмами. Папа всегда рассказывал только забавные эпизоды, чтобы не расстраивать ни Люську, ни бабушку, свою мать. Но Люська знала, что снимать кино очень трудно, много проблем, которые начинаются со сценария, (всегда невнятного и рыхлого, по мнению родителей), продолжаются на съемочной площадке, увеличиваются при монтаже и «озвучке». И не заканчиваются, даже когда фильм показывают по телику: они следят за рейтингом и рекламой, реакцией в прессе и Интернете. Люська с раннего детства слышала бесконечные звонки по телефону, за которыми следовали долгие и нервные разговоры родителей по поводу очередной проблемы и способов ее решения.

На рассвете, не разбудив Люську, родители уехали, оставив окончательное решение о судьбе старого дома до осени. Люська вспомнила, что она не успела спросить про главное, про парня, который продал этот участок и дом. Был ли он прямым или косвенным наследником старых хозяев дома, а если нет, то может, он знает что-нибудь о них, о художнике, о девочке – «бусинке». Люська сделала один вывод: пока до осени есть время, надо попытаться самой раскрыть тайну мастерской. Она заглотнула кружку какао и вышла в сад. Бабушка, как всегда, сидела на низком стульчике, согнувшись над своими цветочками. Следуя уговору, четко, коротко, по-военному, Люська доложила: «Я ухожу в старый дом на целый день, буду читать, рисовать, посплю немного. Еды и питья я взяла. Приду к ужину». На это бабушка откликнулась совершенно нелепым заключением:

«Да, сколько ни борись с муравьями, а опять, гады, приползли. Почти у всех пионов сожрали бутоны». Люська выслушала это, ухмыльнулась и твердой походкой направилась к террасе старого дома. Поднялась, открыла дверь, постояла, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, как и положено быть там, где никто давно не живет. Привычным путем она поднялась и вошла в мастерскую. Там тоже было тихо и сумеречно. Люська стала искать выключатель, нашла розетку на центральной опоре подпирающей двускатную крышу, но пока не стала включать лампу. Она обошла мастерскую, встретилась взглядом со своей нарисованной двойняшкой, кивнула ей, проговорив «чао, Бусинка», и принялась за работу. Сегодня она наметила разделить еще два вертикальных ряда картин. Это удалось сделать довольно быстро. Здесь, как и в первом случае, в беспорядке были сложены картины разных жанров. Предстояло собрать вместе все портреты, отдельной группой пейзажи, соединить все картины с натюрмортами.

Люська делала это с удовольствием, время от времени задерживаясь на той или другой картине, рассматривая ее с особым вниманием. Она все больше убеждалась, что художник был настоящий мастер, отличный рисовальщик, прекрасный колорист.

– Конечно, бормотала Люська себе под нос, – я не считаю себя пока ни великим художником, ни искусствоведом или критиком, но ведь никому не возбраняется иметь свое собственное мнение, оценивая достоинства картины. А меня родители образовывали, с малых лет водили в музеи и на выставки, подробно рассказывали о сюжете картин, персонажах на полотнах, реальных, мифических, библейских; излагали биографию художника, объясняли, почему тот или другой был знаменит, чем отличался от своих современников. Дома у нас полно альбомов с копиями картин самых известных художников, а еще альбомы про коллекции Лувра, Эрмитажа, Третьяковки, Музея Пушкина и даже испанского Прадо. Я все детство вместо книг и дворовых игр изучала эти фолианты. Ну, и при том, уже пятый год учусь в художественной студии. Так что кое – чего понимаем, кое в чем разбираемся, – продолжала Люська рассуждать, перетаскивая в отведенное заранее место очередной пейзаж или портрет. Единственное, что ее не то, чтобы смущал, скорее, тревожил, неотрывный взгляд Бусинки, следившей за ней. Люська старалась не смотреть в ее сторону. Только когда села передохнуть, она повернулась к картине, снова показала язык своей двойняшке, надкусила крепкими зубами яблоко, брызнув соком, и шепеляво спросила: «Смотришь? Лучше бы объяснила, почему мы с тобой так похожи? Или сказала бы, как разыскать потомков художника? Молчишь? Ну, тогда и не следи за мной». Люська смачно хрустела вкусным зеленым яблоком, оглядываясь по сторонам, намечая свои дальнейшие действия.

Люська доела яблоко, выпила воды из принесенной с собой бутылки (никакого графина хрустального на столе и в помине не было), и приготовилась встать с кресла, как вдруг услышала тихий голос: «Придет время, сама все узнаешь». Совсем не трусливая девчонка, Люська оцепенела, вжалась в широкую бархатную спинку кресла, медленно подтянула ноги, так что коленки оказались около ушей, опустила голову, закрыла глаза, опасаясь, что кто-то невидимый снова заговорит. Но в мастерской стояла тишина. Люська сидела так долго, не шелохнувшись, почти не дыша, пока не почувствовала боль в напряженной спине и сведенных неподвижностью ногах. Преодолевая страх, она с трудом встала, медленно, разминая затекшие суставы и мышцы, подошла к столу, дрожащими руками включила лампу. Еще больше сделался контраст между освещенным пространством под самой лампой и темнотой вокруг. Люська зажгла свечу и поднесла ее к портрету Бусинки. Та спокойно сидела в своем кресле, чуть улыбаясь и ничего мистического в ней не было. И конечно, она не могла ничего произнести. Так чей это был голос, и был ли он, в самом деле? «Может быть, у меня не только зрительные, но и слуховые глюки начались?», – размышляла Люська, переводя свечку чуть вправо, влево, вверх-вниз, наблюдая, как меняется выражение лица девочки на портрете. Капля горячего воска попала на ладонь, обожгла ее. Люська непроизвольно бросила свечку на пол. Тут же полетели искры, появился слабый язычок огонька, готовый разгореться пламенем, захватить все, что попадется на этом сухом, прогретом чердаке. Здесь было чем поживиться. Люська схватила бутылку с водой и стала поливать на огонь, потом, не раздумывая, накрыла его своей курткой и стала топтать ногами, пока не убедилась, что опасность пожара миновала. Повеселев, довольная собой, Люська громко сказала: «Ну, все, дамы и господа, мы спасены. Можете спать спокойно. Я ухожу, до завтра. Бай-бай». – Потом сама себе приказала шепотом: «Люська, угомонись. Хватит, с тебя приключений на сегодня, а то свихнешься по правде».

Она спешила: обещала бабушке вернуться к ужину, но опоздала: та уже сидела в своей комнате перед экраном, увлеченная полемическим задором, спровоцированным ведущим и охватившим всех в студии, а не только двух главных оппонентов. «Как она что-нибудь понимает в этом общем крике?» – очередной раз удивилась Люська.

На ужин были ее любимые вареники с картошкой. Она взяла тарелку и села перед телевизором в гостиной. Пощелкав пультом, остановилась на программе о магии бурятских шаманов, но надолго ее не хватило. Она почувствовала усталость и даже хотела тут же плюхнуться спать, но какая-то неведомая сила снова потащила ее к старому дому. Постояв перед дверью, не открыв ее, она осталась на террасе. Вечер и наступающая ночь были удивительно теплыми. На небе высыпало столько звезд, что просвечивались обычно темные верхушки сосен. Свет попадал даже на траву и цветы, было очень красиво. Пахло ночными фиалками, душистым табаком, чуть увядающими розами. Разросшийся куст белого жасмина светился, как огромный фонарь. Еще вчера толстая желтая луна стала чуть – чуть худеть. Пропела и тут же замолкла какая-то одинокая лесная птица, но через минуту – другую ей ответили, и она, осмелев, стала выводить свою несложную мелодию, состоящую только из одной фразы «чви – чви». Под этот шепелявый свист Люська так и заснула на старом диване, успев помечтать немного о том, как бы так научиться рисовать, чтобы передавать не только краски, цвет и свет, но и звуки, а то и музыку.

Она проснулась и вскочила, услышав знакомый, с хрипотцой, бой старинных часов. Видимо, она проспала первые удары, потому что, заглянув через окно террасы внутрь, увидела, что пары уже спустились вниз и танцуют, бабочки порхают, кролик одиноко прыгает между танцующими, змея устроилась на коврике у диванчика – канапе, а пол устлан лепестками красных роз и сиреневых ирисов, еще какими-то мелкими цветочками. Длинные оборки бальных платьев задевали их. Тогда лепестки поднимались, а покружившись, падали опять, чтобы снова подняться, задетые кружевным подолом танцующих дам. Люська с удивлением и радостью заметила, что и взрослые, и дети были намного веселее, чем раньше, а их прощание при последнем ударе часов, не выглядело столь трагически. Они как будто знали, что расстаются ненадолго. Люська тихонько открыла дверь в комнату, вошла. Никто даже не повернул головы в сторону двери. Люська еще раз и окончательно убедилась: ее не видят!

«Странно, – подумала Люська. – Но это хорошо. Мне нечего бояться». Пройдя сквозь толпу взрослых и детей, многих из которых она узнала по картинам, она подошла к часам и взглянула на стрелки. Увы! Стрелки оставались абсолютно неподвижными. Люська села на диван и стала смотреть, как гости расходятся с бала, поднимаются наверх. Как и раньше, старая скрипучая лестница не издавала ни единого стона от прохода двух десятков пар ног. А Люська отчетливо слышала и мелкую дробь женских каблучков, уверенную поступь мужских ботинок, частый стук детских сандалий. Потом уже сверху раздалось шуршание, шорох, а через минуту все стихло. Люська не стала возвращаться на террасу, легла на неудобное канапе и заснула. Она поднялась, едва наступил рассвет и, не раздумывая, сразу полезла наверх, чтобы продолжить работу – сортировать картины, портреты взрослых и детей.