Читать книгу Рудник «Веселый» - Ирина Боброва - Страница 2

В самом центре великого Евразийского континента раскинулась горная страна – Алтай-батюшка. Или Алтайская горная система, как указывается в учебниках географии. Много сказаний, легенд сложилось об этом таинственном месте, о высоких горах под снежными шапками, о бескрайних степях, о горных пустынях и о несметных богатствах Алтайской земли. Люди, испокон веков живущие здесь, легенд не замечают, поневоле становясь их участниками, живя в этих легендах и сказках. Здесь каждая гора, каждый валун, каждый ручей и каждый источник обладают великой силой. Дороги, серпантином влезающие в горы, ведут не только к вершинам, порой они нежданно обрываются в пропасть.

Попутчиков на Алтае берут всегда, кто бы ни голосовал, подвозят – закон такой. Сегодня ты не подвезёшь – завтра тебя в пятидесятиградусный мороз никто не подберёт на пустынной дороге. Аркадий об этом вспомнил, только когда заглох мотор. А ведь километров десять назад тормозил какой-то бродяга. Бомж – не бомж, а доверия не вызывал. «Подбери такого – салон не выветришь, дорогими ароматами не отобьёшь застарелый запах перегара, махорки и немытого тела», – подумал Аркадий и не остановился. А сейчас вот стоит сам на обочине и машет рукой – хоть бы один притормозил! Здоровенная фура промчалась по тракту, даже не сбавив ходу, пустой лесовоз тоже прогромыхал мимо. Обычно лесовозы останавливаются, даже гружёные, а тут пустой – и мимо. Аркаша злился – ночевать на дороге не очень хотелось, тем более что до цели оставалось минут тридцать быстрой езды. Ехал на туристическую базу, где его ждали, но на звонок с просьбой привезти бензина ему ничего внятного не ответили. «Перепились уже», – подумал незадачливый автомобилист, готовясь к незапланированной ночёвке под открытым небом.

Спать в машине не хотелось, звездное небо чашей накрывало горы, воздух тёплый, в тайге ухает филин – давно такого не было. Вся его жизнь – города и дороги, вокзалы и аэропорты, гостиницы и рестораны, иногда камеры в тюрьмах… Он хмыкнул, подумав: «Кто знает, может, оно и к лучшему, что машина заглохла? Когда ещё выпадет случай так вот, тихо, спокойно подумать о делах». Время сейчас такое – стремительное, страшное время, но для него оно, что манна небесная с неба. Кто-то растерялся, кто-то потонул, но он – Аркадий Цапиков – на коне!

Аркаша усмехнулся, подумав, что из собравшихся на базе нет ни одного, кто хотя бы на миг оторвал башку от салата и задумался над тем, что происходит в стране. А у него жизнь удалась! Удалась… почти. Не беден, чего прибедняться, но и не богат – особо хвалиться нечем. Как на велосипеде: пока крутишь педали – катишься, а вот куда прикатишься?.. Так и у него жизнь – пока вертится, вроде бы барин, а не дай бог остановиться… «А вот остановиться действительно не дай бог, – подумал Аркадий, – свои же утопят»…

Стемнело. Быстро, как это бывает в горах – вот только светило солнце и вдруг темнота, стоило светилу скрыться за вершинами. Не бывает в горах сумерек, тут либо свет, либо тьма – без переходов, полутонов, полусвета…

Аркадий нашарил в багажнике фонарь – батарейки, к счастью, рабочие, осветил вокруг. Собрал хворосту, разжёг костерок, присел рядом. Раскрыл пакет с продуктами – хорошо, закупил для общего стола. Выложил на газету булку бородинского, ржаного, снял с колбасы пластиковую упаковку, порадовавшись, что взял в нарезке – нож куда-то запропастился – и, нанизав на прутик пластинки сервелата, поднёс его к огню…

– Христа ради… – послышалось из темноты. – Мил-человек, Христа ради, хлебушка. Столько хлебушка не видел, настоящего хлебушка – русского, печеного, поделись, будь мил!

Аркадий дёрнулся, от неожиданности выпустив из рук импровизированный шашлык. На лету успел подхватить прут и тут же отшвырнул в сторону, обжёгшись.

– Чёрт! – воскликнул он, жалея испорченный ужин.

– Спасибо, мил человек! Ох, спасибо! – донеслось до него.

Аркадий схватил фонарь и направил луч на голос.

– Вот бомжара!!! – разозлился он, узнав мужика, недавно голосовавшего на обочине.

Человек, не обращая внимания на свет, ел. Ел поджаренный сервелат так, как едят величайшую святыню – откусывал маленькие кусочки и долго, тщательно пережёвывал, смакуя каждую крошку. Аркаша усмехнулся: вот ведь говорят всегда старики, что если дал Бог попутчика, надо брать. Помнится, на зоне старик, полжизни просидевший за убийство, рассказывал, что никогда не знаешь, насколько Бог дал попутчика – на час, до места доехать, или на всю жизнь. Не хотел бы он такого вот на всю жизнь в спутники заиметь, удача, мягко говоря, сомнительная. На вид бомжу лет пятьдесят – пятьдесят пять, хотя мог и ошибиться, борода всегда старит. Борода у мужика солидная, окладистая. Бывший поп? Нет, вряд ли, хотя речь очень уж специфическая… И одет странно: брезентовый плащ почти до пола, из-под него выглядывают сапоги неопределённого цвета, на голове фуражка с треснутым, отсвечивающим лаком козырьком. Словно из фильма про двадцатые годы выпрыгнул – не то пастух, не то пограничник?

– Тебя как кличут-то, мил человек? – спросил бомж.

– Зови Ваней, не ошибёшься, – зачем-то соврал Аркадий.

– А хлебушка, Ваньша, у тебя, случаем, нет?

Он облизал прут, отложил его в сторону, с сожалением вздохнув, и тут же вцепился голодным взглядом в продукты, разложенные на газете.

– Да ты совсем обнаглел, старик! – Аркадий отметил, что возмущения почему-то нет, и хохотнул – беззлобно. Ситуация его развлекала.

– Не старик я, сорок вёсен прожил с хвостиком небольшим, и зубы все целы. А за хлеб заплачу. Держи вот! – и бродяга, откинув полу, порылся в котомке, висящей через плечо под плащом. Аркадий увидел широкие раструбы галифе, но удивиться не успел – бомж выудил и протянул ему увесистый камень.

Усмехнувшись, будто в темноте разглядел удивлённое непонимание на лице собеседника, он поскрёб тёмный край камня ногтем, и самородное золото тускло блеснуло в свете фонаря. Аркадий вытаращил глаза: быть не может, чтобы самородок такого размера – и у бродяги!..

– Да не сомневайся, настоящее, вот бумага из Пробирной палаты, – сказал тот, будто в темноте увидел, как вытянулось лицо Аркадия, и, снова запустив руку в котомку, достал свёрнутый в трубочку лист бумаги, встряхнул его, вытягивая вперёд руку. – Ты бери, только хлеба мне дай. Бумагу-то на, возьми, без неё не сдашь в казну – не примут. А перекупщикам продавать али китайцам – себе дороже, семь шкур сдерут, да и ещё в полицию донос напишут. Ты мне хлеба дай, мил человек, хлебушка охота шибко – русского, печёного. Так эти лепёшки обрыдли, будь они неладны!

Аркадий молча взял с импровизированного стола булку бородинского и протянул чудному человеку, отметив, что зубы у него действительно целые, блестящие – тот улыбался во весь рот, глядя на хлеб – радостно, счастливо, глаза сверкнули молодым блеском.

– Ржаной, – всхлипнул бродяга, понюхав кирпичик бородинского хлеба, – ржаной…

По щекам текли слёзы, но человек не замечал этого, по крошке отщипывая корочку и медленно прожёвывая. Лицо выражало такое наслаждение, такое счастье, такое умиротворение, что, засветись сейчас вокруг головы бомжа нимб, Аркадий не удивился бы. Скорее удивляло, почему нимба нет?!

– Бред какой-то, – пробормотал Аркадий, зажмурившись, чтобы прогнать морок, но золотой самородок в его руке был настоящим, и бумага с двуглавым орлом подтверждала это. Да и сам он видел, что старый чудак не врёт. Но всё равно бормотал «бред, бред, бред»…

Раздался стук копыт – оглушающий, нереальный, будто с горных круч неслась конница. Ошарашенный, оглушённый, Аркадий выронил самородок, оглянулся – тёмные горы на фоне крупных звёзд спокойны, не шелохнулись, и ничего по ним не скатывается. Камнепад? Нет, не похоже. Стук копыт, приближаясь, становился тише, и вот наконец вполне нормальные звуки. Он направил фонарь на дорогу: там, на невысокой алтайской лошадке, держа под уздцы вторую, осёдланную, ехала женщина в расшитом золотом халате и шароварах. Волосы рыжие, почти огненные в луче света, струились по плечам, а лицо, ярко-белое, усыпанное веснушками, будто светилось изнутри. Потом, много раз вспоминая эту встречу, Аркадий недоумевал: как это получилось – рассмотреть каждую складочку век, каждую чёрточку, запомнить подрагивание ресниц и шевеление губ? Запомнил также каждую деталь вышивки золотой нитью по сверкающей ткани на её наряде – простом, обычном халате с широкими рукавами, перетянутом поясом. Будто в режиме замедленной съёмки смотрел и запоминал…

А она поскакала до машины, остановила коня, натянув поводья. Лошадка послушно встала. Всадница, сверкнув неожиданно синими глазами, сердито нахмурила брови, но тут же лицо её снова разгладилось, стало безмятежным – почти таким же, как у старого бомжа, когда тот взял в руки хлеб… Женщина посмотрела сначала на Аркадия, потом перевела взгляд на самородок возле его ног.

– Обманул, – сказала она как-то даже равнодушно. – Ключ-камень другому отдал. – И крикнула так, что задрожали верхушки сосен: – Мой ты, Тимофей, мой! И не поможет тебе хитрость твоя! Чох! Чох, чох!.. – Лошадь послушно тронулась с места, подгоняемая всадницей ударами ног, обутых в мягкие кожаные сапожки.

Стук копыт затих в темноте – будто оборвался, резко, вмиг, а всадница пропала – была и нет её, словно кто стёр сверкающий силуэт. И тут же, будто по команде, в рассветных лучах заблестели вершины белков – горных ледников. Аркадий смотрел на пустую дорогу, не понимая, куда пропало время, как так мгновенно промелькнула ночь? По его ощущениям, женщина в золотом наряде находилась рядом не больше нескольких минут. Куда пропало остальное время? Часов восемь как корова языком слизнула – будто и не было вовсе ночи! Опустил взгляд в траву, почему-то не удивляясь тому, что отпечатков копыт в жухлой траве нет. Но… самородок, большой, в пол-ладони, так и лежал у его ног. И неизвестно, сколько бы он ещё простоял, завороженный, сбитый с толку, но из-под машины раздался шёпот:

– Ушёл… Слава те, хосподи… ушёл!