Читать книгу Старушка под жасмином - Ирина Брилль - Страница 2

День начинался хорошо: вовсю грело солнце, ветерок слегка раскачивал желтеющие листья деревьев, унося их к земле; маляр, зависший этажом ниже в своей люльке, не торопясь, красил стену, то мыча себе под нос какую-то мелодию, то её же насвистывая, а иногда и напевая.

Люба Александровна, добродушно улыбаясь и радуясь всему, на что только падал её взгляд, стояла у раскрытого окна. Иногда из её груди вылетали какие-то неоформившиеся звуки. Она пыталась соединить их с песней маляра, но звуки эти не совпадали и, сталкиваясь с малярскими, трогали не душу, но нервы своим какофоническим эффектом.

Люба А. часто исчезала в окне, потом появлялась снова – она пекла блины.

В её пухлых ручках была детская лейка – розовый слоник с дырками на кончике хобота. Слоник улыбался, как и его хозяйка, потому что работа у них была приятная – поливание цветов, растущих в пластмассовых ящиках за окном. Поставив лейку, Люба А. подбегала к плите, переворачивала блины на двух сковородках и быстро возвращалась к окну. Поливали они со слоником аккуратно, стараясь и капли не уронить на уходящую вниз по этажам песню маляра.

Теперь, заканчивая поливать, она почувствовала некое движение и немного высунулась из окна.

На лоджии, что была этажом ниже и чуть левее, чьи-то костлявые пальцы ковыряли лезвием ножа землю вокруг луковиц, укропа и другой зелени, посаженной в навесных ящиках, только не пластмассовых и блестящих на солнце своей чистотой, как у Любы А., а деревянных, старых и рассохшихся, в колючей скорлупе отслоившейся краски.

Люба А., глядя на стоящие внизу деревья и пролетающих мимо ворон, произнесла как бы сама себе, но так, чтобы это было слышно соседу «левее и ниже»:

– А съедобное на балконе вредно выращивать. Оно выхлопные газы и прочую дрянь впитывает. Отравиться можно.

Соседские руки замерли над укропом и из углубления в стене, медленно выдвинувшись, показалось бледное лицо со впалыми щеками и «складками скорби» у рта. Солнечный круг тускло отразился на матовой лысине, и большие и грустные глаза посмотрели на Любу А.

Взгляд был очень пристальный, и ей уже захотелось извиниться за своё благожелательное, но всё же замечание… Линия рта показавшегося мужчины, взламывая сухую кожу губ, разомкнулась, и он произнёс:

– Есть очень хочется.

Глаза Любы А. тоже погрустнели.

– Бедненький, – только и успела сказать она, потому что из-за её спины повалил дым.

Она кинулась в кухню, к блинам, не заметив, как по стене дома, от лоджии к её окну, проскользнула тень.

Блины сгорели.

Люба А. бросила их в раковину и, схватив полотенце, отчаянно им замахала, прогоняя синюю завесу дыма в распахнутое окно.

Достав тарелку, она отложила из горки блинов половину и поставила их на стол. Потом полезла в холодильник за сметаной, потом – в шкаф за вареньем и мёдом. Разложив всё на столе, она опять заглянула в холодильник, но рука только прикоснулась к баночке красной икры, потому что, как будто о чём-то вспомнив, Люба А. вдруг оглянулась: за столом, склонив голову, сидел сосед. Остатки дыма ещё скользили по кухне, но Люба А. точно могла разглядеть, что это был именно он.

Она закрыла холодильник, оставив в нём нетронутой икру, и села за стол. Подумав, подвинула соседу тарелку с блинами.

– Меня зовут Веня, – произнёс тот, не поднимая глаз.

И занялся скручиванием блина.

– Люба, – представилась та в свою очередь. И, подумав немного, добавила к имени, – Александровна.

Потом она подвинула к нему поближе масло и варенье, и мёд.

А вскоре – оставшуюся половину блинов.

Веня сворачивал один блин за другим, не обращая внимания на сидящую напротив Любу А.

Она смотрела на своего гостя, и глаза её становились всё больше и грустнее.

Тарелки опустели. Люба А. забрала их у Вени, отнесла в раковину. Горелые блины ещё валялись там. Повернувшись к Вене спиной, Люба А. отщипнула у одного кусочек и сунула в рот. Пожевав немного, выплюнула и, беззвучно вздохнув, выбросила блины в мусорное ведро.

Послеобеденные облака заволокли городское небо и брызгали на желтеющие деревья мелким и нудным дождём.

Люба А. развлекала гостя экскурсией по своей маленькой двухкомнатной квартирке.

Ничего интересного на её полезной жилплощади не водилось. Кроме цветов, которые у Любы А. росли в большом количестве и разнообразных видов.

Она подводила Веню к каждому цветку по очереди и, поглаживая листья, рассказывала, что это за диво и откуда оно родом, и как живёт.

Веня, казалось, слушал внимательно, но, подойдя к очередному цветку и, в нетерпении дождавшись паузы, после слов «…вы не представляете, какой он нежный и ласковый…», спросил:

– А где вы такой горшок брали? – и постучал по нему костяшками пальцев.

Люба А. захлопала глазами, пытаясь понять, о чём речь, но всё-таки с трудом произнесла:

– Не помню. Вроде, подарил кто-то.

– Мне бы кто такой подарил, – вздохнул Веня.

– А зачем вам?

Веня быстро залез в карман и вытащил оттуда небольшую луковицу.

– Вот. Лук от семи недуг.

Потом он также быстро расковырял пальцем в земле рядом с цветком небольшую ямку и воткнул в неё луковицу.

Люба А. охнула, но из вежливости ничего не сказала.

Веня стоял потрясённый:

– Как родился здесь! Чувствуете, как ему уютно? Тесновато, конечно, с соседом-то, но какой горшок! Пусть останется, а? – умоляюще спросил Веня и, пожалуй, впервые за уже наступающий вечер, поднял глаза на Любу А.

– Хорошо, – сказала та.

Веня обрадовался, и она улыбнулась.

Он вытер руку о свои брюки, слегка похлопав при этом ладонью по карману.

Люба А., вежливо улыбаясь, зашторила окна и включила свет.

– Темнеет, – объяснила она.

Веня рассматривал горшки.

– Я вас не задерживаю? – робко спросила Люба А. – Может, вы спешите?

– Я? Нет. А куда? Ключи-то дома остались. Захлопнулись.

– Надо слесаря вызвать, – засуетилась Люба А., исчезая в темноте коридора.

– Ага, – рассеянно отвечал гость, подходя к одному из цветков и опуская руку в карман.

Люба А. возвратилась в комнату, не заметив, что ещё одна луковица поселилась в её квартире.

– Они говорят, что слесарь у них один, и он заболел. Может, вам через балкон ваших соседей перебраться? Я хорошую верёвку дам, для страховки.

И она полезла в шкаф.

– Соседей нет, они ещё из отпуска не вернулись. А про слесаря я знаю. Я сам этот слесарь и есть.

Люба А. закрыла шкаф и присела на стул рядом.

– Может, к родственникам или друзьям?

– Один я. Со всех сторон, – с некоторым пафосом проговорил Веня.

Люба А. сочувственно помолчала.

– И что же делать?

Веня пожал плечами, подошел к журнальному столику и, бегло просмотрев программу передач, включил телевизор. Удобно устроившись на диване, он уставился в экран.

Дверь комнаты приоткрылась, и белый расплывчатый круг от света фонарика тихо двинулся к спальне Любы А.. Следом двигался Веня.

Он вошел в спальню.

Белый круг ткнулся в пол, замер и вполз на стену. Не торопясь, Веня подошёл к одному из цветков, раскрыл перочинный ножик. Еле удерживаясь от желания срезать тоненький стебель, он сделал ямку и пристроил в неё головку прорастающего лука…

Белый круг распластался по стене, увешанной фотографиями.

Веня подошел ближе и, вытянув шею, принялся их рассматривать.

Вот Люба А.; вот мужчина улыбается и машет рукой; вот Люба А. вместе с этим мужчиной на теплоходе…

Одну из фотографий он рассматривал дольше: во дворе дома Люба А. с ребятишками раскрашивает снеговиков, а в стороне, в углу фотографии, стоит случайно попавший в кадр Веня, наблюдая за происходящим.

Веня улыбнулся. Луч фонаря заскользил дальше и очутился на кровати. На одной подушке оказалась голова спящей Любы А. – она отвернулась к стене; на подушке, что лежала рядом, – большой фотопортрет «мужчины с теплохода».

– Спокойной ночи, – не оборачиваясь, вдруг произнесла Люба А.

Веня вышел…

На кухне он с ожесточением вырыл две ямки около одного из цветков и посадил в них по луковице.

Веня сидел на кухне, часто постукивая по деревянной доске ножом, и превращал луковицы в мелкую кашицу.

Солнце только вылезало из-под горизонта. Люба А. посмотрела на часы заспанными глазами – шесть, почти ровно. Она поставила чайник и села напротив Вени.

– Это для чего? – спросила она сонным голосом.

– От головной боли и для роста волос, – ответил Веня, накладывая кашицу в марлевую шапочку и аккуратно пристраивая её на своей голове.

– Вы плохо спали?

Веня помолчал, глядя за окно, и еле слышно произнёс:

– Меня никто не любит. И когда я думаю об этом, у меня начинает болеть голова. От злости.

– А вы не злитесь.

– Если я не злюсь, то начинаю завидовать. Тогда ещё и сердце болит, а к нему лук уже не приложишь.

– И кому вы завидуете?

– Вам, например. И вашему мужу. Видно, что вы любили друг друга.

– По чему видно?

– По фотографиям. Да и по вам. Если я умру, мою фотографию на подушку никто не положит.

– Попробую в диспетчерскую позвонить, – поднялась Люба А., вытирая появившиеся то ли от лука, то ли ещё от чего, слёзы.

Веня тоже пересадил на ладонь пару капель, возникших на щеках, и убрал оставшиеся луковицы в холщовый мешочек.

– Теперь говорят, что когда будет слесарь – неизвестно. Вы обычно долго болеете?

Веня пожал плечами. Посмотрев на его несчастное лицо, Люба А. предложила:

– Давайте врача вызовем?

Веня отрицательно покачал головой.

– Бюллетень мне уже дали. Но лечусь я сам: неделю лук попринимаю – и всё. Репчатый – как наружное, зелёный – внутрь. И живой воды не надо. Только вот зелёного у меня сейчас нет.

Веня загрустил.

– Я куплю, – сказала Люба А.

– Нет, тут нужно домашнего разведения. Посадить бы немного, а? К цветочкам.

– Но… я не знаю… Они как-то не сочетаются. Да и пока этот зелёный вырастет… А вам же надо лечиться.

Веня нахмурился и хотел что-то сказать, но, заметив перемену в его настроении, Люба А. опередила:

– Хорошо, попробуем. Но только немного.

– Немного – это для меня мало. Всё равно что ничего… Да уж ладно, хоть что-то.

И Веня развязал свой холщовый мешочек.

Люба А., в осеннем пальто нараспашку, поставила сумки на кухонный стол, сняла с себя шапочку и маленький шарфик, слегка растрепав волосы, но тут же их поправив. Выложив все продукты, Люба А. вдруг заметила на полу рассыпанную землю. Она посмотрела на подоконник: в нескольких горшках вместо цветов торчали прорастающие луковицы.

Люба А. бросилась искать Веню.

Он лежал на диване с обмотанной марлей головой.

– Зачем вы … – она не могла подобрать нужных слов.

– Я понял, почему я не выздоравливаю. Луковки, – он постучал пальцем по своей макушке, – вместе с соками почвы впитывают изнеженность и, следовательно, слабость ваших домашних цветов. Земля в горшках отравлена цветами! Понимаете?! Оттого-то мне всё хуже и хуже. Даже глаза болят.

И он часто заморгал.

– Глаза от брызг раздражаются, когда вы свою кашу делаете, – заметила Люба А. – А потом ещё и на себя её лепите.

– Нет, – зло отрезал Веня и настойчиво повторил. – Это оттого, что лук силу потерял и крепость, сидя вместе с цветами. Лук стал хуже, и мне хуже. Не годится он такой для лечения.

Веня застонал, схватившись за виски.

Люба А. достала лежавшие в углу серванта, в маленькой жестяной коробке из-под монпансье, деньги и, забрав сумку, выбежала из квартиры. Хлопнула входная дверь.

Веня выглянул в коридор, прислушался, увидел Любины тапочки у двери… Не теряя времени даром, выкопал ещё пару цветков и заменил их на своё «лекарство».

Но вскоре вернувшаяся Люба А. этого не заметила.

Она накапала в чашку с водой валерьянки и, выпив её, вывалила из принесённой сумки стопку новых горшочков и пакеты с землёй. Затем позвала Веню.

– Это вам. Сажайте.

Веня был счастлив.

Квартира превратилась в одну большую грядку: Веня расхаживал по ней, поливая из розового слоника зелёные перья лука. Люба А. сидела около последнего своего цветка и листала книжку по разведению огородных культур.

Веня закончил поливать, оглядел комнату. Забравшись на стул, он снял со шкафа нечто в большом пыльном футляре и аккуратно опустил это на пол. Открыл замки. Внутри оказался аккордеон.

Люба А. с тревогой посматривала в сторону Вени.

Тот уселся на стул и поставил инструмент себе на колени.

– Это – мужа, – сообщила Люба А.

– Если бы я был вашим мужем, я бы обязательно играл вам каждый день. Я умею. Только об этом, кроме меня, никто не знает.

И пальцы Вени забегали над клавишами, не касаясь их…

Люба А. хотела спросить, что он играет, но Веня, остановив свой взор где-то в заоконных далях, молчал. И ей стало неловко его отвлекать: Веня был углублен в свою, лишь ему слышимую музыку.

На какой-то миг Любе А. показалось, что и она слышит эту музыку – здесь, в этой комнате, – и вальс, выскользнув из-под клавиш, как и много лет назад, снова кружит осенние листья… Она испугалась и посмотрела на своё отражение во встроенном в шкаф зеркале. Похудевшая, с синяками под глазами, она была полной противоположностью Вени – разрумянившегося и пополневшего.

– Боже! – прошептала Люба А. в ужасе от своего вида.

Веня остановился и сердито посмотрел на Любу А.

– Боже, какая музыка! – улыбнулась она сквозь слёзы.

Веня тоже улыбнулся Любе А., поставил аккордеон и, подойдя к ней, неловко поцеловал.

С красными слезящимися глазами Люба А. готовила для Вени его «лекарство». Веня хлебал луковый суп. Он хмурился и о чём-то думал. Люба А. отложила нож, упаковала «лекарство» в марлю и пристроила её на Вениной голове.

– Что с вами опять приключилось? – ласково спросила она.

– Не любите вы меня, вот и всё приключение.

– Отчего вы так думаете?

– А чего тут думать? Я по глазам вижу, – с отчаянием в голосе произнёс снова заболевший Веня. – А я вот вас очень люблю. Это у вас что?

Он показал на кровь на руке Любы А.

– Ох, я не заметила… Наверное, ножом задела, – она сунула руку под холодную воду.

– Вот видите, как я вас люблю! Вы не заметили, а я заметил. Сейчас вылечу, идите сюда.

Он набрал с тарелки остатков своего «лекарства» и хотел залепить им порез, но Люба А. отдёрнула руку.

– Так мне больно будет! Он же щиплется.

– Я же говорю, что вы меня не любите – вот, пожалуйста, не доверяете. Разве это любовь, без доверия? – тихо и грустно сказал Веня.

Он отодвинул тарелку, и, выйдя из-за стола, через несколько секунд оказался по ту сторону входной двери.

Люба А. нашла его в центре ближайшего перекрёстка.

Он стоял под висящим над перекрёстком светофором и смотрел на ночное небо в осенних звёздах.

– Простите, пожалуйста, – прошептала Люба А. из-за плеча Вени, то ли ему, то ли звёздам, к которым она тоже подняла голову.

Они вернулись домой, и Люба А. протянула Вене пораненную руку. Он бережно обмотал ее «лекарственной» повязкой. Люба А. морщилась от неприятных ощущений, но Веня ничего не замечал, потому что думал о том, как сильно он умеет любить, и как жаль, что она этого не ценит…

Фотографии в застеклённых рамках Люба А. складывала на стол.

Веня вынимал их из-под стекла и заменял другими, с изображениями представителей луковичных. Люба А. рассматривала «новеньких» и вешала рамки на прежние места.

Лишь одна фотография осталась нетронутой – та, на которой шапка и плечи Вени случайно попали в нижний угол кадра.

– Видите? – показал он Любе А. на свой торчащий из-под шапки нос. – Это судьба…

Закончив работу, Веня подошёл к стене и любовался сотворённым.

Люба А. собрала вынутые фотографии в стопочку. Быстро просмотрев, отложила портрет мужа, спрятав его под подушку дивана.

Веня повернулся.

– Давайте мне их сюда.

Он протянул руку к Любе А.. Она молча отдала ему фото.

– Зачем нам воспоминания о прошлом, какое бы оно хорошее ни было? Всё лучшее у нас с вами впереди. Правда же?

Люба А. кивнула.

– Надо бы лекарство принять. Для профилактики.

Веня с фотографиями в руках вышел из комнаты.

Люба А. подождала немного, бросилась к подушке, вынула из-под неё портрет мужа. Схватив горшок с последним цветком, оставшимся в доме, она перевернула его и вытащила земляной ком наружу. Положив фотографию на дно горшка, быстро и аккуратно вернула цветок на прежнее место, собрав просыпанную землю.

Когда Веня вернулся в комнату, Люба А. сидела около цветка и смотрела на новые фотографии на стене.

– Симпатичные, – заметила она.

– Не то слово, – обрадовался Веня. – У меня есть идея: рвать с прошлым надо одним махом. Давайте и этот горшок пустим по достойному назначению.

Люба А. испугалась.

– Но цветок такой красивый! Самый красивый из всех, что у меня были. Я вам лучше новый горшок куплю. Несколько даже.

– Дело не в них, а в том, что… Как с фотографиями: были и – нету. И всё только впереди. А этот, оставшийся, – Веня показал на цветок, – будет постоянно в глаза лезть, начнём из-за него ссориться, я опять заболею…

– Можно, не сейчас? Я не могу так сразу, вы должны понять.

– Он же затащит вас в воспоминания, он испортит наше будущее своим напоминанием о прошлом – унылом и одиноком.

– Почему же «унылом»? – возразила Люба А.

– Вы хотите сказать, что я для вас ничего не значу? Что я не приношу вам долгожданной после годов одиночества радости счастья? Значит, вы меня всё-таки не любите?

– Ну-у-у… почему же? Вы самый любимый из всех моих цветов, – виноватым голосом попыталась шутить Люба А.

Но Веня уставился в пол, сдвинув брови, и, глубоко задумавшись, молчал.

Люба А. не знала, что ещё сказать.

Веня вышел из комнаты и вернулся с папкой в руках.

– Меняю. Можете это спрятать и доставать, когда меня не будет рядом.

Люба А. открыла папку. Она вытащила один лист бумаги, потом – другой… На листах были засушенные цветы, жившие у неё прежде.

– Мне было вас жалко. Я по себе знаю, что выращивать – немалый труд. Зачем же ему пропадать-то совсем? Меняетесь?

– Я не люблю гербарии, – всхлипнув, проговорила Люба А.

– И меня – тоже, – добавил Веня. – Вам всё равно, что я могу умереть, если вы не отдадите цветок.

– Отчего же вы должны умереть?

– От горя. А может, от головной боли, потому что вы – моя последняя и, видно, не оправдавшаяся надежда.

– Давайте поменяемся. Дня через три, – согласилась Люба А. – Мне привыкнуть надо… – снова добавила она виновато.

Веня, ничего не ответив, вышел из комнаты.

Ночью Люба А. не спала.

Она поставила цветок на свою постель, к стене и, боясь заснуть, села рядом, подложив под спину подушку.

Она видела через матовость застеклённой комнатной двери блуждающий по коридору белый круг фонаря; она слышала, как то приближались, то удалялись шаги по скрипучему паркету. Но дверь ни разу даже не приоткрылась.

И когда всё затихло, Люба А., совершенно изнемогшая от сознательной бессонницы, в очередной раз прикрыв глаза, уже не открыла их до самого утра.

Утром в квартире было тихо.

Люба А. сначала прислушивалась к этой тишине, потом вышла в коридор и осторожно прошла по квартире – никого.

Она посмотрела на растущий лук: земля в горшках была сухая, и лейка до края наполнена водой.

Люба А. полила лук, присела на стул и опять прислушалась. Кроме криков ребятни, проникавших с улицы, ничего не было слышно.

Тогда она вошла в его комнату. И в ней – никого. Она полила лук и здесь.

Озадаченная, Люба А. снова вышла в коридор и, открыв большую записную книжку, набрала номер.

– Скажите, пожалуйста, – очень вежливо начала она, – а слесарь всё ещё болен?.. Умер?.. Понятно… Конечно, конечно, хорошего сейчас трудно найти, я понимаю… Спасибо.

Когда она положила трубку, случилась некая пауза, во время которой Люба А. захлопнула телефонную книжку и тут же зачем-то опять открыла, и опять закрыла…

На кухне она долго стояла у окна и смотрела в него, не понимая, куда смотрит и что хочет там увидеть. А потом… руки как-то сами потянулись, и она распахнула рамы, по старой, забытой уже привычке, глубоко вдохнув.

В огромном количестве что-то с шумом влетело в окно.

Люба А. оглянулась: на развешанном белье пестрели бабочки. Они медленно двигали крыльями, но когда она подошла к ним, замерли неподвижно.

Люба А. осторожно дотронулась до одной из них – бабочка не шевелилась, до другой – то же самое. Они были высохшими.

Она стала снимать бельё и стряхивать бабочек в открытое окно. Крупные хлопья снега посыпались вдруг отовсюду. Люба А. вытянула руку и подставила раскрытую ладонь под снегопад. Снег сыпал на ладонь и, не тая, вырастал в белый бугорок.

Люба А. слепила из него снежок и кинула в воздух.

Ударившись о меховую шапку, белый комок рассыпался. Мальчишка обернулся и погрозил кулаком: девочка, стоявшая позади, смеялась и делала новый снежок.

Но теперь она положила его на белую землю и, сначала ногой, а потом руками, погнала перед собой. Снежок быстро вырос в большой ком. Девочка слепила второй снежок и кинула его мальчишке в руки. Он поймал его и тоже скатал ком.

Они собрали снеговика. Несколько деталей, и он превратился из просто снеговика в снеговика, похожего на человека: большие глаза, белая лысина, окаймлённая воткнутыми по краям «головы» мелкими прутиками-волосами; покрытая налётом плесени сидела на месте носа сморщенная морковка.

Это был вылитый Веня. Вернее, вылепленный.

Его холодное лицо было повернуто в сторону дома, а давно потухшие угли глаз смотрели на окна. На одно из окон, около которого стояла одинокая и грустная женщина – Люба Александровна.

Блинная мука у неё кончилась, и потому сегодня она не пекла.