Читать книгу Подарок старой повитухи - Ирина Елисеева - Страница 5

Замуж – не напасть…

Оглавление

Всё лето и начало осени – только выдастся свободная минутка – Санька открывала свой сундук с приданым. Она с каким-то неутомимым наслаждением принималась перебирать аккуратно сложенные полотенца, платки, юбки, варежки, шерстяные носки (всё новое, добротное) и прикидывала: чего ещё и сколько надо вышить, пошить, связать на подарки родственникам да на оплату помощи в свадебной суете. Кому? Перво-наперво, Крёстной. Потом Липе. Она – единственная подруга. Не считая Нюту. Но с Нютой и не виделись давно, и последние два года на письма та перестала отвечать. «Да и чего уж вспоминать. Теперь она городская барышня. Богатая. Из образованных. Не по нам шапка», – с горечью подумала Санька.

Липа – верная душа – поначалу сильно обрадовалась известию о свадьбе:

– Санька! Ты теперь – «сговорёнка». На попятный не пойдешь!

– И не собираюсь.

– Чё, так нравится тебе Саманов?

– При чём здесь это? За кого-нибудь всё равно выдадут. Саманов ли, Карнаухов – какая разница, если мне вообще никто не нужен. Да я и не приглядывалась особо. Раз отец решил – что мне, из дому бежать? Люди живут, и я привыкну.

А через несколько дней во взгляде верной подруги Санька заметила плохо скрытую тревогу. На вопросы та не отвечала. Взгляд отводила, при этом – Санька чувствовала – потихоньку даже плакала. А когда нет-нет да затянут они за рукоделием предсвадебные страдания – так Липа и разрыдается.

– С кем я буду, с кем я стану

В лес по ягоды ходить?

Задушевная подруга

Хочет замуж выходить…


И рыдает не шуточными слезьми. Санька все дивилась, а потом не выдержала:

– Что ж ты так убиваешься? Я ж и подумать не знаю чего. То ли я так плоха, то ль жених. Растолкуй, о чем печаль такая?

Были они вдвоем в Санькиной комнате. Опять приданое перебирали да рушники обшивали. Липа снова залилась горючими слезами, уткнувшись в шитье. Санька молча ждала. Не скоро подружка затихла, потом заговорила, всё ещё всхлипывая и шмыгая носом:

– Слышала, как мои за чаем толковали. То да сё… Потом чего-то про Самановых. Папа им сани на ремонт свёз. Вот и вспомнил, что сделал хорошо, а цену заломил не по-божески. «Так он женится», – говорит ему мама. «На ком же?», – спрашивает отец. «На нашей Саньке», – говорит мама.

У Липы опять задрожал голос и слезы навернулись:

– Они тебя всегда так зовут – «наша Санька». И тут папа так осердился, вскочил и давай избу шагами перемерять. «Чеверёвы что, не знают, почему он до сих пор не женат?.. Что ж они Саньку в петлю толкают?»…

– Так и сказал?!!

– Слово в слово!

– Ну?!! Говори скорей.

– «Он же хворый. Падучая у него. Его-то отца можно понять. Кому ж не охота свое чадо к семье прислонить? Самого не будет – так хоть не один останется. А Чеверёвы-то что? Они-то куда смотрят?». Мы с мамой как услыхали – чуть сознанья не лишились. А мама мне строго-настрого наказала тебе ничего не говорить. Папа сказал – сам с твоим отцом поговорит… Мы и ждали. А потом папа пришел сильно расстроенный и молчаливый. Мы уж с мамой его и так и сяк пытали – молчит. Уж вот недавно сказал: говорил он с Василием Дмитриевичем. И тот сказал, что так надо.


Липа уже рыдала в голос. Санька сидела, опустив руки и уставившись в пол немигающими глазами. Она не испытывала страха или обиды. Она вообще мало понимала, почему Степан Афанасьевич так взъелся на отца. «Ну, падучая у Андрея Саманова. И что? Он один, что ль, такой? Вон в соседней улице у Базуевой Феклиды муж с перекошенным лицом, лошадь лягнула. Говорит плохо, один глаз видит плохо. Ничего. Живут. Вот уж лет семнадцать. В работе он шибко мастеровой. А дочка у них Параня – видная девица. Красивая. Правда, приданого мало. Женихов не густо. Так и то сватали уж раза три. Что так гневаться? Человека пожалеть надо», – рассуждала Санька.

– Сань!.. Слышь?! Не ходи за него. Всю жизнь проклянёшь. Мама так говорит.

– Куда ж мне деваться против отцовской воли? – тихо сказала Санька, не отрывая взгляда от пола.

– Да хоть вон в Белую. Вниз головой. – Липа вскочила и срывающимся голосом, размахивая руками, затараторила:

– Я бы ни в жисть не пошла за такого. Сбежала бы на заимку, да и жила бы. Кто хватится до весны? Там хоть сколь прожить можно… Пока бы перемоглась, а там, глядишь, и родители бы простили, пожалели. А коли нет – так лучше уж в Белую… С утёса… – и опять в слёзы.

– Ладно, не реви. Поглядим, как она повернет – жисть-то. Потом и утёс искать станем.


Саму свадьбу Санька помнит смутно. Народу ожидалось человек пятнадцать. Потому мама с Крёстной накануне с готовкой вдвоём управились. Липа помогала в самом простом: помыть, принести, почистить. Антонида Саманова тут же была, на всякий случай. Санька тоже рвалась помогать, но мама гнала её. Негоже невесте суетиться да в дела лезть. Её дело – канон блюсти. Красоту свою девичью холить да украшать.

– Куда уж больше-то? И так хороша, дальше некуда, – ворчала Санька, мучаясь от безделья. Приданое, наряды, вещи на подарки многократно были перепроверены и сочтены. А сидеть со сложенными руками для Саньки было самым трудным испытанием. Она всё видела: пирог поджаристым боком опять в печь сажают той же стороной, а надо другой, чтобы он со всех сторон подрумянился. Готовые сладкие пироги забыли сахарной пудрой посыпать. А она бы в пудру ещё и корицы добавила. Тогда пироги ещё душистей, соблазнительней станут. Да и скучно ей, спасу нет. Вот она и лезла, если не делать, то хотя бы подсказать.

– Да подь ты, неуемная!.. Сказано, собой займись. Липа, идите – баню затопите. Намойте ей голову. Завтра под венец идти, а у неё коса неделю не чёсана, – строго распорядилась мама. Ещё немного – и осерчает не на шутку. А коль мама рассердится – разговаривать не будет. Когда отец не разговаривает, Саньке и горя мало. С ним и в добрые времена много не наговоришь. А коль мама говорить не станет – худо. В такие моменты Санька чувствовала себя сиротой.


Сейчас она тоже тосковала. Что она должна делать и чего не должна? Как всё по порядку справить, нигде не ошибиться и ничего не пропустить? Куда она пойдет, где и как будет жить? Как часто будет видеть родителей? Никто пока не мог ей ответить.

Санька потянула Липу за собой в сени. Там они взяли по коромыслу, паре вёдер и пошли носить воду в баню. Затопили печку. Липа пошла домой, за чистым бельём, а заодно позвать свою двоюродную сестру, Олю Старчикову, дочку родного Липиного дяди, Павла Афанасьевича.

Крёстная сказала – мало подружек, надо кого-то ещё позвать. Саньке и дружить-то шибко некогда было. Даже с теми, с кем зимой встречалась в доме у Липы, когда собирались на вечёрки. В богатые дома народу помногу собиралось. К Митриным приходило столько, что не протолкнуться. Артемий на гармошке играл забористо. Его дружок, Макар, на балалайке. Весело было. И пели, и шутили, и плясали. Но попели, порукодельничали, повеселились да и разошлись на месяц – другой. А с весны по осень и вовсе не виделись. Как тут дружить? Вот с Липой на заимке вечеровали часто. И в дом к ним Санька бегала помогать. Липа тоже прибегала помочь Саньке по хозяйству. Иногда к Митриным приходила Оля. Правда, поначалу она никак Саньку за ровню признавать не хотела. Уж очень Оля горделивая была, шибко высоко себя несла. Но потом, глядя на Липу, на то, как к Саньке относятся Степан Афанасьевич с Пелагеей Семеновной, увидев Саньку в деле, её вышивки и вязание, попробовав её пирогов, снизошла до разговора. А когда узнала, что мама у Саньки хорошая портниха с дорогой немецкой швейной машинкой – и вовсе подобрела.

Мама шитья много никогда не брала. Но уж если брала, то шила очень хорошо, и фасон выбирала всегда по фигуре. Санька порой ей помогала – строчила самые простые швы. Известно, без хорошей портнихи девице на выданье никак не обойтись.

Косы у девок чуть не до колен. И толщиной чуть не в руку. Чтоб такую длину да толщину промыть да прочесать, надо очень постараться. Липа принесла душистое мыло и щелок специальный для волос. Сначала щелоком три раза намазывали да смывали, а потом ещё мылом душистым, для запаху. После ещё чуть не час расчесывали друг друга, да путанки разбирали. За распутыванием волос разговаривали. Оля заговорила о свадьбе:

– Ночевать-то к Самановым пойдёте?

– Знамо дело. Куда ж ещё?

– Не хочу хаять твоего жениха, Санька, но… похоже, первой брачной ночи у вас не будет, – томно потягиваясь, сказала Оля. Липа ниже наклонила над шайкой голову и принялась полоскать уже чистые волосы.

– А какая ж она будет, коль нас уже обвенчают и мы с Андреем уже в законном браке будем? – удивилась Санька.

– Ну, чё ты дурочку-то валяешь? Ты же понимаешь, про что я говорю? – свысока произнесла Оля.

– Ну, и про чё?

– Не понимаешь?!.

– Про то, что спать вместе придется? И что?..

– А то! Твой Саманов должен будет… а он… А ты… – Оля с раздражением на дурость Саньки зашептала ей на ухо то, что вслух произнести не могла, несмотря на всю свою нахрапистость. Санька сначала слушала краем уха. Потом её глаза расширились, лицо, и так румяное от банного пара, вовсе сделалось багровым. Она смотрела на Липу, но та склонила голову над шайкой: то ли умывалась, то ли слезы утирала. Тогда Санька уставилась на Олю. Та покивала ей в знак подтверждения всего сказанного и снова зашептала.

– И будешь ты при таком-то муже не жена, не вдова, – закончила Оля важно.

Вдруг Санька спохватилась, что она голая (хотя какой она должна быть в бане?). Сев на лавку и положив себе на колени берёзовый веник, которым недавно парилась, она замерла с открытым ртом.

– Как будто ты этого не знала?! – ехидно спросила Оля.

– Не знала она ничего, – подала голос Липа. – Кто ей скажет? Мать не сказала, сестра вовсе не живет с ними. Когда Соня замуж выходила, Саньке ещё лет восемь было. Чего ей такой объяснишь? А потом они и виделись-то редко, да всё на людях. Больно-то не разговоришься про такое. Я сколь раз начинала ей толковать, да она, коняшка такая, всё в смех переправляла. Я и плюнула. Теперь вот такая и замуж идет – ни чё не знает…

Санька расплакалась, уткнувшись в мокрый распаренный веник. Розовые округлые плечи с налипшими мокрыми волосами сотрясались от громких рыданий. Липа с Олей оторопели:

– Чего ты? Ну, чего?.. – утешали её девчонки.

– Зачем это? Гадость какая. Стыд какой!.. И кто только такое придумал? У-у-у-у… – заливалась Санька.

– Ну, говорят, что и не гадость вовсе. А совсем наоборот. Недаром ведь «медовым» месяц после свадьбы называется. Но… только если всё правильно… Как надо… Не знаю, может, и у тебя всё обойдется… Может, зря на него наговаривают…


С утра всё пошло быстро, нигде не задерживаясь, будто понарошку. Из Церкви приехали домой. Тут ждали гости с зерном. Посыпали молодых, пожелали всякого добра да приплода. Никаких игрищ да долгих вступлений. Санька хоть и была после вчерашнего разговора в бане напугана и зажата, но видела: свадьбу будто кто подгонял. А позже узнала, что так оно и было: Самановы просили не звать много гостей и всю свадьбу отвести как можно быстрей, без проволочек.

Со стороны Чеверёвых, кроме своих, были Митрины с Олей Старчиковой, Крёстная да директор реального училища, в котором учился брат Алёша. Отец сказал: «Надо человеку уважение оказать. Когда ещё такая оказия подвернется?». Со стороны Самановых – одна Антонида.

Пока молодые были в церкви, всё имущество Санькино свезли к Самановым в Вещую. А в три часа уже повезли и самих молодых в дом жениха. Говорят, мама, благословляя их на дорогу, плакала. Но Санька уже ничего этого не замечала. Ей казалось – надвигается беда, и ничем она не сможет себе помочь. И никто не сможет. Но, как всегда, за делами и суетой она на какое-то время забыла о своих тревогах.


Сундуки, узлы и ящики с её приданым стояли в широких самановских сенях. Как только они вошли в дом (встретили их, как и положено, свёкор с Антонидой Самановой), Андрей куда-то исчез. Гостей тут уж не было. Тишина.

– Ну, Санечка, входи полноправной хозяйкой. Теперь всё тут твоё. Как скажешь, так и будет по слову твоему, – рассыпался свёкор, водя её по дому. Антонида косо смотрела на невестку. Недолго постояла у дверного косяка в горницу и, молча, ушла. А через минуту позвала Никифора Фадеича. Он, размашистым жестом показав вокруг себя, сказал:

– Хозяйствуй, Санечка, – и ушёл к сестре.

Санька отправилась по новому своему обиталищу, оглядывая его и отмечая про себя хорошее и плохое. Дом Самановых стоял на высоком берегу городского пруда. И когда, обходя второй этаж, Санька глянула в окно, у неё дух захватило от высоты и простора. Окна были большими, и всё здесь было добротным, крепким, ровным, будто неделю назад построенным. Со двора в дом вела высокая лестница, крытая навесом. Парадные комнаты были наверху. Внизу располагалась большая санная мастерская, из которой шёл выход на широкий двор. Оттуда в мастерскую втаскивали сани, и туда же выносили отремонтированные и новые. Была дверь из мастерской в небольшие сени, из них – в кухню с большой русской печью. Из кухни вверх вела тесная винтовая лестница. За лестницей – небольшая комната, где жил или ночевал свёкор, Никифор Фадеич. У кровати на тумбочке лежали его очки

Санька подумала, что человек он был добрый, но будто жизнью побитый. Говорил, никогда не повышая голоса. Смотрел прямо в глаза, точно в чём-то сокровенном признавался. В городе его знали, уважали и жалели. Не повезло мужику в жизни с семьей. Жена умерла через семь лет после свадьбы, оставив его с малолетним сыном Андреем. А любил он её, говорят, больше жизни. И с тех пор так больше и не женился. Сына растил. Учил его своему ремеслу. Мечтал, что тот вырастет, женится, продолжит род.

Но и тут не повезло. У сына болезнь вдруг обнаружилась. Сперва он просто подолгу задумчиво сидел, уставившись в одну точку. Никифор Фадеич и к врачам водил, и бабкам-знахаркам показывал. Те только руками разводили. Надёжили, мол, пройдет с возрастом. А с годами стало только хуже. В обмороки начал падать. Где-то лет в двенадцать такой приступ падучей приключился, что у Саманова-старшего самого сердце прихватило так, что неделю еле ноги передвигал.


Так с тех пор и живут, глубоко в душе тая обиду на долю свою. Когда Андрею исполнилось двадцать лет, Никифор Фадеич сговорил сына с сироткой Настей из казенной больницы. Туда её в младенчестве подбросили. Там она выросла и жила лет до семнадцати, и там же осталась работать няней. Мыла, убирала, за тяжёлыми больными ходила. Была она тихой, бледненькой, безропотной. Её и присмотрел отец Андрея. Решил – пусть бедная и невидная, зато сиделка будет отменная. Невестой хвастать не приходилось, поэтому свадьба была тихая и незаметная, как сама Настя. Но слаба была девушка здоровьем. Прожила два года и умерла при родах. Ребёнок – девочка – так и не родился.

Потом Никифор Фадеич и сваху нанимал, и сам пытался искать сыну невесту – город будто вымер. Нет невест для Андрея Саманова. Сарафанное радио разнесло весть о его горькой доле, никто её вместе с ним мыкать не хотел. Так и оставил старший Саманов мечту пристроить больного сына.

Роль посланницы удачи сыграла Антонида, сестра Никифора Фадеича. Встретила она мать Саньки, Татьяну, в воскресенье в Церкви. Со службы вместе шли. Разговорились. И пожаловалась Чеверёва на свою младшую дочь, Саньку. Мол, придумала в повитухи идти. Отговаривать бесполезно. Девка с детства такая, если что ей в голову втемяшится – не переспоришь. Зная её характер, Василий Чеверёв впал в тяжёлые раздумья: что делать? Хоть отдавай её за первого встречного. Думал: семья будет – дурь из головы выветрится.

Антонида поспешила с новостью к брату. Потолковали и решили ещё раз судьбу испытать. Тут неожиданно повезло. Чеверёв согласился. Саманов–старший теперь на невестку дышать боялся, не веря счастью. А сама Санька узнала всё это много позже от своей матери, которая со слезами просила у неё прощения… Но всё по порядку…


Санька не знала, как родители за честь дочери перед общественностью оправдывались, а только, как Оля Старчикова и сказала, первой брачной ночи у Саньки не было… И второй, и третьей тоже, чему она была несказанно рада. Позже Липа ей рассказала, что такие дела для соседей решаются просто – рубят курочку на простыню. Простынь показывают любопытствущим, как символ честности невесты. Из курочки варили домашнюю лапшу и тех же соседей угощали, чтобы со злости не наговорили лишнего. Так и было у Чеверёвых. А довольные Самановы подтверждали сказанное.


Тем всё и завершилось. Начались будни, в которых Санька вдруг превратилась во властную деятельную хозяйку, с утра до вечера не дающую покоя домашним. Никифор Фадеич нанял двух баб в помощь снохе, да сына одной из них, подростка лет тринадцати, лошадью управлять. Чем-то и сам помогал, и сына заставлял. Только Андрей всё больше где-то прятался. То ли в мастерской, то ли в комнатке за лестницей на первом этаже. В глаза Саньке он не смотрел. Если встречались где – он бежал мимо, опустив голову. «Сердится, что ли?» – думала Санька. «Да и пусть себе. Не до него».


Трясли перины, хлопали ковры и шубы, стирали всё подряд. Нанятый подросток – Евсей – уже третий раз вез на телеге корзины мокрого белья на реку, где его полоскали бабы. Весь двор и огород был увешан простынями, наволочками, пододеяльниками, подштанниками да исподними рубахами. Дня через два по дому стоял стук, будто гвозди заколачивали в шесть рук. А это работницы отбивали да прокатывали рубелем стиранное, намотанное на скалку. Санька укладывала чистое, отглаженное белье в сундуки, укладки, вешала в шкапы. При этом зорко просматривала его на наличие прорех, недостатка пуговиц и других важных частей. Тут же все исправляла и укладывала на полки.

Никифор Фадеич такого не видел со времен смерти его жены. Конечно, жена его была гораздо слабее и тише Саньки, но порядок в доме держала. А Санька… «Это ж Кутузов в юбке!» – одобрительно делился он с соседями.


Теперь в доме установился порядок, по которому снизу, из мастерской, в верхние комнаты можно было войти только через баню, и только переодевшись. Завтрак, обед и ужин были строго по времени, и опаздывать было нельзя – Санька сердилась. Но никто и не думал опаздывать. Новая хозяйка варила, пекла, жарила так, что запахи задолго до приглашения к столу уже держали всех домашних за носы. Все только и ждали своего часа, нетерпеливо прислушиваясь к бою больших часов в зале, и затаив дыхание, считали удары. Обед был ровно в двенадцать. А после обеда все сидели за столом осовевшие, разморённые.

Бабы – помощницы, кроме еды, получили по полтора рубля деньгами. Евсейка получил рубль, да старую Андрееву одежду, из которой он давно вырос. Так она и валялась на чердаке, сваленная с другим хламом. Санька не побрезговала всё перебрать, дельное постирать и отгладить, что на тряпки годилось – располосовать. А никуда не годное по уму надо было старьёвщику отдать, да некогда было его искать. Потому Санька велела всё вывезти в лес и сжечь. Этим Никифор Фадеич занимался. Из дельного – добрые рубахи, портки, полушубок – теперь с радостью приняли Евсей с матерью.

Санька, как и мечтала, развесила милые уютные занавески во всех верхних комнатах – где шёлковые, где ситцевые. В погреб, большой, но сначала захламлённый, Санька, после тщательной уборки, наставила банок с вареньем и соленьями (мама поделилась, у Чеверёвых этого добра всегда было с избытком). Туда же привезли от родителей кругляши масла коровьего, бутыли льняного масла, муки три мешка, сахару мешок, большую банку меду и всяких приправ для печенья.

Она была в своей стихии. Работа поглощала её без остатка, и ей казалось, что жизнь прекрасна. Приходили в гости отец с мамой. Одобрили все её перестановки и новшества. Никифор Фадеич не мог нахвалиться невесткой. Липа только обещалась, но так пока и не пришла.

Одно было тревожно. Андрей будто прятался от неё. И в глаза не смотрел. Боялся, что ли? Как-то она спросила Никифора Фадеича:

– Андрей за что-то на меня сердится, а за что – не пойму.

– Да за что ему на тебя сердиться?! Господи! Он до сих пор счастью своему поверить не может, вот и всё. А ты не думай про это. Лучше, чтобы он тебе на глаза попадался как можно реже. Я ему про то наказывал. Бог даст, всё образумится.


В середине апреля, когда уже лед стронулся, в воскресенье, после обеда Никифор Фадеич отправился по санному делу сговариваться. У гармонных дел мастера Тагильцева трое саней ремонта требовали. Вот он и позвал свекра, чтобы тот посмотрел, оценил и сказал, сколько времени починка займет и во сколько обойдется. Чтобы готовить сани, по пословице, летом, надо было попечься о том ещё весной, а то у санного мастера такая очередь выстроится, что и к следующей весне не обернёшься. Поэтому Никифора Фадеича то и дело зазывали в гости с дальним прицелом на заказ.

Обычно он брал с собой сына. И тут сказал ему, чтобы собирался. Но Андрей отказался:

– Дурно мне, батя. Не могу я идти никуда.

– Подступает?

– Нет. Не в этом дело. Ты иди один. Я просто отлежусь.

– Ладно. Только не выходи никуда. Особенно Саньке не показывайся.

– Угу.

Санька из окна своей комнаты видела, как Никифор Фадеич вышел за ворота и пошёл вниз по улице. Она решила довязать кружева на круглый столик в горнице, на котором стоял большой медный самовар на подносе. Под этот поднос и нужна была круглая кружевная салфетка. Она её вот уже полторы недели вязала. Осталось всего несколько зубчиков – и салфетка готова.

Углубившись в счет петель, Санька не обратила внимания на вошедшего в комнату Андрея. А когда подняла голову и увидела мужа – насторожилась. Андрей стоял у порога, прямо и дико глядя на неё.

– Ты чего?.. Тебе плохо?..

– Да, мне плохо.

Санька отложила вязание, встала.

– Скажи, чё делать надо. Давай, я за дедом Петром сбегаю.

Дед Петр жил через четыре дома от Самановых и был в молодости коновалом. Но и людям часто помогал вполне удачно. Андрея знал с рождения и не раз помогал ему в приступах, благодаря обретенным знаниям и ловкости.

– Нет, никого звать не надо. Нравится тебе у нас?.. Живешь, командуешь. Батя говорит: «Кутузов в юбке». Всем хороша: и домовитая, и честь блюдешь. А долги когда отдавать будешь?

– Какие долги? – не поняла Санька.

– Супружеские. Ты теперь жена мне, помнишь? И должна делать то, что я тебе скажу.

Он подошёл ближе. Санька отступила к стене. Она видела, как тяжело дышал Андрей, как раздувались его ноздри и как он смотрел на неё в упор дикими тёмными глазами. У неё тоже всё затрепыхалось внутри.

– Давай сядем и спокойно поговорим, – дрогнувшим голосом предложила она.

– Не о чем говорить.

Андрей схватил её за талию, потянул к кровати. Санька схватилась за большое деревянное кресло. Оно поехало по полу, собирая пестрые половики. Андрей оторвал её руки от кресла, толкнул его, и оно завалилось набок. Он поднял Саньку и поволок дальше. Дотащив до кровати, бросил её на гору подушек, которые венчали нарядно заправленную постель. Подушки повалились на пол. Санька хотела встать, но не могла, запутавшись в тюлевой накидке с подушек. Пока она возилась с ней, Андрей сбросил с себя одежду и начал рвать с неё.

Частые пуговицы ситцевого платья под горло тут же осыпались с неё упругим дождём. Верх платья распахнулся и Андрей увидел тонкую сорочку на узких кружевных тесёмках, приподнятую на округлой, налитой девичьей груди. Он тут же рванул сорочку вниз, и тонкая тесьма легко порвалась. Сорочка упала, обнажив Санькину грудь полностью. Рукава с плотными манжетами не давали платью упасть на пол, и она, спутанная по рукам и ногам, не могла ни убежать, ни отбиться.

Андрей, абсолютно голый, во всей красе, от которой Санька просто впала в ступор, лихорадочно укладывал ее на кровать. Её руки оказались на животе спутаны платьем. Это мешало Андрею. Он принялся стягивать рукава. Справившись с ними и сняв его совсем, отбросил платье к порогу.

Санька билась из последних сил. Но Андрей навалился всем телом так, что дышать стало трудно. Он пытался своими ногами раздвинуть ей ноги. Что-то твёрдое и неудобное упиралось ей в живот. И пока Андрей возился, это всё время перемещалось. Санька отворачивалась, чтобы не видеть страшного лица мужа. Он шумно и тяжело дышал ей то в ухо, то в лицо.

Казалось, это длится слишком долго. Санька подумала: пусть бы уже всё случилось, о чем ей говорила Оля, но быстрей. И тут же увидела, как Андрей закатил глаза, издал странный, и оттого жуткий, звук и начал мелко дрожать всем телом так, будто его трясли сразу человек десять. Руки его мертвой хваткой зажали Саньку, скрюченные пальцы впились ногтями в плечи и шею, колени бились о её ноги, будто каменные.


Это длилось целую вечность. От ужаса и нехватки воздуха Санька потеряла сознание и уже не видела, как Андрей упал с кровати, перевернулся на спину, нечеловечески выгнулся и начал с громким стуком биться головой об пол…

Подарок старой повитухи

Подняться наверх