Читать книгу Месседж - Ирина Евгеньевна Красова - Страница 2

Покаяние

Оглавление

– Покайтесь! Кто хочет покаяться, выйдите прямо сейчас и покайтесь!


Я поднимаюсь со скамьи и делаю несколько шагов по проходу навстречу сияющим в витраже словам «Бог есть любовь». Опускаюсь, преклонив колени на красные бархатные ступени, и склонив голову, застываю в позе кающейся грешницы.

Рядом со мной, опустив голову на руки, склонилась старая женщина, повторяя одну и ту же фразу:

– Прости меня, Господь, что я отвернулась от людей и слишком много времени проводила с книгами.

– Она постоянно кается, – с усмешкой шепчет кто-то рядом.

Я пытаюсь собраться с мыслями и тихо говорю:

– Прости Господь. Я видела Тебя, но не свидетельствовала об этом.

– Не говорите ничего, – опять шепчет кто-то, – просто попросите прощения.

– Господи! Прости меня, – говорю, и опять вспоминаю ту удивительную встречу. Как давно это было!

Мысленно возвращаюсь в далекие семидесятые годы моей юности.


Почти год я живу одна, мама в командировке, вчера она приехала на несколько дней в Москву. Я решила познакомить своего парня с мамой, все дни он был занят, пригласила его на вокзал поводить маму. Он не пришел.

Мы познакомились с ним зимой на каникулах, в институтском доме отдыха. Когда я вспоминаю наши первые встречи, то вижу синее, синее небо, белые заснеженные деревья и его улыбающееся лицо. Катание на санках, прогулки, поцелуи на морозе и теплые нежные руки, обнимающие и сводящие с ума. Однажды, гуляя по парку, мы вышли с ним к железнодорожному переезду, от вида рельс в памяти вспыхнул образ Анны Карениной, и какое-то предчувствие сжало сердце.

– Какая чепуха иногда приходит в голову, – подумала я тогда, но странное ощущение гибели в мареве сладкого любовного тумана поразили и запомнились. Кто послал мне это предчувствие – внутренний голос или ангел хранитель? Я была счастлива и не прислушивалась.

Потом наступила весна, наша любовь стала еще прекраснее. Прошло лето, наступила осень.

Сегодня мама уезжала с Белорусского вокзала, мы должны были встретиться с ним на площади.

Поздняя осень. Холодный воздух. Колючие снежинки. Вокзал. Длинный перрон, уходящий в бесконечные составы поездов. Тележки с брикетом и резким, терпким запахом угля. Справа пришел поезд – оживление, шум. Слева уходит – притихшие люди. В окне размытое стеклом лицо мамы. Такое уже далекое и совсем еще рядом. Губы, жесты, немые слова. На душе беспокойно, кто-то ждет меня там, у здания вокзала.

–Да, нет же, не пришел, не позвонил, значит, не ждет.

Как беспокойно! Может быть, он все-таки ждет. Вот и свисток. Поезд зашевелил колесами, поехали.

– До свиданья, машу рукой, делаю несколько шагов. Вся душа здесь, рядом с глазами мамы, там нет никого. Все дальше и дальше лицо в окне. Редкая толпа провожающих уходит. Пустеет полоска земли, врезавшаяся в поезда. Скорее отсюда, мимо вокзала на площадь к людям. Им нет до тебя дела, а тебе до них, но с ними спокойнее. Как холодно. Женщина продает пластинки. Куплю одну, она совсем замерзла, бедная.

– Шарль Азнавур, – читаю на пластинке: "Жизнью клянусь. Умереть ради тебя. Вернись домой".

Метро. Длинный эскалатор. Как много людей спускается вниз и поднимается наверх, наверное, их тысячи. Но, что это? Вот он! Он едет вверх по соседнему эскалатору, делая мне знаки рукой.

– Хорошо! Я подожду внизу.

– Ты замерз и спустился погреться в метро? – додумываю я за него.

Зачем так много людей, когда достаточно одного.

Вечер. Шаги на лестнице все глуше и глуше. Пустая квартира. Пустая. Что-то поет француз Азнавур. Но откуда еще одна пластинка? Шарль Азнавур. "Жизнью клянусь. Умереть ради тебя. Вернись домой".

Все до мельчайших подробностей всплывает в памяти.

Наступили последние дни октября.

Каждое утро, сбегая по лестнице, я заглядываю в почтовый ящик, ожидая писем от мамы.

Это письмо, как и прочие я читала на ходу и не сразу поняла его смысла.

Прочла обратный адрес на конверте. Письмо было от него.

– Прости, – писал он,– мы не будем больше встречаться.

– Мы не будем больше встречаться, – застучало в голове.

– Почему ничего не сказал, не объяснил, не позвонил, наконец, зачем это уведомление по почте?

Как будто расплавленный металл вылили мне в душу. Огонь обиды жег внутри нестерпимо, я шла по улице, ничего не замечая вокруг, и подойдя к метро, почувствовала, что задохнусь там внизу под землей. Решила идти в институт пешком вдоль шоссе. Машины мчались навстречу. От обиды и неожиданности удара перехватывало дыхание. Боль была такой невыносимой, что хотелось чем-то заглушить ее. Бешеная гонка машин, мчавшихся мне навстречу, подсказывала выход:

– Шагни навстречу и все прекратиться.

Останавливала только одна мысль:

– Вдруг выживу и останусь калекой.

Моя голова буквально превратилась в антенну, которая излучала крик о помощи. Возле метро Сокол я увидела крест над церковью и буквально прокричала в небо:

– Господи, помоги!

Пройдя еще какое-то время, я оказалась у развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе и вдруг увидела человека, который сделал мне знак рукой остановиться. Он возник так неожиданно, что ни длинное черное платье, ни длинные волосы до плеч, сливающиеся с нестриженной бородой, не удивили меня.

–Хиппи, – подумала я, но остановилась, с удивлением разглядывая незнакомца.

Приближался праздник Покрова Богородицы. Земля впервые покрылась снегом. Я была одета в теплое осеннее пальто, Он же, как мне показалось, был даже без обуви. Как-то мягко, как бы скользя над землей, он приблизился, и я увидела его лицо – с удлиненными чертами и миндалевидными глазами.

– Семинарист, – успокоила я себя и тут же подумала:

– Семинарист, а похож на грузина. Нет, не грузин, черты лица скорее ближневосточные.

Незнакомец был одет в длинную тунику из тонкой черной ткани, похожей на тонкий хлопок. Длинный рукав у запястья слегка собран тесьмой и такая же мелкая складка у ворота. Швы на одежде как будто сшиты вручную, явно не машинные. Одежда такая тонкая, что человек-южанин в такой одежде должен стучать зубами от холода, но на лице незнакомца не было даже тени дрожи, оно было абсолютно спокойно.

Удивительное сочетание интеллекта, достоинства и милосердия «не от мира сего» поражало. Обычная спутница высокого интеллекта – гордыня, полностью отсутствовала на Его лице, излучавшего почти неземную кротость и милосердие – великое в своей царственной простоте. Его лицо можно было бы принять за лицо современника, если бы не это удивительное небесное милостивое выражение. Я до тех пор никогда не видела семинаристов, но подумала что странная одежда, длинные волосы, борода, все это могло бы быть у студента богословского факультета.

– Семинарист,– решила я, успокоившись и совершенно забыв о своем горе.

Но странные швы в одежде Незнакомца, как будто сшитые вручную, вызывали удивление и любопытство.

– Какая тонкая ткань, на землю лег первый снег, любой человек должен был бы замерзнуть и дрожать от холода, – продолжала размышлять я, глядя на Него.

Женщина, проходившая мимо, толкнула меня, и как мне показалось, неодобрительно посмотрела на нас.

Он подошел почти вплотную и протянул записку.

На ладонях рук я заметила старые рваные шрамы. Он прикрыл шрамы ладони пальцами, а я отвела глаза, не желая оскорбить Его любопытством.

– Бог любит тебя, сестра, – услышала я в своей голове Его голос.

Господи! Каким бальзамом были эти слова для меня. В минуты горести и отчаяния важно знать, что тебя любят.

Он протянул мне записку с пророчеством, которая заканчивалась словами:

-”Ты будешь свидетельствовать об Иисусе при Конце Света".

Фраза: ”Ты будешь свидетельствовать об Иисусе при Конце Света", в конце записки, написанной странным по-детски каллиграфическим почерком, не в шутку напугала меня.

– Тридцатилетний мужчина не может писать детским почерком, – рассуждала я, пытаясь собраться с мыслями, но подозрение что за мной охотятся сектанты, вдруг привело меня в ужас. Я сжала записку в кулаке и бросила ее. Он наклонился, поднял записку и исчез. Это окончательно укрепило меня в мысли, что я жертва обмана, но как студентка, далекая от всякой мистики, решила действовать.

– Люди просто так не исчезают, – сказала я себе, – я найду Незнакомца в толпе людей и выясню: – Что все это значит, и зачем Он подал мне записку?

Хотя, в душе мне почему-то хотелось извиниться за свою неловкую грубость.

– На белом снегу черная одежда Незнакомца должна быть хорошо видна, – рассуждала я.

Я осмотрелась вокруг, в толпе людей Его не было. Рядом был подземный переход, почти бегом я спустилась по ступеням вниз и бросилась искать, но, пробежав по переходу и оглядывая спешащих вокруг людей, под землей Его не обнаружила. Я выскочила на противоположную сторону шоссе, продолжая оглядываться по сторонам, и вдруг услышала Его голос. Голос эхом звучал в моем сознании:

– Что ты ищешь Меня под землей! Посмотри на небо. Я здесь.

Боясь шелохнуться, боковым зрением я увидела Его в небе над тем местом, где мы только что стояли, и где Он исчез. Я поняла, что стояла рядом с Христом, с Иисусом. Ужас, почти животный ужас охватил меня, я бросилась бежать. Подбежав к проходной института, я остановилась и сказала себе:

– Я не должна быть такой трусихой. Я должна посмотреть на небо.

С усилием воли я повернула голову и посмотрела туда, где только что я видела Его. Там никого не было.

– Слава Богу! – сказала я себе с облегчением, – мне все это показалось.

И вдруг в небе раздался шум, и как в огромном колоколе, накрывшем все вокруг, я услышала голос Бога:

– Двадцать три года…….

В услышанной фразе было не менее десяти слов, но запомнились только три первых слова.

Возникло ощущение, что Бог Отец и Сын с шумом пронеслись по небу, удаляясь в сторону заката. Все стихло.

Мгновенно успокоившись, я вошла в проходную института. Подруга на лекции, сидевшая рядом, сказала:

– Ты вся светишься. Случилось что-то хорошее?

Что-то случилось, но я не могла вспомнить, что случилось? В рассеянности я сказала:

– Наверно в двадцать три года я выйду замуж.

Подруга как-то странно посмотрела на меня, а я совершенно забыла об этой встрече и не вспоминала о ней ровно двадцать три года.

Месседж

Подняться наверх