Читать книгу Непринятая жертва. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть IV - Ирина Фургал - Страница 2

Мы спешили. Видит Эя, как мы спешили! Но всё равно не успели войти в почти не замерзающий Влот до тех пор, пока не покрылись льдом северные реки.

Я помню спешку, вечно наполненный ледяным ветром парус и вечный холод. Мерзко было в отсыревшем челноке, где от прикосновения кусачей и жгучей зимней воды защищал лишь дощатый настил и обшивка. Мы питались всухомятку, спали, дрожа от холода. Мне редко удавалось посетить какой-нибудь центр цивилизации: анчу, путешествующего по воде, могли опознать. Петрика тоже могли, конечно. Я посоветовал ему не надевать шапку: заклинание от кудрявости действовало замечательно. В таком мохнатом виде Чудилка был не просто неузнаваем, но даже пугающ. Лично я каждый раз вздрагивал, когда видел его без шапки. Подозреваю, что это заклинание было придумано мальчишками для мальчишек. Шутка такая. Или оно призвано учить подростков обращаться с магией осторожно. Я тоже решил поучить немного Петрика и расколдовал его примерно через неделю, когда он спал. Только после того, как он объявил о намерении побриться налысо.

– О! – воскликнул мой дружок поутру, проведя по волосам ладонью и ощутив привычную лёгкую волнистость. – Оказывается, через неделю само проходит.

Петрик, которого терзала совесть из-за того, что он может погреться в трактире, приносил мне горячий обед, кипяток и чего покрепче. В больших городах, где много народа и легко затеряться, мы останавливались в гостиницах, чтобы отогреться в течение суток, и нам было не до достопримечательностей. Сидели у печки. Чудила считал себя виноватым из-за того, что вытащил меня в этот холод. Он говорил, что я плохо выгляжу, и боялся, что заболею. При этом здорово кашлял он, а не я. Я только чихал. Ночью невозможно было спать – и я приволок Чудилу к врачу и заставил его несколько дней побыть в тепле и вылечиться, наконец.

– Наконец ТЫ вылечишься и перестанешь действовать на нервы, – сказал мне Чудилка. – Хорошо, что я ТЕБЯ к врачу отвёл.

Мне было смешно. Петрик решил испытать на себе те самые заговоры из книжки и заставлял меня читать их на ночь, как сказки. Ну, я читал, читал… Не знаю, что помогло: нормальные лекарства или древняя анчутская медицина. К ней ли, к другой какой, у меня всё равно нет способностей. Представьте, согласно ей, мне пришлось куриным пёрышком рисовать знаки, не напоминающие даже руны, у Петрика на ладонях и пятках под его хихиканье. Больше всего это было похоже на роспись глиняных кукол Крассеты. Спрашивается: как ему удаётся уговаривать меня на всякие безумства? Я сам потом несколько дней не мог избавиться от загогулек, которые Чудилище ночью втихаря начертил на моих ступнях в целях тренировки. Упражнялся он не в лечении, мне кажется, а в заклинании «Чтобы щекотку не чувствовать». Когда-нибудь с ума с ним сойду!

И не безумие ли то, что мы проделываем сейчас обратный путь вопреки всем приказам и здравому смыслу? Не зная даже, что будем делать, дожидаясь катаклизма или стараясь его предотвратить. Где будем прятаться в его ожидании, ведь вся, просто вся Някка знает нас в лицо? Или следует идти прямо во дворец, где Чудилка стукнет кулаком по столу и добьется своего?

– Будем сперва жить инкогнито на конспиративной квартире, использовать шифр и пароли и действовать исподволь, – сказал Петрик из тайной полиции.

Всё верно. Государи не очень одобряют его упорство, и стучать кулаком, я думаю, бесполезно.

Вот мы снова в пути, и снова дни и ночи сливаются для меня в ощущение бесконечного холода. Он отодвигал на второй план даже горечь от разлуки с Натой и Рики и тревогу за них. И мысль о том, что скажут мама и папа, увидев меня на пороге. Сколько нам ждать в Някке того, что должно случиться? Или другой вопрос: как бы не опоздать? Нужны были новости, и мы их узнали. В столице волнения всвязи с ожиданием весенних реформ. Корки разбушевались. Интересно, к кому они цепляются, когда там нет меня?

– А непосредственно к королю, – объяснил Петрик, постукивая зубами.

– Здорово. Значит, в другое время я его заместитель.

Чудилушка повадился из каждого населённого пункта притаскивать пучки и стопки газет и объяснять мне, что ведь нарочно заранее объявлено о будущих реформах. Вроде бы для того, чтобы Корки и подобные им приняли меры: улучшили положение рабочих на своих предприятиях, перестали сливать отходы производства в речки Ерет и Таук и озаботились очистными сооружениями и нормальной канализацией. Чтобы как можно меньшее количество карательных мер обрушилось на головы этих убийц окружающей среды, чтобы не было у них больших внезапных убытков и трат, чтобы их недовольство было как можно меньшим. Времени для исправления ещё очень много. Так задумано. Но Корки, говорил Петрик, пойдут, конечно, по единственно знакомому им пути: по пути смут и переворота.

– Чудилушка, – говорил я, кутаясь во что-то меховое и отсыревшее, – к чему эти смуты? Реформы-то уж очень хороши, полезны и справедливы.

– А то ты не знаешь Корков! Плевать им на всё, если речь о прибыли идёт. То, что от них требуется, денег стоит. Опять же, как не пойти против Охти? Реформы – прекрасный предлог. Всё равно, какие реформы.

Я знал, конечно.

Только не понятно было, как Петрик собирался всё это предотвратить.

– Поверь мне, – просил он, – я знаю, как. Я сумею. Если попаду в Някку, не будет смут. Или так только, небольшие какие-нибудь. Послушай, Анчутка, и поверь. Это я начал разговоры о техническом прогрессе и о том, как некоторые его достижения сказываются на природе. Я ещё в школу не ходил, когда начал интересоваться этим вопросом, ты же знаешь. Ты же помнишь: любимец детворы Ник Анык дал нам книгу. Мы вместе читали о том, как люди, изобретательные, но жадные люди, почти уничтожили планету Земля. Хорошо, что опомнились, и теперь…

– Я помню.

– И многие были согласны со мной, Анчутка. Не только ты и Лёка.

– Я знаю.

– Многие влиятельные лица. Многие учёные из тех, с которыми я знаком. Не делай такие глаза. Я действительно знаком со многими. Не только с теми, с которыми ты тоже знаком. Я проводил с ними разные исследования. Ты знаешь, потому что мне помогал. Я говорил с королём и королевой. Говорил с Далимом и его родителями. Говорил и с другими правителями и их детьми, моими ровесниками. Вот только не надо спрашивать, мол, по какому праву. Ты и так знаешь, по какому. Кое-кто сказал: «Петрик молодой и взбалмошный. Сколько лет Петрику? Он ещё в том возрасте, когда мир делят на чёрное и белое, и не видят оттенков. Технический прогресс не всегда зло». А другие сказали – и их было больше, Миче, их было больше! – что я рано повзрослел под грузом наших семейных проблем. Бесполезно спрашивать, каких, просто поверь, что больших. Многие люди сказали, что я прав. Что если так дальше пойдёт, Някка может попрощаться со своим необыкновенным климатом, с чистым морем и реками. Реки обмелеют и погибнут, воздух больше не будет целебным. Мы станем бояться есть плоды, выращенные в садах…

– Да, это так!

– Я сказал, что не считаю технический прогресс злом, но считаю, что идти он должен по другому пути. Наш дом, наша прекрасная Винэя, не должна превратиться в свалку из его отходов. Технический прогресс, Миче, должен быть вежливым гостем, а не безрассудным завоевателем. И ты увидишь, Миче, до чего мы додумались, как мы собираемся защитить наш дом. Я говорил тебе, что смог бы предотвратить смуту и переворот, и поверь мне, смог бы, будь я в Някке. Я просил, не объявлять реформы без меня и дать мне некоторые полномочия: я организовал бы инспекцию по особо ужасающим предприятиям, нашёл бы тех, кто достучится до управляющих и рабочих… Поверь мне, Миче, я давно это обдумывал, я уже начал действовать, я знаю, что надо делать…

– А король и королева, и другие государи, и их дети, твои ровесники, они, значит, не знают? Они наверняка всё это сделали.

– Нет! То есть да! Сделали, конечно. Или сделают. Но Миче, посмотри на меня: мы с тобой сто лет знакомы. Посмотри и скажи: кто-нибудь справится с этим лучше меня?

Я посмотрел.

Я давно знаю, что Петрик найдёт общий язык с кем угодно, убедит, уговорит кого надо быстрее и лучше других. Он везде свой: среди рыбаков и мелких ремесленников Пониже, среди хозяек Серёдки, среди моряков, среди мальчишек, бегающих повсюду, среди влиятельных даже господ. Потому что он хорошо относится к людям и ему платят тем же – ведь это чувствуется. Его биография, как вы знаете, гораздо богаче моей, и значит, он опытней и мудрее, хоть и ведёт себя порой, как школьник. И ещё Петрик знает все эти свои достоинства и умеет ими пользоваться. Поэтому я пребываю в недоумении: отчего наша Чикикука прицепилась ко мне? Я бы понял, если бы она испытывала такую великую сестринскую любовь не ко мне, а именно к Чудилке. Помнится, в пору нашего противостояния с детьми Кырла Корка, я замечал, что даже Кохи признавал авторитет Петрика и относился к нему с уважением, хоть Петрик дружен с анчу, и при этом на год младше.

Никто не справится лучше. Я так и сказал. И ещё сказал, что, несмотря на то, что Чудилка такой весь из себя замечательный, старшее поколение Корков и прочих несознательных промышленников просто убило бы его в тихом уголке, сунься он со своей инспекцией. Для них нет ничего святого и никаких авторитетов, кроме злыдня и жмота Кар-Кара.

– Хочешь сказать, пусть убьют других? – подскочил Чудила. Челнок опасно качнулся.

Ну что с ним делать?!

Он уходил за провизией в недра какой-нибудь деревеньки, и каждый раз наказывал мне:

– Миче, поточи и почисти саблю. Осмотри клинок. Не дай-то Эя, разбойники нападут.

Я клялся, что обязательно, но даже не разворачивал тряпку, в которую обернул от разбойничьих лап рукоять своей сабли, подарка Далима. Согласно дедову завету, я хранил саблю на голубятне, поэтому она уцелела во время нападения и путешествовала со мной. Рукоять я обернул ещё раньше, как только к нам присоединились пиратцы – мало ли что. Драгоценные камни всё-таки. Глядя на меня, Рики обернул тряпкой рукоять другой сабли, деревянной, так здорово похожей на настоящую. Младший братец хотел потренироваться в заклятии: при попытке развернуть тряпку, посторонний человек получит по рукам. Ему придётся плоховато, даже если он просто потрогает ножны. Мой Рики молодец, освоил заклятие. А я считал, что если нападут разбойники, то такой защиты, наложенной на дорогое оружие, вполне достаточно, зачем ещё точить? Это что, спасёт саблю от похитителей?

В общем, пока Петрика не было, я занимался более интересными делами: грелся у костра, сушил вещи, строгал простые амулеты и гадал рыбакам и влюблённым, попадающимся в кустах на берегу. Если никого не попадалось, делал упражнения: необходимо тренироваться, если хочешь не околеть от холода, сохранить форму и не потерять навык в борьбе, что я перенял от Петрика. Однажды сделалось удивительно тепло, и я, отогревшись у костра и ожив, достал Петрикову скрипку, не забыв проверить, как действует заклятие от излишней влажности. Эту скрипку, замечательную и очень дорогую, подарил Петрику мой папа, когда моему товарищу исполнилось тринадцать лет. Я играл о любви, о перелётных птицах и пёстрых листьях, о шуме великой Някки, о детских играх и взрослых танцах. Ко мне сбежались дети, болтающиеся без присмотра в окрестностях деревни. Я играл им, рассказывал истории, выцарапанные нашей экспедицией из тьмы веков, и пиратско-таможенные байки. Особенно детям почему-то понравились рассказы о Телепателе, спасшем птичку, хоть он и остался при этом без подштанников. Тут прибежал Петрик с большой корзинкой и газетами и заорал издалека, вызвав восторг ребят:

– Миче на лодочке стих сочинял.

С лодочки Миче в речку упал.

Радостно булькнув среди тишины…

– С Петрика щука стащила штаны, – закончил я под хохот детей, только что выслушавших рассказ про птичку. А кто-то спросил:

– Это кто? Телепатель?

– Да.

– Нет. Сам такой!

Петрик потом ругал меня за излишнюю общительность и говорил что-то о конспирации и тайных шифрах, но таким уж я уродился: не очень люблю одиночество, не привык к нему. И, если я вижу рыдающего на берегу человека, доведённого до предела злой свекровью, то просто обязан погадать, обнадёжить и дать амулет на спокойную жизнь. И я тосковал по Рики и Лале. Поэтому, если на звук скрипки сбегаются дети, как же мне не повеселить их? И Чудила сам, между прочим, назвал меня по имени. После его прихода ребята начали позёвывать и оглядываться, и спрашивать друг друга и нас:

– Эй, а чего мы сюда пришли?

– Вообще не знаю. Дяденьки, вы чего хотели-то? Дорогу спросить?

– Не пора ли на обед, а?

И дети убежали, не попрощавшись. Вот она, благодарность за устроенный мною концерт.

– Уф, – выдохнул Петрик и опустил руку, которой он поглаживал золотую длинную пластину – семейную реликвию, которую всегда носит на шее. – Авось, не расскажут родителям, что нас видели.

– Я бы не поручился.

– Ты бы скрипку убрал и не приставал к людям, пока время не пришло отвлекать от «Комарика» негодяя и убийцу Воки Ловкача. Чтобы он за нами охотился, и даже не думал о холмах Иксаны, где осталось судно и все наши.

Да, план был именно такой: помимо всего прочего увести от оставленных нами товарищей беглого бандита, непременно желающего прикончить именно нас. В какой-то момент, ближе к Някке, мы больше не станем скрываться, а обвести вокруг пальца соответствующие службы поможет магия.

Дрожа от холода на реке, я мечтал о Нате, мечтал о нашей с ней спокойной и тихой жизни в моём новом доме. Как мы с ней вместе устроим наше хозяйство, украсим наши комнаты, что посадим в нашем саду, как будем ждать нашего собственного малыша… Я говорил с ней мысленно, хоть она оставалась всё дальше. Я писал ей письма, но передавать приходилось с оказией. Почтой мы с Петриком некоторое время не пользовались, опасаясь, что послания перехватят, а нас найдут по штемпелю. Тогда уж не жди покоя. Пока мы путешествуем по рекам, это нежелательно.

Сначала на воде была каша из снега, потом – тонкая корка льда у берегов. Тут, сильно запоздав, ударили морозы – и всё. Мы с Чудилкой продали лодку и купили сани и двух молодых мохнатых лошадок, выносливых при долгом беге. Глядя на карту, мы жмурились на расстояние, огромное даже на бумаге. В тоске разглядывали ниточки рек, которые нам предстояло пересечь, возвышенности, которые следовало обогнуть, города, обозначенные точками, и леса, даже в масштабе кажущиеся пугающе огромными.

– Мама моя! – вздохнул я. – Поехали, Чудилка, лучше уже ехать, чем на это таращиться.

В санях неожиданно оказалось теплее, удобнее и веселее. Мы даже пели песни, а иногда бежали рядом и кидали друг в друга снегом. И тут я понял, что снег – это здорово! Особенно, когда он на солнце искрится, когда инеем покрыты тонкие ветки, а в городках детский визг и радость от такой красоты, коньки и салазки, и вкусный запах дыма, и тепло хлеба, что только что из печки… Отклонившись на запад от маршрута «Комарика», мы стали останавливаться в домах и на постоялых дворах.

Мы вновь занялись торговлей, не опасаясь, что нас узнают в городах не нашей страны, в городах, далеких от больших судоходных рек. Было весело прикатить на базар на лошадках, украшенных лентами и бубенчиками, и громко предлагать свой товар: серебро, бусы, всякие украшения, платки, тёплые шали, красиво вышитые жилеты, меховые модные шапочки, рукавицы с узорами и мои амулеты. Всё радостное, яркое, привлекательное до невозможности – да, мы с Петриком умеем выбирать и предлагать товар! Это немного задерживало, но деньги были нужны. Мы здорово поиздержались на реке. И, помня о том, что мы члены краеведческой экспедиции, покупали и выменивали то, что положено. Записывали для Хрота дорожные рассказы, страшилки ямщиков и их песни, и легенды, сохранившиеся в этих местах. Теперь мы могли спать в тепле, а не дежурить по полночи у руля лодки, клацая от холода зубами и чувствуя, как сырость лезет за шиворот. Можно было бы сказать, что это тоже задерживает, но зато днём мы быстро двигались вперед, и не тратили по нескольку суток, чтобы отогреться и подлечиться. Порой на постоялом дворе подбиралась веселая компания, порой мы устраивали с кем-нибудь гонки. И этот запах снега и сена, и мороз, пронизанный солнцем, и леса, утопленные в сугробах, скорость и радостное возбуждение мне не забыть никогда.

– Как там наши? – вдруг спрашивал один из нас.

– Думаю, что нормально, – отвечал другой.

– Успеем ли?

– До конца весны? Конечно.

К чему успеем? Великая Эя! Что мы творим?