Читать книгу Подкрадывалась осень - Ирина Фургал - Страница 2

След в росе оставлен юным лосем.

Яблоко в траве пурпурно-гладко.

Говорят, подкрадывалась осень

Посмотреть, как нам тепло и сладко.

Как нам говорится и смеётся,

Как нас помнят старые деревья,

Как у грядок с мая познаётся

Мудрость, обращённая в поверья.

Небо хмурит дымчатые брови,

Солнца взгляд стал отрешён и влажен,

Но, покуда дождь не беспокоит,

Этот факт нам кажется не важен.

У крылечек флоксы доцветают,

По лесам – добыча вкусных шляпок,

А у рек чуть дольше высыхают

Отпечатки круглых детских пяток.

Средь покоя ходики на взводе:

Всё считают мили да ухабье.

Горько вспомнить: лето на исходе.

Но позвольте: есть ещё и бабье!

Стрелка замерла на сорок восемь

Как перед четвёртым измереньем…

Говорят, подкрадывалась осень.

Пусть заходит: вот и чай с вареньем.

А ты помани в цветенье,

В его разноцветный снег,

В звенящее отраженье

Широких небесных рек.

В глазурь шоколадных веток,

В налёт белоснежных звёзд,

Где мая тончайший слепок

Хранится в любом из гнёзд.

Тропинкой, где росы тают,

К тебе загляну во двор,

А ты пригласи-ка к чаю,

К смешной болтовне у штор.

Ну да, такое пристрастье:

С тобою болтать всерьёз

О планах моих на счастье,

О тайнах кольца берёз.

Лишь в поле затеет действо

Лучей и пылинок взвесь,

Моё приокское детство,

Зови же меня. Я здесь.

В прохладной чистоте

прозрачности весенней

Парит клич журавлей

над корочкой прудов,

Над их последним льдом,

над щебетом и пеньем,

Над пробужденьем крон

и запахом дымков.

В момент прилёта стай

покорно принимая

Весь мусор, как печаль,

и так из года в год,

Горят костры в садах,

бессовестно внушая,

Что счастья жизнь полна,

всегда и напролёт.

Как вечен – так и нов,

сквозь ветки дым струится

Сумбуром грешных слов,

каких – всяк знает сам,

Молитвой в добрый час

к ширококрылым птицам:

Замолвите за нас —

вы ближе к небесам!

Год за годом, как должно, приморской землёй становясь,

Вяли травы и листья, и падали звёзды плодами

С веток яблонь. Гляди, как цветут они, к небу стремясь,

И в чужой чей-то сад порастая своими корнями.

Ах, вода не дождя, но теперь уже многих дождей

Напоить может глубь, всю когда-то открытую свету,

Всю доступную для сорняков, и котов, и детей,

Для работы в саду – поклоненья ленивому лету.

Я люблю представлять сад и дом, над которым живу —

Повторяет ли мой его контур и общий порядок? —

Поколения женщин в их прежнем домашнем быту,

Повелительниц царств рыжих амфор и вскопанных грядок.

Эта девочка кто на дороге проныры-луча?

Ишь, пробрался к пылинкам и выхватил бедных из тени!

Обещал ей ровесник, возможно, слегка сгоряча,

Раздобыть семена самых дивных садовых растений.

Но отец утверждает: скучища с девчачьей мечтой!

Вот он точит свой меч, и он купит коня боевого.

А у девочек просто: подай им любовь и покой,

Дай наряды, танцульки и сад. До чего безголово!

Пестрота, суета, разговоры, и слёзы, и смех,

Провожанье с маханьем платком, свадьбы, ссоры, обеты.

И уверенность, что всё как надо, и всё как у всех,

Что так будет века. И я слушаю эти приметы:

Тех же птиц пересвист, стук ведра, голоса и шаги,

Горько пахнут ромашки в вот только что скошенном сене…

Под разливом заката, под радостный визг мелюзги

Отрицается мысль об ущербе, о горе и тлене.

Корни яблонь моих прорастают в чужой чей-то сад.

Разве кто возразит? Лишь бы только цвело и родило…

Да! Скакун боевой возвратился один, в звездопад,

И девчачьи мечты облетели на чьи-то могилы…

Опять на закате, сквозь блеск и красу облаков,

Парящих, плывущих над морем под первой звездою,

Летит на сады и леса светопад лепестков

Отцветшего солнца, померкшего вместе с зарёю.

И столько мы видели этих красивых картин:

Вечернее солнце лучи растеряло от ветра!

Недолгую жизнь их полночи лелеет камин,

Костёр у дороги, и печь, и свеча у портрета.

А ты, приманивший для света один лепесток

Из солнечной жизни и тайны, Вселенной кусочек,

Давай же мне спой, как распустится новый цветок

Из тёмных глубин непроглядной, пугающей ночи.

Костёр у дороги, но где окончанье пути,

Настольная лампа, объятий тепло, жар ладоней?

Один лепесток – он не вечен, но ты не грусти:

Он в памяти сердца, и ярче при мыслях о доме.

Возьмём довольного кота,

Свернём его колечком,

Положим в центр живота,

Полюбим всем сердечком.

Ведь кот мурчащ и настоящ,

И, нежно-золотистый,

Глаз удивительно блестящ

При том, что хвост пушистый.

Кота не можно не любить.

Кота полезно гладить

Чтобы мурчало зарядить,

Настроить и наладить.

Приятно музыку котом

Играть, чеша за ушком:

Так не прижмётся саксофон

К тебе душой и брюшком.

А знает каждый гитарист

И даже друг гармошки:

Гитар и скрипок бок ребрист

Но мягок бок у кошки.

И в нотном стане есть изъян.

Скажу вам без обмана:

Не обовьётся нотный стан

Вокруг живого стана.

Погладь же котика, мой друг,

В шерсть запуская пальцы,

Так больше музыки вокруг,

Целительных вибраций.

Чем больше гладится котов,

Тем музыка всё шире,

И мир к согласию готов

И, безусловно, мирен.

Вы мой восторг не осуждайте строго —

Извечное свершилось волшебство:

Немножечко светлее – и намного

Нам радостней, чем было до того.

Потоньше куртки, кофточки поярче,

Походка легче – только что не вскачь,

И думается больше об удаче,

Поскольку хватит прошлых неудач.

Десятки раз обговорили вроде,

Но вновь взахлёб: «А нынче повезёт!»

Любовь, любовь! Конечно же в природе

И это есть, и тоже расцветёт.

Ах, эти лужи – зеркала для света

И для дождя, ну как же без него?!

Друзья мои! Девчонки! Скоро лето!!!

Пока февраль. Но это ничего.

Собрав рюкзак – бежать из непокоя,

Я снова улыбнусь и повторю,

Что счастье есть. Моё – оно такое:

Вот просто Крым, и я его люблю.

Он ждёт меня: распахнуты объятья,

В глазах морская синь и глубина.

Да, счастье есть, и мне чуть-чуть до счастья,

До серых скал, до сладости вина.

И к чёрту эти о комфорте споры:

Кто здесь затем, чтобы давить матрас?

Всем счастья нам, но мне – дороги в горы,

Тропинки в парках, жар горячих трасс!

О, эти дали, высь, разнообразье

Цветенья, стен и крыш, времён и форм!

Да, вот он, Крым, моё большое счастье,

И вот же я. И только там, где он.

Я с ним в туманах, в кипарисах, в море:

Оно всё в блёстках – солнечный каприз.

Свернувшись кошкой, счастье дремлет в хвое,

Когда внизу мурлычет Симеиз.

…На службе дел сменяются дороги.

Все не туда. А счастье там, в саду.

Крым ждёт меня – слезами с гор потоки.

Прошу, дождись. Я скоро. Я приду.

Два мудреца, имеючи арбуз,

Научно описать решили вкус.

И вскоре на их бурные дебаты

Сбежались все учёные робяты.

Один кричит: «Плод сладок, словно мёд!» —

И в грудь себя в запальчивости бъёт.

«Нет, словно сахар!» – лохмы теребя,

Вопит другой и бъёт… но не себя.

Вот, после споров и научных драк,

Прибравши внешний вид и кавардак,

С большим трудом закончивши разборки,

И выбросив арбузные три корки…

Позвольте. Корки? Кто-то слопал плод,

Среди учёных вызвавший разброд?

Так пусть опишет, стрескавший арбуз,

Его приятный и прохладный вкус!

Но тот всерьёз не принял это спор.

Наелся, облизнулся – и ушёл.

С детства к языкам питая рвение,

Я оригинальнее, чем вы.

Мне мечталось говорить с оленями,

С мухами жужжать среди травы.

Вдруг ушёл в луга, в леса дремучие,

Всё науки ради и людей —

Соболиный выучить при случае,

Знать язык енотов и лосей.

Средь пираний бережно лавировал,

Жил с моржами, пел, как соловьи,

На бегу пантер интервьюировал,

Пополняя знания свои.

Обитал в горах, подобно лешему.

У реки с названьем кратким Нил

Обучал меня наречью здешнему

Самый старый нильский крокодил.

Диких пчёл подслушал незамеченным,

Провисевши над дуплом три дня.

Видел йети. Поболтали вечером

При луне о смысле бытия.

Начал понимать я каракатицу,

Мог с сомом значительно молчать.

Но домой вернулся как-то в пятницу —

Чтобы на снегу не зимовать.

Пожурил жену я по-орлиному:

Мол, приехал – в доме кавардак!

Вот и тёща – с этой по-змеиному.

По-другому с тёщею никак.

Одичали люди – просто бедствие!

Их пугает громкий ярый рык.

Это только львиное приветствие,

Но народ к такому не привык.

Я науки воспевал величие,

И была неведома тоска.

Но на эти мои трели птичие

Все крутили пальцем у виска.

Рёв и лай ведут к смятенью общему.

Участковый бесится, сил нет.

Я ж ему нормально, я ж по-волчьему,

Мне знаком тамбовский диалект.

Дворник выпить дал, вздохнул отечески:

«Эх, бедняга, озверел совсем!

Ты попробуй, брат, по-человечески,

И авось столкуешься хоть с кем».

Нет признанья, хоть завой собакою.

Одиноко, ясно и ежу.

«Не жужжи!» – велела тёща скалкою.

Я, конечно, понял. Не жужжу.