Читать книгу Хлябь. Повесть - Ирина Галыш - Страница 4

Детство Курта

Курт без желчи не мог вспоминать детство. Но от себя не убежишь.

В сумрачном коридоре перед массивной, обитой кожей дверью кабинета стоит, не решаясь войти, он – подросток. Бездумно считает золотые шляпки декоративных гвоздиков, пытаясь сдержать неровное дыхание. Худая кисть заметно дрожит.

– Курт, ну что же ты? Смелее, – глухо, будто со дна колодца, раздаётся зазывный голос отца.

Теперь нужно нажать на бронзовую ручку до щелчка, боком протиснуться внутрь, и окажешься на огромном ковре, разделяющим визитёра и двухтумбовый стол хозяина.

Игра началась. Так задумано хозяином: придать важности моменту для простодыр – ошеломить предмет издёвки.

Но Курту это всё равно. Кровь от крови Зумпф, он читал предков, как книгу. И сейчас был занят спасением собственной шкуры.

По левую руку в глухой стене пылал камин. Над ним, перемигиваясь бусинами глаз, пернатые и меховые чучела трофеев изображали сцену охоты. Слева панорамное окно открывало вид на, кажется, бескрайние барские владения. Возле дома представленные роскошным парком, скрывавшим обширные заболоченные земли, – предмет головной боли, раздражения и огромных денежных вложений папаши…

***

Зумпфы титулованы, богаты и влиятельны. По наследству получали место в парламенте. Дед Курта курировал земельный кадастровый департамент и выбрал для большой семьи редкий в этих местах сухой плодоносный участок. Между заливом и рекой Лабой. Неподалёку от Лабяу (Полесск) С лугами и богатым зверьём лесом.

На всё это добро спокойно смотрела как его безумный владелец на сгнивших в болотах невольников, их непокорных жинок и капризных дочек двухэтажная усадьба, построенная из красного кирпича на века. Простой замок умел хранить молчание. Правда, в то время в тех глухих местах это было напрасным предостережением. О мёртвых не волновались. Разве что осенней порой, в тоскливые времена, гадали на картах, гоняли по столу блюдце да щекотали нервы леденящим душу бредом местных колдунов, порождённым болотным газом, бормочущим заклятье над утопленниками.

Королевство, поражённое захватнической лихорадкой, не только плевало на забавы какого-то там юнкера из болот, но и на сами гидротехнические проблемы. Землеустройство и мирная жизнь бледной тенью плелись в обозе государства. Потому крепкий дом торчал едва не единственным целым зубом в гнилой челюсти Поморья. «Откусить» что-то ещё для себя Отто был не в силах и безумную злость срывал на близких.

Сынок Иоганна был точной копией отца. Но только внешне и на словах. Не работал ни дня. Своё призвание видел в том, чтобы не снимать ежовые рукавицы ни днём, ни на ночь. Держал в страхе рабочих, слуг и семью.

Отто не мог бы объяснить бешенства, охватывающего его при виде сына. Курту недавно исполнилось двенадцать. Вот и сейчас. От этого пугала, одетого в форму гитлерюгенд, стоящего по стойке смирно напротив, нет никакого толка. Несмотря на неподвижный, выражающий преданность взгляд под косой чёлкой и плотно сжатые губы.

Не раз замеченное напряжение, выступавшее каплями пота на лбу и возле носа, готовое вот-вот повергнуть тщедушное тело в конвульсиях припадка отца только раздражало. «Слюнтяй», – думал и ошибался самодур, доверяя кому-то хихикающему в голове: «Что с него взять? С ним явно что-то не так».

Несколько бесконечных минут в комнате звенело молчание. Размышляя, не отводя пристального взгляда от сына, Отто одной рукой ласково поглаживал бок прильнувшей Греты. Та изображала кошку. Поднимала на отца взгляд, полный любви, и переводила пустой и холодный, как у кукол фрау Блюм, на братца-близнеца.

В тот момент думать о сестре Курт не мог. Он испытывал жгучую смесь ненависти и жалости: «К кому?! Дикость какая». Страх сковал шею, челюсти, дыхание, а беспорядочные мысли скакали: «Что на этот раз?! Птенец или кошка? Кошка… Нет, птенец».

– Подойди-ка ближе, маленький негодник. Ты должен научиться отвечать за свои проступки, – в голосе отдалённо громыхнул гром. – Должен? Отвечай! Господин Ланге пожаловался, что не может найти кота.

Оцепеневший Курт исподлобья следил за рукой, усыпанной веснушками, поросшей бесцветными волосами, безотчётно ползущей к едва обозначившейся груди Греты под пелериной платья. Он знал, что в такие моменты бог занят более важными делами в других местах, а больше её никто не спасёт от бесчестья, а его – от порки.

Судьба в толстом велюровом халате с шалевым, отстроченным ромбами воротником медленно подняла колокольчик. Подержала раздумывая, а после легонько потрясла. Стены коридоров разнесли позорную весть по дому. Мелодичный звон вырвался в приоткрытое окно и достиг заросшего диким волосом уха кучера Вальтера. Тот крякнул и глубже спрятал мякоть глаз под кустистыми бровями. Его широкая спина растворилась в тёмном проёме конюшни в направлении упряжи.

Осуждённый испытал такое облегчение, будто долго терпел нужду и наконец помочился. Никакая порка не сравнится с пыткой под чугунным пресс-папье барона. Мальчик щёлкнул каблуками, вскинул руку в приветствии. По коридорам к выходу шёл неторопливо, пальцем вытянутой руки считая панели обивки. Уже знал, что старый Вальтер побьёт для отмазки слегка. Только один раз вытянет с плеча, чтоб герр Отто не заподозрил, а не то и места лишится.

Во дворе свернул к хозяйским постройкам. Испуганной, случайно перелетевшей изгородь пеструшке так поддал, что та, отчаянно кудахча, взлетела метра на полтора. В мелких окошках домика прислуги задёргались занавески.

Криво ухмыльнулся и, чтобы оттянуть унижение, резко свернул на дубовую аллею к реке. Солнечные лучи сеялись сквозь листву, покрывая всё вокруг пятнами света. Здесь лето было как лето. Жаркое, хмельное от неугомонного щебета в густых шевелюрах крон. Юркие птицы перебегали дорогу прямо под ногами. Губы непроизвольно растягивались в улыбку от такой беспечности. Курт не мог надышаться свободой. «Вот подохнет герр Отто, и всё имение станет таким же, как эта аллея».

Почувствовав острый запах аира и прибрежных трав, помчался к реке. На ходу скинул рубашку, майку, шорты и голышом, не глядя куда, нырнул. Вода цвета грязного стекла вытолкнула тощее тело на поверхность. Он считал облака, искал похожие на людей и нелюдей, пока через километра полтора ниже по течению не вспомнил про Вальтера. Выбрался на берег и медленно побрёл назад. В кустах бузины неподалёку кто-то ахнул и всё стихло. Курт плевать хотел на очевидцев. Голым прошёл бы и перед кирхой. Всё равно Тот занят и не заметит. А люди ничего не значат.

Конюх пихнул рукояткой плети в сумрак амбара, к перевязи. Молча раздевшись, парень перекинул руки через бревно и повис на них в ожидании первого удара. Удара не последовало.

Мужик пытался справиться с охватившей его жалостью при виде выступивших рёбер под тонкой кожей на спине пацана. «И за что господин так гневается? Все хулиганили в детстве по мелочи. Этого же соплёй перешибёшь…»

– Одевайся, скажешь не нашёл меня, – хмуро приказал старик.

– Бей, зараза! – закричал мальчишка. – Иначе Отто сам тебя высечет.

– Ну, получи тогда.

Кучер стегнул пару раз слегка и один сильно, с оттяжкой.

Курт отключился и упал в опилки.

– Матерь божья, нешто забил мальчишку. Вальтер схватил ведро и окатил тело.

– Дурак! – заорал оживший барчук. Вскочил и выбежал во двор.

Он жалел только об одном, что до сих пор не украл «люгер» из сейфа папаши. Но скоро исправит свою ошибку, и тогда всем мало не покажется. Свернул в направлении реки и, несмотря на накрапывающий дождик, не изменил маршрут. «Лучше заболеть и помереть, чем такое унижение». Похожий на богомола, замер голый на берегу, рисуя воспалённым воображением грандиозный и кровавый план мести.

Но плану Курта не дано было осуществиться. Вскоре у него обнаружили туберкулёз, и долгие годы младшему Зумпфу пришлось скользить тенью рядом с бешеной популярностью Гитлера, а позже – в разочаровании – над лопнувшей аферой мирового господства маньяка.

Парень равнодушно наблюдал, как в доме появлялись какие-то гости, их неспешные беседы за стаканчиком с хозяином, как после они спускались в подвал к девочкам. Его не интересовало, откуда те дети. Жадный интерес вызывали интимные отношения между Отто и Гретой. Через дыру в ванной брат наблюдал сцены инцеста. С брезгливой ненавистью и тоской следил за тем, как сестра превращалась в холёную фригидную суку. По настоянию отца она изучала историю области и составляла древо рода Зумпфов, чтобы убраться в конце концов в Берлин и открыть там бордель. Брат получал диплом кадастрового юриста в Кёнигсберге.

День открытия салона мадам Гретхен старый псих, в знак протеста, отметил своей смертью. Курт в бессильной ярости смотрел на изуродованные ноги улизнувшего Отто, подохшего от вульгарной подагры. «Это должен был сделать я!». Он тогда заплакал.

На территории кирхи, викарий благостно смотрел на юношу, горевавшего у могилы отца.