Читать книгу Качели судьбы - Ирина Глебова - Страница 5

Широкий, хорошо освещённый проспект был почти безжизнен. И машина могла бы мчаться в это позднее время на полной скорости. Но пассажир, садясь в такси, предупредил: «Поедем спокойно, я не тороплюсь», и шофёр ехал теперь в своё удовольствие, наслаждаясь пустой дорогой, мягким шуршанием шин, лёгким ветерком в приспущенное окошко. От низошедшего на него чувства умиротворения ему захотелось обсудить с пассажиром слухи о грядущих, как будто, повышениях цен и денежных реформах. Но, глянув через плечо и увидев, что человек на заднем сидении задумчив и сосредоточен, решил не мешать.

Конец сентября – бабье лето, тёплый вечер, мелькание теней в жёлтых фонарных бликах за окном такси… Викентий Кандауров и видел это всё, и не видел, думая о своём. Поскольку поездка, из которой теперь возвращался, была деловой, он и думал о деле. Климова Лариса Алексеевна… Лариса Тополёва… Он читал её поэтические сборники. Муж погибшей объяснил: «Первая книга Ларисы вышла ещё до нашего знакомства, под её девичьим именем. Поэтому, взяв мою фамилию, она оставила себе псевдоним – Тополёва». Стихи Викентию неожиданно очень понравились. Словно бы простые и незамысловатые, они таили в себе нечто неразгаданное, тревожное, туманящее глаза и учащающее пульс. И ещё ему стало казаться, что он знал эту молодую женщину, свою ровесницу – да, им ведь обоим по 36 лет. Могли учиться в одной школе, летом ездить в один пионерлагерь, быть однокурсниками… Хотя, правда, они разные ВУЗы оканчивали. Но в принципе… Могли, например, влюбиться друг в друга! Викентий с гнетущей тоской вспомнил свою бывшую жену. Глупый, неопытный мальчишка-студент, принявший умелое кокетство за любовь! Десятью годами маеты заплатил он за скорое рождение ребёнка и за то, чтоб быть рядом с любимой дочуркой. И всё же, четыре года назад, получив развод, жена увезла девочку далеко, в другой город… Почему он не встретил в те свои юные годы Ларису! Он бы не смог не заметить её. Доброжелательная и ироничная, открытая и загадочная, весёлая и отрешённая – она была не такой, как все, выделялась. А там – кто знает? Может, и он бы ей понравился. Вот ведь муж её, Всеволод Климов, очень похож на него, Кандаурова. Одного роста – выше среднего, сухощавы и мускулисты, темноглазые, темноволосые, у обоих височки сединой тронуты, правильные, твёрдые черты лица. Вот только он, Викентий, носит усы, а у Всеволода ещё и борода – небольшая, в русском стиле. Так что, думал Викентий, окажись в своё время на месте Климова он… Странное это чувство – внезапная симпатия к незнакомому и уже неживому человеку. Как объяснить свой долгий пристальный взгляд на фотографию умершей женщины, невозможность отвести глаза от её глаз? Правда, и фото очень удачное: чуть сдвинув брови и склонив голову к плечу, Лариса Климова смотрит прямо и вроде бы серьёзно. Но в уголках губ и глубине глаз проскальзывает смешливый вопрос: «Ну что?..» Фотографию майор носил с собой – неизвестно, когда она может понадобиться в целях розыска. Но, возвращаясь домой, ставил снимок под стекло книжного шкафа, весь вечер поглядывал в ту сторону. Теперь, вспоминая свою первую встречу с Климовой, во рву, недалеко от платформы, он испытывал такую жгучую жалость! Безжизненное худенькое тело, руки ладонями вверх, согнутые в коленях ноги, густые тёмные волосы, залитые кровью… Викентий знал, что найдёт убийцу, и хотел только одного – поскорее!

Но поиск пока что шёл медленно. Не обнаруживались следы автомобиля, того, который, предположительно, привёз тело. Отпечаток покрышки пока безлик, он сможет «заговорить» лишь при сравнительном анализе. Надо было найти людей, видевших машину. Пригородная платформа называлась «Дубовая роща», и по обе стороны от неё располагались дачные посёлки: выросшие за последние пять лет дома на стандартных шести сотках. Кануло в прошлое время, когда дачные строения не должны были выходить за определённые размеры. И потому здесь дома стояли очень разные: от скромных дощатых до настоящих каменных усадеб в три этажа – каждому по достатку.

Один посёлок – слева от платформы, – тянулся вдоль самой железной дороги, второй – правый, – располагался дальше, через лесок и поле. Сразу за платформой пути пересекала широкая автомобильная трасса. Капитан Лоскутов и двое толковых ребят-оперативников искали среди дачников тех, кто в субботу приехал поздно, после десяти вечера, или выходил уже затемно – по делам или погулять. Таких не нашлось. Экспертиза показала: Климова погибла от десяти до одиннадцати часов вечера. Но тело могли привезти и позже. Поэтому оперативники интересовались временем вплоть до утра. Но всё оказалось бесполезно. Никто не видел машины, не слыхал рокота мотора. Ближайшее село Калиновка стояло в нескольких километрах дальше, жители его пользовались следующей платформой. Но всё же капитан и его помощники наведались и туда. Интересовали их те, кто имел свой автомобиль, а также ребята-мотоциклисты. Кто-то из владельцев машин мог возвращаться поздно из города, а парни, как известно, любят гонять по ночным трассам с ветерком и рёвом на своих двухколёсных мустангах… Но нет! Двое сельчан – один сразу после десяти, другой заполночь вернувшиеся домой, уверяли, что на подъезде к Калиновке и машин-то встречных не было. А мальчишки в тот вечер, как назло, гоняли мотоциклы не по трассе, а по лугу у реки… Неизвестная машина казалась невидимкой. Была ли она вообще?

И как Климова попала в машину? Где, в какое время? С помощью Дубровина и других студийцев оперативники восстановили обычный субботний маршрут Ларисы Алексеевны. Библиотека, где проходили занятия, находилась на одной из центральных улиц района. Обычно выходили все вместе, с улицы сворачивали на широкую парковую аллею, которая, огибая стекляшку-кафе, выводила прямо к входу в метро. Здесь прощались: многие жили тут же, в посёлке. Этот район так издавна привыкли называть – «посёлок МЗ», – хотя и по числу живущих, и по архитектуре он был настоящий небольшой город. Вокруг стали появляться свои микрорайоны. В один из них трамваем уезжал Олег Белов. В другой, если не провожал Ларису Алексеевну, – автобусом Тимофей Романов. А Климова с Дубровиным спускались в метро и ехали до станции «Университет», в самый центр города. Там к дому Климовой оставалось минут пятнадцать ходу. И шли они, обычно, короткой дорогой – через больничный двор, позволявший им миновать длинную узкую улицу, совершенно пустынную вечерами, словно находилась она где-то на отшибе, а не в двух шагах от главного городского проспекта… Они выходили лишь в самый её конец. Теперь оставался последний поворот, подъезд Ларисы Алексеевны, и дальше Дубровин шёл к себе пешком ещё минут пятнадцать.

В памятную субботу, выйдя в десятом часу из библиотеки, ребята и руководитель пошли через парк в кафе. Они часто, по пути в метро, заходили сюда взять по чашечке кофе и продолжить ещё немного свои разговоры. В тот вечер им тоже не хотелось так скоро расставаться, хотя было и поздно. Кафе работало до 23-х часов, но, как на зло, там гуляла шумная свадьба и посторонних не обслуживали. Так что пришлось пройти мимо и распрощаться у метро. Лариса Алексеевна поехала домой одна. Ребята видели, как она, опустив монету, прошла турникет, обернулась, махнув им рукой, и стала спускаться вниз по эскалатору.

Дежурные, работавшие в тот вечер на станциях «МЗ» и «Университет», утверждали, что всё было тихо, спокойно. Розыскников интересовали даже малейшие происшествия. Однако и тогда кроме двух пьяных, шумной компании подростков да пожилого человека, у которого прихватило сердце, ничего выявить не удалось. Пьяниц задержали ещё у турникетов, не пропустив к поездам, подростки присмирели, увидев патрульного, а сердечнику дежурная вызвала врача, сделали укол и позвонили домой родственникам.

Итак, похоже, метро Лариса Алексеевна миновала благополучно. Оставался, правда, один вариант, проверить который было практически невозможно. Климова могла на станции или в вагоне электрички встретить кого-то и поехать с этим человеком… Кандауров решил эту версию всё же пока отставить. И тогда оставалось наиболее вероятное предположение: с Климовой случилось нечто по пути от станции «Университет» к дому.

Викентий Владимирович с теплотою подумал о своём расторопном помощнике Мише Лоскутове. Молодой капитан с двумя оперативниками перевернул вверх дном больницу, через двор которой Лариса Алексеевна обычно ходила домой. И нашёл-таки двух старичков-стационарников, которые, вопреки режиму, страдая бессонницей, долго, чуть ли не до полуночи гуляли на свежем воздухе по больничным аллеям. Молодую женщину в брюках они не видели, – утверждали уверенно. Вообще, когда стемнело, через больничный двор прошли лишь пожилой мужчина да супружеская пара – с сумками, говорили о детях… «Люди не любят по темноте ходить здесь, – сказал один старик. – У второго выхода как раз стоит домик морга. Не очень-то приятно…»

Итак, можно было предположить, что, возвращаясь поздно, одна, Климова не пошла короткой дорогой через больничный двор. Предпочла людный проспект и уже с него свернула на ту самую длинную пустынную улицу.

Эта улица – последний перегон перед поворотом к дому. Викентий Владимирович сам подключился к группе, которая искала возможных свидетелей. И вновь – ничего! Как совпало: именно в тот вечер шла по телевидению очередная серия длиннющей мелодрамы. Сам Кандауров не смотрел и даже точно не знал бразильский или мексиканский этот фильм. Но поразительно, как много людей ждали продолжения красивой душещипательной истории! Так что в окна никто не глядел, и по улицам не гуляли. Нашлась, правда, группа молодёжи, которая в одном дворе в тот вечер пела под гитару. Ребята, конечно, не только пели, но Кандаурова интересовало другое: не выходили ли они или кто-то из них на улицу, не слыхали чего-нибудь? Но, увы, никто не покидал своего уютного места на детской площадке между песочницей и качелями. А слыхать… Они и себя-то с трудом слышали.

Мимо, мимо, мимо…

Шофёр проскочил левый поворот и плавно свернул под широкий мост. Скоро они выедут к центру города, промчат по проспекту, совсем рядом от дома Климовой, но дальше, к пустой тёмной квартире Викентия. Он зажжёт свет, вскипятит себе чай, включит телевизор – ещё успеет посмотреть ночные новости… Сделав последнюю затяжку, Викентий чуть ниже опустил стекло, и ветер вмиг подхватил угасающий огонёк сигареты.

Он возвращался от Тимофея Романова. Вернее, от того дома, где жил Тимофей. Самого парня вот уже второй раз он не заставал.

Впервые Кандауров поехал к Романову вскоре после разговора с Олегом Беловым. Нужно было переговорить с ним, как и с другими студийцами. Но был и особый интерес: молодой аспирант словно на что-то намекнул… Или показалось? Всегда провожал, а именно в тот день без объяснений ушёл раньше… Любимчик…

Имелся лишь адрес Романова, без телефона и места работы, и чтобы не морочить голову, Кандауров сам и съездил в тот отдалённый микрорайон. Был вечер, дверь ему открыла старая седая женщина с пытливым строгим взглядом. «Бывшая учительница» – подумал Викентий и не ошибся. На вопрос о Тимофее она спокойно кивнула: «Входите», – и пошла вперёд. Квартира была двухкомнатной, всюду чувствовались женские руки: чистота, уютные занавески, оригинальные самодельные макраме… А вот мужского присутствия не ощущалось. Обычно такие квартиры в новостройках хозяева сначала ремонтируют заново, а потом въезжают. Это жильё, как видно, заселили сразу: обои местами пузырятся на стенах, плинтуса не подогнаны, в оконных рамах щели.

Майор не ошибся – здесь и в самом деле жили две женщины: пенсионерка-мать и дочь, по виду ровесница ему. Правда, когда он узнал, что Ольга Степановна мать 22-летнего Тимофея, он прикинул, – нет, она постарше. Однако ни за что не подумаешь: худенькая, сероглазая, с мальчишеской стрижкой, милая и миловидная. Она тоже была дома. Сам того не заметив, он просидел в этом доме два часа, пил чай, слушал рассказ Ольги о сыне. Почему так сразу они почувствовали друг к другу доверие? Откуда эти откровенность и понимание? Дело, конечно, в Ларисе Климовой. Его собеседница знала Климову живой, любила её. Он, Викентий, узнал и полюбил уже некий образ. И любовь эта протянула между ним и Ольгой Романовой прочную нить.

С отцом Тимоши Ольга познакомилась на вступительных экзаменах в консерваторию. Оба они успешно прошли: она в класс фортепиано, он – на вокал. Чудесный баритон, смуглый весёлый красавец, гордящийся тем, что его бабка – цыганка! Перед этой бабкой она вскоре предстала его невестой. Худая старуха, цепким взглядом оглядев девятнадцатилетнюю девчонку, сказала хмуро: «Васька не твоя судьба, девонька. Беги от него». Василий артистично захохотал: «Растеряла ты свой пророческий дар, бабуля! Бежать-то ей некуда!»

И верно, она была уже беременна. Поначалу, когда родился Тимоша, всё шло неплохо. Правда, пришлось оставить консерваторию: сначала думала, что временно, а потом так и не вернулась. Не прижилась в доме мужа, ушли жить к её маме, в одинарку. А в скором времени стал Василий часто не ночевать дома, с ужасом узнала она, что и с одной, и с другой её подругой он был в близких отношениях. Он и не пытался оправдаться, наоборот, так вдохновенно доказывал, что ему, человеку богемы, просто необходим постоянный эмоциональный заряд. Ольга почти поверила, что так и надо, что это естественно и… Но тут заболел маленький сын, она с ним легла в больницу, а когда вернулась, узнала: в одну из ночей её муж пытался соблазнить её мать – ещё моложавую, красивую женщину. Они расстались без сожаления, а вскоре Василий уехал учиться в столичную консерваторию.

Конечно, сын никаких подобных гнусностей об отце не знает, любит его, переписывается, каждая встреча для них – радость. Ведь Василий так больше и не женился, детей, – по крайней мере, законных, – у него нет. Он переменил уже не один театр, не один город, но всюду ещё и до сих пор на первых ролях – талант есть талант. И Тимофей унаследовал от него броскую смуглость, хотя и сколько там той цыганской крови – капля! – а вот берёт своё. И талант – отцовский ли, её ли загубленный, – тоже проявился в нём.

Сначала Тимоша писал стихи. Четырнадцать лет ему было, когда пришёл в литературную студию. Народ там собирался хотя и молодой, но уже взрослый. Однако её мальчик, серьёзный и не по возрасту вдумчивый, прижился, к нему тоже относились тепло. А в Ларочку Тополёву он просто был влюблён.

– Знаете, – сказала Ольга, – как влюбляются старшеклассники в молоденьких учительниц? Светлая отроческая влюбленность. Она и была для него как учительница: к тому времени у Ларисы уже книга вышла, и над его стихами больше всех других студийцев она просиживала. А вскоре Лариса вышла замуж и стала ходить на занятия с Всеволодом. Он-то сам ничего не писал, но знаете – молодой муж… Тимоша тут же и его полюбил. А когда родился их Федюша, мой сын бегал сначала под окна роддома, а потом к ним домой, возился с малышом. С такой радостью мне рассказывал, как катает по двору коляску…

Как понял Кандауров, у Ольги Степановны с сыном отношения были очень доверительные и откровенные. Она тоже это подтвердила.

– Вы знаете, мы с сыном друг для друга лучшие друзья. Он от меня ничего не скрывает. И лучший советчик для меня – он. Это моё счастье. А всё же в нашей урезанной семье – бабушка, мама и он, – что-то Тимоше не хватало. И это он получал у Климовых. Потому, чем старше становился, тем больше привязывался к ним.

Сама Ольга с Ларисой и Всеволодом общалась мало. Не была у них дома, они не были у неё. Но те несколько раз, когда она приходила с Тимошей на студию, позволили ей понять и полюбить тех, кого любил её сын. Мальчик взрослел и, не переставая любить Ларису Алексеевну – так он всегда называл её, – всё больше восхищался Всеволодом Андреевичем. Тот стал для Тимофея идеалом настоящего мужчины. Выдержанный, спокойный, доброжелательный, старающийся видеть в людях хорошее, верный в своих привязанностях… Сын говорил ей: «Мы забыли определение «благородный человек» потому, что почти не встречаем таких. Мне повезло». И Ольга была рада, что сын понимает: настоящий мужчина – это не хвастливый фанфарон, ведущий счёт своим победам…

А потом Тимофей ушёл в армию. Своих родных не забывал, но и Ларисе Алексеевне писал часто – все стихи, придуманные за два года, отсылал ей. Там, в армии, случилось то, что, по мнению Ольги, не могло не случиться: парень стал сочинять музыку. Тимоша всегда был очень музыкален, но ещё в детстве категорически отказался садиться к инструменту, учить ноты. Но куда от наследственности деться – время пришло. Из армии Тимофей привёз несколько песен. Ольга, не как мать, а как профессиональный музыкант считала, что они талантливы, хотя это и первые пробы.

Как раз тогда Лариса Алексеевна стала вести студию. Конечно, многие из тех, кто ходил к старому руководителю, к ней не пришли, но появились другие, более юные студийцы, и Тимоша, конечно же, первый. К этому времени он уже понял, что нашёл своё дело в жизни. Каждую свободную минуту писал слова, мелодию, то брал гитару, то садился к роялю. Полгода хватило ему, чтобы нагнать в знаниях тех музыкантов, кто имел специальное образование. По ночам сидел.

Он поработал немного в заводском цехе, но тут приехал на гастроли небольшой цыганский театр. И Тимоша почуял зов крови – да такой, что не отговорить, не остановить! Взял гитару и пошёл к руководителю этой труппы. И надо же, был обласкан, зван с собой! Восторженный, влюбленный в своих новых товарищей, уехал с ними по городам и весям… Уехал летом, а зимой уже вернулся – худой, усталый, сильно повзрослевший.

– И знаете, – покачала головой Ольга, – сначала он рассказал Климовой обо всём, что пережил, а лишь потом мне.

– Трудно пришлось парню? – догадался Кандауров.

– Да. Поначалу он вроде любимцем стал. Выступал. Пел, правда, романсы, но обещали ему, что со временем свои песни станет исполнять. И артистка одна, цыганочка молодая, влюбилась в него. Тимоша мой был счастлив: она, по его словам – красавица, умница, талант… Свадьбу сыграли всем театром. Правда, регистрироваться она с ним не пошла, отговорила: мол, не для цыган это, у нас и так любовь навеки. Но очень скоро ушла в другую труппу, к другому мужчине, сказав Тимоше: «Цыганская любовь свободна, летит, куда хочет…»

– Кармен! – усмехнулся Викентий. Ольга тоже улыбнулась:

– Слава Богу, Тимоша по стопам Хосе не пошёл. Но в театре начались у него ссоры, разборы, нелады. Он ведь с ними лишь внешне похож: ни импульсивности, ни аффектации, ни резкой смены настроения и отношения к людям…

Вообщем, вернулся молодой Романов к маме и бабушке, и с ещё большим рвением сидел по ночам на кухне, сочиняя стихи, музыку. Стал собирать толковых ребят-музыкантов. Организатор он оказался хороший, и чутьё на талантливых людей имел. Скоро собралась группа: саксофон, виолончель, альт, ударные инструменты, синтезатор и сам Тимофей – с гитарой, своими песнями и собственной их аранжировкой. Было много у них энтузиазма, планов, сделали программу, стали пытаться выступать…

Викентий Владимирович представил: маленькие случайные зальчики, ни аппаратуры хорошей, ни освещения, самодельные афиши, случайные же и малочисленные зрители… Кто не знает, что нынче без вложения больших капиталов невозможна популярность на эстраде! А кто будет тратиться на неизвестных музыкантов? А где же ребятам самим найти бескорыстных меценатов? Помыкались они, подрастеряли задор, да и разошлись потихоньку.

Пережив любовную драму, Тимофей словно бы закрыл сердце на замок. По мнению матери, сын аскетом не стал, однако о девушках разговор дома вообще не заходил. Поэтому Ольга была уверена: ничего серьёзного в личной жизни сына не происходит. И не ошибалась: в конце лета именно ей первой Тимофей сказал, что полюбил, что «она» – необыкновенная, и что он сделает всё, чтобы быть с нею вместе.

Две недели парня лихорадило так, что он и музыку, и стихи забросил. Уж так скучал в летние каникулы без своей студии, а тут на первое занятие, в начале сентября, даже не пошёл. Лариса Алексеевна позвонила в детский сад, где Ольга работала музыкантом, спросила: «Что с Тимошей случилось? Я беспокоюсь. У меня вот уже сколько дней не показывается, и на студию не пришёл – небывалое дело! Что с ним?»

– Я сказала, что Тимоша влюбился. Тогда Лариса Алексеевна засмеялась и говорит: «Ну и чудесно! Значит, скоро придёт и не один». Но она ошиблась. Ни к ней, ни сюда домой девушку эту он так и не привёл. А в ту субботу, о которой вы спрашиваете, он днём забежал домой и сказал мне: «Мама, некоторое время меня не будет в городе. Не волнуйся, не расспрашивай, потом всё расскажу». Такой у него взгляд был тяжёлый и невеселый, что я всё же испугалась. Он понял это и словно рассердился, даже голос повысил: «Я не маленький! Мне нужно быть рядом с ней, помочь! Не могу ничего сейчас объяснить!» Ушёл – и до сей поры…

Всё это майор узнал в свою первую поездку к Романовым. Ольга Степановна пообещала, что сама позвонит ему, как только сын объявится. Она была уверенно: Тимофей ничего не знает о смерти Ларисы Алексеевны, иначе примчался бы, где бы ни был. У Викентия не было повода не доверять ей, и всё же, через некоторое время, он решил вновь съездить в отдалённый микрорайон. При этом он честно признался себе, что сильным было и просто желание вновь увидеть Ольгу, услышать её голос, попросить сыграть на рояле – прошлый раз она охотно сделала это.

Он поехал под вечер, чтоб застать наверняка, и застал. Но теперь встреча была недолгой. Уже с порога Ольга обрадовано бросилась к нему: Тимофей вернулся домой буквально час назад. Узнав о трагедии, он сказал, что сейчас же поедет к Климовым – Всеволоду Андреевичу и Феде, побудет с ними, переночует там.

– Вы не сомневайтесь, – уверила Кандаурова Ольга Степановна. – Утром он отведёт Федюшу в школу, пойдёт на кладбище. А оттуда – прямо к вам в управление, координаты ваши я ему дала.

У Викентия запульсировала жилка на виске. Он всегда чувствовал её, когда начинал волноваться. Поблагодарив Ольгу и быстро распрощавшись с ней, он сбежал вниз, поймал такси, и теперь мчал по пустынным вечерним проспектам, курил, думал. Первый порыв, желание тут же нагрянуть к Климовым, прошёл. Он представил спящего уже малыша, двух молчаливых мужчин, сидящих с сигаретами на кухне, и понял, что сейчас совсем не время ему появляться. Потерпит его разговор с Тимофеем до завтра. Поэтому молча проехал он поворот на длинную узкую улицу недалеко от дома Климовых и покатил дальше, к своей пустой квартире. И сильно жалел в тот момент о том, что поторопился уйти от милого голоса Ольги Романовой, от её душистого травяного чая, от лёгкого бега по клавишам её пальцев.