Читать книгу Прогулки по прошлому и настоящему. Рассказы. Эссе - Ирина Ишимская - Страница 21

Утро. В электричке читала книгу Барбары Марсиньяк «Земля».

Народу было не очень много. Я с интересом углубилась в чтение.

«Представители Семьи Света вышли за пределы законов трехмерного мира – в новое измерение, расшифровывая кодировку данной возможности в своем сознании. У многих из вас могут быть ощущения, что вы чем-то подобным уже занимались. И это действительно так. В вас срабатывает память множественности измерений, когда вы внедрялись в иные системы и занимались подобного рода деятельностью. Для вас данный процесс знаком до боли, так как именно данная черта характеризует вас как Представителей Семьи Света. Вы информируете системы. Вы входите в реальности и перестраиваете их. И вы являетесь экспертами, профессионалами своего дела. Придя на данную планету, вы потеряли память об этом процессе, чтобы действовать в пределах законов, которым подчиняются все остальные. Таким образом, став людьми, вы как бы стерли свою память».

Я посмотрела в окно. Знакомые с детства станции мелькали в лучах пробуждающегося солнца. Народу в электричке было мало. И я опять углубилась в чтение.

«У Мастеров игры есть своя профессия. Она заключается в том, чтобы создавать свои реальности, затем внедрять данные реальности в качестве форм жизни на различных планетах. Мастера Игры собираются вместе так же, как вы собираетесь для игры в мяч или в карты, только их игра – создание новых цивилизаций».

Я подумала: «Какое совпадение. Переделанная повесть, которую я везу показать своему другу, называется „Игра“». А почему мне в голову пришло это название? Героиня повести наблюдает за происходящим как бы со стороны. Но получается, что играют ей. Она еще не мастер. Пока наблюдатель. Потом она охватывает явление во множестве измерений и пытается осознать его.

Я задумалась о том, что работа и суета в моей жизни не дают мне расслабиться. Ничего не успеваю. Электричка до Обухова. Я вышла на Рыбацком. Иду в толпе к пропускным турникетам, даже как-то уныло. Вижу перед собой спину широкоплечего молодого человека. На его футболке написано: «Работаешь – жизни нет. Не работаешь – жить не на что». Как это верно! Я даже засмеялась. Вот тема сегодняшней встречи. Вообще-то я по делу. Финскую визу оформлять, на Марата номер пять. Договорились встретиться с другом А. Он вопреки своей болезни едет сюда, на встречу со мной. Вышла на Маяковской на выход направо, на Марата. Внутри его не увидела. На улице стоят сторожащие страховщики. Сразу же хватают за рукав. Конкуренция. За меня ухватилась женщина средних лет в плаще. Первая у входа.

– Вам страховка нужна?

– Да, нужна, но сейчас я занята. Попозже.

– Вы ждете кого-то?

– Да, я друга жду.

– Как дождетесь, подходите…

– Хорошо.

Постояла у железной ограды, посмотрела на мчащиеся машины. Обычно он не опаздывает. Или не захотел больной идти? Зашла внутрь метро. Позвонила. Мобильник не отвечает. Странно. Стала ходить по улице мимо хватающих страховщиков. Каждому нужно отказывать. Звоню опять. Молчание. Если не отвечает, значит, передумал. Да, он же болен. Вот манера – взять и отключить телефон. Ведь списались (заимствованное слово). Уже одиннадцатый час. Придется идти одной. Я прислонилась к трубе и стала рассматривать нанимателей клиентов. Кого я выберу? Вот эту полноватую женщину с микрофоном? Или молодого человека? Нет. Еще немного подожду и подойду к первой. Но что это? За ней знакомая зеленая куртка. Он. Смотрит. Улыбается. Вчера нашла его старое письмо ко мне в Новгород из Калуги. И там пишет: «Здравствуй, любезная Ирина Львовна! Начну с сетования: как могла ты подумать, что я не напишу. О, горе мне, горе. Неужели я мог дать повод для подобных опасений…». Такой изысканный слог.

Это писалось много лет назад. Как могла я подумать, что он не придет. Подошли друг к другу. Обнялись по-дружески на виду у страховщиков. Он всегда так делает. Давно не виделись. Дырка на джинсах сзади и спереди смотрятся по моде. Но у него они не сделанные, а просто проношенные брюки. А какая разница?

– Как дела?

– Плохо.

На верхних и на нижних губах засохшие пятна крови. Запекшаяся кровь. Может быть, порезался, когда брился.

– Что это?

Горестно:

– Аллергия.

– Да?

Я знаю, что у него аллергия от полыни, но если на лице стало высыпать, это уже совсем плохо. Бедный.

– А у меня сердце.

– Ой-ой-ой…

Но больными и немощными мы побыли совсем мало. Тут же превратились в жаждущих впечатлений шаловливых детей.

Когда меня спрашивают: «Что ты находишь в нем?». Я не могу объяснить. Но думаю, главное – это умение оторваться от реальности. Хотя ему и отрываться не нужно. Его реальность совсем не такая, как у всех. Для других – это не реальность. С некоторыми мне стало неинтересно. Их рассудок всегда держится за нить своего быта, жизни. И так многие люди, почти все. А с ним можно общаться, смеяться и быть «свободными, веселыми и пьяными», пьяными от стихов, от воздуха, от замечания мелочей, от слов, от переходов с одного языка на другой. Я-то языки плохо знаю. В этом смысле я его ученик. Мы алкоголь не переносим. В крови его много. Это у нас с ним общее. А что различное? Много, очень много. Почти все. И на это «все» натыкаешься, как на пни. Я считаю, что всякая тусовка плоха. А он дышит этим и прославляет. Хотя его проза похожа на этот город. Он повел меня уверенно мимо всех этих людей. К нам привязался молодой человек и шел в ногу с нами, не отставая.

– Вам нужна страховка?

А. его отстранил:

– Нет.

– Наша фирма совсем не далеко. Вон там на углу. Вы визу хотите оформлять?

– Нет, нет.

Если он так отвечает, значит, ему виднее.

Но молодой человек не унимался и не хотел нас отпускать.

– Пойдемте со мной.

– А где ваша фирма? – я спросила только для того, чтобы что-то сказать.

– Вон. Дом семь.

Мы уже входили в помещение под аркой.

– Так у вас свой кто-то есть? – его голос совсем озлобился.

Но мы его уже не слышали. И зашли в офис. Прошли мимо одной комнаты в другую. Там за двумя столами, стоящими перпендикулярно, и за компьютерами сидели две женщины.

– Можно у вас страховку оформить?

Я села напротив миловидной и внимательной дамы за столом. А. устроился со мной рядом на стуле. Подсказывал. Спрашивающая задавала много вопросов мне и сама заполняла анкету в компьютере. А вторая за перпендикулярным столом стала спрашивать А. Видимо, он в ней разбудил любопытство.

– Да мне виза не нужна. У меня уже есть.

Но она спросила его фамилию и стала искать в компьютере.

– А кто вам делал пакет документов? Не наши конкуренты?

– Вот тут у вас и делал. Молодой человек со мной занимался. Он похож на балетного танцора.

Женщины засмеялись. Отдав мои документы в современном стеклянном здании, визовом центре, отправились на проспект Ветеранов по местам моей юности. А потом планировалось поехать в Петергоф. Здесь тогда «являться муза стала мне» в виде осени. И я вспоминала эти стихи, чтобы восстановить то состояние.

«Торговки украсили лавки пьянящим потоком цветов». Вышли из метро «Проспект ветеранов». И опять поток цветов.

Дорога на улицу летчика Пилютова. Снимала на планшет из окна троллейбуса. Сколько раз раньше отсюда ездила на работу. А сейчас все изменилось. Поймала в кадр девушку, которая роется в сумочке. Находка.

Вышли из автобуса. Вот магазин. А вот этот дом. Огромная двенадцатиэтажка. А тогда это было все женское общежитие. Внизу вахтер сидела. Нас привезли сюда на автобусе группой. Восемь месяцев отучившихся лаборантов. Распределили по квартирам. Я попала в двухкомнатную квартиру. В одну комнату поместили трех приехавших со мной девушек. Две из них были Вологодские. А я поселилась в комнатку рядом. В ней уже жила Аня. Она из Мордовии. Ей тогда было 28 лет. А нам всем по 18. Я рада была, что вырвалась из родительского дома. Мама моя сидела внизу на вахте и плакала. Дочь отдает в неизвестность. А что плакать? Каждые выходные буду ездить домой на электричке. Подумаешь! Мне бы поскорее поступить в университет. Уже начну готовиться.

Собака залаяла. Воспоминания. Перенеслась в то время.

В маленькой кладовке в коридоре я нашла сборник стихов неизвестного мне поэта. Кто-то оставил из жильцов до меня. Обложка белая, рифленая. Засмотрелась на фотографию. Глаза большие. Выразительные. Прочитала один стих. Не очень понравился. Прочитала второй, третий. Там о любви. Это лучше. Книгу взяла себе. Вот бы обо мне кто-нибудь так написал.

Утром встаем рано. Полчаса нужно трястись на троллейбусе, переполненном в час пик, и потом пятнадцать минут на метро. В лаборатории физико-механических испытаний одной из комнат третьего этажа здания ЦЗЛ я работаю. Рабочий день начинается с того, что нам из цехов приносят шины. Мы их разрезаем большим острым ножом. Потом ставим на них железную формочку, придавливаем прессом и получаем одинаковые образцы, которые нужно затем собрать в стопочку, пересесть на вертящийся стул на высокой платформе, закрепись образцы двумя концами в щипцы на стержне, нажать на кнопку, резина начнет растягиваться и, наконец, порвется. Наша задача – зафиксировать место разрыва, занести показания в тетрадь. И потом делать расчеты логарифмической линейкой. Есть еще истирание кружков. Но это уже на другой машине. Работа нудная. За окном солнце. Молодость. Моя мечта поступить в университет. Я готовлюсь. Учебники читаю. Я общаюсь с Пушкиным, c Блоком. Самое важное событие – это мой разговор с Анной Ахматовой. Она мне прочитала свой стих, нигде не напечатанный. Прекрасный! Я его забыла. Глупая, все потеряла. Это была безграничная радость. Но как об этом расскажешь?

Зачем я привезла сюда А.? Он уже заскучал. У меня чувство вины проснулось. Отняла у него время. Стою перед домом, как в застывшем состоянии. Время. Оно проходит через меня. Опять прошлое.

Показания уже занесены в тетрадку. Все подсчитано. Спускаюсь с подиума. Моя очередь сегодня в цех идти за молоком для всех сотрудников. На рабочий халат надеваю фуфайку, косынку на голову повязываю и иду в царство грома, запаха. В цехах темнота, грязь, жуть. Как будто все это происходит до революции.

«Они пойдут и разбредутся, навалят на спину кули. А в желтых окнах засмеются, что этих нищих провели». Вспоминаются стихи А. Блока. Люди ходят белые и черные. Все в ядовитой пыли. За вредность дают молоко. Но разве оно спасет от такого отравления? Больше всего мне нравится здесь библиотека. В местной газете постоянно печатают викторины о Пушкине. Потом подводят итоги и награждают победителей большими красивыми собраниями сочинений. Впрочем, он всегда со мной. Его томик избранного я ношу с собой на работу. Прячу от заведующей. И часто в него заглядываю. Он помогает мне жить. Без него нельзя.

«Поэты все еб***е», – это про меня так говорили в той рабочей среде. А я была тогда поэтом. Страдала, но была. А сейчас я не поэт. Тогда я не умела писать стихи. А сейчас умею вроде бы. Но я сейчас не поэт. Поэтом нужно быть.

Хотя б за то, что я поэт,

Меня услышьте в мире этом.

За то, что здесь меня в нем нет,

Вы не торопитесь с ответом?

Хотя б за то, что я поэт…

Иль это стало так обычно —

Поэт с поэтом, как сосед

В тюрьме. А вместе – неприлично?

Все это ложь. Я не поэт.

Душа идет своей дорогой.

За то, что здесь меня в нем нет,

Меня вы вспомните немного.

Я не поэт. И весь секрет.

В развоплощении поэта.

В траву, в звезду и в то, что нет

Меня во мне. А много света.

А кто я сейчас? Это я пытаюсь осознать. У Барбары Марсиньяк прочитала: «Являясь представителем Семьи Света, вы обладаете возможностью изменять окружающую вас реальность». Еще там говорится, что мы Мастера Игры. Нам необходимо танцевать под ту мелодию, которую мы когда-то сами себе сочинили.

Я опять углубилась в прошлое.

Я завидую заводским библиотекарям. Они работают в таком прекрасном месте, пусть книги все в пыли, в грязи. Но зато книги. Это потом уже эгрегор библиотек меня захватит. Я запутаюсь в его разноплановых коридорах и буду искать выход из лабиринтов и наслоений разных вариантностей книжных комнат. Это потом уже мне станут сниться библиотечные кошмары. А сейчас в этом начале жизни я хочу в него попасть. У дверей библиотеки я увидела на стене яркую афишу. В литературное объединение набирает учеников поэт. Начало занятий сегодня в 18 часов 30 минут в заводском Доме культуры. Я удивилась. Фамилия поэта та же, что и на найденном мной в своем общежитии три дня назад сборнике стихов. И один из этих стихов все еще вертится у меня в голове. Эти завораживающие все-таки строчки. Сегодня вечером пойду. Я давно хотела попасть куда-нибудь в объединение.

За час до окончания рабочего дня долго моемся в душе. Сажа проникла во все поры. Я оттирала пальцы мочалкой и все равно не отмыла. После работы пошла с сеткой, в которой торчали пакеты с молоком треугольные. Шла медленно. Время есть. Я заканчиваю работу в 17 часов. Завернула на Обводный канал, перешла через мостик и вскоре оказалась перед зданием ДК. А внутри мне очень понравилось. Атмосфера старины. Села у двери на стул и стала вслушиваться в звуки и голоса. Откуда-то доносилась музыка. Где-то танцевали дети. Он появился в проходе, спустился по лестнице сверху. Небольшого роста. Стильно одет. Подтянут. Движенья легкие, артистичные. Глаза огромные, темные. Очень красив. Хоть и в возрасте уже. Лет сорок с лишним. Сорок четыре – потом узнала. А мне-то что. Он же не Пушкин. Присел рядом.

– Вы ко мне?

– Да!

Осмотрел внимательно сетку с торчащими пакетами молока. Мне стало неудобно. И грязные пальцы, наверное, заметил. Я сетку задвинула подальше. Наш разговор длился недолго. Спросил, работаю ли я, учусь ли. Что-то еще. Я старалась улыбаться. Потом удалился. Я заметила, что зашел в туалет. Когда вышел, глаза его сияли еще больше. Как будто кто-то влил в них сверкание.

Опять подошел, опять cпросил, что я читаю.

– Да так, ничего.

Я закрыла и спрятала книгу в мягкой обложке.

– Ну покажите.

Я показала.

– О, хорошая книга!

Оценил мой вкус.

Аксаков. «Детские годы Багрова-внука».

Он открыл дверь в маленькую комнатку и пригласил меня войти.

Большой круглый стол. Вокруг него стулья. По бокам стоят диванчики. Поэт сел на один конец стола. Я – на другой.

Я пришла первая на только что открывшееся в этом ДК ЛИТО. Потом начали собираться другие люди. Я смотрела на них с большим вниманием. Симпатичный молодой человек, полурабочий, полуинтеллигент. Как потом оказалось, работает печником. Фигура временная. Он потом быстро нас покинул. С большим лбом, как потом выяснилось, – врач. Зашел в строгом костюме мужчина лет тридцати. Скромный, стеснительный. Немного похож на Булгакова. Сел в уголке. Это фигура главная. Я комментирую из будущего. Станет старостой. У человека-поэта он будет как Гольденвейзер у Толстого. Напишет записки – «Прогулки с мэтром», запомнит все разговоры, выложит в строгой последовательности слова. Книга получится непредвзятая и искренняя. Но в своей искренности эта книга станет скорее обвинительной, если читать ее внимательно. Я сейчас ее читаю. Но он совершит ошибку, издаст ее при жизни мэтра и станет врагом номер 1. Катастрофа отношений. Бедный. Даже на суд будет вызываем. Но отправимся в сейчас тогда. Вот он сидит скромно, никому не известный. Зашел с бородкой франт, интеллигент, как из «Башни» Вячеслава Иванова. Поэта знает. Поздоровался за руку. Старостой он побудет недолго. Мне запомнится его стихотворение про памятник Екатерине. Смысл такой – Екатерина в окружении любовников. А он проходит один. Помню только последнюю строчку стиха: «И любовник я ничей».

Простая женщина-болтушка, которая рассказывала про свой сад. Я буду звать ее садовница. Ее миссия попасть в мою прозу ненадолго и уйти. А что моя частичка? Сидит как дура, пялится. Думает: «Меня отсюда выгонят, здесь все такие умные, вот бы здесь остаться». Когда стали представляться, она заявила, что ее любимый поэт – Евгений Евтушенко. Чем очень разочаровала человека-поэта. Дурной вкус. Очень дурной. Она это поняла по его глазам. А потом он Евтушенко просто уничтожил. Прочитала слащавое стихотворение про Маяковского. Что-то там было про Лилечку. Это ему тоже не понравилось. Я не знала тогда, что Лиля Брик была его подругой. Асеев познакомил молодого поэта с уже пожилой любовью Маяковского. Но когда стали выбирать старосту, он спросил у моей частички, не хочет ли она быть старостой? Она отказалась в страхе. Тогда она отбрасывала все возможности. И старостой стал мужчина с бородкой, ничей любовник, женатый, между прочим, как сообщила мне потом садовница.

Пролетел самолет.

– Отсюда недалеко Пулково.

– Ира, что с тобой, почему ты застыла? – мой друг напомнил о себе.

Мой друг, одна из главных фигур. Он еще там не появился. Он появится только через четыре или пять лет, не помню точно. А сейчас он учится в Москве на переводчика военного. Провожатый в коридоры больницы. В тонких планах – провожатый по лабиринтам вымышленной реальности. Приедет из Москвы, после нескольких лет военной службы скинет с себя военный мундир и окунется в свободную жизнь. Будет носить разную экстравагантную одежду. В основном – с чужого плеча. Это он тоже опишет. С чьего плеча одежда.

Прошла женщина с коляской мимо нас. А я действительно застыла. Не могу уловить то. А это совсем не то. Как так? Я вот пришла к Ане и не могу вспомнить номер квартиры, где я жила. А неплохо было бы зайти.

Пошли спускаться к парку мимо небольших трехэтажных домиков. Как разрослось военное училище. Там даже и церковь отстроили. Прочитала из Мандельштама:

Я скажу тебе с последней

Прямотой:

Все лишь бредни – шерри-бренди, —

Ангел мой.

Там, где эллину сияла

Красота,

Мне из черных дыр зияла

Срамота.

Мир наш многоплановый. Планов реальности, на которые разделена человеческая форма, 36. Oказывается, человеческое существо творит одновременно в 16 параллельных планах. Первые восемь относятся к сознательным, остальные – к бессознательным. У каждого плана есть свои подпланы, где тоже испытывается свой жизненный опыт. Души, поднимаясь, переходя на следующий уровень более высших измерений, начинают восстанавливать свою духовную суть, т. е. собирать свои отколовшиеся частички во время падения в низшие слои. Это трудно. Ведь душа, как зеркало, раскололась на осколки. И те осколки, которые удалось найти, в свою очередь, тоже раскололись. Кроме того, есть еще и брокеры, те, кто ворует наши чакры, записи. Процесс выявления всего очень сложный. Чем я сейчас и занимаюсь. А когда ты находишь их, свои фрагменты, нужно еще и принять с их реальностью.

Ко мне пришла одна частичка и принесла с собой свои записи, которые она называет романом. От романа там мало, конечно. Но вот ведь и она тоже старалась, собирая себя. Сели на скамейку возле парка. Я достала листки из моего романа, написанного давно, и дала читать другу.