Читать книгу Жизненный круг - Ирина Кедрова - Страница 4

Николай – парень веселый и неуемный, на него засматривались все заневестившиеся красавицы, молодицы с азартом дарили многообещающие слова, женщины постарше, хоть и строго себя блюли, да в бабьих мечтах не прочь покуролесить с крепким молодцем. Слава о нем разлеталась далеко за пределы села. Мужчины относились к взрослеющему конкуренту на бабьей ниве настороженно, хотя вовсе не прочь с ним выпить и о бабах погутарить. Вместе с тем, все знали: Николай работать любит. Его сильные и умелые руки могли пригодиться в любом хозяйстве, а уж тем более в таком раздолбанном, как колхозное. В этом парне одновременно уживались бесшабашное легкомыслие и строгая размеренность жизни. «Откуда? – спросите вы. Известно: все идет от родителей.

Тихая и светлая мать, лет на десять младше мужа, в первые супружеские годы бесконечно рожала. Коленька – младшенький – был у нее шестым выжившим ребенком. До него завелись в семье три дочери и два сына. Муж на первых и не глядел: ему мужики в семье нужны. «Рожай, пока сына не сделаем», – говаривал после каждых родов. Так и делали, а когда сын родился, то уж по привычке не останавливались. Так до Коли и добрались. Может, и еще кого сделали бы, да не до того стало. И этих не прокормить. На ней, Серафиме Флегонтовне, держался весь дом. Имечко у нее трудное, да на селе все звали ее Симой.

Отец Николая – Петр Никодимыч – из бывших, как говорили соседи. То есть никаким бывшим он не был. Родился в начале века в семье кузнеца, да толки шли по окрестности, будто Петруша – сын местного помещика. Очень уж он на того помещика походил. Правда ли, нет ли, кто знает? Мать его ту правду с собой в могилу унесла, а отец никогда, по своей молчаливой привычке единоличного кузнеца, о том не поминал. Пока Петруша молод был, да красив, ни одной юбки в селе не пропускал. Думали, и не женится. А тот вдруг всех удивил: женился на соседской девчонке. Однако по-прежнему односельчане видели его утренними зорями, пробиравшимся к своему забору. Ничто его не останавливало: ни мольбы молодой, вечно беременной жены, ни мужицкие угрозы и кулаки. На селе после революции всех объявили равными и свободными. Вот Петруша и осуществлял свою свободу, как хотел.

Году в тридцать седьмом, когда власти старательно доискивали врагов народа, пришли в их нищий дом люди из таинственных органов, потребовали отчитаться: отец большого семейства чей, на самом деле, сын. Сима собрала детей вокруг себя, старшей еще десяти не было, и бросилась в ноги гостям незваным, глядевшим на нее исподлобья. Дети завыли, запричитали вместе с матерью, умолявшей грозного начальника: «Не губи, добрый человек, врут все про нас. Простые мы были, простыми и помрем. Погляди, как живем, никакого богатству не имеем».

Петр, впервые, кажется, растерявшийся, уговаривал жену: «Ну что ты, Сима, распалилась? Люди правду знать хочут. Имеют право. Ты это, детей-то забери. Вон Колька разорался – не остановишь». Коля орал, что есть мочи: уж очень страшные дядьки к ним пришли, зло на всех глядят, отца к ответу требуют. Бывало такое и раньше: примчится какой-нибудь мужик соседский с отцом ругаться, но то ведь знакомый, не чужой, а тут издалека приехали.

Петра Никодимыча увезли в город на дознание на старой телеге, странным образом прилаженной к тощей лошаденке, грустно глядевшей на размытую дождями дорогу и, наверное, вовсе не желавшей везти кого бы то ни было из родного села. Через недельку-другую отец вернулся – присмиревший, позабывший свое естественное предназначение радовать баб мужицкой лаской. Потом ушел на войну, вскорости вернулся покалеченным, получил прозвище «хромой Петр» и умер, не дожив до пятидесяти лет.

Николай повзрослел рано, что редко бывает с младшими детьми. Семейные неурядицы, военное лихолетье, колхозные тяготы, несомненно, потребовали от него раннего осознания себя мужчиной. Сестры вышли замуж и перебрались в другие семьи, братья отправились на великие стройки. Николай после смерти отца стал, по сути, единственным кормильцем матери. Годы летели, оставляя в памяти тяжелую колхозную работу и неутомимое буйство юности.

Пришло время воинской службы. В последние предармейские дни углядел он соседскую девчонку – пышнотелую Нюрку и, смеха ради, а может еще почему, велел ей его дожидаться. «Все же, – размышлял Николай, – хорошо, если в родном селе тебя ждет не только старушка-мать. Письма нежные писать станет, считать с нетерпением дни разлуки». Влюбиться? Это нет, не пришло еще Николаю время. Хотя, на всякий случай, почему же не забить себе место под солнцем?

Так и отправился на службу, подготовив семейные тылы. Правда, была еще мысль – закрепить эти тылы тайной связью. Однако, осуждая легкомыслие отца и желая себе надежных семейных уз, а также уверенности в жениной верности, решил с тайным делом не спешить: никуда Нюрка не денется, к тому же, есть молодухи, способные поддержать его мужское естество. «Ты меня жди, Нюра, – велел он девушке, – вернусь, и поженимся».

Нюра смотрела на него широко раскрытыми глазами, щеки ее запунцовились ярким пожаром: то ли от стыда, то ли от радости. Выскользнула она из крепких молодецких рук, выдохнула из себя: «Ну что вы, Николай Петрович, придумали?» и ускользнула из амбара. На проводах так и не появилась, лишь занавеска на окне слегка трепетала, когда проходил он с парнями мимо ее дома. Как бы там ни было, ушел он в армию с твердой убежденностью, что поступил верно, и юная соседка станет его дожидаться.

Направили Николая служить в полк, разместившийся в небольшом военном городке под Воронежем. Командовал полком герой войны – полковник Деркачев. Артиллерист, на «катюше» воевал, как ласково называли заявившую о себе в июльские дни сорок первого реактивную установку. Полковник являлся непререкаемым авторитетом для солдат, гордившихся службой под его началом и с интересом слушавших его рассказы о войне. «Фашисты гонялись за нашей «катюшей», пытались, понимаешь ты, выведать ее устройство, потому после каждого удара мы срочно меняли дислокацию – с жаром рассказывал Деркачев. – Очень они нас боялись, но мы, понимаешь ли, умнее оказались, потому что за нами весь наш народ стоял, вся сила, понимаешь ты, советской власти нас защищала!».

Полковник вбивал в голову каждого солдата понимание величия советского народа и ее доблестного защитника – Красной армии, для чего, наверное, часто говаривал присловье «понимаешь ты». Слушая его, Николай вспоминал о тяжкой деревенской жизни, когда он, мальчишка еще, помогал фронту: хлеб убирал, картошку копал, лошадью управлял. А мать его вязала и отсылала на фронт теплые носки: мужу Петеньке и другим солдатам, ставшим ей родными, поскольку защищали они жизнь ее детей. В тяжелой борьбе добыта победа.

Теперь же, как говорил полковник, надо эту победу защищать сильной, боеспособной армией. Николай не против, только, думается ему, не поднимется сейчас против нас враг: показали мы всему миру, что сломить нас невозможно. Били мы немцев, и бить будем! Патриотические беседы с Деркачевым повышали боевой дух армейцев, которые с особым рвением занимались строевой подготовкой и изучали устройство современного оружия.

Не только повышением боевого духа занимались солдаты. Направили как-то отделение, в котором служил Николай, на строительство полковничьего дома. Там и познакомился он с Аллой Дмитриевной, женой полковника. Жила она с мужем неплохо, да детей у них не было. То ли это, то ли другая какая причина, только Алла Дмитриевна не сводила глаз с рослого солдата и завела с ним при удобном случае странный разговор.

– Хороший ты работник. И мужик, наверное, ничего? – спросила, пристально его разглядывая.

– Вы, Алла Дмитриевна, о чем это? – сделал он вид, будто не понял ее откровенного вопроса.

– Я тебе правду скажу: ребенок мне нужен. Семь лет живем, и не получается. Может, я неспособная, может, муж. Проверить надо. Долго искала, кто подойдет. Ты, кажется, не из болтливых, потому тебя и прошу, – объяснила женщина свой выбор.

Николай даже растерялся от такого предложения. Не то, чтобы он не знал, на что бабы способны, в селе у них и откровеннее говорили. Но здесь – жена командира. Тот узнает, что с ним сделает? Если же отказать, неизвестно, как эта полковничиха повернет. А женщина она интересная: кровь с молоком, высокая да крепкая, словом, красивая, еще и веселая, по всему видать – бесшабашная, коли на такое решилась.

– Мне от тебя ничего, кроме ребенка, не нужно. Муж не догадается: как своего растить станет. Ты о нас и не услышишь, Коленька, – она тихо и доверчиво прижалась к нему, провела рукой по его молодому телу, упрятанному в гимнастерку. – Прошу тебя, Коленька. Разве я не хороша и не нравлюсь тебе?

Конечно, нравилась. В части многие на нее поглядывали: он это знал, слышал. Только, говорят, строгая она к мужикам, а тут на тебе: сама ластится. И нежно так обращается, Коленькой зовет. Вроде, ничего особенного, и мать его так же называет, а звучит как-то ласково. И в глаза заглядывает, а глаза у нее бездонные. Николай молчит, согласия не дает, да тело его за него решает. И вот уже в недостроенном полковничьем доме происходит то, что бывает у мужчины с женщиной, что должно произойти в этом доме у полковника с его красивой женой, да волею судьбы завертелось у Николая. Сила его вся сюда направилась, и свободно ему в полете мужском, и думать ему вовсе не хочется о полковнике.

Со дня запретного сближения стали они тайно видеться. Нечасто, сначала в строившемся доме, потом она придумывала различные поводы для совместных выездов по делам части в город. Николай не слишком мучился совестью. Если женщина сама хочет, и к тому же неплохая женщина, почему ей не помочь? Иногда, правда, возникала мысль о полковнике, но, думал, все обойдется: хитра больно Алла Дмитриевна.

И не только хитра. Забирала она в себя всего Николая. Знал он, что грех великий – с чужой женой тайные дела делать. Знал, что полковник уничтожит обоих, прослышав про них. Знал, что ждет его в родном селе соседка Нюра, которая пишет ему добрые письма. И ничего этого не помнил, когда видел Аллу Дмитриевну и слышал ее нежное «Коленька». Может, ведьмой она была? Или опоила его зельем каким?

– Милый мой, – шептала Алла Дмитриевна, – ты – самый лучший, единственный…

– А муж как же? – уточнял он степень своей единственности.

– Что – муж? Он по обязанности, а ты – по любви. Правда ведь?

Женщина заглядывала ему в глаза, как собачонка, ждущая, что ее покормят, проводила руками по его коже, прижималась к его телу своим, словно подпитываясь от него неуемной силой. И по его телу мчались легкие уколы, приводящие к головокружению.

– За какой-такой обязанностью ты с полковником живешь? – ревниво требовал он ответа.

– Мы с Деркачевым познакомились после войны. Покорил он меня своей прочностью. Отец у меня на фронте погиб, мать умерла, я в детдоме росла. Потом телефонисткой работала, жила в общежитии у подруги. Меня там не прописывали. Так приходилось придумывать разные штуки, чтобы пропустили. Ни родных, ни дома своего. А он – герой войны, всеми уважаемый. Два года замуж уговаривал. Человек добрый, надежный. Что еще нам, бабам, надо?

– Так чего же ты тогда? – пытался Николай понять.

– Бабам не только надежность нужна. Мне вот ребенка подавай. Рожу мальчика, а может, девочку. Нет, давай мальчика сделаем. Мне девчонка не нужна.

И чтобы сделали они мальчика, применяла Алла Дмитриевна всякие бабьи ухищрения, в которых он, Николай, чувствовал себя мужиком. Да что мужиком? Ощущал он себя успешным жеребцом-производителем.

Сколько бы это продолжалось, неизвестно, только батальон, в котором числился Николай, неожиданно ночью подняли по тревоге и отправили на ученье. Ехали в теплушках, с остановками на перегонах, двое суток до Саратова, потом еще сутки до небольшого заброшенного полустанка. Солдаты переговаривались между собой: «Что за странные учения? Куда везут, непонятно».

Сначала леса сплошные, потом начались степи. Волгу переехали – огромная река, не то что в селе Высоком, и даже с Окой не сравнить. Выгрузили их и отправили маршем по степи: идти трудно, жара стоит невообразимая, пить хочется. Через какое-то время каждое отделение, по десять-пятнадцать человек, с сержантами и старшинами во главе, направилось своим маршрутом. К вечеру пришли к сплошному проволочному заграждению, у которого полуразрушенный саманный домишко стоит. Съели сухой паек, запили жидким чаем и повалились спать, поскольку сил больше не было.

Утром рассмотрели солдаты свой контрольно-пропускной пункт: куда ни глянь – степь простирается. Ненаезженная дорога проходит через пункт и упирается в горизонт. Старшина отделение построил и разъяснил: здесь они будут нести важную государственную службу, а посему обязаны никого без специального разрешения не пропускать за пределы заграждения. Да кого тут пропускать? Целый день сторожили: ни одна душа не появилась.

Дом подправили, крышу залатали. Еду сами готовили. Воду им привозили один раз в сутки, была она теплой и невкусной, с солоноватым привкусом, однако скоро к ней привыкли. От размеренной жизни в военном городке и приятных утех с женой командира попал Николай в забытый богом край. Может, это Алла Дмитриевна таким способом от него избавилась? А может, и правда, такая служба нужна сейчас Родине?

Примерно через неделю мимо пропускного пункта пошли машины с солдатами, переправляли в неизведанный край строительную технику и различный стройматериал. По всей видимости, где-то возводили важный военный объект. Потом стали прогонять скот: коров, овец, свиней, на машинах везли домашнюю птицу.

Наверное, надолго обосновываются, и кормить хорошо станут. Солдаты, дежурившие на пункте и проезжавшие мимо, перебрасывались шутками. Здесь, вдали от родного дома, встретил Николай дружка закадычного, ушедшего в армию на год раньше. На разговор у них было несколько минут.

– Далеко, Серега, едете? – спросил Николай.

– Да кто знает? – ответил тот. – Ночью по тревоге подняли, ничего не сказали.

Многое хотелось узнать, но главное, о доме родном, потому Николай и спросил:

– Дома-то как? Пишут?

– Давно весточки не было. А тебе?

– Какая весточка сюда доберется? Переживу, год служить осталось. А ты скоро домой? – спросил Николай, завидуя другу: на год раньше в родное село вернется.

– Скоро, если жив останусь.

– Ну да? Вам туда жрачку знатную гонят и стройматериалы. Никак город строить будете.

– Не знаю, только, скажу тебе, Колян, подписку с нас взяли о неразглашении. Зря такую брать не станут. Ты уж никому не говори. Если что, домой вернешься, к моим зайди, – тоска звучала в голосе Сереги.

Тоска пробиралась и в Николаево сердце, только надо эту тоску от себя прогнать, надо перевести разговор на что-то веселое.