Читать книгу Холодные и теплые предметы - Ирина Кисельгоф - Страница 4

У нас освободилась вакансия заведующего моего отделения. На место претендовали двое – Рыбина из поликлиники и Сафонова из нашего же отделения. Не лучший выбор. В их активе была только выслуга лет. Рыбина лечила больных дедовскими методами и удивлялась, почему ее больные не могут найти адельфан. У Сафоновой была своя фишка – она назначала пациентам большие объемы внутривенных инфузий. Больные любят внутривенные вливания, это значит, что врач им попался вдумчивый, его лечение качественное, выздоровление обеспечено. Я тоже не всегда назначаю внутривенные вливания оправданно. Иду на поводу у больных, иначе они меня не поймут. Но в отличие от меня Сафонова назначает до трех литров в день ежедневно. Как ее больные с сердечной или почечной патологией выживают? Науке неясно.

Чтобы не выпасть из обоймы, я читаю медицинские журналы, статьи в Инете, являюсь представителем одной из фармкомпаний. По зарубежным грантам дважды была на конференциях за рубежом. Личные связи с хорошими специалистами – короткий путь к современной медицинской науке, можно обмениваться нужной информацией по Сети. Другими словами, чтобы быть востребованным, нужно быть на гребне.

Сафонова и Рыбина беспощадно сражались за место. Вся больница следила за женским боксом в грязи. Я решила быть над схваткой. Для того чтобы быть над схваткой, надо играть свою игру. Потому я просто пошла к Седельцову.

– В нашей больнице все мужики хотят бросить тебе палку, – сказал он мне как-то.

– Больницу вижу, мужиков нет, – отшутилась я.

– Купи очки, – посоветовал он.

– Микроскоп, – не согласилась я.

Я вошла в приемную Седельцова.

– Что надо? – спросила меня секретарша, бедная дурочка.

– То надо, – ответила я и посмотрела на нее.

Я умею смотреть так, что другим становится страшно. Она отвела глаза от моих и опустила голову. Я беспрепятственно открыла дверь к Седельцову. Без стука. Аккуратно закрыла дверь предбанника и кабинета за собой. Седельцов поднял голову от бумаг.

– Я разглядела мужика, который может бросить мне палку, – сказала я.

– Догадываюсь, что тебе нужно. Не рановато ли?

– Давайте проверим эмпирическим путем, – предложила я.

Я получила место заведующей на двухтумбовом столе Седельцова. За несколько минут, даже получаса не прошло с раздеванием и одеванием.

– Одним разом не обойтись, – сообщил Седельцов, застегивая брюки.

– Я не замужем, – откликнулась я.

Седельцов задумался и протрезвел. Он был женат. Пока он думал, я открыла дверь его кабинета и прошла мимо бедной дурочки, любовницы Седельцова. Она тоже была не замужем, но она – не я. Она – бедная дурочка, а я – наилучший вариант для заведования моим отделением.

Через неделю приказ о моем назначении был обнародован. Бедная же дурочка обнародовала свои комментарии.

– Поздравляю, – сказал Месхиев. – Я думал, мне надо платить. А оказывается, тебе.

– Переориентируй мозг с Y-хромосомы на X, – усмехнулась я.

Через пару дней Седельцов вызвал меня к себе. Требовалось сокращение ставки врача в нашем отделении. Сокращение не есть хорошо. Заведующему прибавляется работы – при том, что заведующий отвечает за всех больных в отделении. За все в отделении.

– Надо, – сказал Седельцов.

Я предложила Сафонову, чтобы не путалась под ногами. Она не могла простить мне поражения. Ее комментарии по своей красочности превзошли комментарии бедной дурочки. Я на них плевала с высокой башни, остальные – нет. Чтобы оздоровить обстановку в коллективе, требовалось ампутировать отживший, гангренозный орган. И мне хорошо, и другим наука.

– Плати оброк, – согласился Седельцов.

– Как часто это надо? – спросила я.

– Как вызову, так и надо.

– Ваша жена в курсе?

– Я тебя породил, я тебя и убью! – обозлился Седельцов.

– Чувства близких надо беречь, – посоветовала я. – Обойдемся минимальными потерями. Я сама вас вызову.

– Сука! – выругался Седельцов. Это означало его поражение.

Я вышла из его кабинета такой же целомудренной, как и пришла. Если повести себя умно, можно обойтись и без оброка Седельцову.

* * *

Димитрий изводит меня своей ревностью. На кого смотрела, сколько смотрела, почему смотрела. Господи, как мне это надоело! Он звонит мне на городские телефоны, домой и на работу. Проверяет, на месте ли я. Где мне еще быть? У меня, кроме него, никого нет. Разве у меня есть время? Наверное, это к несчастью. Моя несчастливая примета – это Димитрий. Точнее, две приметы – Димитрий и его ревность. Они ходят парой, как Пат и Паташон.

Как-то раз Димитрий притащился ко мне на работу. Что его туда понесло, не знаю. Он явился без предупреждения и ткнулся в закрытые двери моего отделения.

На посту у отделения всегда наготове баба Катя, злющая как сатана, рядом с ней отдыхает мифический Цербер. Я усилила требования к санэпидрежиму, потому поощряю ее рабочее рвение. Нечего бродить по моему отделению кому попало. Есть время для посещений, ходите на здоровье. В бахилах и халатах, выданных в нашем приемном покое. Матчасть скоро мне кланяться начнет за увеличение выручки от аренды халатов и продажи бахил. В остальное время, господа посетители, будьте любезны, пойдите вон. Не мешайте лечебному процессу.

Баба Катя не переваривает всех – врачей, медсестер, санитарок, пациентов, их родственников. У нее тяжелая жизнь. Она втихую пьет медицинский спирт, а потом достает всех вопросом, почему она всю жизнь моет чужие жопы. Да простят меня воспитанные люди за правду ее жизни. Я бы ее уволила, но санитарок не хватает; и работает она хорошо, если не пьет. Спирт теперь держат в металлических шкафах для сильнодействующих средств. Даже готовый, разведенный спирт для работы.

– У-у, мухоморица, – шепчет она мне вслед, а мне наплевать, лишь бы не пила.

Но баба Катя все равно поддает. Она сосет ватные шарики со спиртом, шутят медсестры.

– Мне к Зарубиной, – высокомерно заявил Димитрий.

– Всем к Зарубиной, – обрезала его баба Катя.

– Я по личному делу, – Димитрий смерил бабу Катю взглядом сверху вниз.

– Всем по личному, – непробиваемо ответила баба Катя.

– Я друг Анны Петровны.

Баба Катя насмешливо протянула:

– Видали мы таких друзей, – и внезапно рявкнула: – Бля!

Димитрий отшатнулся назад, спасая костюм от слюны бабы Кати. В это время подоспел Месхиев в гражданских одеждах. Он мне это и рассказал. Баба Катя Месхиева не переваривает, но пускает. Завотделением все-таки.

– Че приперся? – поздоровалась с Месхиевым баба Катя.

– К Зарубиной, – холодно отрезал Месхиев.

– Во кобеля! – восхитилась баба Катя и покачнулась. – У вас че, течка?

– Пить надо меньше, – терпеливо объяснил Месхиев. – Мне Зарубину видеть надо.

– Здесь че? Кино? – возмутилась баба Катя. – Че ее видеть?

– Дверь открывай! – потерял терпение Месхиев.

– Щас! Вали за халатом и бахилами! Херург! У нас сан епид твою мать режим!

Я хохотала, когда мне рассказывал об этом Месхиев. Да что там. Не только я, вся больница хохотала. Это стало крылатым выражением. Надо выбить бабе Кате премию или матпомощь за «служу отечеству».

Умудренный опытом Месхиев понял, что делать нечего, и пошел к себе. За ним – Димитрий. А за ними следом несся голос бабы Кати. Сленг. Ядреный. Приводить не буду.

– Что надо? – холодно спросил Месхиев.

– Халат и бахилы, – холодно ответил Димитрий.

– Я похож на человека, у которого есть халат и бахилы?

Димитрий промолчал.

– Нам не по пути, паренек, – пояснил Месхиев. – Смотайся в Милан и купи себе бахилы от-кутюр.

Вы представляете очень богатого человека в очень старой, среднестатистической городской больнице? И я – нет. У нас такие не водятся. Им наш лечебно-охранительный режим не показан. Богатых людей может занести в нашу больницу только по неотложным причинам, требующим незамедлительного медицинского вмешательства. Но до сих пор нашу больницу такая честь миновала. Очень богатые люди теперь лечатся у частных врачей, в частных клиниках за рубежом или в НИИ, где бабы Кати поддают ликером и ведут себя куртуазно. Или бабы Кати там уже не водятся. Вымерли, как динозавры.

Димитрий все же оказался в моем отделении. В час икс, когда разрешены посещения. Он был в халате и бахилах от кутюрье из приемного отделения. Он искал меня и нашел в процедурном кабинете.

Я отлично делаю венепункции – нахожу вены где угодно с закрытыми глазами, как наркоман. Но не в этот день. У моей больной был ДВС-синдром, игла тромбируется сразу же, и ее приходится вводить с гепарином. А тут еще ожирение третьей степени. Я бы сама сделала подключичку. Я умею, но в нашей больнице это не разрешено. Подключичку делал Месхиев. В собственном халате и бахилах. Я помогала Месхиеву, умирая от смеха. Он докладывал мне о визите Димитрия. Я сразу поняла, о ком он байки рассказывает. Услышав шум, я обернулась к двери процедурной, трясясь от смеха, и увидела Димитрия. Точнее, его бешеную физиономию над халатом прет-а-порте.

– Возьми ключ в кармане и подожди меня в кабинете, – подставив бок, невинно попросила я. – Я быстренько. Уже совсем чуть-чуть осталось.

Месхиев одарил Димитрия тяжелым взглядом, тот вернулся к нему бумерангом.

Я только обняла Димитрия, как дверь моего кабинета распахнулась и в него ввалилась баба Катя.

– Совсем охренели? Содом и Гоморра!

– Уйдите, Катерина Владимировна, – со слезами в голосе попросила я.

– Твою мать! Ой! Анна Петровна, это вы?!

– Премии лишу! – рявкнула я.

Баба Катя бросилась из кабинета закрывать за собой дверь с другой стороны.

– Сейчас, Анечка Петровна! Ой-ёй-ёюшки! Сию минуточку, лебедочка моя.

Я рухнула на Димитрия всем телом, у меня был неконтролируемый припадок патологического смеха.

– Лебедочка! – визжала я от смеха. – Лебедочка!

Дверь тут же открылась, в кабинет ввалился Месхиев в халате и бахилах.

– А чайку, рыбка моя?..

– Ты не в состоянии руководить людьми, – холодно пояснил Димитрий, сидя со мной в своей машине. – У тебя распущенный персонал. Я бы пьяниц выгнал в два счета. У меня такие не работают.

– А кто моим больным будет зад подтирать? – так же холодно ответила я. – Ты?

– Кто этот любитель чая? Который зовет тебя рыбкой и ходит к тебе по десять раз на дню?

А я надеялась, что Димитрий Месхиева не узнает под маской, шапочкой и в пресловутых бахилах и халате. Значит, точно слышал, как мы над ним хихикали. Я решила, что убью Месхиева. Ведь нарочно пришел ко мне в кабинет. Убью! Точно.

– Мой коллега. Хирург. Делал подключичку. У него жена и семеро детей.

– При чем здесь дети? – заорал Димитрий, сатанея все больше. – Зачем мне об этом знать? Какая, твою мать, жена? Зачем говорить о детях, если вы просто коллеги?

Димитрий бросил руль и вцепился мне в плечи.

– Зачем? – орал он. – Отвечай!

Он тряс меня, как яблоню, и орал. Слава богу, со всех сторон засигналили машины, и мы наконец тронулись с места. Я думала, что дома Димитрий меня убьет. Он бы и убил, если бы все не потекло по накатанной дорожке. Ссора, постель, секс. Как и все мужчины, Димитрий – большой ребенок; он не любит, когда отбирают его игрушки. И, что немаловажно, Димитрий хороший любовник. Когда он в бешенстве, в постели он властный и жесткий, а мне это нравится.

К счастью, Димитрий перестал навещать меня в больнице. Ему хватило одного раза. За это спасибо бабе Кате. После описанных событий я выбила ей премию и объяснила, что уволю ее при малейшем поводе. Я запретила своим сотрудникам входить в мой кабинет без стука. Я запретила пускать в мой кабинет посторонних, включая главного врача, без моего на то разрешения. Я запретила вторгаться в мою личную жизнь. Мои врачуги и медсестры меня ненавидят, а мне все равно.

Димитрий заезжает за мной, если я задерживаюсь на работе. Звонит по городскому телефону и ждет у больницы. Внимательно следит, на кого смотрела, сколько смотрела, почему смотрела. Потом изводит меня допросами, доводя нас обоих до белого каления. Вот так. Господи, как мне это надоело! Слов нет. Надо сказать ему адью. Да. Так будет лучше. Точно.

* * *

Я надела любимое платье Димитрия. Ему так хотелось. Он купил мне вечернее черное платье. У него высокий боковой разрез на длинной юбке; когда я сажусь, мое бедро открывается почти до самой талии. К такому платью подходят особые трусики. С тех пор как я стала женщиной Димитрия, он покупает мне нижнее белье. Дорогое белье в коробках с лейблами ведущих дизайнеров. Я могла бы покупать и сама, но ему это нравится. Мне тоже. Связь с мужчиной-опекуном – крепкая нить в мое темное малиновое прошлое, и это меня возбуждает. Наверное, поэтому я до сих пор с ним.

Мы ехали на светский раут. Я назвала бы его так. Там бродят клоны Димитрия. Они знают английский и обучились пользоваться вилками для десерта и рыбы, но при этом запросто говорят «жалюзи» с ударением на первом слоге, или «я приехал из аэропорта» с ударением на последнем слоге в названии небесного вокзала. Торты из той же серии. Еще они говорят «переспектива». Кто не понял, прошу не беспокоиться. Но переспектива – их любимое слово. Это сейчас я говорю с иронией. А тогда мне было не до нее.

Меня подтрясывало от страха, ладони были влажными и холодными. Там ожидалось много людей. Много незнакомых мне людей. Я думала, что же мне делать и что говорить, чтобы не показаться круглой дурой.

– Выглядишь отпадно, – сказал Димитрий, сопя мне в ухо.

Его влажные, горячие гусеницы соскользнули с моего уха на шею. Его горячая рука полезла в боковой вырез платья и подцепила трусы.

– Отстань!

Димитрий повернулся спиной к шоферу, откинул подол платья и обеими руками силой раздвинул мне бедра. Через секунду я сдалась. Он стащил с меня трусы через туфли. Прямо в машине. При свете дня. В присутствии своего шофера. Я видела его глаза в зеркале заднего вида. Он смотрел не на дорогу, а на нас. Во все глаза. Хотя машина не спальня, много не увидишь. Только прелюдию. Но все же шоферу немного повезло: в центре была пробка.

Я вошла в скопище людей в состоянии, близком к панике. На мне были только платье и туфли. Черное вечернее платье с огромным боковым вырезом почти до самой талии. Разорванные трусики остались в подарок шоферу.

Я цеплялась за Димитрия, как за спасательный круг, как за отца, как за брата, как за верного мужа. Меня бросало то в холод, то в жар. Я дрожала от лихорадки. Я вся была в лихорадочном поту. Я хотела, чтобы меня никто не видел, и пряталась за Димитрием. Но на меня смотрели все – и мужчины, и женщины. Наверное, у меня был странный вид. Димитрий положил мне руку на голое бедро, просунув пальцы под вырез. Пометил меня, как пес, на всякий случай.

С нами заговаривали чужие люди; я молчала, чувствуя, как горят мои щеки. Я даже не слышала, что отвечал им Димитрий. Я не боялась, что скажу что-то не то. Я об этом забыла. Я боялась остаться без платья. Я видела себя нагой перед зеркалом в спальне Димитрия. Я видела себя нагой посреди огромного зала в центре скопища чужих, злобных людей. Дрожащую, жалкую, беспомощную и опозоренную. Я боялась снова стать парией.

Моя лихорадка заразна. Она передалась и Димитрию.

– Пойдем, – сказал он.

Его лицо стало красным, губы кривились. Я пошла за ним как сомнамбула. Он трахнул меня на грязном подоконнике мужского туалета. Мне была нужна разрядка, ему тоже. Мы ее получили и почувствовали облегчение. Я вытирала себя носовым платком Димитрия, когда в туалет зашел мужчина. Я швырнула платок на пол и вышла. Когда я закрывала дверь туалета, чужой извращенец поднял с пола мой платок и понюхал. Совсем как Толик.

К нам подошел знакомый Димитрия. С ним была нимфетка с взрослыми глазами, развратная любительница малиновых лесов.

– Вы красавица, Анна, – галантно сказал новый знакомец.

Его глаза обшаривали мою голую до самой талии ногу.

– Да, – хихикнула я.

Новый знакомец рассмеялся в ответ дробным, рассыпчатым смехом. И я поняла, что значит это смех. Похоть. Всего лишь навсего.

– Где ты нашел такую красавицу?

– Там таких уже нет. – Наманикюренные когти Димитрия вгрызлись мне в запястье. – Такие не про тебя.

Я рассмеялась вместе с чужим мужчиной. Димитрий дернул меня за руку.

– Пошли!

Я извиняюще пожала плечами, новый знакомец понимающе улыбнулся. Димитрий взбесился из-за нашего безмолвного диалога. Он закипел паровым котлом из-за нашей невинной пантомимы. Он выглядел полным идиотом.

– Поворачивайся! Быстро! – прошипел он на ухо. – Пока не прибил!

Я поехала к нему домой. Его могла успокоить только постель. В спальне я стащила с себя платье, улеглась на кровать и поманила его к себе. Димитрий медленно снял с себя пиджак, неторопливо развязал галстук, так же неторопливо снял рубашку, вытащил из брюк ремень. Мне надоело ждать, я перевернулась на живот и поманила его пальцами ноги. Через секунду я орала от боли. Меня по ягодицам стегал брючный ремень.

Я снова была маленькой пятилетней девочкой в малиновом лесу.

– Бабушке скажешь? – спросил меня Толик.

– Скажу! – крикнула я.

Сама не знаю, что я имела в виду. Я тогда ничего не понимала. Это сейчас для меня секс – дважды два. Тогда Толик сорвал сочную, темно-зеленую крапиву. Ее там было полно, я часто обжигалась. Это было очень больно. Я испугалась и побежала. Толик легко меня догнал, задрал юбку и отхлестал по голой заднице.

– Скажешь? – спрашивал он.

– Нет! – кричала я.

Он сто раз спрашивал, я сто раз отвечала «нет». Он сам решил, когда будет довольно. Он надел на меня трусики и ласково провел пальцами по моим щекам, стирая слезы.

– Я подарю тебе колечко. С блестящим камушком. Хочешь?

– Хочу, – прошептала я.

Он одернул мою юбку и подтолкнул.

– Беги!

И я побежала. Толик больше не приходил. Теперь я сама понимаю, почему. Он боялся, а я нет. Мы часто дрались с мальчишками, крапивой тоже. В этом не было ничего особенного. На следующий день я о Толике и не вспомнила…

Я провела у Димитрия всю ночь. Я даже не чувствовала боли от брючного ремня. У меня не было на это времени. Вспомнила об этом днем, когда проснулась. Мои ягодицы опухли и покраснели.

Удары по ягодицам нельзя приравнять к насилию в чистом виде. Это насилие без членовредительства, без тяжких последствий для тела, в отличие от души. Удары по ягодицам унизительны. Тебя ставят на место, наказывая, как ребенка. Так ты занимаешь нижнюю ступеньку иерархической лестницы. Важно, соглашаешься ты на это или нет.

– Только попробуй глазеть на мужиков, – пригрозил мне Димитрий.

– Только попробуй еще раз меня ударить. Не будешь глазеть на меня никогда, – пригрозила я.

Я лежала на животе, на спине лежать было больно. В таком положении мои угрозы вряд ли могли впечатлить.

– Не буду, если перестанешь пялиться на самцов и хихикать, – пообещал Димитрий.

На том мы с Димитрием и порешили. Цивилизованно. Я сама согласилась занять ступеньку иерархической лестницы ниже его. Димитрий даже не понял, что оказался хозяином положения. Он был мужчиной с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга. В этом мне повезло. Хотя легче не стало. Нарощенная кожа носорога отпала, как нарощенный ноготь. Я помнила об этом, пока было больно сидеть. Потом это воспоминание отправилось в особый сундук моей памяти.