Читать книгу Властелин Сонхи - Ирина Коблова - Страница 2

Две дюжины мужчин, вооруженных приставными лестницами, молотками и ломиками, облепили здание, словно тараканы кухонный буфет. Случайный прохожий, глянув издали, мог бы подумать, что они ремонтируют фасад. Если бы… Стоявший в толпе Суно Орвехт, небритый, отощавший за полторы восьмицы босяцкой жизни, угрюмо наблюдал, как они под одобрительные вопли зрителей разбивают маскароны, сносят головы статуям и со всей дури колошматят по лепным карнизам.

– Сокрушайте зло, неугодное светлым богам! – хрипло выкрикивал со ступеней парадного крыльца Шаклемонг Незапятнанный. – Пусть глаза человеческие не узрят больше никакой дрянной прелести, ибо лучше я вырву ваши глаза, чем позволю глядеть на демонские извраты! Искусство от слова «искушение», а искушение происходит от демонов Хиалы, и светлые боги плюются с небес, когда люди беззаконно сотворяют что хотят! Бейте статуи голых девок, бейте окаянные каменные цветы, которые меня на мысли срамные наводят, ежели смотрю я на них своим взором младенчески невинным, потому что похожи эти цветы, демонскими прислужниками изваянные, на всем известное незнамо что! И много такового непотребного искусства развелось как гнили по всей Аленде, и много у нас впереди борьбы, а светлые боги за этот поход во имя правды вознаградят нас денежной удачей и долгой безбедной жизнью!

«Чтоб тебя, засранца, обломком статуи зашибло», – с горечью подумал Суно. И пожалел о том, что он не Грено Дурной Глаз.

Обитатели дома ничем не выдавали своего присутствия. Скорее всего, спрятались в подвале. Банда Шаклемонга покуражится, разнесет весь декор и двинется дальше, а если выйдешь к ним и попытаешься урезонить – плохо кончишь. Возле иных разгромленных особняков Суно видел подсохшие лужи крови.

Шаклемонг Незапятнанный, автор посредственных нравоучительных книжек и выдающийся скандалист, над которым до недавних пор потешалась вся Аленда, после перемены власти набрал силу: теперь это королевский советник по вопросам нравственного воспитания ларвезийских подданных.

Ради пресловутого воспитания он водил по городу толпу своих сторонников, раззадоренных и вооруженных – те громили театры, бордели, чайные с сомнительной репутацией, книжные лавки и салоны красоты, уничтожали скульптуры, сбивали со зданий барельефы. Случалось, кого-нибудь поколачивали, вволю поглумившись. Все это называлось «избавлением города от демонской скверны».

Зато нового короля Незапятнанный восхвалял истово и самозабвенно. На второй день после переворота он пришел на Оружейную площадь в рубище и со слезами на глазах прилюдно покаялся в том, что «вовремя не разглядел величайшего легендарного героя наших дней» и «позволил себе по скудоумию поносить его в своих писаниях грешных», о чем всей душой сожалеет. Наглый конопатый поганец, лузгавший семечки на дворцовом балконе, его извинения благосклонно принял и тем же вечером подписал указ о назначении Шаклемонга главным нравоучителем Ларвезы.

Сокрушители демонской скверны отправились дальше, а Орвехт свернул в проулок. Встретив их, он на некоторое время прибился к толпе, чтобы не выглядеть жертвой, которая старается поскорее прошмыгнуть мимо: они набрасывались на всех, в ком чуяли «не своих».

У него был немалый опыт полевой работы под прикрытием, который в нынешних обстоятельствах весьма пригодился.

Плохо одетый, грязный, опасный обитатель городского дна. Заварушки любого толка он одобряет: больше возможностей поживиться. Борьба за нравственность против городской архитектуры – это игры для сытой публики, втайне мечтавшей о насилии, а для практичного оборванца на первом месте шкурные интересы.

Орвехт вжился в эту роль, и у встречных не возникало сомнений на его счет. Хуже пришлось тем из коллег, кто не захотел поступиться своими привычками. Над иными из магов горожане устраивали самосуд. Правда о Накопителях вышла наружу, но при этом подверглась некоторому редактированию – с правдой, которая выходит наружу, это иной раз бывает. Якобы пищей для Накопителей становились не «древние маги», а кто угодно. И якобы заклятые пирамиды – изобретение Тейзурга, который в действительности ушел из Сонхи за сотни тысяч лет до того, как был создан первый Накопитель. Вряд ли Дирвен сам додумался переврать факты, определенно тут не обошлось без подсказок Лормы и Чавдо Мулмонга.

Спору нет, Накопители – зло, и хвала Госпоже Вероятностей, что прежняя система рухнула. Суно втайне этому радовался, не вступая в дискуссии с коллегами, сожалевшими о «золотом веке». Но те, кто нынче клеймил и поносил Ложу за Накопители, вовсе не были святыми людьми. Ежели кто-то добрался до чужого шкафа и демонстрирует потрясенным свидетелям вывалившиеся оттуда скелеты, это еще не значит, что у него нет своего такого же шкафа.

Обезображенные фасады смотрели друг на друга с тоскливым недоумением, улица выглядела, как после землетрясения. Повсюду битое стекло, куски штукатурки и кирпича, обломки скульптур – не зевай, запнешься. И безлюдье: горожане обходили пострадавшие кварталы стороной.

Было и еще кое-что. Оно не бросалось в глаза, но знающему человеку сразу ясно, что дела обстоят хуже некуда: нарушены обережные орнаменты, защищавшие жилье от нечисти.

Орвехт перешел по Лисьему мостику, оставшемуся без гипсовых лисиц, на ту сторону Водопойного канала. Незатейливые кирпичные дома в три-четыре этажа под красными черепичными крышами, погромщикам здесь делать нечего. Впрочем, коли захотят – найдут, на что ополчиться. Кое-где в верхней части окошек витражное разноцветье, да и кованые держатели для дверных колец в виде звериных голов и цветочных бутонов неровен час вызовут у Незапятнанного «срамные мысли».

Жизнь вроде бы текла, как в недавние времена: люди шагали по своим делам, заворачивали в лавки и чайные, делали покупки, здоровались, ругались, улыбались, останавливались поболтать со знакомыми. Но все же ощущалось тревожное дыхание смуты: больше нервозности, и одеты все попроще, и корзины с продуктами тащат тяжеленные, потому что запасаются впрок – а то мало ли, что будет дальше.

В глубине квартала, под горкой, пряталась аптека папаши Винсойма. Так и было написано на вывеске, старой и потемневшей, зато подвешенной на узорчатом кованом кронштейне дивной работы – эх, не добрались бы до него шаклемонговы молодчики.

Суно уже не в первый раз приходил сюда и предлагал пурпурную плесень рофу, наскобленную в катакомбах. Рофу используют для приготовления лекарств, и стоит она недешево, но он приносил свою добычу в замызганной тряпице, вперемешку с мелким мусором, поэтому папаша Винсойм плевался в сердцах и гнал его прочь.

– Опять ты! Я тебе, глянь, гостинец припас! – крикнул с порога, потрясая дубинкой, сухопарый седой аптекарь в очках с толстыми линзами и заштопанном вязаном жилете. – Так отхожу по бокам, что тебе, дармоеду, самому пилюли понадобятся!

– Жмот очкастый, не хошь покупать, найду, кому толкнуть, а палку свою кой-куда засунь, пока я об твой загривок ее не сломал! – огрызнулся маг Ложи, слывший среди коллег безупречно воспитанным человеком.

– Убирайся отсюда, кому сказано!

– Подкинь сколько не жалко на хлебушек, тогда уберусь с превеликим почтением.

– Работать иди, бездельник!

Это у них был своего рода ритуал. Порой Орвехту думалось: может, папаша Винсойм догадался о его маскараде и попросту ему подыгрывает? Когда балаган закончится, можно будет спросить за кружкой вина. Когда закончится. Если закончится. А пока – не выходить из роли.

Помощники лекарей, приходившие за покупками, шарахались от оборванца-вымогателя. Один, чтоб отвязаться, кинул ему пару медяков – вот и славно, хватит на горсть пользованной чайной заварки.

Они появились, когда начало смеркаться: лекарка в просторном серо-зеленом плаще с капюшоном и сопровождавшая ее хромая девушка с корзиной.

Суно заступил им дорогу на обратном пути из аптеки:

– Госпожа, у меня для вас плесень рофу! Не плесень – чистое золото, для вас приберег, по дешевке отдаю!

Развязно осклабившись, вытащил из-за пазухи грязный узелок. Хромая девица смотрела на него с деловитой прохладцей, ее безобразное опухшее лицо было усыпано воспаленными прыщами. Суно попробовал представить, как бы она выглядела без этой напасти… Но кто бы она ни была, добрая Зинта измордовала ее до полной неузнаваемости.

– Грязи набрал! – отрывисто бросила лекарка. – Половину, считай, испортил! Ладно уж, возьму за полцены, хотя придется после тебя все перебирать, – и добавила тихонько: – Береги себя, лучше уходи из Аленды. Обо мне не беспокойся, меня тронуть не посмеют. Дирвен понимает своей дурьей башкой, что ему за это будет. А для магов нынче опасно, я-то знаю – видела в лечебницах тех, кто столкнулся с шаклемонговцами и выжил.

– Давай уйдем вместе, – в который раз, уже без всякой надежды, предложил Орвехт. – У меня есть план, как выбраться из города.

– Не могу, – она категорично мотнула головой и вытащила из поясной сумки кошелек. – Тут больных много, и еще больше раненых, среди них есть такие, кого без силы Тавше не вылечить.

Повысив голос, произнесла сердито, протягивая ему несколько монет:

– На, в последний раз у тебя покупаю! Или научись как надо рофу собирать, или займись чем-нибудь другим! – и шепнула: – Береги себя, пожалуйста…

Разошлись в разные стороны. Он проводил бы их до лечебницы, но лучше не рисковать – могут выследить. Прохожие сторонились нищеброда с разбойничьей рожей, и кто бы знал, какой камень лежит у него на душе.

Кемурт Хонбиц попадал и не в такие передряги. Когда он сбежал от Надзора за Детским Счастьем, смутно представляя, что ему делать дальше, было хуже. Или когда чуть не свалился с обледенелой крыши в замке Конгат. Или когда угодил в застенки к Поводырю за компанию с Тейзургом и Хантре. Он даже в Хиале побывал и на демонов насмотрелся, с ним много чего случалось, но всякий раз он или сам находил выход, или ему везло милостью Ланки.

В этот раз Кем всего-навсего лишился нанимателя, который невесть куда запропастился – и правильно сделал, что запропастился, потому что новые власти посулили щедрую награду за содействие в поимке «преступного мага Тейзурга, всяческой мерзопакости воплотителя».

При нем амулеты и некоторая сумма денег, он бегло говорит по-ларвезийски, успел освоиться в Аленде – в этом городе не пропадешь. Снял крохотную мансарду в студенческом квартале: будто бы приехал сдавать экзамены на математический факультет. Кроме шуток, в школе у него по алгебре и геометрии были отличные оценки.

Артефакты спрятаны в потайных карманах, и звать его теперь не Кемурт Хонбиц, не Фингер Кемаско, а Келдо Барвехт. Якобы отец держал в Разлучных горах лесопилку, которую после его смерти прибрали к рукам родственники: долю Келдо они выкупили за бесценок, и парень отправился штурмовать столичный университет. Акцент – потому что мама овдейка, с ларвезийским у нее было туго, и с сыном она общалась на своем родном языке. Вполне себе легенда, не хуже прежней.

Тех, кто состоял на службе у Тейзурга, наверняка будут искать. Перед тем, как стать Келдо Барвехтом, он налысо обрил голову, и теперь из зеркала на него смотрела серьезная отроческая физиономия с торчащими ушами и кривым шрамом, который раньше скрывала челка – приложили о каменный подоконник демоны Хиалы. Келдо охотно пояснял, что это ему на отцовой лесопилке прилетело по лбу отскочившим сучком: рассказывал эту историю в подробностях, с наивной гордостью героя событий, благодаря чему заработал среди новых знакомых репутацию зануды.

Может, и впрямь поступить в университет и переждать всю эту смуту в студенческом кампусе? Заодно он станет бакалавром, хоть и под чужим именем… Учеба – очень даже неплохая перспектива.

Ходили слухи, что Дирвен Повелитель Артефактов – новый король Ларвезы, узурпировавший престол и разогнавший Светлейшей Ложу – взял под контроль все амулеты на подвластной территории и дозволяет с ними работать только тем, кто присягнет ему на верность. Будто бы артефакты без его согласия теперь никому не повинуются, даже самым крутым и опытным амулетчикам. Кем диву давался, до чего люди доверчивы: это же брехня чистейшей воды! Амулеты его по-прежнему слушались, хотя на поклон к Дирвену он не ходил и не собирался.

Порой ему встречались в чайных бывшие амулетчики Ложи. Одни уже присягнули, воодушевленные тем, что королем стал «парень из наших», который хорошо платит всем верным. Другие пока не решились и пребывали в унынии: амулеты им больше не подчиняются, хоть ты тресни.

Кем так и не понял, в чем тут фокус. В том, что у страха, как известно, дюжина глаз, и если ты чего-то испугался до кишечных колик – оно сожрет и твою силу, и здравый смысл в придачу? Или на этих ребят навели чары, а они считают, что проблема в артефактах? Ну, ничего же такого нет, его личный опыт тому порукой! Он кое-что у них прикупил, отдавали по дешевке, по цене битого хлама – и у него все работало, как часы. Непонятно. Хотелось с кем-нибудь это обсудить, но Кем помалкивал, чтобы не спалиться.

Хантре жил впроголодь, ночевал в катакомбах, избегая встреч со всеми, кто его искал. Магические способности не исчезли, но что-то непрерывно их поглощало. Ему представлялась громадная ненасытная пиявка с тысячей жадных ртов, которая навалилась на город, присосалась и пожирает магию – она с этого не лопнет, и это может продолжаться хоть целую вечность.

Зато он снова начал видеть – в зыбком, мутном, удушливом тумане, который выделяла «пиявка», но это лучше, чем ничего. Благодаря этому он уходил от преследователей. Несколько раз его все же находил сердитый запыхавшийся Шнырь, который уговаривал присоединиться к ним:

– Не прогадаешь, ворюга, мы-то завсегда себе жрачки добудем – хоть найдем там или сям, хоть у кого отнимем. А ты-то теперь не можешь перекинуться, чтобы крыской на обед разжиться, вот и отощал, аж щеки ввалились, ха-ха! Давай к нам, пока не околел с голодухи!

– Сначала возьми у Тейзурга письменную гарантию, что он отказывается от своих домогательств. Пусть напишет хоть на клочке бумаги. Нотариально заверять не обязательно, сойдет отпечаток пальца. Скажи ему это.

– Господин велел передать тебе, что ты подлец! – возмущенно выпалил Шнырь, настигнув его в следующий раз. – И еще шмат колбасы велел передать. Мы тебе, рыжему подлюге, половину своей сегодняшней добычи милостиво дарим!

– Жрите сами свою краденую колбасу.

– А ежели не съешь наш подарок, мы с господином каким-нибудь хорошим людям стекла побьем, и ты будешь в этом виноват! – злорадно сообщил гнупи.

– Это вы подлецы. Давай ее сюда.

Не смог остановиться, пока не расправился с «подарком»: голод оказался сильнее гордости.

Иногда ему вспоминались кусочки жизни в другом мире – впечатление, или обрывок непонятного разговора, или слово. Например, слово «Элемби», которое в последнее время засело у него в голове. В конце концов он понял, что это название заснеженного городка на берегу моря. Он там кого-то искал и вроде бы даже нашел, но все равно угодил в неприятности. Представление об ударе сокрушительной силы – в спину, между лопаток, с хрустом – и о низком облачном небе, с которого медленно падают на лицо снежинки. И как будто там был Тейзург, смотревший на него с усмешкой сверху вниз.

Зинта определила у него старую травму позвоночника: седьмой и восьмой позвонки грудного отдела в прошлом были раздроблены – «видать, повезло вам тогда с лекарем». Может, то самое? А может, просто какой-то давний сон.

Шнырь пересказал ему со слов Эдмара, что нависающая над Алендой «пиявка» – это Накопитель, который Дирвен взял под контроль. Неучтенный фактор: если б не это, сохранился бы боевой паритет. Им надо объединиться, выбраться из города – это будет непросто, потому что оба в розыске – и уничтожить Накопитель.

– Вреднюга ты, Крысиный Вор, – проворчал Шнырь после того как отбарабанил заученное послание. – Я из-за тебя уже замаялся туда-сюда между вами носиться! Ну, помирился бы ты с господином, а?

Прошли те времена, когда Дирвен работал на Светлейшую Ложу за еду. Никакой Ложи больше нет, зато есть король Ларвезы – Повелитель Артефактов!

Король Руверет, который во всем слушался архимагов, отрекся от престола после беседы с Лормой. Мертвецки бледный, веко дергается – форменный трус. Дирвена официально короновали в Тронном зале с громадными хрустальными люстрами и золоченым потолком. Ха, помпы столько, что дальше некуда, а власти у прежней коронованной особы – плюнь да разотри. Но ничего, уж теперь-то все будет иначе.

Принадлежавший низложенному монарху Королевский банк Дирвен по совету Чавдо Мулмонга немедля реквизировал в пользу государства и назначил Чавдо управляющим. Тот заверил, что его величеству не придется об этом пожалеть – что ж, и не пришлось: только скажи, мигом любую сумму на расходы выпишут без всякой мороки.

Мама так и не нашлась, и похитители до сих пор не выставили никаких условий. Дирвен распорядился, чтобы во дворец привели какую-нибудь ведьму из самых старых и опытных, и велел ей слепить поисковой клубок. Накопитель отнимал силу только у магов, а ведьмы по-прежнему могли колдовать.

Клубок покатился прямиком на север: ясно, что маму увезли в том направлении. Дирвен не смог отправиться на поиски, Лорма и Чавдо его отговорили. Он в первый же день привел в действие «Тихую магнолию» – найденный в катакомбах под Алендой древний артефакт, закрывающий доступ в город Северному Псу. Лорма сказала, что Дохрау его за это растерзает, поэтому теперь он словно в осажденной крепости. С помощью Наследия Заввы он сможет управлять отсюда всем миром, а за мамой надо послать присягнувших амулетчиков. Так он и сделал. Пусть кто-нибудь посмеет причинить ей вред! Эти гады, которые ее захватили, должны понимать, что за все поплатятся.

Щука и ее сестрица Салинса вели себя тише воды, ниже травы. Боятся, то-то же! А старшая Щука еще накануне переворота умотала в родную деревню «присмотреть за хозяйством». Он тогда порадовался, что теща исчезла с глаз долой, а сейчас жалел, что ее здесь нет: тоже поджала бы хвост перед королем, он бы наконец-то задвинул ее на место.

Часть амулетчиков присягнула Повелителю Артефактов, а кто не захотел – сами дураки. Пусть нанимаются на мануфактуры или торгуют вразнос леденцами! Или пусть валят отсюда, хотя валить им придется далековато: влияние Наследия Заввы распространяется на всю Ларвезу и на сопредельные страны, включая на юге часть Суринани, а на севере Молону и треть Овдабы. На этой обширной территории нет ни одного амулета, не подвластного Дирвену. Он отдал команду, блокирующую их подчинение кому угодно кроме тех, кто принес ему клятву верности.

К магам невысокого ранга он проявил королевское великодушие: уносите ноги или зарабатывайте на жизнь честным трудом. Бывшее руководство Ложи арестовал – они заслужили справедливого суда, потому что тираны и жмоты. Тюрьмы в Аленде были переполнены, но Чавдо посоветовал освободить тех, кто сидел там за всякую ерунду вроде подделки векселей, украденной корки хлеба или приставаний к барышням-недотрогам. Дирвен подмахнул указ, и места хватило на всех мало-мальски значимых функционеров Ложи. Хотя часть все-таки улизнула, в том числе не удалось задержать ни Суно Орвехта, ни Шеро Крелдона. Лорма объяснила, что учитель Орвехт, которого Дирвен раньше уважал, всегда думал только о своей выгоде: сколько раз Дирвен нуждался в его поддержке перед самодурствующим начальством, а он не заступился? Так что он предатель, а с предателем разговор должен быть короткий.

Самую Главную Сволочь и рыжую сволочь тоже пока не поймали. Прячутся, гады. Ничего, Лорма сказала, что скоро приведет сюда из Олосохара своих амуши, которые в теплое время года чувствуют себя в этих широтах вольготно, уж они-то всех кого надо выловят.

Начальником полиции Дирвен назначил графа Ваглерума – без подсказок, по собственному почину. Граф был зол и на Хантре Кайдо, который прилюдно съездил ему по сиятельной физиономии, и на Тейзурга, который донимал его издевками. Ценный союзник с немалым влиянием в высшем свете, вдобавок крутой бретер. Победил на дуэли Главную Сволочь, а тот сделал вид, что ему все нипочем, и потом давай изощренно мстить победителю. Зато теперь у Ваглерума есть шанс поквитаться, и своему королю он за это сердечно благодарен.

Шаклемонга, который повинился за свой пасквиль «Размышления и сетования Шаклемонга Незапятнанного о конфузном происшествии с неким амулетчиком и волшебным зверем куджархом», он благородно простил. Назначил его своим главным советником по нравственности и велел разгромить те бордели, где шлюхи говорили про Дирвена гадости, потому что им не нравилось его обращение. Незапятнанный, собрав единомышленников, с энтузиазмом принялся выполнять королевский указ, а потом давай крушить все остальное, объясняя, что полуголые скульптуры, гипсовые маски, которые лыбятся или хмурятся на прохожих, и прочие украшательские завитушки на городских зданиях способствуют растлению неокрепших умов.

Дирвену было наплевать, пусть делают что хотят: главное, что они на его стороне. Только предупредил, чтоб не трогали особняки лояльной знати, потому что все должно быть по справедливости.

Порой думалось: когда он по вине Самой Главной Сволочи разрушил городишко Пергамон, гады-архимаги присвоили его жалование – мол-де возмещай ущерб, а уж как бы они вздрючили его за столичную архитектуру… Но Ложу он прикрыл, и он король, и у него арибанские амулеты, так что никакой придурок не спросит с него за битые статуи.

Но это все дребедень, гораздо больше его мучило то, что в голову порой лезли всякие мысли насчет Эдмара. Ну, всякие там мерзопакостные мысли… Это было мерзко, унизительно, невыносимо.

– Объявите, что мы удваиваем награду за поимку Тейзурга. Или даже утраиваем, возьмем сколько надо в Королевском банке – Чавдо, распорядитесь. Главное, чтоб этого гада выловили живьем, он сперва должен свой подлый приворот с меня снять!

– Может, сказать ему? – шепнул товарищу Монфу, когда они вышли в коридор из Малого зала аудиенций.

– Ни-ни, не вздумай! – опасливо стрельнув глазами по сторонам, возразил Куду. – Хуже будет, он этого не простит. Никто нас не спрашивает, вот и не будем лезть на рожон.

Наследие Заввы избавляет своего владельца от старых приворотов и защищает от новых. Если оно не смогло что-то уничтожить – значит, это был не приворот. Или в придачу к привороту там было что-то еще… Но заикнись об этом – и наживешь в лице Дирвена заклятого врага. Лучше помалкивать.

Никто не узнал о том, что в ночь, когда состоялось генеральное сражение, они задумали сбежать в Суринань. Наутро Куду и Монфу, напуганные исчезновением магии, вернулись к Дирвену – тут-то и узнали о его победе, о Накопителе, о том, что Псу Зимней Бури путь в Аленду теперь закрыт. Посему они остались с прежними союзниками. Пришлось рассказать Лорме и Мулмонгу о том, что случилось в переулке Трех Плошек, но дело ограничилось объяснениями, а учитель Унбарх приказал бы их выпороть. Пусть от них ничего не зависело, все равно их назначили бы виновными, так что нынешние покровители – воистину милостивцы. Вдобавок король пожаловал Куду и Монфу по связке амулетов, с помощью которых они могли худо-бедно колдовать.

Мысль о Тейзурге преследовала их, словно свистящий из щелей холодный сквозняк: а что, если его так и не поймают, если он, как не раз бывало в прошлом, опять переиграет своих противников?..

В те давние времена, о которых нынче помнят одни крухутаки, Тейзург захватил их, опутал паутиной своих заклятий и вморозил в ледяные колонны в стране вечных снегов, во владениях Дохрау – в отместку за расправу над Стражем Мира. Сколько тысячелетий напролет их терзали кошмарные наваждения, они сами не ведали. Полтора года назад он расколдовал их, и тогда начались мучения наяву. Теперь все это позади, при дворе Повелителя Артефактов они живут в тепле и сытости – но можно ли сказать, что они в безопасности и никогда больше не повстречаются с Тейзургом? Ох, вряд ли…

– Помнишь того шамана, который подобрал нас в тундре? – с печалью в голосе спросил Монфу. – Вот кому хорошо! Святой человек, у которого нет врагов.

– Да уж, хорошо тому, кто живет без страха и в гармонии с миром, – согласился его товарищ, покосившись с привычным беспокойством на стрельчатое окно, залитое непроглядными чернилами ночи. – Сейчас он, наверное, сладко спит и уже третий праведный сон видит…

Куду ошибался: Салдун Заячья Лапа не спал. Он камлал над Серым Облаком. Женщина лежала на боку, свернувшись под медвежьей шкурой, поверх выпростана тощая седая косица. Синяк, который вначале был в пол-лица, почти исчез, ее правый глаз снова начал видеть, искалеченные пальцы постепенно заживали – Салдун хорошо лечил, к нему за этим издалека приходили. Только снять с гостьи чары до сих пор не смог, хотя старался вовсю.

Эти чары были похожи на белесую плесень, которая расползлась по ее душе. Что-то застарелое, не вчера появилось. Шаман чуял, что вывести их можно, однако не знал, как это сделать.

Откуда взялась Серое Облако – про то он никому не рассказывал. Уснул он однажды, и приснилось ему, что зовет его сам Дохрау. Заячья Лапа вышел из юрты и тотчас проснулся, а проснувшись, опять вышел из юрты. Весеннее солнце висело низко над горизонтом, в его лучах блестела вода и раскисали сугробы. На юге слоистой лиловой массой проступали в утреннем сумраке Сновидческие горы, с той стороны дул ветер. И еще что-то громадное надвигалось с той стороны… Рассмотрев, кто это, шаман испытал благоговейный ужас: к его стойбищу приближался кудлатый вислоухий пёс – выше оленя, выше юрты, а в зубах он, как показалось вначале, тащил целого медведя. Или нет, не медведя – сверток из белой медвежьей шкуры.

Великий Белый Пёс положил свою ношу на сухой пригорок, обернулся вихрем и умчался в заповедную страну, где никогда не тает снег. Заячья Лапа в раздумье смотрел на его подарок. Большой, однако, сверток, человек поместится… Человек там и оказался: развернув шкуру – а вернее сказать, пошитую из медведя шубу – Салдун увидел закутанную в черные меха седую женщину с разбитым лицом и перебинтованными руками. На бинтах проступали кровавые пятна.

Первым делом шаман дал ей новое имя: будешь Серое Облако – чтобы то, что раньше тащилось за тобой по пятам, наверняка тебя потеряло и не пришло в тундру. Потом принялся лечить ей глаз и руки. Он позаботился бы о ней, даже если бы нашел ее сам, без Великого Пса.

Она была из тех чудных людей, которые живут на юге за Сновидческими горами. Салдун с ними торговал и понимал их язык, но с Серым Облаком они мало разговаривали. Печальная, усталая, молчаливая, она не хотела о себе рассказывать, а шаман не расспрашивал: и так видел, что душа у нее изъедена плесенью.

Небо затянуто низкими перламутрово-серыми облаками, а перспектива – туманом, дома Омфакуанкоса еле виднеются в этом воздушном молоке. Волны с протяжным шумом накатывают на песок, которого почти не видно: столько здесь тускло-белых ракушек, целых и раздавленных в осколки, весь пляж ими усеян. Попробуй прогуляться босиком – изранишь ноги.

Она идет впереди – тонкая, с пышной копной темно-рыжих волос, на ней желтая майка, оранжевые шорты и желто-оранжевые в полоску пляжные сапожки. Завтра ее положат в больницу, а сегодня она захотела сюда – на Орибские острова, на усыпанный ракушками берег: вдруг «все закончится», и она здесь так и не побывает?

Он идет за ней на некотором расстоянии, следом на автопилоте плывет аэрокар. Что, если ей прямо сейчас станет плохо? Это может случиться в любой момент, и не надейся, ты ничего не успеешь сделать…

Под подошвами кроссовок хрустят обломки мертвых белых раковин, и страх трогает его сердце ледяными пальцами, а из полосы прибоя за ним с жадностью наблюдает русалка. Бледная, глаза без зрачков и радужки словно залиты жидким перламутром, волосы туманом стелются над водой. Она лежит на животе, упираясь округлыми локтями в крошево известковых осколков, которые не могут ее оцарапать – ведь вся эта картинка соткалась из зыбкой материи сновидений по ее воле.

– Ты не русалка, ты снаяна. И она, – остановившись, Хантре мотнул головой в сторону удаляющейся рыжей девочки, – не настоящая. Кто она такая?

– Этого я не знаю.

Изобличенная снаяна неспешно поднялась над прибоем. У нее и хвост был, только не русалочий – он походил на свивающуюся в кольца туманную змею.

– Тейзург тебя ищет, – сообщила она, откинувшись, как на диванные подушки, на мягкие жемчужные облака, в то время как панорама ракушечного берега и серо-зеленого моря сжалась до размеров небольшой комнаты. – Велел передать, что вам надо держаться вместе и выбраться из Аленды, потому что за пределами территории, которую накрывает Накопитель, вы сможете пользоваться своей магической силой, а здесь вы оба в розыске.

Это он знал и без снаяны.

– А ты вместо того, чтобы выполнить его поручение, решила перекусить?

– Мы питаемся страхом спящих. Сам Тейзург платит нам десятину, когда мы с ним встречаемся во сне, иначе мы не можем.

– И чем вы его пугаете?

– Тобой.

– Хочешь сказать, он меня боится?

– Не тебя, а твоей смерти, – посланница рассмеялась певучим серебристым смехом, похожим на замирающее эхо. – В его кошмарах ты умираешь. А еще есть женщина, у нее серые глаза, стриженые светлые волосы и загорелая кожа, во сне он целится в нее из иномирского оружия. Он боится, что она разрушит его планы, и хочет ее убить. При этом он боится, что она умрет и навсегда исчезнет из его жизни. Он говорил, что наяву так и не выстрелил, а во сне стреляет и видит, как на груди у нее расплывается кровавое пятно, и испытывает невыносимое отчаяние – такое же невыносимое, как в тех его снах, где умираешь ты.

– Откуда вы знаете, кто из нас чего боится?

– Мы не знаем, мы чувствуем. Так же как вы, люди, чувствуете аромат шоколада или выпечки. Из ваших страхов мы плетем кошмары, чтобы добывать себе пропитание.

– А чем-нибудь другим питаться не пробовали?

– Чем же еще? Что может быть слаще людского страха?

– Интерес, например, – после паузы ответил Хантре.

– Разве интерес бывает таким же сильным, как страх?

– Почему бы и нет?

– Хмм… Если бывает, то нечасто, и для замены не годится. Что ответишь Тейзургу?

– Скажи, что у нас с ним, наверное, был шанс стать друзьями. Раньше, до его идиотской выходки с Мавгис. Наверное. А теперь пусть он от меня отвалит.

– Скажу, – легко согласилась снаяна.

Ей было все равно, какие вести передавать и какие ответы пересказывать.

– Как ты узнала, где я?

– Я не знаю, где ты, знаю только, что сейчас ты спишь, – опять серебристый тающий смех. – Во сне я могу отыскать кого угодно, а где ты находишься в том странном неудобном мире, где люди бодрствуют – разве это имеет значение? Вы там ползаете, как улитки по веткам дерева, а сны – как туман, который обволакивает все деревья в лесу.

Облака, море и пляж колыхались в одном ритме с ее смехом, а потом расплылись и рассеялись.

Промозглый сумрак подземелья, холодина. Он сразу же протянул руки к багровым с пляшущим золотым просверком угольям в ямке: тепла немного, но это спасает, без огня было бы совсем плохо. Вдобавок живот подводит от голода. С тех пор как ему удалось оторваться от Тейзурга и Шныря, он еще ни разу не ел досыта.

Что за девочка ему снилась, как называется местность – вроде бы хорошо знакомая – и едва проступающий в тумане приморский поселок, Хантре вспомнить не мог, но ясно, что это из его жизни до Сонхи. Та девочка выздоровела, после того как Тейзург принес изготовленное магическим способом лекарство. Это впечатление заставило подумать о нем с теплотой: за это ему спасибо, несмотря ни на что, несмотря на «Пьяный перевал» – это важнее всего остального. Но насчет прошлого Хантре он знает больше, чем говорит, и морочит голову.

«Лиргисо, я сыт по горло твоими играми…»

Мелькнувшее имя, под которым он знал Тейзурга в другом мире, тут же выскользнуло из памяти, словно монетка из дырявого кармана. И подумалось: «сыт по горло» – это хорошо бы… Обитателю «странного неудобного мира» без еды не обойтись, поэтому придется ему выбраться из катакомб на городские улицы и раздобыть хотя бы заплесневелую корку хлеба.

Этот город днем и ночью был окутан дымным смогом. Как будто вначале нарисовали дома с узорными балконными решетками, пристроенными снаружи скелетами подъемников и потемневшими от копоти вывесками, да еще фонари, мостовые, паровые экипажи, петляющие по улицам коленчатые трубопроводы, а потом все это покрыли серыми грифельными размывами. Дукон, столицу Бартоги, недаром называли «столицей пара и шестеренок».

Хеледику прислали сюда для промышленного шпионажа: с недавних пор в просвещенном мире возрос интерес к тем областям знания, которые с волшебством не связаны. Тут впереди всех была Бартога с ее фабриками и паровыми машинами. Дукон кишел иностранными агентами – охотниками за технологиями, которым в прежние времена нигде, кроме Бартоги, не придавали особого значения: зачем все это, когда у нас магия? Впрочем, у бартогских инженеров магия тоже шла в дело: агрегаты, работающие на заклинаниях, механизмы в сочетании с волшебными артефактами, производственные процессы, использующие в качестве источника энергии колдовской песок из пустыни Олосохар. Благодаря последнему обстоятельству песчаная ведьма чувствовала себя здесь, как рыба в воде – для нее источником силы тоже был олосохарский песок.

Погруженная в раздумья, она шла по вечерней улице, озаренной газовыми фонарями, которые куда ярче масляных, если только светимость последних не усилена специальными заклинаниями. Белели пышные кружева, выпущенные по здешней моде из-под рукавов жакетки с двумя рядами бронзовых пуговиц: сигнал для грабителей, что барышня из богатых – но тот, кто сунется к ведьме, пусть пеняет на себя.

В «стране пара и шестеренок» белые рубашки и блузки с кружевами были признаком общественного статуса: день поносил – и в стирку, а иной раз переодеваться приходилось дважды-трижды за день. Агент Змейка внедрилась сюда в качестве дальней родственницы бартогского промышленника, завербованного ларвезийской разведкой.

Сейчас она возвращалась с конспиративного совещания группы, в составе которой работала. Вернее, едва успела приступить к работе, а что делать теперь – непонятно. В Ларвезе переворот. Их начальство арестовано. По непроверенной информации, Шеро Крелдону удалось скрыться. Ходят ужасающие слухи об истинном предназначении Накопителей. Весь Сокровенный Круг в тюрьме, отрекшийся от престола король там же. Королевским банком теперь заведует известный мошенник Чавдо Мулмонг. Ларвезой правит новый король – Повелитель Артефактов, в прошлом первый амулетчик Светлейшей Ложи. У крухутаков не спрашивай, и так ясно, что он заполучил некий артефакт, наделивший его почти безграничным могуществом. Из-за воздействия Накопителя в Аленде и ее окрестностях маги лишились силы, но это еще полбеды – хуже то, что король Дирвен взял под контроль все амулеты на обширной территории и дозволяет с ними работать только тем, кто присягнул ему на верность. До Бартоги он не дотянулся, слишком велико расстояние. Пока не дотянулся.

Группа ларвезийских засланцев состояла из мага-руководителя, трех амулетчиков и недавно присоединившейся к ним Хеледики. Магу и амулетчикам в Аленду лучше не возвращаться, другое дело ведьма. Неизвестно, удастся ли ей выйти на господина Шеро, но Хантре и Эдмара она найдет: любая песчаная ведьма без труда отыщет того, с кем хоть раз вступала в интимную связь. Новоиспеченный король распорядился арестовать их – значит, она должна успеть раньше.

– Всего этого больше нет, Шнырь, – с грустью произнес господин Тейзург, лаская пальцами гипсовые лица, звериные морды, цветы, завитки и виноградные лозы, словно они были живыми. – Только здесь оно и осталось, в ваших изнаночных комнатушках, куда людям путь закрыт, хвала за это Госпоже Вероятностей. Я мог бы это восстановить, работа отняла бы немало времени, но я мог бы – если б не Накопитель и не прочие ухмылки рока.

Его худощавое треугольное лицо осунулось, щеки ввалились, острее проступили скулы. Давно не мытые волосы, обрезанные до середины шеи, слиплись в темные сосульки.

Кому принадлежит особняк, Шнырь не знал, да оно и не важно: чей бы ни был дом, его изнанка – законная территория гнупи, чворков, тухурв, козяг и прочего мелкого народца. Тейзург смог сюда попасть лишь потому, что верный Шнырь провел его по волшебным тропкам, держа за руку, а перед этим он, как полагается, переобулся: левый ботинок на правую ногу, правый на левую.

– Какая невыразимая печаль, что их больше нет…

Его пальцы с облезлыми покарябанными ногтями – лак пришлось соскабливать ножом, чтобы поскорее избавиться от особой приметы – с нежностью прикасались к белым птичьим головкам и оскаленным чудовищным маскам, гладили прихотливые извивы орнамента. Комната сплошь заросла лепниной, словно зимнее окно узорами, только в дальнем углу по стене карабкались грубоватые деревянные полки с чайной посудой, склеенными из цветной бумаги фонариками и шляпными коробками. В одной из коробок кто-то тихонько возился – козяга, наверное.

Снаружи особняк выглядел неважнецки: битый, обшарпанный, на штукатурке потеки мочи, вокруг россыпь обломков – и не потому, что много лет простоял в запустении, а потому что здесь побывал Шаклемонг Незапятнанный со своей командой крушителей. Всяческие скульптурные штуковины он ругал последними словами, мол-де светлым богам не в охотку смотреть с небес на таковое разнузданное искусство, а посему давайте все поломаем.

Шнырь, понятное дело, был на стороне своего господина, убивавшегося по «безвременно исчезнувшей красоте», вдобавок он считал Незапятнанного возгордившимся болтуном: ему-то почем знать, что богам в охотку, а что нет, так и станут они ему докладываться… И в то же время Шнырь ему люто завидовал: это ж надо такую беспримерную пакость в городе учинить! Смертные издавна обзывают пакостниками его соплеменников, но куда там зловредному народцу до людей, ежели тем дурная кровь в головы ударит. Когда человек начинает творить такие дела, гнупи остается только сидеть, не высовываясь, да втихомолку грызть локти от зависти.

Преотвратное местечко. В алендийских катакомбах, разменявших не одно тысячелетие, попадались и хоромы с величавыми сводами и вырубленными из камня полуколоннами, и гнусные клоаки с осклизлой от сочащейся влаги кладкой. В этих пещерах было сухо, но потолок нависал так низко, что рукой дотянешься, а посему духота и крепкий запах ночлежки.

В тесноте, зато в безопасности. В относительной безопасности. Главное сонхийское угробище, то бишь Повелитель Артефактов, скорее всего найдет их, если самолично сюда спустится. Остается уповать на то, что поганцу недосуг гоняться по лабиринтам древних каменоломен за своим бывшим начальством – не королевское это занятие.

Для Суно хуже вони и разведенной беглыми магами помойки – уж не обессудьте, не те здесь условия, чтобы поддерживать чистоту – было другое: отношения, которые мало-помалу складывались в их среде. Лоск цивилизации постепенно сходил на нет, словно краска с застиранного белья. Изгнанники сбивались в группы с тюремно-обезьяньей иерархией: наверху вожаки, внизу мальчики для битья, которыми остальные помыкают. Хвала богам, этому веянию поддавались не все, но поддавшихся хватало. Промеж обособившихся групп уже и стычки начались: как же обойтись без дележки скудных жизненных благ?

Орвехт держался одиночкой, попытки зазвать его в ту или иную группу успеха не возымели. Благодарствую, мне этого не надо. Ох, видели бы вы себя со стороны, дорогие коллеги… Ежели все это безобразие каким-нибудь чудом благополучно разрешится, и мы вернемся к прежнему положению вещей, каково будет вам об этом вспоминать? Впрочем, кто ж вам помешает сделать вид, что ничего не было? Но при этом нынешние расклады наверняка окажут влияние на будущие союзы и контры… Грустно, коллеги.

Коли им хочется увязнуть в этой унылой трясине – вольному воля, а Орвехту вскоре стало не до размышлений о несовершенстве человеческой природы. Он разыскал таки Шеро: припомнил кое-какие разрозненные подсказки старого приятеля, свел их воедино, решил этот ребус – и понял, как установить связь с опальным безопасником. Благодарение богам, он не единственный оказался таким догадливым. Коллеги из ведомства Крелдона наконец-то собрались вместе, и началась работа: пока всего лишь сбор информации. Любого волшебника можно переиграть, «Властелин Сонхи» не исключение. Если отобрать у него Наследие Заввы и усыпить Накопитель, они найдут на поганца управу. Давно нашли бы, кабы не два весомых «если». Пока у них не было плана, как осуществить то и другое.

– Этот подлюга Хватантре Коварнайдо прямо в самое сердце мне плюнул! – жаловался Шнырь затаившейся за сундуком козяге, семейству солидных рыже-коричневых тараканов и чердачной мыши, которая вначале грызла связку старых книг, а теперь притихла. – Вначале-то он как будто повинился передо мной, дескать, признаю, что гнупи не хуже людей, а потом этак оскорбительно: «не обожрись!» И рожа при этом такая, словно он и не здесь вовсе. А мне обжираться недосуг, я знай себе по городу ношусь, бедные мои ноженьки, да еще мы с господином Крысиного Вора от своих щедрот подкармливаем. Господин сказал, он без нас пропадет. Когда мы его потеряли, он совсем отощал, а я ему сыра да сухариков подкинул, а он заместо благодарности – «не обожрись!» Это было с его стороны желчно и бестактно, правда ведь? Жрачкой-то нынче людям разжиться труднее, чем под властью магов-перемагов. С тех пор как Дирвен стал королем, все в городе давай покупать впрок и делать запасы на черный день, потому что с таким королем жди беды, а он мне этак высокомерно – «не обожрись!» У-у, ворюга-подлюга, я тебе крыску не забыл, и этого оскорбления тоже вовек не забуду!

Слушатели не ахти какие, но других не нашлось. Потом он расскажет о своей обиде и господину Тейзургу, и мудрой тетушке Старый Башмак, однако сейчас надо переждать облаву, а пожаловаться хотелось невтерпеж.

На изнанке этого дома Шнырь не застал никого, кроме одной-единственной козяги: накануне переворота здесь побывал злыдень-экзорцист и все местное общество разогнал, а новые обитатели пока не завелись. Зато на чердаке жили тараканы и мышь, за неимением лучшего сойдут и они. Если сюда нагрянут те, кто прочесывает окрестные кварталы, Шнырь и выбравшаяся его послушать козяга – серый одуванчик на тонких членистых ножках – укроются на изнанке.

Господин Тейзург велел во что бы то ни стало разыскать Крысиного Вора, отдать ему кусок сыра и мешочек с сухарями, да проследить, чтобы он поел. Мол-де раньше бывало, что этот мерзавец терял аппетит и доводил себя до истощения, а ежели с ним на улице приключится голодный обморок, его сцапают.

– Давай-ка, Шнырь, лишим Дирвена праздника, – заговорщически ухмыльнулся господин. – Вдобавок если Крысиного Вора арестуют, мы с тобой не сможем ему досаждать.

– А то! – ухмыльнулся в ответ гнупи.

От солнечного света у черноголового народца болят глаза, но у Шныря был тайничок с приготовленным впрок зельем. Запасы еще не закончились, и он по-прежнему выбирался наружу средь бела дня, но от людей приходилось хорониться, потому что господин не мог возобновить чары невидимости. Оправдывая свое прозвище, доверенный соглядатай Тейзурга шнырял по закоулкам, то сворачивая на потаенные волшебные тропки, то перебежками по человеческой территории. Пусть злыдней-экзорцистов в городе больше нет – потеряли они свою силу, хе-хе, дразни их теперь, сколько влезет! – зато остались амулетчики, которые отдубасят тебя до полусмерти, а то и совсем ухайдакают. В конце концов он выследил рыжего в Обойном квартале – разве от Шныря скроешься?

Близился вечер, с пасмурного неба накрапывало, словно дождь раздумывал, то ли пойти, то ли нет. Второй этаж «Штофной розы» нависал над улочкой темным коробом, дверь заведения была плотно закрыта. Может, еще и заперта изнутри.

Трое парней, у каждого на рукаве повязка – знак принадлежности к Гильдии благонравных горожан Шаклемонга Незапятнанного – остановили четвертого: худосочного, длинноволосого, в такой же, как у господина Тейзурга, китонской баэге. Шаклемонговцы его толкали и глумились, а один совал ему жестяную кружку, в которую только что справил малую нужду, да приговаривал: выпей-де волшебный напиток, чтоб освободиться от умопомрачающего колдовства.

К ним-то и направился Крысиный Вор, и догадливый Шнырь сразу понял, зачем.

Втроем они бы его отволтузили – если б он не шагал с таким видом, будто хочет поскорей проскочить мимо, и если бы вначале что-нибудь им сказал, а не напал без предупреждения, и если б у него не было свинцового кастета, которым рыжий орудовал не хуже, чем любой другой беззаконный тать. Поравнявшись с компанией, он молча развернулся и врезал одному, другому, третьему, потом схватил их помятую жертву за ворот черной с фиолетовыми стрекозами баэги и отрывисто бросил:

– Пошли бегом, идиот несчастный.

И заметьте, никто его первый не трогал! Уж такая злобная натура у Крысиного Вора, нет ему большего счастья, чем кому-нибудь навалять ни за что, ни про что, он и на господина Тейзурга огрызается, и крыску шнырёву отобрал и на крышу закинул.

Гнупи задержался, спрятавшись за углом возле «мусорного домика». Вытащил из-за пазухи рогатку, а из сброшенного на землю лоскутного ранца, в котором лежала еда для ворюги, подходящий по размеру камешек. Вдруг недобитки встанут да погонятся? Так и есть, один начал приподыматься – и тут же растянулся на мостовой, потому что меткий Шнырь влепил ему из рогатки точнехонько в переносицу.

Убедившись, что всем троим не до погони, соглядатай вновь надел ранец и помчался по следу. Он расскажет об этом господину, и тот непременно его похвалит!

Людей он настиг под мостом Бесхвостой Собаки. Облезлое кирпичное чудище горбилось над речкой, нависая над укромной отмелью с пятном кострища – обычно там укрывались от дождя городские босяки.

Когда примчался Шнырь, Крысиный Вор советовал нарядному кавалеру вывернуть баэгу наизнанку и вывалять в грязи, а длинные волосы заплести в косицу на сиянский манер. Его собеседник на это возражал, что-де правами своими не поступится.

– Ты соображал, что на тебя могут напасть, когда вышел из дома в таком виде? – с неприязнью спросил Крысиный Вор.

Сам он выглядел нищебродом из сурийских кварталов, рыжая шевелюра спрятана под замызганным тюрбаном, лицо ниже глаз закрыто серо-бурой тряпкой, как в обычае у молодых южан. Шаклемонговцы уже не раз подкатывали к нему на улице – мол, предъяви рожу, а он им свинчаткой по зубам предъявлял.

– Я храню верность лишь одному человеку – самому себе, – ответил подражатель князя Ляранского с горделивой прохладцей.

– Ну и дурак. Если хочешь быть похожим на Тейзурга, прими к сведению, что он сейчас маскируется и не лезет на рожон.

Это была истинная правда, наблюдавший из кустов соглядатай мог бы это засвидетельствовать, кабы спросили.

– Позволю себе усомниться, – парень ухмыльнулся точь-в-точь как господин, словно не один час тренировался перед зеркалом.

– Дурак, – повторил Хантре. – Ладно, в следующий раз не буду мешать твоим развлечениям.

Уставился на старые домишки с островерхими крышами на другом берегу и произнес уже не злым голосом, а тихим и безнадежным, как шелест дождя по этим худым крышам:

– Не смогу я помешать. Поскорей вали из Аленды, только перед этим оденься попроще. В течение суток. Тогда уцелеешь.

– Не хочу лишать себя нынешнего изысканного театра, – надменно возразил подражатель.

Развернувшись, Хантре зашагал прочь, Шнырь припустил следом. Окликнул его около входа в катакомбы за Садом Каменных Плакальщиц:

– Эй, крысокрад, сухариков хочешь?

– Давай, если не жалко.

– Мне-то еще как жалко, но господин в своей бесконечной милости велел тебе еды отнести.

Они устроились под оградой с барельефными урнами и плакальщицами. Город тонул в дождевом тумане, где-то вдалеке – на другом конце кладбища – размеренно били в храмовый гонг.

– Спасибо, – сказал Крысиный Вор, после того как умял половину угощения. – Я был не прав насчет гнупи. Вы не хуже людей. Вернее, многие люди не лучше вас. Дай им возможность, так напакостят, что вам за ними не угнаться.

На это Шнырь малость обиделся:

– Ты много, что ли, видел людей, которые покруче нас пакостят?!

– Сейчас их как мух на помойке развелось. Такое впечатление, что за недолгое время в гильдию Шаклемонга вступило несколько сотен человек, а то и больше. Этот Незапятнанный – выдающаяся мразь.

– Уж это да, истинная гнида, – поддержал собеседник. – Гнупи, говорит, надобно по всему городу истребить, как глистов ядовитых! Сам он глист ядовитый… Как думаешь, рыжий, ежели я съем шаклемонгову печенку, я не траванусь?

– Не траванешься, – буркнул Крысиный Вор.

Помолчал, глядя в туман, и добавил:

– Главное, не обожрись на радостях.

Вот на это Шнырь обиделся всерьез: ты за ним без устали бегаешь, еду ему носишь, а в благодарность – «не обожрись!» Обозвал его ворюгой-подлюгой и убрел прочь, напоказ ссутулившись, понуро опустив голову. Украдкой оглянулся: рыжий знай себе догрызал сухари.

Завернув за угол, соглядатай помчался во всю прыть, на бегу размышляя о том, как он станет всем жаловаться на Крысиного Вора.

Благодарение Ланки, Нинодия все-таки выцарапала у Чавдо свои денежки. Она хранила сбережения на черный день в Королевском банке – «самом надежном банке просвещенного мира», который этот проныра нынче прибрал к рукам. Вышел указ, что ввиду государственной необходимости вклады пока выдаваться не будут, зато потом владельцы получат их с хорошими процентами – его величество гарантирует. Ага, как бы не так. Нинодия сразу смекнула, откуда растут ноги у «государственной необходимости» и чего стоят королевские гарантии.

Прощелыгу Мулмонга она знала с той поры, когда он был начинающим магом Ложи. Еще тогда у него была заветная мечта – тема для шуток и присказок: ограбить Королевский банк.

Раньше он не раз снимал деньги с чужих счетов по фальшивым документам, но это дело хлопотное и рисковое, а теперь ему преподнесли главный банк Ларвезы на золотом блюдечке. Так он и станет делиться с теми, кого облапошил!

Нинодию выручила королевская протекция: Дирвен позапрошлым летом спас ее, выкрал из овдейской тюрьмы, а такие, как он, обычно великодушны с теми, кто им по гроб обязан и не устает выражать свою благодарность. Она добилась аудиенции, попросила о милости, и Повелитель Артефактов распорядился, чтобы ей вернули накопления, ничего не урезывая.

– Только не болтай об этом, во имя Ланки, – благодушно и доверительно посоветовал Мулмонг, зазвавший ее поужинать в «Бешеном поваре». – Ты ведь у нас девочка понятливая.

– Обижаешь, Чавдо, я не из болтливых, особливо в таких вопросах, – в тон ему отозвалась Нинодия «Плясунья» Булонг, бывшая танцовщица и дама полусвета, отставная шпионка Светлейшей Ложи. – Мне своя шкурка всего дороже. Сам видишь, в каком я положении – ноги не ходят, брюхо растет, за душой ни гроша, а жить на что-то нужно…

Она прибеднялась: выхлопотанную Крелдоном пенсию ей сохранили, не зря подавала прошение, хороший мальчик Дирвен пошел навстречу. Наверняка Чавдо в курсе, да только для него это мелочевка, ну и хвала богам.

Нинодия опять жила в своем уютном домике на улице Хрустальной Синицы. Резиденцию Ложи разгромили, загадили и разграбили, а овдейских агентов можно не опасаться, не до того им теперь. Шаклемонг знал о том, что она заручилась высочайшим покровительством, и его оглоеды к ней не цеплялись, даже лепную розетку у нее на фасаде не тронули. Хотя, судя по трещинам, булыжником с улицы однажды кинули. Но по мелочам они даже в королевском дворце декор попортили – «из демоноборческого усердия», как объяснял это Незапятнанный – а новоявленному королю было плевать.

Чавдо остался все тем же хитрованом, которого Плясунья знавала в молодости, с ним держи ухо востро: а ну, как набьет брюхо и сбежит, предоставив даме самой платить за ужин? Мало ли, что он подгреб под себя Королевский банк и стал богаче всех в Ларвезе – с него станется… Сама она тоже не бедствует, спасибо воровскому богу Ланки и славному мальчику Дирвену, однако же запихнула в рукав, под манжету с жемчужно-рубиновой пуговицей, пару блестящих ложечек. Незаметно утянуть приглянувшуюся вещицу, а то и чужой кошелек – это была ее тайная страстишка, на этом ее и поймала когда-то Светлейшая Ложа.

Если Чавдо по всем статьям остался верен себе, то другая старинная знакомая Нинодию изрядно удивила. Стекольная ведьма Ламенга Эрзевальд, подпольная торговка артефактами, зельями и ценным антиквариатом. Что она заявилась, не таясь, в модную ресторацию – ничего странного, Ложи-то больше нет, и никто не кинется задерживать нарушительницу закона. Другое дело, в каком виде она заявилась: элегантная дама в черно-красном туалете, на руках кружевные митенки и перстни, в ушах рубиновые серьги, на шее черный с блестками газовый шарф, темные волосы зачесаны назад, закреплены драгоценными заколками и распущены по плечам.

Пораженная Нинодия разинула рот и не сразу его закрыла. До чего иной раз люди меняются: Ламенгу она помнила неряшливой особой в заношенной мужской одежонке, этаким сморчком неопределенного пола, который вызывал у кого жалость, у кого раздражение, а коли знаешь, что перед тобой ведьма немалой силы, и вовсе диву даешься. Зато теперь красотка хоть куда: не первой молодости, черты лица грубоватые, но сколько вкуса и шика!

Ламенга подсела к ним за столик. Стараясь на всякий случай подольститься к ведьме, Нинодия не скупясь отсыпала ей комплиментов, но, похоже, не угодила. Поджав ало накрашенные губы, та процедила, что-де останется в чужой коже, несмотря на отравленные внутренние шипы, до тех пор, пока не взыщет должок. Что она хотела этим сказать, поди пойми, ясно только, что с кем-то у нее жестокие контры, и нынешний наряд напоминает ей о мести.

Плясунья украдкой вздохнула: все вокруг разыгрывают свои спектакли, а ей с искалеченными ногами осталось сидеть в зрительном зале, и хорошо еще, если в бельэтаже, а не на галерке.

Попрощалась да отправилась домой. Главное – до темноты. С фонарями в Аленде стало совсем худо, вдобавок на каждом шагу разбой: грабят лавки и богатые дома, нападают на прохожих. В закоулках вокруг «мусорных домиков» громоздятся кучи отбросов, а иные из горожан повадились прямо из окон всякую дрянь выбрасывать. В прежние времена Ложа следила за чистотой и штрафовала нарушителей, но теперь никто этим не занимается.

Здания с отбитой лепниной выглядели, как после пушечного обстрела. Возле тех продуктовых лавок, которые в этот сумеречный час еще не закрылись, хвостами стояли очереди: цены подскочили, однако народ все равно делал запасы.

«Эх, Дирвен, Дирвен, что же ты натворил, – вздохнула про себя Плясунья. – И что теперь по твоей милости с нами будет…»

На бульваре Костюмеров наперерез ее коляске выскочил человек – встрепанный, растерзанный, лицо в крови.

– Помогите! Прошу вас, заберите меня отсюда!

Едва не угодил под колеса. Нинодия взвизгнула, возница осадил лошадь.

– Увезите меня, скорее, они за мной гонятся!

Не дожидаясь приглашения, полез в экипаж, чуть не свалился. Дерганые движения, в глазах ужас, а долгополое одеяние, окровавленное и грязное, вблизи оказалось баэгой из черного с фиолетовыми стрекозами шелка.

Флегматичный пожилой извозчик упустил момент, чтобы хлестнуть лошадь и погнать во весь опор: из-за угла высыпали еще люди, заступили дорогу. Шаклемонговцы. Десятка полтора, не меньше. Был среди них и сам Незапятнанный, отпустивший клиновидную бородку, умасленную до такой степени, что она напоминала острый нож.

– Госпожа Булонг, отдайте его нам! – гневно потребовал распаленный погоней королевский советник по вопросам нравственного воспитания ларвезийских подданных. – Это известный срамотист, подражатель Тейзурга, он должен понести примерное наказание!

Нинодия молчала. Сидела, как истукан, когда парня, мертвой хваткой вцепившегося в поручень, тащили из коляски. Кто-то ударил его булыжником по пальцам, лишь тогда оторвали.

– Езжай! – со слезами в голосе крикнула Плясунья. – Я в деликатном положении, мне нельзя волноваться!

Ее всю дорогу трясло. Ковыляя к своему крылечку, она дважды чуть не упала, а дома вытащила из буфета полынный ликер, нацедила в первую попавшуюся чашку, залпом выпила и рухнула в кресло. Боги милостивые, как он смотрел… С ним ведь ничего страшного не сделают, правда? Поколотят да отпустят, правда? Сам виноват, что в такое время вышел на улицу в баэге, борцы за нравственность на ихнего брата кидаются, как гончие на зайца. Разве могла бы она что-то для него сделать?

Утешив себя этими соображениями, оприходовала еще полчашки ликера, закуталась в шаль и устроилась возле камина. До чего же ей не хватало Серебряного Лиса с его играми-разговорами, но демонам Хиалы путь в Аленду нынче заказан.

«У нас тут и без демонов Хиала кромешная», – подумала Нинодия, а вслух велела Джаменде приготовить лечебную ванночку для ног.

Театральную лавку Шнырь с господином грабанули уже после того, как там побывали сперва шаклемонговы молодчики, а потом мародеры. Ни деньжат, ни других ценностей, до которых падки глупые смертные, там не осталось – ну и не надо, они пришли за другим.

Ловкий и находчивый Шнырь и его добрый покровитель Тейзург забрались под покровом ночи в разгромленную лавчонку и набрали там всяких по-настоящему интересных вещей: склянок и коробочек с гримом, масок, париков, всевозможной актерской одежки. Господин унес добычу в двух больших матерчатых сумках, а Шнырь семенил рядом и гордился тем, что уж они-то, в отличие от жадных и недалеких горожан, знают толк в сокровищах!

Нынче они нашли приют на изнанке доходного дома неподалеку от Кирпичного рынка. С прежнего места их выгнали незнакомые Шнырю гнупи, заодно присвоившие деньги Тейзурга: мол-де здесь наша территория, а это будет наш клад, мы его сейчас хорошенько перепрячем, и никаких бывших магов мы не боимся!

Они оттуда ушли, не связываясь с захватчиками – без магии господину не одолеть противников из народца. А здесь одни козяги да разъевшиеся чворки с лоснящимися облезлыми раковинами. Неопасные соседи. Главное, на полу ничего не оставляй, не то чворки съедят. Спасибо Условию, человечки-улитки глотают только то, что валяется под ногами, вдобавок они медлительные, иначе от них не было бы никакого спасения.

Маленький шпион разведал, где обосновались Вабро Жмур со своей шайкой и тетушка Старый Башмак, но они с господином туда жить не пошли. Гнупи на службе у Тейзурга порой ворчали, что «угодили в неволю к магу», и мечтали о свободе. Эти, ежели страх потеряют, самому господину начнут перечить да исподтишка чинить пакости. Сейчас лучше держаться от них подальше.

Еще есть подземелья, но там темно и промозгло. Господин решил, что они уйдут из Аленды через катакомбы – потом, вместе с Крысиным Вором, которого сперва надо заманить к себе в компанию. Заманить никак не получалось, хотя сколько жрачки ему Шнырь перетаскал – хватило бы на целую толпу нахлебников. Но теперь, как сказал господин, «благодаря несчастному Тевальду у нас появился шанс», и рыжий сам придет в расставленную Лормой ловушку. Надо будет перехватить его под носом у других охотников, вот к этому-то рисковому предприятию они сейчас и готовились.

В изнаночной комнатушке торчала из стен кое-какая мебель: половина стула, комод с облупленными разноцветными ящиками, умывальник с зеркалом – бурый и рассохшийся, похожий на оставшийся от векового дерева пень. Были здесь и старые часы в футляре, маятник за мутным стеклом напоминал плавающую туда-сюда рыбу. Кое-где прилепились, раскинув восковые щупальца, причудливо оплывшие зеленоватые свечи. Они всегда горят и меньше не становятся, это лишь подобие огня, и поджечь от них ничего нельзя: полыхнуть может только на человеческой территории.

Шнырь забился под стул, который наперекосяк высовывался из стены с пожелтелыми обоями, и съежился в комок. Предстоящая авантюра его пугала.

– Не бойся.

Господин тоже выглядел неважно: под глазами тени, в глазах тревога, а губы все равно кривит ухмылка – из-за этого исхудалое треугольное лицо напоминало театральную маску Злого Шута.

– Они собираются казнить Тевальда послезавтра. У нас еще день в запасе. И знаешь, что я сделаю завтра?

– Что, господин? – жалобно спросил гнупи, стараясь сморгнуть выступившую слезу. Эх, пропадет ни за что сиротинушка Шнырь, сгубят его супостаты-амулетчики, Дирвеновы помощнички, одни хрупкие косточки под дождем и солнцем останутся…

– Принесу тебе жертву.

– Правда?!.. – он так обрадовался, что даже дрожать перестал и подался вперед. – Вы самолично принесете жертву горемычному сиротинушке?

Однажды господин уже вознаградил его такой неслыханной милостью за верную службу.

– Именно. Сделаем это в катакомбах, под вечер, чтобы энергетический пик пришелся на следующий день. Если вляпаемся, у тебя будет хороший запас сил, чтобы удрать.

– А как же вы?

– А я собираюсь обыграть их.

– Так они же Крысиному Вору западню готовят, вы же сами говорили, что он обязательно туда придет сорвать им праздник, согласно своей вреднющей натуре, и они наперед рассчитали, что он придет! Раз Тевальда ему не освободить и даже близко не подобраться, он, знамо дело, явится с арбалетом или с бартогским ружьем, и амулетчики враз определят, кто под полой такое оружие прячет, тут-то его и сцапают. И на всех крышах будут засады, чтоб его не упустить, то-то они шастают по чердакам вокруг площади Последнего Слова…

– Все верно, – загадочная ухмылка не сходила с лица господина. – Но их план основан на их представлениях о том, что планирует Хантре. Они нашего Крысиного Вора о-о-очень недооценивают, а большего я тебе пока не скажу. Сам увидишь. Бедного Тевальда жаль, он был забавный, как и все эти горе-подражатели, и не раз говорил, что готов оказать мне любую услугу – что ж, вот и окажет: мы наконец-то изловим Крысиного Вора. Видишь ли, Шнырь, он мой. У тебя была твоя крыска, а у меня есть Крысиный Вор, и я никому его не отдам.

– Уж это истинная правда, – понятливо закивал приободрившийся Шнырь. – Надо держаться за свое, нельзя иначе, и ежели рыжий ворюга наш, то есть ваш, он наш и останется, правда же? И мы раньше всех его поймаем!

– Непременно, мой храбрый Шнырь, – благосклонно подтвердил господин.

– А когда мы будем ловить рыжего, мы его побьем?

– С превеликим удовольствием. Это необходимая составная часть моего плана.

– Вот и славно, господин! Я его больно пну, за крыску отомщу, и он будет знать, как сиротинушек обижать! Вы же помните, как это было, я много раз вам рассказывал: свою крыску я добыл честной хитростью, шуганувши наглого кота из лавки на Черничной улице. Он ее задавил и поволок на хозяйское крыльцо, а я его, труса мордатого, напугал, он ее и выронил, ха-ха! Я тогда несколько дней крыску с собой носил, и все знали, что это моя законная добыча. Помните, господин, вы еще ругались, мол-де зачем дохлятина в доме? А Крысиный Вор, когда я кинул в него крыской и прямо по лбу попал, в своей бесконечной желчной злобе забросил ее на крышу сарая, и там ее ворона склевала, я тогда чуть не заплакал! И потом еще я жизнь ему спас, несмотря на свою обиду, вы же это тоже помните? А он проявил черную неблагодарность и сказал мне – не обожрись, но уж теперь-то крысокрад за все поплатится!

– Я все помню, Шнырь. Непременно поплатится, – согласился Тейзург, устраиваясь на полосатом лоскутном половике. Укрылся плащом, под головой сумка с тряпьем из разоренной театральной лавки – вот и весь его нынешний комфорт.

– А Дирвен, небось, в королевской опочивальне на пуховых перинах спит и горя не знает… – вздохнул Шнырь будто бы печально, а на самом деле с расчетом, чтобы господин позавидовал. – Дирвену мы тоже когда-нибудь отомстим, правда же?

Дирвену в королевской опочивальне не спалось. Поначалу он думал о маме, которая так и не нашлась. «Сонтобия вне игры» – что похитители хотели этим сказать?

Да еще лезли в голову всякие срамные мысли о Наипервейшей Сволочи с его подлым приворотом…

Назавтра день не задался с самого утра. Ее величество Щука явилась в Лазурную столовую для совместного завтрака – в усыпанной бриллиантами короне и с рожей, как прокисший творог, вдобавок за компанию с сестрицей Салинсой. Обе тощие, мосластые, востроносые, с нахальными глазами-щелками. Щучья матушка в столицу не спешила – понимала, что зять ей не обрадуется, зато эти две мерзавки освоились, осмелели и теперь вовсю наслаждались своим нынешним положением. Глодия не уставала напоминать, что это благодаря ее подсказке Дирвен послал Куду, Вабито и Монфу за Наследием Заввы. Мол, сам бы не додумался, я тебя в люди вывела, а без меня так и остался бы мальчиком на побегушках у магов Ложи. Верно Лорма говорит, что королева из нее как из ослицы скаковая лошадь, и надо бы ее сослать куда-нибудь в провинцию.

Ее деревенское величество уселось за стол рядом с Повелителем Артефактов, поковыряло ложечкой свое любимое шоколадное суфле да и блевануло прямо в тарелку.

– Ты чего? – спросил обомлевший Дирвен.

На рукав ему попали брызги рвоты.

– Нехорошо мне… – обморочно пролепетала Щука, поднимаясь со стула.

– Ну и жрала бы у себя, а то насвинячила, как в родном хлеву, – процедил король, демонстративно стаскивая расшитый золотом шлафрок с испачканным рукавом.

– Да ты что ли совсем дурак? – рявкнула Салинса, приобняв сестру и глядя на Дирвена поверх ее плеча зло и многозначительно. – Не понимаешь?! Ты сейчас должен беречь ее пуще зеницы ока! Надобно, чтоб ее лучшие лекари посмотрели!

Щучье отродье ушло, и он тоже смылся из столовой. Ничего хорошего в этих парадных трапезах, так что пусть церемониймейстер катится в крухутакову задницу со своим дворцовым распорядком! Кто здесь главный, в конце-то концов? Даже подумалось, что прежний король, отрекшись от престола, втайне, может, еще и порадовался избавлению от ежедневной тягомотины.

Прислуга не рискнула перечить. Вначале эти придурки донимали его регламентами-этикетами, а сейчас ходят по струнке, потому что боятся Лормы. Она уволила самых назойливых – те исчезли с глаз долой, словно куклы, которых сгребли и забросили в дальний ящик. Остальные после этого присмирели, только дряхлый церемониймейстер продолжает гнуть свое.

Дирвен распорядился, чтобы ему принесли пива и чего-нибудь съестного в Королевский Штаб. Так он называл про себя уютный кабинет с застекленными шкафами, кожаными креслами, старинными картами на стенах и огромным напольным глобусом в углу. В шкафах лежали артефакты, которые он предпочитал держать под рукой – для них освободили место, выкинув ненужные книги. В простенках установили большие волшебные зеркала, обнаруженные в резиденции Ложи. И еще по его приказу тут приладили удобный гамак с пледом и подушками.

Он давно мечтал о собственном тайном убежище – и в убогой квартирке, где они с мамой ютились, пока его не забрал Надзор за Детским Счастьем, и в постылом особняке у богатой опекунши, и в приюте для конфискованных детей, и в Ларвезе под недремлющим оком Светлейшей Ложи. Наконец-то мечта сбылась! Пусть штаб не тайный, зато Дирвен никого сюда не пускал, даже для уборки. Так настроил сторожевые амулеты, чтобы ни один придурок не мог войти. Пусть дожидаются аудиенции в приемной с помпезной золоченой лепниной, до которой пока еще не добрались шаклемонговы ребята с молотками.

Ежедневная инспекция владений: благодаря Наследию Заввы он мог дотянутся до любого места, где есть хоть один завалящий амулет, и увидеть в зеркалах, что там происходит. И вмешаться, если понадобится.

Ему удалось взять под контроль еще два Накопителя – на западе, в портовом городе Кавиде, и на севере, в Хаврае, где он когда-то маялся в ссылке. Территория, на которой маги теряют силу, изрядно увеличилась. Теперь Дирвен пытался разобраться с пирамидой в Саварьоне, к востоку от Аленды. Мало-помалу он подчинит себе все земли от Сновидческих гор до Суринани, от Пурпурного океана до Унского хребта. Амулетчики и так от него зависят: как бы ты ни был крут, все равно без дозволения Повелителя Артефактов ни один амулет тебя не послушается, но для безоговорочной победы надо еще и магов задавить.

Зря он вышел к Зинте. Она бы у него под дверью долго не просидела: умчалась бы к очередному пациенту, поймав «зов боли». И никто его не заставлял, но по наущению Рогатой Госпожи, которая вечно стоит козни, он все-таки вышел в приемную.

Зинта рассматривала вытканное на гобелене морское сражение. На ней была серо-зеленая лекарская форма, куртка расстегнута, под туникой выступает округлившийся живот. Светлые волосы собраны в хвостик, лицо осунулось и повзрослело.

Обернувшись на звук шагов, она смерила Дирвена недобрым взглядом, как будто перед ней не король просвещенного мира, а какой-нибудь недоумок, которого она сейчас вздрючит по первое число. Вот тогда он и понял, что это засада, лучше бы сидел в Штабе и не высовывался.

Вначале лекарка сообщила, что Глодия беременна.

– Почему?.. – вымолвил Дирвен, несколько раз хлопнув ресницами.

– Потому. Тебе никогда не объясняли, откуда берутся дети?

– Да нет, я не это имею в виду… Ну, я не ждал, что эта коза, моя Щука, вдруг это самое… Они же что-то делают, чтобы не залететь…

– Это все, что нашлось в твоей безмозглой башке? Или еще какую глупость скажешь?

– Да это я так, – буркнул после паузы Дирвен, не смея огрызнуться.

Кому другому он бы преподнес урок, но перед ним стояла избранная служительница Тавше, а богиня Милосердия, если прогневается, может очень даже нехило тебе навредить. Однажды Дирвен уже навлек на себя ее проклятие, поэтому с лекаркой лучше не связываться. Поругается да уйдет, а он потом распорядится, чтобы во дворец ее больше не пускали.

– Я, в общем, рад, – добавил он, подумав о том, что королю вроде бы полагается престолонаследник. – Надеюсь, что родится парень, а не девка-соплявка.

Это проявление родительских чувств Зинту не смягчило. Несколько мгновений она смотрела на него все с тем же враждебным прищуром, потом спросила:

– Ты бы хотел подыхать на улице, в грязи, с разорванными внутренностями, мучаясь от боли?

Дирвен уловил, что она неспроста задала такой вопрос: словно вытолкнула его на лед, одно неосторожное движение – и поехал, и грохнешься.

– Что случилось?

– Не думала я раньше, что ты последний засранец среди зложителей. Ту девушку, которую ты изувечил, я вылечила, и надеюсь, что она уже далеко отсюда. А тебя я больше ни на грош не уважаю, хоть ты и надел чужую корону на свою дурную голову. Смотри, как бы опять рог не вырос, а то ведь под короной его не спрячешь, как в прошлый раз под шляпой.

Она что ли забыла, с кем разговаривает?! Одновременно с негодованием – укол страха: только рога ему сейчас не хватало… Лекарка под дланью Тавше стояла перед ним, словно облаченная в несокрушимые доспехи. Покровительство богини, якобы доброй, а на самом деле придирчивой и мстительной, защищало ее надежней, чем самый мощный «Незримый щит».

– Не увечил я никакую девушку, если кто на меня свалил – я не виноват!

– Она из Овдабы. Ты напал на нее на улице, используя амулеты. Случайный прохожий подобрал ее и привез к нам в лечебницу.

А, так вот она о ком… Ясно, куда подевалась Хенгеда: какой-то придурок решил проявить благородство и позаботился о ней. Наверняка эта дрянь ему голову заморочила! И свои амулеты выбросила, чтобы Дирвен не смог ее найти.

– А что ей сделалось-то? – спросил он запальчиво. – Я ее не изувечил, только проучил, она заслужила! И ничего ей с этого не было, встала да пошла, а если ее к вам прохожий привез – значит, она ему голову задурила, эта лицемерная гадина что угодно изобразит!

– Забыл, с кем разговариваешь?! – Зинта сказала то, что он сам хотел ей сказать, но не посмел, опасаясь прогневать Тавше. – Сотрясение мозга, множественные ушибы и гематомы, непроникающая травма мочевого пузыря, разрыв шейки матки, внутрибрюшное кровоизлияние, заражение крови. Кто после этого дрянь и гадина?!

– Она меня заманила и предала! – голос сорвался на фальцет, из-за этого Дирвен еще больше разозлился. – А я всего этого не делал, я только засунул этой твари ее же амулеты в то самое место, которым она меня заманила и предала! Это же для шлюх пустяки, отряхнулась да пошла, а если ей с этого плохо стало, это из-за происков Рогатой, которая меня все время под неприятности подводит! И не надо на меня валить, она сама виновата! Она предала любовь, а я отплатил ей по заслугам!

– А ты ее любил?

– Ну, нет, я-то не придурок, но она же делала вид, что она меня любит, а сама притворялась и работала на овдейское министерство благоденствия, она шпионка!

Пауза. Зинта глубоко вздохнула и произнесла с величайшим отвращением:

– Знаешь, кто ты? Маленький, наглый, самодовольный дурак! И никакие амулеты не сделают тебя чем-то другим. Еще собираешься человека заживо в клетке сжечь, но если ты совершишь такой зложительский поступок, Тавше тебя не простит. Так или иначе за это ответишь!

– Это не я собираюсь, а Шаклемонг! И придурок заслужил, чтоб его казнили, сам виноват! Он вовсю подражает сами знаете какой сволочи и своим примером совращает незрелых отроков, а мы такой срамотизм искореняем! Мы боремся за нравственность!

– Да вы паразиты-зложители, и для нравственности нет врага хуже, чем такие борцы!

– А что вы тогда про Накопители скажете? – крикнул Дирвен.

Голос опять сорвался. Надо поменьше пить пива. Или наоборот побольше… Но пиво тут не причем, это Рогатая Госпожа подстроила.

– Накопители были злом. И то, что ты сейчас используешь Накопитель для своих целей – тоже зло. С тех пор как ты захватил власть, в Аленде бесчинствуют грабители и мародеры – ты об этом знаешь?

– Зато произвол Ложи закончился! Никто больше никого не притесняет и не жирует за счет остальных! Сейчас трудности, зато свобода от магов! А у меня срочные дела! – дверь в Королевский Штаб – у него за спиной, до нее всего-то несколько шагов. – Вы лучше больных лечите, а государственные дела не ваша область, для них нужно государственное мышление…

Говоря, он пятился, не позволяя ей сократить дистанцию. Вряд ли она в него вцепится, даже если поймет, что он хочет сбежать – но кто ее знает?

– Это у тебя-то, остолопа, государственное мышление?! Или у паразита Шаклемонга? Или у жулика Мулмонга, которому ты отдал на разграбление Королевский банк? А больных я лечу! С тех пор как ваша банда захватила власть, битых и резаных стало столько, что я ничем другим больше не занимаюсь!

До двери совсем чуть-чуть…

– И… – распаленная Зинта вдруг замолчала и выдернула из ножен на поясе ритуальный кинжал Тавше.

Дирвен шарахнулся к двери, активировав защиту, но она не нападала, а глядела на свое оружие: голубоватый камень на рукоятке бледно светился. Это значит, где-то рядом или волшебный народец, или демон Хиалы, или неупокоенный мертвец… Или Лорма подслушивает.

Воспользовавшись моментом, Повелитель Артефактов ретировался в свои покои и захлопнул дверь. Лекарка что-то еще говорила, но он тоже не промах – заткнул уши. Наконец она убралась прочь. Настроение было изгажено, залил пивом. Не помогло. Досада ела его поедом, и подумалось, что сжигать придурка Тевальда – по-любому перебор, так он Шаклемонгу и скажет. Достаточно будет публично выпороть и конфисковать имущество в казну, а то Чавдо говорил, что денег в Королевском банке маловато, и надо экономить на необязательных расходах.

Зинта шагала по набережной Млечного канала, но по сторонам почти не смотрела. Залитые сиянием черепичные крыши, подмигивающие солнечными бликами окна, таинственные арки подворотен, запах проснувшейся реки, узорчатый мост Вееров на фоне ясного неба – все это скорее слепило и оглушало ее, чем радовало.

Она до того уставала, что в иные моменты готова была задремать на ходу. Пациентов с травмами хоть отбавляй, и среди них много таких, кого спасет только сила Тавше. В последнее время Хенгеда взяла в привычку укладывать ее спать, словно тряпичную куклу, и никого к ней не пускала: мол-де госпожа лекарка отдыхает. Некогда ей отдыхать! Впрочем, шпионка позволяла себе такие вольности, только если Зинта и впрямь становилась похожа на ватную куклу – после второй-третьей бессонной ночи, когда уже никакие снадобья не помогут обмануть измотанный организм. В другое время лекарка ее осаживала: ты меня в моем деле не заменишь, и не тебе тут распоряжаться.

Зато из Хенгеды получилась расторопная и старательная санитарка. Зинта дала ей две мази, по отдельности целебные, а если смешать – лицо враз опухнет и пойдет прыщами. И еще научила прибинтовать к пятке компресс, пропитанный настоем бледной луговой сугины – благодаря этому Хенгеда хромала, так что никто сейчас не узнал бы ее по походке.

Шпионка по-прежнему чувствовала амулеты, но пользоваться ими больше не могла и старалась держаться от них подальше. В палаты с лечебными артефактами она без крайней нужды не заходила, зато выполняла всякую подсобную работу: стирала, мыла судна, помогала на кухне, толкла в ступке ингредиенты для лекарств. Иногда ходила вместе с Зинтой по аптекам – сама напросилась: мол, надо ей посмотреть, что творится в Аленде.

Лекарка надеялась, что ей удалось обмануть Дирвена насчет исчезновения Хенгеды. Когда-то в Молоне Эдмар учил ее убедительно врать, чтоб она не проболталась о его делах в паянской гильдии контрабандистов, вот и пригодились те уроки.

О судьбе этого поганца Зинта ничего не знала, но судя по тому, что Повелитель Артефактов не хвастался победой над своим злейшим врагом, тот до сих пор не попался. Ну и хвала Двуликой.

На улицах там и сям подсыхали склизкие лужи, валялся мусор, белели обломки сбитой со зданий лепнины. Аленда с ее башенками, шпилями, узорчатыми флюгерами и коваными фонарями все еще оставалась нарядной, но день за днем превращалась в огромную помойку. Местами попадалась втоптанная в грязь домашняя утварь – от такого зрелища на душе становилось вконец тяжело: как же все эти вещи здесь оказались, что перед этим должно было случиться?..

Ободранные фасады напоминали страшный сон, а настороженные, с опаской двигавшиеся прохожие – тех, кому этот сон снится.

Лекарку под дланью Тавше никто не смел тронуть, но остальные горожане, выходя из дому, всякий раз рисковали, если только не принадлежали к числу амулетчиков, присягнувших Дирвену, или городских баламутов, прибившихся к Шаклемонгу. Впрочем, шаклемонговцы тоже старались не разгуливать поодиночке: почем знать, какая напасть ждет тебя за углом?

«Да что же вы творите, зложители окаянные, вразуми вас Милосердная!» – в который раз вздохнула про себя Зинта.

На столе перед королевой стоял тазик с половиной громадного соленого арбуза, и она жрала этот арбуз, как беглянка из голодной провинции, смачно зачерпывая хрустящую розовую мякоть столовой ложкой. На подбородке блестело прилипшее семечко.

– Кто будет-то, парень или какая-нибудь фиглятина? – буркнул остановившийся в дверях король после минуты неловкого молчания. – Она тебе не сказала?

Он пришел мириться, но Щука не оценила его добрых намерений и огрызнулась:

– Сам ты фиглятина! Сказала, будет мальчик. Лишь бы умом в тебя не пошел, а то чего ж хорошего быть дураком.

– Сама дура!

– Сам дурак! – азартно парировала Щука.

От перебранок она никогда не уставала, по этой части кого хочешь за пояс заткнет.

При других обстоятельствах они бы сперва поругались, а потом занялись любовью, но сейчас арбуз, которого было еще много, интересовал Глодию больше, чем все на свете постельные утехи. Даже чавкать не стеснялась… Дирвен прикрыл за собой дверь, разочарованный и в то же время умиротворенный: хвала богам, не девчонка – хотя бы в этом Рогатая не сумела ему нагадить!

Велел порученцу найти Шаклемонга. Тот явился вместе с Чавдо, оба выглядели довольными, словно обстряпали на пару обоюдно выгодную сделку.

Несвежая, как застиранная тряпка, физиономия Незапятнанного разочарованно скривилась, когда Повелитель Артефактов объявил, что королевским указом отменяет сожжение Тевальда и заменяет смертную казнь на тридцать плетей и конфискацию имущества в казну.

– Сжечь его надобно, потому что о детях малых подумайте! Ежели несмышленое дитя этакую срамоту увидит, враз таким же срамотистом станет, ибо для разгула непотребных помыслов всякой мелочи довольно: зацепил краем глаза – и уже не можешь думать ни о чем другом, кроме осаждающего тебя со всех сторон порока, и всевозможные мерзостные картины сами собой в воображении рисуются и соблазняют невинное сердце, уж я-то знаю! Сжечь его, и тогда чистые душой горожане будут ликовать, глядя на торжество справедливости!

– Гадство это – людей жечь, – с досадой возразил Дирвен. – Тавше прогневается. Остричь патлы и выпороть, чтобы знал, как подражать сами знаете кому, а потом на каторгу. Дикари мы, что ли?

– Не гадство, а протест тех, кто не в силах терпеть засилье порока и хочет защитить нравственные устои от разрушения!

Они препирались, пока не вмешался Чавдо:

– Вы правы, ваше величество, – произнес он рассудительно, глядя на спорщиков с умудренным прищуром бывалого человека. – Незачем взваливать на себя этакое бремя и гневить Тавше. Но наш дорогой друг Шаклемонг тоже прав, срамотизм надлежит искоренять, дабы защитить горожан от порока. Посему осмелюсь дать совет: почему бы нам не созвать общественный суд, который решит участь преступника? Пусть чистые душой горожане сами определят наказание для Тевальда, и тогда вы, мой господин, не будете нести ответственности за приговор, каким бы он ни оказался.

Незапятнанный порывался что-то сказать, яростно выкатив глаза и тряся клиновидной бородкой, но Мулмонг будто бы невзначай пихнул его локтем в бок – несильно, скорее по-приятельски: мол, уймись, я тебе потом все растолкую.

– Нынче же вечером организуем суд, такое дело незачем откладывать на потом. Господин Шаклемонг, возьмите это на себя и потрудитесь собрать почтенных горожан, у Повелителя Артефактов и без того забот хватает. Мой господин, какое бы решение они ни приняли – это будет их решение, за которое им держать ответ, а вы тут не причем. Я же со своей стороны обязуюсь курировать этот вопрос в части конфискации имущества, дабы не допустить никаких злоупотреблений.

– Уф, ловко вы его спровадили, – одобрил Дирвен, когда просветлевший лицом Шаклемонг ринулся прочь от них по коридору. – А то я думал, что будет полная телега всякой тягомотины…

– Не тратьте драгоценное королевское время на тягомотину, для этого у вас есть доверенные советники, – добродушно усмехнулся Чавдо. – Главное – вовремя напоминать им об их обязанностях, чтобы не повадились отлынивать.

Порадовавшись тому, что все так расчудесно уладилось, Дирвен остаток дня увлеченно возился с артефактами. Даже не стал интересоваться, чем закончился общественный суд: это не его ответственность, у Властелина Сонхи найдутся дела поважнее.

После ужина отправился к Щуке, но та недомогала, поэтому он по-быстрому отымел доставленную из борделя девку и устроился спать в гамаке в Королевском Штабе. Перед этим послал в крухутакову задницу привязавшихся в коридоре придворных чиновников с их сметами-бюджетами, доходчиво объяснив, что он им не придурок-счетовод, а король, и с этой ерундой пусть Чавдо разбирается.

Не спалось. На краю стола волшебный светильник в виде кораблика плыл по водам ночи в шаре уютного золотистого сияния. Поблескивали в полумраке дремлющие зеркала, бронзовый обод громадного глобуса, чернильница в виде головы чворка. За стеклами шкафов тлеющими звездочками мерцали артефакты. Дирвен мысленным приказом погасил свет, и комната погрузилась в темень.

Все равно не спалось. Казалось, кроме него здесь есть кто-то еще. В конце концов не выдержал, и все лампы разом вспыхнули: ну, разумеется, никого! А мерещится, что есть…

Опять потушил свет, и сразу вернулось ощущение чужого присутствия. Как в детстве, когда в темноте под кроватью будто бы кто-то прятался, хотя никого там быть не могло: мама покупала дешевые обереги, и он просил эти штуковины защитить его и от зловредных гнупи, и от людоедки-тухурвы, и от других обитателей опасных домашних потемок. Ясное дело, амулеты его слушались – хотя тогда он об этом еще не знал – и работали не хуже, чем их элитные аналоги, изготовленные для богатых заказчиков. А теперь он Повелитель Артефактов, король Ларвезы и колоний, Властелин Сонхи, он по праву владеет Наследием Заввы, и никто не в силах ему противостоять, даже хваленая Наипервейшая Сволочь! Но кто-то здесь есть. Чуть слышный шелковистый шелест, почти беззвучный вздох.