Читать книгу Жить с надеждой Сборник рассказов - Ирина Королькова - Страница 3

Надежде было тридцать шесть лет, когда она влюбилась. Душа замерла в истоме, словно проснулась, наполнилась океаном нежности. Всё стало ярким, до боли трогательным.

Анатолий привлёк статью, красотой лица, сияньем карих глаз. Был весёлым и щедрым. Он арендовал офис в здании управления статистики, где Надя работала. Она сидела в кабинете напротив, вместе с другими сотрудницами. Бизнесмен был внимателен к соседкам, дарил шоколад, сувениры, подвозил домой, приглашал на пикники, угощал девчонок шампанским накануне праздников. На Восьмое марта принёс упаковку помады и раздаривал.

Надя слегка подкрасила губы у зеркала, озорно посмотрела в отражение, подошла к Толе и поцеловала. Его поразила искренность. Улыбка долго не сходила с лица.

Они сдружились. В нелёгкие времена девяностых она вела его бухгалтерию. Была благодарна за подработку и в ответ старалась заботиться. Покормить после долгой поездки. Успокоить, если дела шли плохо. Рассмешить, когда грустил.

Переезд в город, обустройство в квартире радовали Надю. Дети пошли в хорошую школу. Простые житейские дела…

В стране бушевал кризис, завершивший перестройку. В магазинах хлеб только с утра, да сухой кисель круглый год на полках. Очереди за товарами первой необходимости, впрочем, и второй, и третьей, за всем. Зубной порошок, кастрюля, обои только по штуке в руки после длиннющей очереди, которую люди занимали, даже не зная, что дают. Когда выясняли, что это обои, то надо было отправлять гонца за подмогой – другими членами семьи, соседями, чтобы хватило рулонов, отпущенных поштучно в руки на комнату.

Сахар, водку, чай, мыло, масло отпускали по талонам. Листы серой бумаги, разделённые на квадратики, были ценнее денег. Полученная по талонам водка – самая выгодная валюта. Средство платежа по сделкам, бартер, магарыч за работу.

Денег, бережливо накопленных Надей и Леонидом на покупку машины, хватило только на сапоги жене из-за жгучей инфляции. Приобрели «дачу», советскую фазенду –   участок в поле. Землю вокруг города нарезали под огороды в пять соток и передавали в организации для распределения. Необходимо было растить картошку, морковь, свёклу, потому что овощей в магазинах на всех не хватало. Выбили три земельных участка на семью, на каждого из детей записали по садовому наделу.

В противовес взрывающемуся рынку, Надежда взяла большую ссуду на работе, чтобы построиться на даче. Муж был недоволен, но домик поставили. С бригадой рассчитывались водкой, талонами, деньгами, продуктами. Всё принималось в счёт оплаты. Инфляция за год обесценила ссуду, которую погасили с одной зарплаты, повышаемой ежемесячно в геометрической прогрессии, что совсем не увеличивало её покупательскую способность.

Дед Володя хождение по магазинам, стояние в очередях, добывание продуктов и товаров первой необходимости превратил в личный марафон и бил на этом поприще рекорды. Но с возрастом стал сдавать, болел, жаловался, чем добавлял хлопот. В конце концов, разобидевшись на сноху, переехал жить к дочери в деревню, что было к лучшему для всех.

С Анатолием Надя долго держалась на расстоянии. Они были несвободны – в браке. У Толи ещё и любовница имелась – другая Надежда. И он оставил чужую Надежду ради своей…

Начались отношения, когда у неё случился рак. Именно случился, непредсказуемо и внезапно. Живя в деревне, вблизи от казахских степей Семипалатинского полигона день за днём она вдыхала вместе с тёплым, нагретым солнцем, пыльным ветром разъедающие пары радиации. Отрава осела в тело. Не заметила она признаки поганого рака. Началось кровотечение. Болезнь стала неизбежной частью её судьбы.

Пришли странные, хмурые дни. Угрюмый муж, серые стены больницы. Жалость к себе и детям словно усиливалась от шума в казённых коридорах. Невыносимо слышать крики санитарок, грохот их швабр и звон железных вёдер. Мысли наполнены мутью, как содержимое этих вёдер.

Как пламя светили и грели воспоминания о Толе. Его образ стал маяком на берегу, спасательным кругом, за который она цеплялась каждой клеткой израненного операциями тела, и будто укрывалась вся за милым именем. Они ещё не были любовниками, но чувство стало таким сильным, что казалось смыслом жизни, умноженным на взаимность.

Толя дни и ночи проводил в машине у стен больницы. Знал, что Надя не выйдет. Просто не может, слаба, но это не останавливало его. Понимание, что он нужен окрыляло его.

Видел, что к ней приходит муж с передачами.  Тянутся после школы в больницу её дети, ведомые будто компасом к матери, где бы она ни была. Нечёсаная девочка и сдержанный мальчик, словно кораблики в весенней проталине меняли курс от дороги домой на ручей, который увлекал их на путь в больницу.

Надежда пришла на выходные домой, и почему-то именно в те два дня ощущение безнадёжности поселилось в ней. Она взяла детей с собой в кровать, читала им и не удержалась под гнётом тоски сказать им о возможной смерти.

Толя же всё ждал и ждал, когда она выздоровеет, и она знала, что он ждёт, и выздоравливала.

Весенним, ясным днём её тридцати семилетнюю женщину, искромсанную операциями, с культёй матки после ампутации, лишённую яичников наконец-то выписали домой. Она шла, и на неё навалился стразу весь свет. Истошно чирикали птицы, солнце в лужах искрилось до боли в глазах. Шла своим городом, дышала им и не узнавала его. Вдоль тротуара раскинулись изумрудными ветвями ели. Взглянув на них, она дико, страстно хотела жить. Появившееся чувство было противоположным недавно испытанному горю умирания. Стыдно стало за уныние.

Сначала любовь была тайной. Когда Надежда просыпалась по утрам, то ещё, прежде чем открывала глаза, до видения тусклого рассвета летом или светящихся электричеством окон дома напротив зимой, она ощущала, медленно и всем своим существом, что есть хорошее. Чувство тёплое, мягкое, круглое, как шар наполняло её. В сознании всплывало имя – Толя и пронзала её радость. Вот оно, то самое – смысл пробуждения и сила двигаться изо дня в день.

Затем суетливые заботы поглощали её, заставляли крутиться с удвоенной энергией, чтобы всё успеть и, конечно, встретиться с ним.

Засыпая вечером, она пыталась вновь найти в себе, обрести то утреннее сияние, но это редко удавалось, будто усталость от будней всё смазывала в ничто, даже силу и нежность жившего в ней чувства. Повторяя его имя, концентрируясь мысленно на нём, она соскальзывала, окуналась в суету, заботы: о детях, готовке, уборке, муже, родне и всякой шелухе. В ней росла необъяснимая тревога, и, в конце концов, пульсирующими волнами накатывал сон.

И утром снова: «Что-то хорошее, у меня есть очень хорошее…» Имя Толя как озарение в конце мысленного монолога, выраженного не словами, а ощущением.

Забросила таблетки, начала обливаться по утрам холодной водой, ходить по траве босиком. Выздоровела окончательно. Эмоции и жажда жизни шарахнули со всей мочи, снесли потоком все барьеры личного «нельзя».

Закрутились отношения с Толей, с трясущимися руками, бессонными ночами, лживыми речами мужу и родне, поскольку любить себе разрешила, но обязательства не отпускали, прав на свободу не заявила. Боязно было менять стабильную жизнь на неизвестное счастье.

Толя ждал её каждый день под окнами многоэтажки. Видел, как Леонид уходил на работу по утрам. Когда страсть и ревность обуревали его, он стоял и вечером, и ночью. Это самоистязание вызывало у неё скрытый восторг. Мир становился ярким, окрашенным эмоцией мужчины. Знала, что стоит и надеется, что она выйдет хоть на минуту, придумает – в магазин «за хлебом». Она уволилась с работы, устроилась в фирму любовника и стала вести его бухгалтерию. Дни теперь полностью принадлежали им.

Страну будоражило начало рынка, торговля импортом. Куртки, магнитофоны, жвачка, шоколад, рисовая водка, всё продавалось и покупалось в киосках, павильонах. Толя занимался всем, что приносило прибыль. Закупал и перепродавал вагонами, от ниток до стройматериалов. Установил киоск в людном месте. Старался держать заработанное в товарах, поскольку инфляция быстро расправлялась с наличкой, обесценивая её. Толя одел свою и Надину семьи по моде – в кожаные куртки. В обоих домах были китайские магнитофоны, японские видеоплееры. Надя, Толина жена Наталья и сестра ходили в одинаковых шубах.

Бизнес расцвёл, деньги пачками складывали в пакеты, кейс. Благосостояние рвануло мгновенно. Скачок произошёл в одну ночь. Стоимость вагона случайно купленных шерстяных ниток при дефолте увеличилась в десятки раз, что позволило сохранить и умножить капитал. Толя разбогател в августе 1998 года, в отличие от многих обнищавших в те дни.

Его фирма доросла до уровня солидного кредитования в банках. Наладили контакты с сотрудниками. Совместные пикники и посиделки в ресторанах помогли приобрести новых удобных друзей. Полученная в долг наличка мгновенно вкладывалась в товары, которые продавались с наценкой. Деньги крутились и возвращались в банк, обесцененные инфляцией, окупившиеся в несколько раз.

Надежда стала для Толи музой, опорой, компаньоном. Машина – их обитель. Кафе и рестораны превратились в места свиданий. Двадцать четыре часа в сутках у Нади были строго поделены. Домашние хлопоты, уход за мужем и детьми занимали утро, вечер. Короткий сон ночью. Всё остальное – ему. Когда Леонид уезжал в командировки, она полностью принадлежала любовнику, добровольно лишаясь личного времени и пространства.

Толя испортил отношения с женой, не скрывая чувств к другой. Плохо говорил с Натальей, сравнивая с Надей. Парочка познакомила родственников и детей между собой. Он возил её к матери как жену, она его к старшей сестре, заменившей ей мать. Установили негласное правило, что не будут делить детей и частенько развлекали всех четверых, задаривали деньгами, тряпками.

Знакомые судили их. Некоторые завидовали, с попрёком на достаток, шипели за спиной: «Чего он в ней нашёл?», «Потреплются и разойдутся». Но им было всё равно. Купленные дети и другие посвящённые жили вместе с ними во лжи, вдыхали отравляющие споры обмана.

Любовь же цвела и давала порой ядовитые плоды.  Они часто ругались. Толя не мог делить её с мужем, взрывался.  От Лёни меж тем не уводил, да и сам жил дома с женой, заботился, забивал холодильник продуктами. Поэтому все конфликты неизбежно заканчивались предложением расстаться.

Вымотанная двойной жизнью, обидами, ревностью, Надежда чувствовала себя неимоверно уставшей и в очередной раз предложила расстаться.

– Толя, я серьёзно, давай всё прекратим. Я не могу больше.

Он побледнел, руки затряслись. Разговор был в машине у дома Нади. Анатолий выскочил из неё, оставив дверь открытой. Он бежал к подъезду с мыслью: «Я поговорю с Леонидом. Всё разрешится, закончится».

Разговор не состоялся, Толя передумал.

Они расставались, и он вновь в скором времени стоял под её окнами с охапками цветов. Она сдавалась под напором страсти, и всё начиналось заново.

Вторые половины хранили холодное молчание по разным причинам.

Наталья – жена Толи всё понимала. Доподлинно знала, что у мужа есть любовница. В то время стала женщиной терпеливой, понимающей и принимающей. Не сопротивлялась ничему, не скандалила и не ругалась.

Когда Надя звонила, она мило здоровалась с ней и звала мужа к телефону.

Толя обычно заезжал домой переодеться, привозил продукты. Наскоро здоровался с дочерьми, мылся и под вечер уходил. Наталья подавала ему полотенце, чистую и всегда выглаженную одежду, провожала в дверях. Ни слова, ни упрёка, ни гневного взгляда.

Однажды Толя приехал домой поужинать, прихватив с собой дочь Нади. Был ласков с ребёнком, как со своим. И в этот день Наталья была спокойна. Постелила на стол белоснежную скатерть, как для дорогих гостей, сервировала вкусный ужин. Не присела, хлопотала вокруг, сама доброта. Казалось, гордости не было в ней, а что происходило в душе, никого не интересовало.

Леонид благополучно ни о чём не догадывался. Это казалось невероятным…

Надежда так никогда и не поверила в неосведомлённость мужа. Невозможно жить с человеком и ничего ни знать, ни замечать. Но, видимо, всё так и было. Доказательство неведения было простым: мужская гордость и честность перед собой и людьми, которыми дорожил Леонид, никогда бы не позволили ему сделать вид, что он не знает об измене жены, несмотря на то, какие бы блага давало ему это незнание.

Спустя много лет, когда всё открылось, Леонида обвинила дочь в потворстве лжи. Когда простому отрицанию не поверила молодая женщина, он отвёз её на могилу своей матери. Ему не была присуща сентиментальность, но уважение и любовь к предкам – незыблемый принцип. На могиле матери он поклялся, что никогда не предавал семью подлым молчанием.

Узнав о любовнике Надежды, Леонид навсегда вычеркнул её из своей судьбы, несмотря на то что они прожили почти три десятка лет. Встретив на улице, не здоровался.  Когда ему было лет пятьдесят, он написал историю о своей семье, работе. Издал книгу листов на триста. О Надежде упомянул лишь, что был на ней женат, и она оказалась непорядочной и нравственно испорченной женщиной. Лет через двадцать простил её, но никому об этом не сказал.

Совершенно неожиданно в одной из бесед, спустя десятки лет, попросил дочь: «Ты мать-то не бросай. Она поможет тебе».

Тайные отношения любовников длились почти десять лет. Надежде исполнилось сорок четыре года. Дети выросли, окончили школы, университеты, создали свои семьи. У Нади появилось две внучки. Многое произошло, но чувства к Толе не отпускали, не тускнели. Желание быть вместе не ослабевало.

Анатолий мечтал о новом деле, надоело торговать, перепродавать, хотел растить хлеб, уехать жить в деревню, звал Надю. Она по-прежнему не решалась покинуть мужа.

Детей в её доме уже не было, но дочь и сын с внучками часто приходили к родителям. Ощущение семейного уюта, вид накрытого стола, за которым собирались три поколения, наполняли удовлетворением.

Толя решился и переселился в район, когда ему предложили возглавить предприятие. Сход села избрал его председателем некогда преуспевающего колхоза. Началась работа, субсидии и дотации от государства потекли рекой под его кипучим, деятельным напором. Поселился в большом, неубранном холодном доме. Наталье запретил ехать с ним. Скучал по Наде, выкраивал время примчаться к ней в город, обнять, поговорить, если удавалось, то забрать к себе на денёк. Вечером отвозил на вокзал, провожал на электричку, долго прощались. Потом тосковал. Противно было в пустом доме, ещё наполненном Надиным запахом и ароматами приготовленного ей обеда. С удвоенной силой включался в работу. Гонял колхозников, которые пили беспробудно, воровали все подряд безмерно.

Прожив один полгода, взялся отстраивать усадьбу, стоявшую на берегу пруда, названного им озеро Надежды. Летом очистил водоём, запустил рыбу, вырубил буйную иву, отсыпал берег песком, чтобы ребятня купалась. Нанял бригаду делать ремонт в доме, обставил новой мебелью. Во дворе рабочие возводили беседку, баню, разбили сад. Он просто ждал её, мечтал о том дне, когда она решится и приедет к нему со своими мягкими руками, ласковым взглядом, теплом, порядком, уютом. И тогда ему не будет одиноко и горько, он станет цельным и спокойным.

В июле Толя с Надей поехали отдыхать. Чудо природы – три озёра, расположены рядом между степью и бором. Солёное с пластами минералов под водой. Чёрное, мыльно-пенное, щелочное. Совсем рядом Белое – глинистое, пресное, холодное от бивших на дне ключей.

Ночами сидели у костра. Толя уговаривал и грозил:

– Хватит мне бобылём жить, приезжай, прошу. Я ставлю тебе срок до осени, если не переедешь, я другую женщину в дом приведу. Охочих много.

Надя придумывала причины не говорить ему своё решение.

– Я не могу сейчас. Леонид уехал в санаторий, у меня дома бригада работает, ремонт не закончен, как я всё брошу? Внучке малой ещё восемь месяцев, надо помогать с ней. Если не нужна, то приводи кого хочешь.

Толя злился, смотрел на Белое озеро, опускавшийся туман, розовые облака над горизонтом, окрашенные уходящим солнцем. Опустил голову, тяжело вздохнул, пошевелил палкой поленья в костре. Запел проникновенно, печально: «Шёл казак на побывку домой…»

Надя смотрела на него, слушала его, чувствовала тоску, любила безмерно, в груди болело. «Надо принимать решение, надо, надо, надо…»

Ушла к Толе неожиданно для всех, даже для самой себя. Закончили с Леонидом ремонт, навела порядок в квартире. Отметили роднёй годовщину их свадьбы в первых числах августа.

Над дружными гостями и щедрым столом витал аромат гладиолусов. Достали альбом. Чёрно-белые фотографии запечатлели её молодую, девятнадцатилетнюю, с причёской, украшенной бусами, с букетом белых гладиолусов в руках, склонившуюся над книгой в загсе. На годовщину вновь дарили гладиолусы, хотя она любила розы.

На следующий день ходили с Леонидом покупать посуду. Выбрали глиняные пиалы с голубой росписью. Понравились обоим.

Приготовила окрошку на обед с жаренной на сале картошкой, как любил муж. После сходила к дочери, поиграла с внучкой, держала столбиком на коленях маленького попрыгунчика, пела прибаутки: «Ехали, ехали, в лес за орехами…»

К Леониду и домой больше не вернулась. По пути её встретил Толя, она бесповоротно села в машину. Вещи не брала, паспорт был с собой в сумочке.

Когда её потом спрашивали, как она решилась, Надя с улыбкой отвечала, не страшась накликать несчастье: «Пусть хоть один бедовый год, да мой!»

Когда жена не пришла вечером домой, Леонид встревожился, к утру понял, что она ушла к другому. Детали о неверности супруги узнал от подруги Нади. Дня через два позвал к себе дочь и сына. Усадил на диван. Тяжесть придавила троих. Молчали, как на похоронах. Откашлялся, глухо произнёс: «Видимо, ваша мать вышла замуж».

Леонид ходил по комнате, заложив руки за спину, выбрасывая вперёд тапки, спотыкаясь о них. Произнес горькую речь о порядочности, обесценивая бывшую в глазах детей. Безапелляционно приговаривал, всем видом давая понять, что возражения будут расценены как предательство. Создал спасительную иллюзию для себя, поделив мир на чёрное и белое. Он на правой стороне, теперь у него новая семья, состоящая только из детей. Она – падшая, должна быть вычеркнута из их жизни. Взрослые дети не спорили, разделяя его боль.

После отец сблизился с дочерью, которая с присущей молодой женщине чувствительностью, хотела заботиться о нём. Долгие разговоры, вопреки его отстранённости. Её приходы в гости, суета в квартире с тряпкой, воркование с внучкой раздражало Леонида, но не давало нырнуть с головой в горечь рухнувших надежд. Предстояло выстраивать жизнь заново, перенести унизительный шёпот злых языков. Телефонные звонки «доброжелателей», стремившихся раскрыть ему глаза на бывшую, были многочисленны и унизительны. С сыном отдалились, словно боясь боли от искренности.

Спустя год Леонид уже встречался с хорошей женщиной, с которой был знаком ранее. Ещё через год они поженились, любили друг друга, заботились, поддерживали. На его семидесятилетнем юбилее жена Лидия проникновенно сказала, поздравляя: «Больше двадцати лет я благодарю Бога за встречу с тобой…»

Переехав к Толе, Надежда расцвела. Кинулась налаживать быт – мыла, убирала, украшала отремонтированный и сияющий новым дом. Толя без удержу купил аж пять сервизов посуды. Хозяйка вышла на работу в кооператив, достойно заняв место главного бухгалтера рядом с председателем. Поженились, сменила фамилию.

С Леонидом имущество делить не стала. Не хотела, боялась, да и совестливо было с ним встречаться. Выдала дочери доверенность на оформление всех документов. Соглашение о разделе имущества подготовил нотариус, а подписала за мать дочка. Надежде отошла швейная машина и хрустальная ваза. Леониду достались квартира, авто, дача, гараж, погреб и всё остальное. Однако эти имущественные разборки стали безразличны новоиспечённой Толиной жене. Она надёжно была обеспечена всем нужным – заботой и любовью.

Жизнь в деревне увлекла. Трудились супруги вместе. С апреля по декабрь без выходных. Посевная, уборка, покос. Убранное зерно ссыпали на элеватор и держали до повышения цен в январе, только потом выгодно продавали частями. Зимой работы меньше.

В гостеприимный дом устремились родственники и друзья. Каждые выходные приезжали дети с внуками. Топили баню, купались в озере. В гостиной зимой или на веранде летом накрывали щедрый стол вмещавший человек двадцать. Ребятишки босые бродили по усадьбе, лакомились с куста малиной. Молодая бабуля сорока шести лет в окно любовалась детворой. Была изобретательна в забавах и развлечениях. Организовывала походы в лес, пикники на озере, ночные купания.

Толя светился от счастья, его мечта исполнилась. Всё у него было: любимая, большой дом, дети и внуки, дело, прибыль, уважение на селе. От собственного сияния хотелось радовать семью. Маленькая внучка Надя любила лошадей. Купил ей нежного, серебристого жеребёнка и привёл на двор, чтобы девочка наигралась вволю. Малышка обрадовалась, назвала его Серко и не уходила из загона. Старшая Надя охала, смеясь, выговаривала, наливая воды жеребёнку: «Толя, ну, что ты творишь. Мала она ещё для лошадки».

Щедрость Анатолия не имела предела. Увешал жену, дочерей и падчерицу золотом. В ювелирном магазине покупал несколько пар серёг, всем одинаково, чтобы не обидеть. Сам ходил в рваных сандалиях, глотал пыль в полях, носясь от рассвета до заката на УАЗе в посевную да уборочную поры. Довольствовался тем, что дома его встречала Надежда. Накрывала стол, кормила незамысловатым ужином – хлеб, бульон, кусок мяса, да лук. Благодарный ложился спать в чистую, ей постеленную постель. Большего и не надо.

Отправились путешествовать в Среднюю Азию, на озеро Иссык-Куль в Киргизии. Это был долгожданный медовый месяц. Уехав от колхозников, расслабились. Плавали в кристальной минеральной воде. Надя лежала на спине, вытянувшись всем телом в огромной чаше озера, смотрела в бездонную голубизну неба и благодарила Создателя за всё, что у неё есть. Вечерами они лежали на мягких подушках чайханы, ели манты, шашлыки, уйгурский лагман, пили зелёный чай и коньяк из пиал.  До поздней ночи Толя играл в бильярд в компании отдыхающих. Разгорячённый от выпитого муж вёл себя как хозяин жизни. В ту счастливую поездку расслабленный Толя частенько усиливал эйфорию горячительным. Надя не видела в этом ничего страшного. Им было хорошо среди жёлтых гор, зеркального озера и тысяч бордовых, оранжевых, белых роз.

На обратном пути заехали в Бишкек. Весь жаркий день провели на подушках чайханы Джелалабад в ожидании ночного поезда. Вечером пошли гулять по городу. В ботаническом саду подсвечивались фонарями дорожки и статуи, благоухали цветы, журчала вода в арыках. Надя села на тёплые гранитные камни, опустила ступни в прохладную воду. Толя наклонился, поцеловал её в шею, тихо произнёс: «Я так люблю тебя, милая».

Отошёл в сторону караоке-будки, поговорил с мелким парнем, взял микрофон и запел «Миллион алых роз». Надя присоединилась к нему. Когда песню закончили, то обернувшись, увидели, что им подпевает десяток остановившихся прохожих. Громко смеялись, идя по аллее к вокзалу, вспоминая выступление. Сели на огромные качели. Вверх, вниз и снова, так что дух захватывает, щекотно в животе…

По возвращении из отпуска вновь трудились со рвением. Уборка полей, возврат долгов, выгодные сделки с закупщиками, продажа сена, зерна, овса. Толя начал каждый вечер снимать усталость пивком. Приходил с работы, садились вместе на веранде, беседовали, строили планы, провожали солнце в закат. Приезды друзей превратились в шумные вечеринки с возлияниями.

Небеса не всегда безоблачные. Надя встречала стойко и грозы, когда Толя, устраивал сцены ревности. Она говорила, что любимого человека простить нельзя. На нелюбимого мужчину наплевать, пусть себе бесится, кривляется, из штанов выпрыгивает. Вот если пакость вытворяет единственный, то это причиняет с трудом терпимую боль, нет жизни, одна мука.

Толя порой, как с цепи срывался. Начинал пить несколько дней подряд, водил компании домой. Требовал от Нади присутствовать при гулянках. Гостей звал разных: от уважаемых людей района до работяг с фермы. Властвовал, пары алкоголя в мозгу усиливали ощущение могущества.

Надежда с напускной весёлостью накрывала на стол, угождала, хотела быть хорошей хозяйкой в глазах мужа и села. Когда гости расходились, Толя сидел за столом и исподлобья смотрел, как она моет посуду. Глаза наливались кровью от бессонницы и выпитого. Всё, убрав, она уходила в дровяник, доставала пачку сигарет, молча курила, сидя на бревне. Потом шла спать. Одурманенный муж частенько не оставлял её в покое, стягивал одеяло.

– Вставай! Говори, какую тебе музыку включить, давай посидим ещё, – шумел он.

Только просьбы эти были злые, как его взгляд. Она терпеливо отговаривала его, как ребёнка.

– Толя, поздно. Давай спать. Мне завтра на работу. Ну, посидели уже хорошо…

Утро наступало хмурое для обоих. У Нади печаль и разочарование, которые она гнала прочь, бодрила себя и спешила в контору. Дела не ждут. У Толи похмелье, тяжёлое, мужицкое, с депрессией и бессилием. Он оставался дома. На работу идти не хотел. К вечеру мог сбросить апатию, но злился, вымещал на окружающих.

Толя был патологически ревнив, плохо контролировал себя даже в первое время ухаживаний. Раньше имелись основания, вечно правый соперник – муж Леонид. Теперь жизнь изменилась, а отрава ревность осталась.

Он говорил: «Я ничего не могу сделать с собой, ревную. Под окном стоит столб, ты смотришь на него, и я к нему тебя ревную».

Горизонт у Толи не был омрачён соперником, но он срывался. Бывал груб, даже жесток. Обвинял в непристойностях с бригадирами, алкашестыми деревенскими молодцами. Часами приходилось Наде вести беседы о неразумности его обвинений, оправдываться, приводить примеры. Это помогало, но ненадолго. Через пару дней всё могло неожиданно повториться лишь потому, что она задержалась с работы на полчаса, проболтав в огороде с соседкой. Воображение Толи уже рисовало жуткие картины измены, призывало к расправе с женой. Появившаяся на пороге хозяйка слышала в свой адрес: «Натрахалась?»

Голова его тряслась, взгляд безумца. Надя реагировала по-разному: от уговоров до ссор. Не помогало. Появилась ревность в крайнем её проявлении – ненависть.

После очередного застолья с возлияниями Толя попал в больницу. Сдал анализы. Врачи выявили сильные гормональные нарушения и, возможно, перенесённый инсульт, которые могли вызывать приступы агрессии, ярости. Точной причины не назвали: алкоголь, инсульт, нарушения работы щитовидной железы. Всё было возможно.

Надя обрадовалась диагнозам. Ведь это значит, что всё поправимо. Принялась заботиться о муже. Была с ним в больнице, лишь поздним вечером покидая палату. Мыла, кормила, одевала. Он с трудом поднимая ногу, чтобы просунуть в штанину бурчал на неё:

– Держи ровно, я на одной ноге стоять не могу.

Она, улыбаясь, отвечала:

– Обопрись на меня.

Анатолий пошёл на поправку, выписали из больницы. Вернулись домой. Заботы навалились, и муж вновь стал выпивать. День шёл за днём, неделя за неделей, и в этой круговерти счастливых часов, минут становилось всё меньше.

Случилась новая напасть. В районе возбудили уголовное дело за нецелевое использование бюджетных средств. Анатолий и Надежда под следствием. Посевные уже пару лет проводили за счёт субсидий и дотаций края. После отчитывались о расходовании государственной помощи. Отчётная документация была опорочена при проверке. Теперь все силы тратили на защиту от обвинений. Толя злился, был разочарован, не мог работать. Парализованный морально подписал признание. В упрощённом порядке председателя осудили условно. В отношении бухгалтера производство прекратили за отсутствием состава преступления.

Глава района приехал в гости с женой и маленькой собачонкой. Жарили мясо, выпивали, беседовали. Состоялся разговор. По-приятельски, легко было сказано: «Ты, Толя, уходи с поста председателя. Другого человека ставить будем. Нельзя с тобой дела нам теперь иметь. Болтать будут, замажешь всех».

В одурманенной голове хозяина словно что-то бухнуло, желваки заходили на скулах, кровь ударила в лицо. Пульсировала мысль: «Предатели, дешёвки. Как же теперь дальше, что делать, куда деться? Здесь дом и всё здесь…»

У Толи было припрятано зерно, которое можно было выгодно продать, но этого хватит только на первое время.

В обиде муж запил беспробудно. Вымещался на Надежде. Она каждое утро наблюдала за ним хмельным. Уходила на работу. Старалась вернуться попозже, чтобы не видеть его угрюмого и пьяного.

Власть в кооперативе нужно было поменять, начался передел. Назначили дату выборов нового председателя. Кто-то из знакомых брякнул: «Надежда Михайловна, а Вы будете выставлять свою кандидатуру. Знают Вас в селе, любят, уважают. Да и работаете давно за двоих, как бухгалтер и председатель. Муж-то Ваш в контору совсем не ходит уже. Знают все про его болезнь…»

Надя решила, что это хорошая идея, выставила кандидатуру, с мужем не советовалась, его мнение не спрашивала.

Она думала: «Сохраню управление хозяйством. Сможем жить дальше в селе, в своём доме. Толя разозлится, конечно, но будет ему наука, а то достал уже пьянкой. Придёт в себя, поможет мне, а со временем вновь встанет во главе кооператива, если одумается».

Новость молнией ударила по селу, прокатилась громом разговоров, сплетен.

Болтали: «Наша-то, бухгалтерша, слышали, что удумала. Мужа сместить решила, выгонит его за пьянку и будет править как царица».

Толе рассказал новость механизатор. Хитрый мужичонка не смотрел в глаза, отворачивал голову, жевал соломинку и мямлил. Председатель решительно сел в УАЗ, на ходу захлопывая дверь.

Дома Нади не было. Достал бутылку коньяка и сел на кухне. Позвонил хозяйке, сказал идти домой. Не послушалась.

Когда вечером Надя пришла, то Анатолий был тяжело пьян. Зашла в дом, он рыкнул на неё: «Долго шляешься». Смотрел из-под лба мутными красными глазами. Голова опущена, похож на оскалившегося волка. Надя поставила сумку, вышла на крыльцо, спустилась по трём ступеням, села на заснеженную лавочку под голубой елью, наполненная неимоверной, свинцовой тяжестью. Тишина и тьма кругом.

Толя набросил на плечи камуфляжную куртку и вышел следом. Начал говорить, обвиняя в предательстве, подлости за его спиной. Распалял себя, переходил на крик. Надя не оправдывалась, в ответ нападала, оскорбляла.

Он кинулся на неё. Обрушился безудержно. Затягивал ей шарф на шее, крестом перебросив концы. Она хрипела, хваталась за его руки, билась, брыкалась. Толя был силён, поняла, что не справиться. Неожиданно стало спокойно.

«Да путь удушит, сил нет больше», – подумалось ей.

Перестала биться, обмякла, сползала вниз с лавки на серебристый, пушистый снег.

Толя отшатнулся в сторону, опустив руки. Произнёс:

– Уезжай! Не то я убью тебя.

– Сам уезжай, здесь мой дом, – хрипло ответила она.

Толя ушёл. Надя сидела на снегу, опершись спиной о лавку. Уставилась невидящим взглядом. Когда отбивалась, пытаясь справиться с яростью мужа, подошва одного из лакированных сапожков оторвалась, виднелся сиреневый носок. Не чувствовала холода, ничего не ощущала, пустота.

Муж вышел одетым в охотничий костюм. В руках держал её сумку и ружьё. Кинул ей ридикюль. Направил на неё чёрное дуло двустволки. Чётко выделяя каждое слово, сказал:

– Вставай, иди к машине. Вывезу тебя и пристрелю как собаку.

Надя молча встала, опершись на колени, одела ремешок сумки на плечо, отряхнула снег и пошла к машине, стоявшей за воротами. Сзади громко хлопнула калитка, женщина вздрогнула.

Сорок минут ехали молча. Толя был решителен, губы сжаты, руки с побелившими костяшками пальцев на руле, ружьё держит на коленях. Рвал коробку, переключая скорость. Выехав на лесную просеку, остановился. Повернулся к жене, сказал:

– Выходи.

Надя начала спорить:

– Куда я, на улице двадцатиградусный мороз, до деревни или станции час пути.

– Пошла, я сказал, не доводи до греха, – прошипел он.

Вышел из машины, обошёл, открыл дверь. Оружие наставил на неё. Две бездонные глазницы напротив её бледного лица.

Неуклюже Надя вылезла с пассажирского сиденья, зацепившись оторвавшейся подошвой. Сразу по щиколотку провалилась в снег, забился холод в рваный сапог.

– Иди, – приказал ей Толя и для убедительности показал направление стволом ружья.

Отошла с дороги в тень леса. Стояла тихо. Белеет паром выдох, ледяной взгляд, индивение сознания, остывшие чувства, замёрзшая душа.

Толя сел в машину, рванув с места, уехал. Смотрела ему вслед, не веря в происходящее.

«Вот сейчас, загорятся красные стоп-огни. Он вернётся за мной», – думала Надежда.

Не вернулся.