Читать книгу Коготь казуара - Ирина Критская - Страница 7

– Ба… Матушка-барыня! Это кто же в наши мухосраные места пожаловал? Никак Маргарита Батьковна, да собственной персоной? Нуууу, краса неписяная. Заматерела, мать, хоть на самовар сажай, хоть пред самоваром. Госпожа.

Маргарита поставила сумку, дико оттягивающую руку, прямо на снег, всмотрелась в женщину, стоящую у калитки ее родительского дома, ахнула – Анька! Сто лет прошло, как они распрощались с сестрой, распрощались нехорошо, со скандалом, как раз после похорон матери. Обе засранки – мать к себе брать не захотели, больно характер у нее был крут, а тут еще мужья. Ладно Толик, хоть и гаденыш, да мелковат для большой борьбы, а Анькин был крутой человек, занятой, с хоромами, ему не до сварливой больной старухи, со своими проблемами бы разобраться. Вот он и платил за пансионат, лишь бы отстали, а после смерти матери Анька заявилась к Маргарите домой и резонно спросила – “Дом-то, сестрица дорогая, теперь чей будет? Мой мужик за него три цены выплатил, пока мамку в пансионате держал, неужто ты на него, дом мой, права качать начнешь?” Маргарита тогда только в должность вступила, они с Толиком еще колбасу не каждый день ели, и ей эта развалюха была нужна, как собаке пятая нога. Поэтому она отбила сестре поклон в пояс, сообщила: “Спасибо тебе, благодетельница, что денежек ваших, которые вы в мешках храните, не пожалела на мамку. Бери дом, он мне на что сдался? Подавись”. Анька разинула рот от неожиданности, потом развернулась на своих шпильках, аж дырки в линолеуме прокрутила, скакнула козой к дверям, прокричала: “Свинья ты! Свинья была, свинья и есть. Спасибо бы сказала, что три года сраные трусы не стирала. Знать тебя не хочу”. И шарахнула дверями, так что Толик из своего телевизора выскочил, как пес из будки, кинул матерком вдогонку – так больше они и не виделись. А тут…

– Здравствуй, Ань. Ты что здесь? Живешь что ли?

Анна подошла поближе, всмотрелась в сестру повнимательнее, ухмыльнулась.

– Да тоже, что и ты. Тебя, похоже мужик, как и меня бросил… А то, чтоб ты в деревню поперлась, с городу своего. С работы что? Тоже выгнали? Ну давай, пошли, что уж. Не на улице же стоять.

Дом родительский почти не изменился – только, как будто присел, стал ниже, приземистее. В сенях все так же пахло сыростью, квашеной капустой, старыми галошами и еще чем-то таким, забытым, неуловимым, но очень домашним, родным. Этот запах был тонким, витал, поднимался облачком к почерневшим стеллажам под потолком, путался в высохших пучках мяты и полыни, которые любила развешивать мать, а потом снова опускался вниз, стелился тепло и немного дымно – наверное так пахнет детство. У Маргариты отмякло внутри то, что холодными льдышками лежало последнее время, даже слезы набрякли – уж чего – чего, а плакать она разучилась давно. Она стащила сапоги, сунула ноги в холодные валяные тапки (надо же, сохранились, их лучше всех на селе валял дед), втащила сумку в дом, встала в проеме, не зная, что делать дальше. Анна выскочила из кухни, она была уже в толстом байковом халате и в таких же тапках, напяленных на полосатые шерстяные носки.

– Что встала, как неродная. Заходи. Жрать, небось, хочешь с дороги? Сейчас придумаю что, денег у меня, правда, не особо, но кой-что есть.

Пока Анька сновала от плиты к столу, Маргарита смотрела на сестру, изучая. От той, шикарной, импозантной, идеальной, как дорогая кукла, дамы, в мехах и бриллиантах не осталось и следа. Внешность худенькой крыски с закрученным на остром затылке пучком блеклых волос, напоминала о былом величии только вполне приличной кожей, которая еще не успела потерять лоск, уж больно много в нее было вложено. Да и то – за ушами и у уголков глаз уже проявлялись предательские полоски, которые говорили искушенному зрителю – что-то здесь не то. Наконец, Анька остановила свой бег, плюхнулась на табуретку, зло глянула на сестру

– Ладно, хватит зырить. Сама через месяц такой будешь. Кур заведешь, козу сраную. Иначе тут не выжить. Или у тебя денег навалом? Что приехала -то?

– Я, Ань, тут дом хочу купить. У тебя жить не буду, не беспокойся. Мужик потом мой приедет, он тоже сюда собирается.

– Мужииииик? Толька, что ли? Сюдаааа?

Анна выпучила лысые, почти без ресниц глаза, и они стали похожи на оловянные пуговицы.

– Нет, другой. Есть у меня один.

– Аааа…Всегда знала, что ты простипома. А дом-то чего, дом купишь, этого деpьма тут завались. Можно и так – вон заколоченных сколько. Домов десять точно есть, прям тебя ждут. А пока у меня поживи, так и быть уж. В свою комнату давай – не на вокзале же ночевать.

Маргарита, на удивление с удовольствием поела томленой в печке картошки, на которую Анька щедро бросила пару ложек густой сметаны, яйцо, ломоть серого, как в детстве, хлеба, запила это все дешевым чаем, пахнущим веником, который здорово выиграл от гречишного меда и сухого чабреца, с трудом встала, помыла в тазу с горячей водой и горчицей посуду. Анна наблюдала за сестрой молча, потом вдруг выпалила

– Этот-то… Михай твой, паразит поганый, здесь живет. Один, как перст, в домушке на горке. Помнишь его? Иль забыла?

И, глядя, как Маргарита вздрогнула, услышав имя, довольно усмехнулась

– Помнишь, а то…Такое не забывается…