Читать книгу Лось в облаке - Ирина Лазарева - Страница 2

Вадим спал на чердаке, зарывшись лицом в душистое сено, и никак не мог проснуться. На заре прокричал петух, и сразу же откуда-то издалека, с другой стороны канала, донесся ответный клич. Прямо под сеновалом, в теплом хлеву, шумно фыркала и переступала копытами корова Рябушка. Вадим слышал сквозь сон, как заскрипели дверные петли, мягко звякнули подойники. Бабушка ласково говорила с Рябушкой, словно ручей журчал. Корова уже не топталась, а стояла смирно. Днище ведра гулко пело под тугими струями молока. Вадим снова уснул под эти мерные звуки и спал крепко, без сновидений, пока неугомонный петух не вздумал заново прочистить свое луженое горло.

Вадим перекатился к маленькой чердачной дверце и высунул наружу взлохмаченную голову с застрявшими в волосах желтыми соломинками. Бабушка, помахивая гибкой хворостиной, гнала Рябушку со двора сквозь белый пар, наплывающий с болот. Они были чем-то похожи друг на друга – обе степенные, дородные, крутобокие. Рябушка – черная со светлыми подпалинами, на бабушке – темное длинное платье, поверх синяя кофта, на голове – белая, в крапинку ситцевая косынка.

Вадим снова завалился в сено, сладко пожимаясь и бездумно глядя в потолок.

Когда он проснулся в третий раз, из маленьких отверстий в крыше струились прямые лучики солнца, высвечивая золотом разбросанное по чердаку сено. В лучиках кружились и плавали мириады светящихся пылинок.

Вадим распахнул дверцу чердака и сел, свесив ноги, озирая двор и огород. Бабушка шла от реки с ведром воды.

– А, проснулось, дитятко, – сказала она, – давай-ка иди молочка попей. Мать уже давно встала, тебя дожидается.

Вадим спустился по приставной деревянной лестнице, пробежал босыми ногами по влажной траве на теплое сухое крыльцо и, с трудом отворив тяжелую дверь, очутился в просторной горнице с дощатым полом и русской беленой печью в углу. У входа, на стене, висел эмалированный рукомойник, под ним – лавка с ведром и тазиками. Мать сидела за столом у окна. Перед ней стояла крынка, доверху налитая парным молоком. Рядом лежал батон белого хлеба. Вадим потянулся к банке с черничным вареньем.

– Подожди, не начинай со сладкого, – предупредила мама, – иди умойся, пока мы с бабушкой накроем на стол.

– Мам, не хочу, и руки у меня чистые, – скороговоркой выпалил Вадим, густо намазал вареньем ломоть хлеба, отпил молока прямо из крынки и вприпрыжку побежал к двери. – Пойду погуляю, – бросил он от порога с набитым ртом.

– Далеко не уходи и не смей купаться! Вадим, ты меня слышишь? Смотри, будешь самовольничать, завтра же уедем обратно в Ленинград.

– Хорошо, не буду, – донеслось со двора.

– Лариса, куда ты его отпустила без завтрака? – сказала бабушка, входя из сеней. – Мальчонка худой, как жердь, кожа да кости. И ростом не вышел, не пойму в кого. Петя у тебя богатырь, и сама ты видная, статная. Не кормите вы его, что ли?

– Так ведь не ест ничего. Я с ним совсем измучилась.

– Говорю тебе, – оставь его мне на все лето, осенью не узнаешь. Станет как яблочко наливное на свежем воздухе, да на пирогах с молоком.

– Что ты, мама! Петя не позволит. Я бы с радостью – сама вижу, как он здесь ожил. В городе он из дому не выходит, с ребятами не дружит, в школе у него тоже нелады – обижают его мальчишки, недомерком дразнят. Он мне сам рассказывал.

– Ох, Ларочка, неправильно вы сына воспитываете, все дома держите, трясетесь над ним, а ему надо во дворе с мальчишками мяч гонять, может, когда и побитый придет, все польза будет. А он у вас пришибленный какой-то, застенчивый больно, необщительный, глядит по-дикому, чисто звереныш лесной.

– Мама, ты же знаешь Петю. Он считает, что улица дурно влияет на ребенка. Спорить с ним я не смею. Он и на работе начальник и дома командир. Вот и сейчас, уж сколько я его просила – нет, и все тут, всего десять дней разрешил у вас погостить. Он в мальчике души не чает, но держит в строгости и от себя надолго не хочет отпускать. А дома что: опять за книгами будет сидеть, да за пианино ненавистным. Выдумал Петя пытку для ребенка. В школу пешком ходить не разрешает, на служебной машине его возим. Мальчик стесняется, выйдет из машины, голову свесит, сумка за ним чуть не по земле волочится, идет по школьному двору, по сторонам старается не глядеть. У меня каждый раз сердце разрывается, а сделать ничего не могу.

– Жаль, что у тебя не получилось со вторым ребенком. Лечилась бы вовремя, может, сейчас бы у Вади братик был или сестра. И Петя не мучил бы сына чрезмерным вниманием. Пойду покличу, голодный ведь убежал, – удрученно вздохнула бабушка. – Ах ты, господи, что ж за напасть такая!

– Вадя, сыночка, ты где? – позвала она с крыльца.

– Здесь я, на огороде. Ба, можно я морковки подергаю?

– Ну смотри, недолго, и к реке один не ходи.

Бабушка скрылась в доме, и Вадим сразу побежал к реке. Впервые его переполняло головокружительное чувство свободы. В Свирице все казалось ему волшебным, радостным и близким, словно он провел здесь всю жизнь.

Бабушкин дом стоял у основания длинного полуострова, там где Новоладожский канал впадал в Свирь. Перед домом – канал, а сразу за огородом песчаный берег Свири. Река разливалась здесь широко, течение было спокойным, величавым; на дальнем противоположном берегу ровной полосой темнел лес.

Вадим закатал штанины брюк выше колен и вошел в реку. Дно у берега было совсем мелким, песок под водой лежал тонкими полукружьями, словно отражением речных волн. Вокруг сразу засуетились серебристые лупоглазые мальки. Они вставали вертикально, хвостами вверх, и обследовали его ноги сверху донизу. Рядом, на суше, лежала старая перевернутая дедушкина лодка с обшарпанными боками.

Вадим прошлепал по воде вдоль берега, миновал лодку, покосившийся деревянный забор огорода, ржавый остов затонувшей баржи, прибившиеся к берегу толстые бревна, утерянные при лесосплаве, и вышел к поросшему низкими кустами болоту.

Утро было солнечное, ясное, оттого болото казалось приветливым и безмятежным. Вадим развлекался, перепрыгивая с кочки на кочку. Ему было весело и жутко.

Кочки мягко пружинили под ногами, кое-где проступала вода, заросшая ряской, из-под ног выскакивали лягушки.

Он снова прыгнул, но то, что он принял за кочку, оказалось пучком травы, торчащей из вязкой жижи, и Вадим сразу провалился по пояс. Он вскрикнул от неожиданности, попробовал выбраться, но с ужасом почувствовал, что трясина не пускает, засасывает его все глубже и глубже. Мальчик забился в липкой, черной грязи, неистово отыскивая руками опору.

– Помогите! – отчаянно закричал он, повинуясь своему бесконтрольному страху.

Кругом царило безмолвие, нарушаемое лишь кваканьем лягушек. Вадим чувствовал, что гибнет. Неведомая сила, грозная и беспощадная, тянула его вниз, в темноту.

Происходящее казалось ему кошмарным сновидением, только проснуться никак не удавалось. Все его существо восставало против такого грубого, несправедливого и безжалостного насилия.

– Помогите! – снова закричал Вадим что было сил и заплакал. – Мама, мамочка!

Прямо перед ним из-за кочки высунулась светлая вихрастая голова с веснушчатым носом и веселыми синими глазами.

– Заткнись, дурак, – сказала голова, – и не трепыхайся, а то еще больше увязнешь. На вот, хватайся за ветку.

Вадим судорожно уцепился за толстую березовую ветвь, и только тогда к нему вернулась способность соображать.

– Ну, чего виснешь, как дохлая рыба на крючке? Давай, подтягивайся. Да не елозь ты, не елозь. Вот так, молодчина! Давай сюда пять. Ничего, брат, я тебя вытащу, – обнадежил незнакомец, подкрепляя свои слова немалыми усилиями.

Вадим еще барахтался и скользил ногами, когда тот подтянул его к себе и одним рывком вытащил на относительно твердую почву.

– Что, испугался? И правильно сделал. Какого рожна тебя сюда понесло? Ты посиди пока, отдышись, потом будем вместе выбираться.

Вадим, все еще всхлипывая, размазывал кулаком по щекам слезы и грязь. Спаситель снял с себя перепачканную майку и вытер чистым концом мальчику лицо.

– Не кисни, – сказал он, – мужчины не плачут. Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – промямлил Вадим, тоскливо ожидая привычного неодобрительного удивления.

– Здорово, – ободряюще сказал паренек, – и мне четырнадцать. А звать как?

– Вадимом.

– Вадик, значит?

– Не-е, Вадим. – Он терпеть не мог уменьшительного имени. – А тебя?

– А я – Саня, – ответил тот, внимательно разглядывая тщедушного мальчика. – Ладно, Вадим так Вадим, – согласился он и с тех пор никогда иначе его не называл.

Сам Саня был складным, крепким парнишкой, с сильными загорелыми руками и ногами. У него были очень светлые, почти белые волосы, ресницы и брови чуть темнее, большой улыбчивый рот – губы сплошь в цыпках и трещинках; нос как нос – не большой, не маленький, неопределенной формы, а глаза – неправдоподобно синие, яркие, словно две лучистые звездочки.

– Ты к бабушке Дусе приехал, вчера, из Ленинграда, верно? – все так же дружелюбно спросил Саня.

– Откуда ты знаешь? – удивился Вадим.

– У нас новости быстро расходятся. А я от вас через несколько домов живу, совсем близко. – Он поднялся. – Все, вставай, пошли уже, ступай за мной след в след, а то опять сковырнешься.

Они вышли к реке. Саня сказал:

– Скидывай свою амуницию, будем жижу отстирывать, а то мамка заругает.

Одежду выстирали и разложили сушиться на прогретой корме баржи, торчащей из воды. Потом выкупались у берега в голубой прозрачной воде и сели обсыхать на песок. Было тепло и безветренно. На недвижной поверхности реки дрожал огненными бликами солнечный свет. Полуденный лес на другом берегу подернулся знойной дымкой, зыбился и струился в неверном горячем мареве.

– Ты в школе какой предмет больше всего любишь? – спросил Саня.

– Математику и физику, а ты?

– Я биологию люблю и химию, еще литературу.

– Книги я тоже читать люблю, только не романы всякие душещипательные, а фантастику и приключения.

– Да ну! – обрадовался Саня. – Айзека Азимова читал?

– Читал – «Конец вечности». Еще я Кларка люблю, Стругацких, Ефремова. Да всех не перечесть.

Они разговорились, увлеченно обмениваясь впечатлениями о прочитанном, не замечая, как летит время, что-то неожиданно вспоминая и перебивая друг друга.

– Сходим вместе в библиотеку? Посоветуешь, что взять почитать, – предложил Саня.

Вадим уже смотрел на него с обожанием. Впервые он был кому-то интересен, причем не взрослому и не родственнику, а мальчику одного с ним возраста, да еще такому сильному, такому классному, поверить невозможно! Он не насмехался над Вадимом, не дразнил, слушал его серьезно и даже спрашивал совета.

– Сань, а что ты делал на болоте? – осмелился спросить Вадим.

– Пичугу одну высматривал. Она поет хорошо. Я люблю слушать, как птицы поют.

Вадим встрепенулся:

– У меня дома тоже птичка есть – зеленушка. Она в клетке сидит и очень красиво поет. Мне ее папа купил.

На этот раз Саня его не одобрил.

– Нет, – покачал он головой, – птицу в клетке держать нельзя.

– Почему? – удивился Вадим. – Многие держат.

– Глупые, потому и держат, – убежденно сказал Саня. – Лесной певец в лесу должен петь. Птицы ведь тоже по-разному поют. На воле она жизни своей маленькой радуется, солнцу красному. А что она тебе в клетке споет? Ты ее тоску, тревогу слышишь каждый день. Разве это хорошо?

– Нет, плохо, – пролепетал Вадим, чувствуя себя преступником.

– Ты подумай, к примеру, – продолжал Саня, – сможет тебе папа купить закат солнца? Или вон, смотри, – рыба плещется, словно в серебре. Не сможет. Вот так и это. Природы руками не ухватить. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – усиленно закивал Вадим. – Я как приеду домой, сразу птицу выпущу.

– Правильно, отвези подальше в лес и выпусти. Пусть себе радуется.

– Вади-им, – донесся издалека голос бабушки, – ты где?

– Я на берегу, ба!

– Сиди тут, я сбегаю – скажу, что ты со мной, – вскочил Саня. – Надо подождать, пока твоя одежда высохнет. Не стоит им говорить, что ты тонул, напугаем только.

Бабушка Дуся, – позвал он, появляясь в поле зрения Евдокии Федоровны, – мы с Вадимом здесь, на берегу, загораем.

– Саня, ты, что ль? Вот славно! Ты уж за ним присмотри, золотко, а то, может, уговоришь его прийти поесть. Он у нас не ест ничего, отощал совсем. И сам с ним приходи.

– Не, баб Дусь, я не приду. Спасибо. Но за него возьмусь. Вы не беспокойтесь.

Саня вернулся к Вадиму и сказал:

– Бабушка говорит, ты плохо ешь?

– А что? – сразу насупился Вадим.

– Как это «что»? Я тебя завтра с собой на рыбалку хочу взять, а перед рыбалкой надо весь день хорошо есть, а то начнешь животом урчать и всю рыбу распугаешь.

– На рыбалку?! – глаза у Вадима засияли предчувствием невероятного счастья. – Ты, правда, меня возьмешь? – Он вдруг забеспокоился: – А я рыбу ловить не умею.

– Это дело нехитрое, научу. Сейчас иди пообедай, а потом пойдем червей копать.

Вадим живо оделся. Рубашка и брюки были еще влажными, но выглядели сухими. Саня сказал:

– Ты часика через два подходи к нашему дому. Видишь, вон тот, с белым забором. Запомнил?

Еще бы не запомнить! Вадим смотрел вслед Сане, как тот идет по мосткам вдоль канала, мимо похожих друг на друга уютных изб, сложенных из толстых бревен, огороженных частоколом, – у каждого забора скамеечка под сенью тополей и берез, – и думал, что Свирица – самое восхитительное место в мире.