Читать книгу Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - Ирина Левинская - Страница 12

Начало Первой мировой войны Бикерман застал гимназистом. Как вспоминает его брат, «мы вернулись в школу, как обычно, в сентябре, и война почти не повлияла на нашу жизнь. Все были настроены в высшей степени патриотично и ненавидели немецких поджигателей войны»153. Лето 1915 г. семья провела в Сиверской. Поездка на Черное море в военное время казалась опасной и слишком дорогой. Отец было подумывал отправить семейство на берег Финского залива, но во время войны евреям было запрещено жить на побережье. Но никакие антиеврейские меры, «правительственные глупости», как их назовет в своих мемуарах Яков Бикерман, не могли поколебать патриотического настрoя семьи154.

В 1915 г. Илья окончил гимназию, в отличие от младшего брата, без золотой медали155, но с достаточно хорошими оценками156. Он решил поступать на историко-филологический факультет Петроградского университета – выбор для еврея не характерный, поскольку был тупиковым с точки зрения карьеры: возможность занимать государственные должности для евреев была существенно затруднена, а преподаватели средних и высших государственных учебных заведений были государственными служащими157. Университетские должности имели четко определенные соответствия с Табелью о рангах. Так, ректор университета приравнивался к действительному статскому советнику (IV класс), декан и ординарный профессор – к статскому советнику (V класс), экстраординарный профессор – к коллежскому советнику (VI класс) и т. д.158 Студенты-евреи иронично называли историко-филологический и физико-математический факультеты, выпускники которых не имели никаких перспектив получить работу по специальности в средней или высшей школе, бесхлебными159.

Справедливости ради следует сказать, что историко-филологический факультет был неприемлем и для некоторых русских абитуриентов. Как отметил А. Е. Иванов, их отпугивала «перспектива своей профессиональной незащищенности по получении университетского диплома»160. В. В. Вересаев в своих «Воспоминаниях» сформулировал это опасение с исчерпывающей точностью: «Я давно уже решил по окончании курса (Вересаев сначала окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. – И. Л.) поступить на медицинский факультет… С филологического факультета кем я мог выйти? Учителем… ну, профессором. Признает тебя начальство неблагонадежным, – и все твои знания некуда будет применить, и ты будешь выброшен из жизни. А работа врача нужна везде и всегда, независимо от того, как к тебе относится начальство»161.

В соответствии с законом евреи имели право получать научные степени, а следовательно, и определенные привилегии в виде чинопроизводства в соответствии с Табелью о рангах. В Положении от 9 декабря 1804 г. «Об устройстве евреев», принятом при Александре I, пункт 5 гласил: «Те из евреев, кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оных признаваемы и производимы в университетские степени наравне с прочими российскими подданными». Однако, как видно из пункта 43 Положения, это отнюдь не означало, что все евреи получили равные с их христианскими коллегами права: «Евреи, отличившиеся знаниями или важными Государству заслугами, будут соразмерно тому отличаемы и награждаемы». Более того, отсутствие в пункте 5 Положения 1804 г. полного списка дисциплин, по которым евреи могли получать степени, давало возможность для отказа в получении степеней по неупомянутым в списке дисциплинам162. Точки над i были поставлены в 1819 г., когда по решению министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына студенты иудейского вероисповедания по получении диплома не исключались из подушно-податного состояния и, следовательно, не могли получать ученые степени, поскольку на них могли претендовать только лица, из этого состояния исключенные163.

Второе положение «Об устройстве евреев» было принято 13 апреля 1835 г. В соответствии с ним евреи получили право на получение ученых степеней на тех же основаниях, что и остальные российские подданные, но не имели права на чинопроизводство. Исключение составляли те, кто получил докторскую степень «по засвидетельствованию Министра Народного Просвещения об отличных способностях их, но не иначе, как с Высочайшего разрешения»164. С 1 февраля 1840 г. и евреи, окончившие университеты, и те, кто получал степени, были исключены из подушного оклада. В особо привилегированное положение были поставлены выпускники медицинских факультетов165.

Положение 13 апреля 1835 г. было отменено 27 ноября 1861 г. Новые правила были более либеральными: «Евреи, имеющие дипломы на ученые степени доктора медицины и хирургии или доктора медицины, а равно дипломы на ученые степени доктора, магистра или кандидата по другим Факультетам Университета, допускаются в службу по всем ведомствам без ограничения места пребывания их чертою, для постоянной оседлости Евреев определенною; им разрешается также постоянное пребывание во всех губерниях и областях Империи для занятия торговлею и промышленностью»166. Формально эти правила действовали вплоть до падения Российской империи. Теоретически евреи, имеющие научные степени, могли поступить на государственную службу, в том числе в университеты, однако на практике это не выполнялось167: в России, как известно, суровость законов умерялась необязательностью их исполнения, но и мягкими законами также можно было пренебречь.

Обсуждая антисемитизм, существовавший в немецкой академической среде, куда попал Бикерман после эмиграции из России, Баумгартен ставит на одну доску российские и немецкие университеты: «Антисемитизм в академической среде создал невозможно парадоксальную ситуацию для евреев: с одной стороны, житейская мудрость подсказывала, что для еврея было слишком опасным излишне акцентировать свое еврейство, и евреи избегали еврейскую тематику, а с другой, антисемиты считали, что евреи должны заниматься исключительно еврейскими предметами, что они не были достаточно “чистыми” или достаточно “интеллектуальными”, чтобы овладеть классическими предметами. В результате академического антисемитизма многие евреи в России и Германии или отказывались от своего еврейства, чтобы заниматься классикой, или предпочитали работать исключительно в области иудаики. Бикерман не хотел быть ограниченным этой разновидностью академического антисемитизма»168. Далее, впрочем, Баумгартен отмечает, что карьера филолога-классика в дореволюционной России для некрестившегося еврея была невозможна, а во Франции и Германии – серьезно затруднена. Это справедливо: с точки зрения вхождения евреев в академический мир ситуации в России и Германии были различны. На с. 99−108 в главе «Евреи в академическом мире в Веймарский период» Баумгартен подробно разбирает положение евреев в немецких университетах. Он ссылается на статью А. Павличек, в которой она, изучив архивы Прусского министерства образования, пришла к выводу о том, что положение как тех евреев, которые сохранили верность иудаизму, так и выкрестов в имперский и Веймарский периоды было существенно лучше, чем это принято считать. На всех факультетах в Берлине между 1871 и 1933 гг. получили назначение 1932 преподавателя. И них 458 (24 %) были евреями, причем 267 (около 60 %) открыто исповедовали иудаизм или, во всяком случае, называли себя евреями. Но при этом нельзя сказать, что антисемитизма в германском академическом мире не было. Известны случаи, когда при назначении на профессорскую должность еврейская национальность кандидата служила препятствием, особенно в тех областях, которые считались важными для формирования германской идентичности: философия, классическая филология, немецкая литература, история современного искусства и средневековая история. Противники апеллировали к христианству: Германия была и есть христианское государство, в котором евреи представляют терпимое (в лучшем случае) меньшинство. Христианские идеи составляют в нем основу немецкой науки, и если немцы рассчитывают оставаться христианами, то евреи в качестве учителей в немецком государстве неприемлемы. Но это мнение, хотя бы и высказанное достаточно влиятельными и известными учеными, не меняло общую картину: евреи могли преподавать и занимать профессорские должности в германских университетах, хотя для них это было сложнее, чем для их немецких коллег. Нет нужды говорить, что российские евреи о таком могли только мечтать.

Все ограничения можно было снять, приняв крещение. Как правило, это помогало: университетскими профессорами были выкресты Д. А. Хвольсон, Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, Е. В. Тарле (последний крестился в православие не из карьерных соображений, а по романтической причине – ради заключения брака с любимой девушкой). Однако иногда и крещение положения не спасало: так, например, министр народного просвещения (1898–1901) Н. П. Боголепов не допустил к занятиям по подготовке к профессорскому званию историка литературы выкреста П. С. Когана. В 1902 г. попечитель Московского учебного округа П. А. Некрасов не утвердил решение юридического факультета об оставлении на кафедре финансового права для приготовления к профессорскому званию М. И. Фридмана. Не только сам Фридман, но его родители были выкрестами. Объясняя причину своего решения, Некрасов сообщил декану юридического факультета, что «привлечение лиц еврейского происхождения, хотя бы и принявших православие, крайне не желательно, тем более что и до поступления в университет евреи часто принимают христианство, а потому решение подобных дел… требовало бы большей осторожности»169. В течение двух лет Фридман пытался оспорить решение попечителя учебного округа, но безрезультатно.

Принять крещение ради карьеры соглашались немногие и после тяжелых колебаний. Дело было не в религиозности студентов-евреев, мечтавших о научном или педагогическом поприще, – многие из них к религии относились индифферентно или даже отрицательно170, а в моральной стороне вопроса.

Известный филолог-классик и новолатинский поэт Яков Маркович Боровский, человек религии абсолютно чуждый, окончил знаменитую Санкт-Петербургскую Шестую гимназию, в которой для желающих был факультатив по древнегреческому языку (вызвавший поначалу большой интерес у гимназистов, вскоре, впрочем, его утративших, за исключением братьев-близнецов Боровских), мечтал заниматься классикой, но был вынужден поступить в Политехнический институт. Только после Февральской революции, когда все ограничения для евреев были сняты, он смог со спокойной совестью перевестись на вожделенный историко-филологический факультет университета.

Известный историк античности Соломон Яковлевич Лурье, будучи атеистом, долго колебался, следует ли ему принять крещение ради того, чтобы остаться в университете «для подготовки к профессорскому званию» (как бы сейчас сказали, в аспирантуре). Характерно, что первоначально он поступал в Петербургский технологический институт именно потому, что понимал, что в столь любимой им области занятий классическими древностями перспектив у него нет. Крещение как решение всех проблем им тогда не рассматривалось. И только случайная тройка по сочинению помешала ему поступить в Технологический институт и стать инженером. Под влиянием уговоров отца, который так же, как и Иосиф Бикерман, вырос в местечковой религиозной семье и порвал со своим прошлым, он все же крестился в лютеранской церкви, но считал крещение «гнуснейшим из компромиссов». Как отметил один из студентов, отвечая на анкету 1913 г., распространенную среди евреев, учившихся в высших учебных заведениях Москвы, «еврей не имеет права быть ренегатом вследствие тяжелого положения его братьев»171