Читать книгу Честное слово - Ирина Левонтина - Страница 54

У все того же Галича есть “Баллада о прибавочной стоимости”, а в ней эпиграф: “…Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…”

Эта фраза – единственное, что у большинства людей, изучавших марксизм в школе, в институте, на политучебе и т. п., осталось в голове от “Коммунистического манифеста”. Этот самый призрак постепенно стал элементом фольклора, фигурировал в разнообразных шутках и частушках – далеко не всегда приличных. “Баллада о прибавочной стоимости” Галича начинается так:

Наряжался призраком – это значит, конечно, заворачивался в простыню и изображал привидение. Вряд ли можно понять это как-то иначе. Да, собственно, я сама видела во время какой-то манифестации привидение с табличкой “Призрак коммунизма”. Правда, дело было уже при Перестройке.

Я это вот к чему. По-русски сочетание призрак бродит вызывает представление о медленном, бесконечном и бесцельном движении, о чем-то унылом и вялом. По-русски говорят бродит как неприкаянный. Ни в употребленном в немецком оригинале глаголе umgehen, ни, скажем, во французском hanter этих смысловых оттенков нет. О чем вообще там идет речь? Что коммунистическая идея циркулирует по Европе, пугая самых разных политиков, священников и т. п., хотя никто точно не знает, в чем эта идея состоит. Коммунизм мерещится им повсюду, и они открыли на него охоту. Поэтому и возникла у коммунистов необходимость выступить с манифестом. Объясниться, так сказать.

Из-за присутствующей в глаголе бродить идеи отрешенности и его романтических коннотаций в русском переводе начало Коммунистического манифеста зазвучало своеобразно. Вместо бодрого полтергейста, который выныривает то тут, то там, дразня тугодумов и толстосумов, возникло что-то вроде не находящей успокоения тени отца Гамлета.

Между прочим, этот перевод появился не сразу. В первом русским переводе “Манифеста” (1869, Женева) Михаил Бакунин написал без огонька: “В Европе появился призрак, призрак коммунизма”, через 35 лет возник вариант: “Призрак ходит по Европе”. И только потом было найдено это “Призрак бродит…”. Вспомним, как сказано у Маяковского – несколько более энергически:

Думаю, что все это сыграло определенную роль в формировании облика русского марксизма. Разумеется, глупо было бы объяснять события 1917 года трудностями перевода, но в Россию марксизм пришел – забрел – в виде несколько трансцендентном.

Пожалуй, еще фатальнее оказался другой переводческий казус, связанный с Марксом. Это как раз хорошо известная историкам марксизма проблема перевода центрального для Маркса понятия Wert. Как знают те, кто учился в советское время, товар, по Марксу, имеет потребительную стоимость и меновую стоимость. Я помню, что понять это было очень трудно. Ну, что такое меновая стоимость, ясно. Но вот сочетание потребительная (потребительская) стоимость казалось, наоборот, полной бессмыслицей. Ну да, при производстве вещи есть затраты, можно говорить о стоимости. Но при потреблении – кого интересуют затраты на производство? Да и если потребляешь сам, то не меняешь ни на что, ну так и опять стоимости никакой нет. Помню, я тогда, не зная даже немецкого языка, думала, что небось перевод неудачный, небось там какое-то слово, которое надо переводить не как стоимость, а как ценность. Много позже я узнала, что точно такого же мнения был и Петр Струве. В первом русском издании “Капитала” (в 1872 г.) термин Wert был переведен как стоимость. В 1899 году Струве в новом переводе “Капитала” заменил стоимость ценностью, причем он многократно обосновывал свой вариант, настаивал на нем. Говорил о том, что русское слово ценность как раз очень хорошо передает идею Маркса и соответствует немецкому Wert, а для идеи стоимости в германских языках есть другой корень: ср. английское cost или немецкое Kosten.

Кого-то Струве тогда убедил. Скажем, Николай Бухарин предпочитал вариант ценность. И Бенедикт Лившиц писал в стихотворении 1922 года:

Ленин, однако, употреблял термин стоимость, возможно, отчасти из личной неприязни к Струве. Ну и вскоре этот вариант остался единственным.

В дальнейшем употребление термина ценность было вообще заклеймено как протаскивание чуждой Марксу теории предельной полезности, где термин Wert также был ключевым. Ну, это уже спор славян между собою.

В одной современной экономической статье я прочитала замечание, показавшееся мне остроумным. Неудачный перевод ключевого слова учения Маркса словом стоимость привел к некоторому перекосу в русском марксизме – выпячиванию идеи затрат труда в определении ценности вещи. Затратность стала доминантой экономического мышления, что и послужило базой для апологии затратной советской экономики.

Для меня, впрочем, существенно другое. Из слова Wert действительно вырастает вся концепция Карла Маркса. Как мы помним, Ленин назвал учение о прибавочной стоимости “краеугольным камнем экономической теории Маркса”. Оно и понятно. Mehrwert забирает себе эксплуататор-капиталист, ну, и дальше бьет час, с экспроприаторами поступают в соответствии с указаниями, соединившиеся пролетарии теряют цепи и приобретают весь мир. Как в той же песне Галича, где герою из-за социалистической революции не удается получить наследство тети Калерии:

И вот теперь представим себе, что ключевое слово Wert переведено так, что понять ничего невозможно. Сочетание потребительная стоимость можно только вызубрить. Чистая схоластика. И вспомним, как изучали – вернее, снова по Галичу, “пестовали” “научность марксистскую”, не брезгуя “даже точками в строчках”: “А я ж ее от сих до сих, от сих до сих!”

Смешно представить себе, чтобы на занятиях по “политэку” кто-нибудь раздумчиво сказал, например: “Пожалуй, точнее будет не прибавочная стоимость, а дополнительная ценность”. Кто-нибудь другой, наверное, отреагировал бы еще одной цитатой из баллады Галича: “А вы не псих?”

[2006]