Читать книгу Злейший друг - Ирина Лобановская - Страница 2

– Улица заметелилась! – сообщил утром, забравшись на батарею и заглянув в окно, пятилетний Денис, названный одним из самых распространенных за последние четыре года городских имен.

Итак, с улицей Ксении все сразу стало ясно. Душа ее тоже в этот день «заметелилась» и «засугробилась». Причину она отыскивала долго. Напоминало зубную боль: кажется, что болит четвертый снизу, а оказывается, седьмой сверху.

В общем, причин насчитывалось много, и одной из них, лежащей на поверхности «метельной души», был как раз зуб, который сегодня требовалось запломбировать Денису.

Он на известие отреагировал с мужским бурным темпераментом – ревел не переставая в течение двадцати минут. Ксения вышла из себя, наподдала ему пару раз по попе, от души, по полной, хлебнула валокордина и совершила грубую педагогическую ошибку, со всей решительностью объявив ребенку, что отдаст его чужому дядьке. Денис про педагогические ошибки еще никогда не читал, поэтому реветь моментально перестал, на всякий случай потребовал у Ксении его успокоить, а потом отправился к Петру и попросил:

– Спрячь меня так, чтобы Ксения не нашла!

Затем он выдвинул ряд спокойно обдуманных угроз, среди которых на первом месте стояло твердое обещание сломать машину в кабинете зубного врача. Ксения спасовала и малодушно перенесла врача на завтра.

Мгновенно успокоившийся, современный и чересчур образованный ребенок в упоении и восторге прочитал наизусть слегка ошеломленной Ксении половину сказки об оловянном солдатике и, дойдя до крысы и ее пустого требования паспорта у служивого, стал собираться гулять.

– Ну какие там могут быть документы! – вполне логично осуждающе сказал он, вспоминая неразумное животное.

– Умен до безнадежности, – проворчала Ксения.

Теперь ей все стало ясно: до обеда Денис благополучно будет носиться по двору под присмотром старушки соседки, которой, на счастье молодым мамашкам, всегда скучно просто сидеть на лавочке. И можно спокойно отправляться с четырехмесячной Дашкой к педиатру.

Коляска легко катилась по укатанной снеговой дорожке. До поликлиники Ксения молчала – с Петром давно никаких отношений. Он важно шагал рядом со свертком запасных памперсов. В глубине души Ксении приходилось признать, что Петр, отличаясь от многих современных мужчин, не стыдится хозяйственных сумок, коляски и стирки, охотно сидит с Дашкой, если нужно. За что Ксения его так не любит?

В поликлинике на высоком белом столе с матрасиком Дашка лежала тихо, только соска шевелилась во рту: туда-сюда, туда-сюда. Спокойный ребенок – счастье для родителей. Лежала и важно смотрела на Ксению синими Петиными глазами. Ксения почти ненавидела их за то, что синие, за то, что Петины.

В кабинете врач тотчас забросала Ксению вопросами:

– Чем кормили? Не болела? Как прибавляет в весе? Как спит?

С трудом отбившись от этого града, Ксения собралась сама спрашивать, но врач вошла в раж и никак не могла остановиться:

– А как рожала, мамочка? Легко?

– Я-то легко рожала, – мрачно сказала Ксения, засовывая Дашке в рот выпавшую соску. – Только двадцать лет назад. Это первый раз.

Про второй раз ей говорить не хотелось. И, встретив изумленный взгляд докторши, немо застывшей над Дашкиной карточкой, пояснила:

– Я – бабушка.

– Ну и бабки теперь пошли! – ахнула докторша, бросая ручку на стол. – А это тогда кто? Дедушка?

И она показала на Петра, отпустившего несколько месяцев назад широкую, лопатой, светлую бороду. А еще Петр носил замысловатую прическу: каре средней длины и с одной стороны висит тонкая прядка на несколько сантиметров длиннее остальных волос. Его спрашивали: как стригся, специально, что ли, каждый раз эту косицу закалывал и не давал под ножницы? Он с дурацкой улыбкой кивал. Идиот…

– Нет, – пробурчала недобро Ксения и отвернулась к окну. – Это зять.

– Ой, подождите… – Педиатр посмотрела на бабушку повнимательнее и вдруг посыпала словами. Они полетели, как новогодние конфетти, невесомые и прилипчивые. – А я ведь вас знаю! Ну да, вы же артистка! Вас все знают! Вы Леднева! Ну конечно! Я вас много раз в кино видела! Вот названия фильмов только не помню… Вы еще играли в сказке этой рождественской… Вместе с Олегом Авдеевым. Правда? Как же я вас сразу не узнала? Колготишься тут целый день с детишками, света белого не видишь… Свое имя позабудешь…

Получалось, что она просто обязана была узнать Ксению. По долгу службы. Или по гражданскому долгу.

Ксения затосковала. На улице, если вдруг приходилось выходить, а не ехать на машине, она старалась как-нибудь спрятать лицо. Да еще этот Авдеев… Авдеев Олег… Олеженька… Олежек… Срывающийся шепот в трубке: «Целоваю…»

Именно так: «целоваю»…

Авдеев Олег… Олеженька…

– Да-да, – торопливо пробормотала Ксения. – Это я… Та самая, которая… Леднева. Без вариантов. Что такого особенного? У меня здесь дочка живет. В этом районе. По соседству со мной. Приходится помогать. Тоже всю жизнь колготишься с детишками… По понедельникам у нас нет спектаклей, так что сегодня я абсолютно свободна. А в целом я обычная русская баба: с двумя сумками, двумя детьми и кошмарным радикулитом.

Больше врач вопросов не задавала, задумалась как-то, безразлично повертела в руках Дашку, взвесила и молча села заполнять карту, изредка с интересом поглядывая на Ксению.

А что тут разглядывать? Артистка… Известная и заслуженная. На улицах узнают. Разве это достижение всей ее жизни? Будь она неладна, ее жизнь… И эта популярность… Паршивое слово… Слава, размененная на медяки. Бесцветная перспектива. Хотя очень даже яркая…

Но деньги и слава не меняют людей. Это ошибочное, хотя и общепринятое мнение. Деньги и слава лишь ярко выхватывают из беспросветной тьмы души, как слепящим глазом насмешливого прожектора, качества, уже заложенные в человеке.

Молодость… Глупость… Надо бы как-то сжаться и пережить то время, когда все кажется всерьез, хотя на самом деле что в этой жизни всерьез?… Да ничего… Обыденная дребедень.

Мысли сминались и, скомканные, не желали подчиняться. Ее жизнь стала монологом. Интересно, а существуют люди, умеющие думать без слов? Наверное…

Когда родилась Маруська, они с Валентином стали называть друг друга папа и мама. Все думали, чтобы Манька привыкала и знала, кто есть кто. Но дело было совсем не в этом. Просто их настолько поразила новая мысль – они теперь не просто тривиальные Ксения и Валентин, а мама и папа, – что они так и обращались друг к другу. Словно ощущая себя в неизведанном доселе, необычном статусе, еще до конца к нему не привыкнув, полностью не осознав. Сами себя к нему приучали.

Но эта Ксенина профессия…

О ней хорошо написал Карел Чапек: «Если кто-нибудь из вас хочет стать актером, – от чего, торжественно возвысив голос и воздев руки, именем вашей матушки и вашего батюшки слезно вас предостерегаю; но если вы останетесь непреклонным к моим мольбам, то испытайте сперва выносливость своего организма, свое терпение, легкие, гортань и голосовые связки, испробуйте, каково потеть под париком и гримом, подумайте о том, сможете ли вы ходить почти голым в мороз и окутанным ватой в жару, хватит ли у вас сил в течение восьми часов стоять, бегать, ходить, кричать, шептать, сможете ли вы обедать и ужинать на куске бумаги, налеплять на нос воняющий клопами гумоз, выносить жар прожектора с одной стороны и ледяной сквозняк из люка – с другой, видеть дневной свет не чаще, чем рудокоп, пачкаться обо все, за что ни возьмешься, вечно проигрывать в карты, не сметь чихнуть в продолжение получаса, носить трико, пропитанное потом двадцати ваших предшественников, шесть раз в течение вечера сбрасывать костюм с распаренного тела, играть, несмотря на флюс, ангину, а может быть, и чуму, не говоря о множестве других терзаний, неизбежных для актера, который играет; ибо актер, который не играет, терпит несравненно худшие муки».

Падавшая спиной – мучительными дублями – на бетонный пол молодая Люба Полищук, изнывающие под солнцем пустыни Мишулин и Кузнецов, сама Ксения, вся в синяках и ушибах после съемок, когда играла в паре с известным французским актером… Но француз, приехав к месту съемок и осознав, что ему предстоит, тотчас потребовал дублера, ботинки на толстой подошве и спецодежду для защиты при падениях. Иначе он играть отказывался. Французу моментально выдали все требуемое. Ксения же снималась на высоких каблуках, без всякого дублера, сама добросовестно валилась на асфальт с десяток дублей… И спала на ипликаторе, пытаясь избавиться от неотвязных болей в пояснице.

А потом – известный перл великого режиссера: «При съемках фильма не пострадало ни одно животное, включая людей».

И еще дети…

Ксения родила дочку, Марусю, в девятнадцать лет, и та, в свою очередь, отстать от матери не захотела. И появилось вот это крохотное важное существо, которое называется теперь странно и непривычно для Ксении – внучка. А Ксении – тридцать девять лет. Всего только тридцать девять. У нее розовые без всяких румян щеки, пушистая челка и легкая походка девушки, не обремененной заботами. И на улице на Ксению постоянно засматриваются встречные мужчины. А потом узнают и столбенеют… Раньше это казалось очень приятным. Сердце окутывалось радостью, ликовало и начинало нашептывать, какая она, Ксения, та самая, которая, известная – столького добилась… Мерзкие слова.

ВГИК она вспоминала с ужасом. Кто больше выпьет или забористее ругнется, тот и круче. Хорошо, тогда хоть наркотики еще не расплодились, а то бы Ксения со своим максимализмом и горячностью и здесь тотчас выбилась в лидеры.

Рассказывали, что один профессор откровенно брал взятки водкой. Даже установил тариф: три бутылки – отлично, две – четверка, одна – тройка… Ксении не приходилось ему сдавать, поэтому она так и не узнала, правда ли это.

Все вокруг матюгались.

Валентин со смехом рассказывал, как однажды, прикалываясь, написал в анкете: «Прилично владею английским и немецким. Русским – неприлично».

Теперь Ксения порой начинала панически страшиться людей и мира. И тогда в смешной попытке спастись – от чего и от кого? – вырубала все телефоны и жила тихо, никуда не выбираясь, пока немного не приходила в себя. Воздвигала стенку между миром и собой, чтобы уберечься от окружающего. И думала, что весь земной шар не может оказаться в большей беде, чем одна несчастная душа. А она, Ксения, – слишком отдельный человек и отдельная артистка, и все ее трудности связаны с этой отдельностью. И одиночество порой – лучшее общество. Хотя бояться людей – значит незаслуженно баловать их. К чему такие реверансы перед ними?

Пустыня… уединение… Наверное, именно пустыня намного страшнее и тягостнее, чем уединение в лесах, потому что деревья – настоящие существа для человека. И всякие там лисички-зайчики. Пустыня… уединение… Есть ли что-нибудь более необходимое человеку?…

Провалы одиночества… как они стали необходимы… как ценны… Почему так долго люди не в силах осознать подлинные ценности?… Может, мнимых больше?…

Новая жизнь – отсечение от прежней, когда садовник обрезает ветвь, которую хочет привить. Садовник… Кто это?…

А мы, люди… Как часто мы жертвуем для нашей невоздержанности больше, чем даем на наши нужды.

И как было бы хорошо, если бы Ксения и впрямь сумела поднять вверх эту глухую загородку, навсегда отделяющую ее от мира с его безумием, тревогами, суетой… с его страстями… Насколько легче стало бы душе… насколько спокойнее… как хорошо будет жить, ни о чем не волнуясь, не беспокоясь… Ни тщеславия, ни гордости, ни зависти… полное бесстрастие… бесстрастие… вот в чем суть… Но можно ли добиться этого?… Ей, Ксении, всю жизнь играющей страсть?…

И людей слишком много… и каждый норовит как-нибудь использовать другого в своих интересах. Каждый подвержен множеству искушений. И ведущие здесь – самомнение и самопревозношение. Они всегда иезуитски сводят на нет и доброту, и честность, и бескорыстие. Искушения… Внешние – скорби и унижения, внутренние – страстные помышления, рвущиеся прочь, как собаки с поводков. И сколько нужно внимать себе и строго разбирать все происходящее с нами и в нас, чтобы увидеть, понять, почему все так сложилось и к чему это обязывает. А уж если получишь благодатное утешение с Небес или от Господа какой-нибудь дар – то искушения просто неизбежны.

Страсти человеческие… Если бы Ксения себя не сдерживала, не вела бы постоянную моральную проработку души, то давно бы превратилась в обжору, алкашку и матерщинницу.

Откуда он взялся, этот мат в языке? Как нельзя написать грязью лик Богоматери, так нельзя и написать ничего высокодуховного и по-настоящему ценного в литературе, если писать на матах и подобном псевдоматериале. Русская матерная брань… Вырожденцы сразу начинают врать, что она появилась на Руси в результате татарского нашествия. Пусть так, но почему тогда матерщина существует и в английском, и в немецком? Ведь там никаких татар не наблюдалось.

Жизнь доказывает, что слово человеческое – живо и значит очень много. Хотя материалисты утверждают, что порча генофонда происходит исключительно от химических воздействий на организм. Но не только – с точки зрения материализма невозможно объяснить многие факты.

Вот два из них. Если девушка матерщинница, у нее часто возникают проблемы с деторождением: ни зачать, ни родить. А мужчины, склонные к пошлым шуткам, к юмору, связанному с неприличными темами, начинают феминизировать: у них уменьшается гортань, голос становится тонким, бабьим, утолщаются бедра и ягодицы, возникают проблемы с эрекцией. И никаким химическим воздействием это не объяснить.

Есть такая притча.

В монастырь приехал погостить старец, имеющий от Бога дар прозорливости. Когда гость собрался уезжать, монахи его спросили:

– Старче, а кто в нашем монастыре уже сейчас достоин Царствия Небесного?

Он ответил:

– Пока однозначно могу сказать только про одного человека – вашего повара.

Монахи изумились:

– Может, мы что-то не так поняли, старче?! Кого-кого… еще раз?! Повара?!

Монастырский повар не был монахом. И жил даже не в монастыре, а просто при нем. Никаких подвигов аскезы не совершал. И более того – всем казался очень хмурым, угрюмым и грубоватым человеком. А старец объяснил:

– Вы все поняли правильно. Если бы этот человек не работал над собой, то стал бы маньяком-убийцей. Но он сумел подавить в себе эту страшную силу. И пусть он всего-навсего повар, пусть он не подарок, но уже за одно сделанное им, за победу над собой он достоин Неба. У вас, у остальных, другие ситуации, потому и сказать про вас так пока нельзя.

Эту притчу рассказал когда-то Ксении отец Андрей. И она очень хорошо ее запомнила, пытаясь найти себе оправдание. Хотя не слишком-то и находила.

Марлон Брандо говорил, что актерство – это не профессия, а невроз. Когда, наконец, кончается детство, кончается и актерство. Но у многих детство длится всю жизнь.

Некоторые утверждали, что у литераторов – все то же самое. Якобы Михаил Зощенко был неврастеником и жаловался одному из своих друзей: «Все-таки это вроде болезни. И от хорошей жизни писателем не становятся. Надо что-то перетерпеть, перенести, пережить – тяжелое, страшное – или вообще быть больным, чтобы взяться за перо».

Где-то Ксения читала, что Фонвизин, уже полупараличный, кричал из инвалидной коляски студентам университета:

– Вот до чего доводит литература! Никогда не будьте писателями! Никогда не занимайтесь литературой!

А Некрасов написал: «Братья-писатели, в нашей судьбине что-то лежит роковое». А только ли в судьбе писателей? Или вообще всех творческих людей? Творчество – грех… Не равняй себя с Творцом… С другой стороны, ты ведь подобие Божие. И свои способности прятать – тоже грех. Тогда как же? Как поступать?! Вразуми, Господи…

Как трудно жить на земле… Но никто тебе и не обещал, что будет легко…

И как правильно понять, оценить, определить себя в мире и мир в себе?…

– Полностью открыться миру и стремиться к единству и целостности с ним, – как-то важно и пафосно ответил ей Валентин. – Не гоняйся за счастьем, оно всегда в тебе. Это, между прочим, еще мудрый Пифагор сказал. Все границы и пределы мы создаем себе сами, потому что просто верим в их существование. И самая распространенная наша иллюзия, от которой страдают почти все, – это уверенность, что, найдя благополучие, мы сумеем избавиться от всех своих страхов и тревог. Но парадокс как раз в том, что все – наоборот. Необходимо сначала избавиться от беспокойства – лишь это поможет обрести удачу. Надо попытаться быть тем, кем ты хочешь, чтобы затем делать то, что ты желаешь, и только тогда ты получишь то, о чем мечтаешь.

Занудно, но правильно. Как часто истина вязнет в словах тех, кто пробует ее определить и высказать…

Бергман всю жизнь пытался выяснить отношения со своими женщинами своими фильмами. Женщин было много. Фильмов тоже. Но выяснил ли?… Отшельник, удалившийся от жизни в самом ее конце… Уйти… скрыться… бежать от жизни… от людей… от этого мира… ради другого мира… который у всех нас впереди…

И жить одной, как в бункере…

Два мира. Вечная проблема… Как их соединить, совместить или как развести в разные стороны?…

Недавно вдруг позвонил Валентин и пригласил его навестить: он дома один и ему скучно.

Ксения помолчала. Подумала. Обыденная дребедень…

– Ты приглашаешь меня в гости? Нет, увы… Наши гости давно закончились. Это без вариантов.

Она кинула на сияющую врачиху злобный взгляд. Вот привязалась! Идиотка…

Когда-то девятнадцатилетняя Ксения, сама такая же полная дебилка, вышла из роддома играть – приехал режиссер, известный Шар, и уговорил. Она не подумала ни о себе, ни о Маруське. Лишь бы играть, играть и играть… Ей, начинающей, еще не окончившей ВЕИК, предложили первую большую роль… И отказаться?! Да ни за что!

Да еще Мосфильм – слово, при котором сначала сжимается, а потом начинает колотиться, как перегревшийся в кастрюле, исходящий паром бульон, сердце любой мало-мальски тщеславной и смазливой девицы…

Мать уговаривала Ксению одуматься – грудной ребенок, родившийся шесть дней назад!

Варвара заявила:

– Не согласишься – дуркой будешь! Всю жизнь себе потом этого не простишь!

Отец хмыкнул:

– Слава требует самоотдачи. Без этого никуда. Ты хочешь прославиться?

Ксения хотела.

– Тогда запомни: что бы ты ни делала, – везде, во всем требуется полная ставка. Цена, которую приходится платить за каждую мысль, за любое творчество, одна и та же: терпение, работа, упорная, страстная, мучительная битва за признание… Но оно, – отец усмехнулся, – оно… когда его, наконец, обретают… приносит чересчур глубокие страдания. А вообще, если хочешь добиться того, чего никогда еще не добивалась, начни делать то, чего никогда не делала.

Ксения промолчала.

Валентин… Он ничего тогда не сказал. Лишь обронил вскользь:

– Звезда моя, самая тяжкая наука на земле – умение падать. С высоты больнее.

Он как-то взялся ради денег выступать на елках в роли Деда Мороза. Репетировал в полном упоении – настоящий актер, он считал, что должен уметь сыграть любую роль. И конечно, взял с собой на представление маленькую Маруську. А та, едва отец вышел на сцену, восторженно завопила на весь зал:

– Это никакой не Дед Мороз, это мой папа!

Получился конфуз. Дети стали удивляться и хихикать. Дома Валентин журил Марусю и просил ее больше так не делать. Она обещала. Но на следующей елке снова громко брякнула, не сдержав гордости:

– Это не Дед Мороз, это мой папка!

С тех пор Марусю старались оставлять дома. Потом она с восторгом рассказывала подружкам:

– Папка играл на Новый год Деда Мороза. Выходит на сцену и говорит: «Ну, ребята, если вы правильно отгадаете вопросы викторины, получите от меня любой приз, какой захотите!» И один парень кричит: «А если я «мерседес» хочу?!» На что папка, то есть Дед Мороз, отвечает: «Ну, мало ли что ты хочешь!»

Ксения услышала эти разговорчики и заметила дочери:

– Это папа маху дал. Нужно было, не стушевавшись, сказать: «Пожалуйста!» – после чего достать из мешка игрушечную машинку и объявить: «Вот тебе и твой «мерседес»!»

– А он и полез в мешок что-то доставать, а что – не говорит. И тут все ребята в зале громко шепчут: «Достает динамит!..» Но он вытащил сразу много шариков. А потом папка, то есть Дед Мороз, объявляет: «Разнося подарки, я ездил по белу свету! Побывал и в жарких странах. Вот оттуда вам сейчас будет большой живой подарок!..» А один малыш спрашивает: «Мама, а как же он не ластаял, когда был в жалких стланах?!»

Как им, молодым, хотелось тогда играть… Играть и прославиться. Более чем понятное желание. Тем более в юные годы, когда так нужна некая внешняя высшая санкция – подтверждение твоего права быть тем, кем быть хочешь. Увидеть себя на экране, в главной роли – это чудо, к которому еще надо привыкнуть. Это теперь, в свои годы и с новой печальной умудренностью, Ксения понимала, что все это на самом деле имеет совершенно иную цену и значение. Но тогда… тогда она думала так, как требовал ее возраст. Диктующий некий стимул существования. Влекущий стимул. А там… кто его знает – как может обернуться судьба, так ведь?…

И Шар тогда рассуждал на съемках: – Правильно сделал Достоевский, изобразив героев не традиционно положительных, а оступившихся, падших, кающихся, раздавленных жизнью, выбирающих и выбирающихся из своего положения. Тем самым он не отвратил людей от пресной добродетели и показал духовную борьбу человека за добро. И точно так же – пусть на другом уровне! – поступил Носов, избрав главным героем Незнайку. Не «от и до» безупречного Знайку, а этакого милого, хорошего, забавного, но постоянно ошибающегося коротышку в большой шляпе. И тоже показал борьбу внутри этой души. Знайка – это тривиально и неинтересно. А так – есть и он, и другие положительные типчики, но в центре – борения человека, пусть коротышки, с самим собой, со своими дурными чертами и проступками. Прямо по Достоевскому, потому и выстрелило!

Ничего себе параллель…

Но тогда молоденькая начинающая Ксения смотрела известному режиссеру в рот, ловила каждое слово, как ласточка хватает на лету насекомых. Потом, позже, они разругались вдрызг. Шар не смог ей простить, что она перестала ему подчиняться. Орал:

– Кино – моя религия! И здесь – лишь мои законы!

А Ксения плохо скрывала, даже не пыталась, что у нее уже давно другой Бог. Однажды Шар обозвал актеров пьяными свиньями… Пили они, конечно, это правда…

Шару нужна была роль, а Ксении – деньги за роль. И слава. И успех. Сняться у Шара в девятнадцать лет – это неслыханно! А роль-то была – тьфу! Какая-то примитивно сляпанная любовная история. Ксения играла фабричную девчонку, устоявшую перед всеми невзгодами-испытаниями. Преодолела судьбу. Судьба… Сегодня тебя пригласит Шар, а завтра он же обсмеет на пробах. Скажет:

– Сыграть хуже, моя золотая, невозможно! Маленькая Маруся, впервые увидев мать на экране и старательно прочитав все титры, спросила:

– А почему там написано про тебя «Ксения Леднева»?

Ксения удивилась:

– Так ведь это мои имя и фамилия!

– Нет, это непонятно, неправильно, – покачала головой дочка.

– А как надо, по-твоему?

И Маруся важно изрекла:

– Надо написать «мама»! Тогда всем будет понятно, что это ты!

Ксения хохотала.

Какой счастливой она была тогда… Потому что была молода.

И жила пока в рамках своего бытия, не выходя за его границы, как все всегда в самом начале. И думала только об этом. И играла лишь это – самое себя и свой мир, правильнее – мирок… Играла себя в этом мире, а не мир в себе. А собственное «я» – хоть и большое, но ограниченное, и оно быстро кончится, когда ты его целиком выразишь и сыграешь до конца. И что ты будешь тогда делать, что изображать?…

В каждую свою роль она входила, как в незнакомую реку. И легкие волны вдруг захлестывали ее, и несли, и тянули… волокли за собой… И порой били в лицо, хлестали по рукам: что ты делаешь? Куда полезла?! Куда тебя понесло, глупую, неразумную?…

Через много лет пришло осознание – все и всякое наше счастье идет от неведения. Это страшно…

И в сущности, тебе не дано ничего знать. Но почему?! И как тогда жить?

Потом, позже, ей все это надоело, она года четыре вообще не играла и прекрасно себя чувствовала. Буквально летала. И сейчас ни за что не взялась бы за старое, если бы не нужда. Ксения снималась и выходила на сцену ровно столько, сколько требовалось для жизни, ничего лишнего. Ездила по городам и весям с антрепризой по рассказам Чехова, иногда соглашалась на съемки, но после них почти всегда жила мучительно – оставался тяжелый осадок бессмысленности.

Да, исключительно ради заработка. Она не любила и не любит кино. Наверное, и оно было послано ей для смирения. Собственные актерские удачи Ксения связывала только с театром. Семнадцать лет прослужила на сцене, работала с великими режиссерами… А сейчас отвергала многие роли, придирчиво смотрела на драматургическую основу.

Кинорежиссеры ее заметили еще в юности, после фильма Шара, и отбоя от предложений сниматься у нее не было. Хотя Ксения никогда не считала себя фанаткой своей профессии – всегда достаточно свободный человек. Могла увлечься, влюбиться, уехать куда-то, начать писать… Ни на чем не зацикливалась.

Кино… Одни переводные фильмы чего стоят. И сами переводы. Например, с Кэйт Уинслет – «Вечное сияние страсти». Интригует картинка на диске: Кэйт, лапочка, и мальчик лежат рядом на спине, глядя в небо, среди снегов, в шубках, судя по всему – где-то около Северного полюса. В общем, ясно: будет что-то отчасти любовное, отчасти фантастическое, отчасти философское. И вдруг Ксения увидела другое название – «Вечное сияние чистого разума». Похоже, но наполовину, и странно… Очень странно… Полезла в Интернет. И вот вам новый прикол! Это оказался один и тот же фильм, но название перевели по-разному. Очень уж по-разному. Фильм так и шел под двумя названиями вполне официально. Ничего себе разничка… «Страсть» и «чистый разум» – это как-то, мягко говоря, достаточно чужеродные вещи, если не сказать больше… И интересно, как же в английском оригинале, родившем такие странные «синонимы»? Тоже загадка…

А нашумевший триллер с сыном Брюса Ли, во время съемок которого тот и погиб, переводился как «Ворон». Но Ксения видела титры на английском. В оригинале фильм называется «The Crow». По-английски не ворон, а ворона. Ворон по-английски – «Raven». И ворон и ворона – это разные птицы, а не самцы-самки одной, как иногда думают. Так что, если название фильма переводить точно – он называется «Ворона». Только пойдут ли люди смотреть фильм под этим названием? «Ворон» – романтичнее, отсюда и перевод.

– Почему ты, мамулик, так редко снимаешься в кино? – привязалась как-то Маруся.

Ксения нервно передернула плечами:

– Через почему… Кого мне там играть – мать киллера? Обойдусь! Эти сомнительные проекты не для меня. И вообще я стала домашним животным – никуда не хочу идти. Если бы ты знала, Манька, какие сценарии предлагают – просто караул! Литература и искусство откололись от жизни, изменили ей. Теперь пишут красивенькие пустячки для забавы сытых, чутье на правду потеряно. Талантливость раскрученных – кажущаяся. Простая бойкость и ловкость, на ходу превращающаяся в недобросовестность. Писатели теперь изливаются желчью по нашему сексуально-криминальному TV. Это куда доходнее, чем писать книги. И труда никакого. Читала я тут как-то интервью с одной популярной беллетристкой, той самой, которая… Так вот ее спрашивают, какие цели она преследует своими книгами. И она отвечает: «Да никаких!» По принципу «писатель пописывает, читатель почитывает». Хотя Чехов утверждал, что ему, как писателю, обязательно нужен хоть кусочек общественной и политической жизни. Но то Чехов… А одна знакомая сценаристка рассказала мне в ужасе, что известное крупное издательство в лице главного редактора попросило ее написать серию порнографических романов. Обещало раскрутку, промоушен и пиар. Тавтология, прости… Это от злости. Так вот моя знакомая объявила: «Ну куда мне с моим словарным запасом да на порнографию? Я владею лишь одной фразой: «Иди ты на хрен!» Без вариантов… Нынче вообще стать звездным писателем просто. Отвали издательству пятьдесят тысяч баксов – и уже завтра о тебе начнет назойливо ворковать радио, нежно и вкрадчиво мурлыкать TV, твоей милой мордашкой оклеят все вагоны метро и тарелки для денег в книжных магазинах. Только плати! Но место в вечности купить нельзя! Ни за какие бабки! Я слышала, как по радио представляли даму, у которой еще нет ни одной книги. Но будет обязательно гениальная! Она ведь проплаченная. Все просто, как линейка. В наше время дьявол поселился в печатной краске. И не только там. Еще на экране, на пленках…

– А ты недавно смотрела «Бригаду» по видаку! – подколола Маруся. – И как впечатления?

– Посмотрела одну серию… И почувствовала ужас. Вижу: я сочувствую им! Откровенно сопереживаю. Хотя прекрасно понимаю другой стороной своей души, что это мое чувство – ложное, недолжное, но ничего не могу с собой сделать. Так мастерски сделан фильм, что нельзя, физически невозможно проникнуться ничем иным, кроме как состраданием. Я выключила видак и поняла, что больше никогда «Бригаду» смотреть не попытаюсь. Но не все сделают так, вот в чем ужас, а что происходит с людьми от этого фильма – я уже более чем красноречиво осознала. По-моему, одни лишь шестнадцать томов изданной «Бригады» – число, превысившее лимит Господнего терпения. Капитана Блада было только на два тома – и то, если я не ошибаюсь, кораблик сгорел… Знаешь, Манька, а ведь в основе этой самой пресловутой «Бригады» – знаменитый когда-то фильм «Джентльмены удачи». Без вариантов. Маруся вытаращила глаза:

– Это еще почему?

– А через почему! Исподволь началось как раз с этого фильма, уже тогда, в те затертые годы, и к чему привело в эпоху так называемой демократии? Именно в «Джентльменах» впервые показали нам образы несчастных преступников. Он вор – но он же обездоленный человек, страдалец! У него ни семьи, ни друзей, никого… Давайте его пожалеем! И все начинают дружно жалеть. Прекрасные актеры играли. Те самые, которые… А коллективно обожаемый всеми Остап Бендер? Это же обыкновенный прохиндей, мошенник, ворюга! Но как подан! Под каким соусом! И все влюблены – прямо герой своего времени, не меньше! Вообще я стала ловить себя на нормальном, здоровом консерватизме. Раньше, в советском кино, всегда минимум декораций, все сделано дешево и простенько, зато актеры играют по-настоящему. Сейчас появилась компьютерная графика, с помощью которой создаются и ландшафты Марса, и подземелья замка Дракулы, но актерская игра на этом фоне зачастую почти никакая. А зачем, если есть такой фон? Вот ты смотрела сериал «Девственница». Стало быть, там какая-то романтичная девственница фигурирует. А серий! Допустим, идет семьдесят восьмая, а всего их больше ста или двухсот, не знаю точно. Так эта девственница – она когда-нибудь свою девственность отдаст какому-то романтичному мужику или нет? Он ведь, поди, всю дорогу этого домогается. Думаю, что по закону подобного жанра – все случится аккурат в самой-самой последней серии. И в этом суть сериала. Засилье тупого американского кино… Недавно одной моей знакомой сценаристке заявили в американской пиар-компании: «Ваш сценарий неадекватен. Вы претендуете на внимание молодежной аудитории, а почему в вашем фильме почти никто не пьет пива? Школьники должны пить пиво, обязаны! Потом – а где же половые акты?! Во всем фильме – ни одного!.. Вот та девица, которая бегает голой и пытается раскрутить главного героя на секс, – ее и надо было сделать главной героиней! А у вас? Инвалидка какая-то… Кому нужны убогие?! Это, по сути, красивая сказка. Мальчик хочет помочь больной девочке и помогает!» Ну что тут можно было ответить? Разве наш молодняк – весь без исключения! – хочет той дичи, которую ему показывают? Многие образы им пытаются навязать. Сказка… А «ночные дозоры», маги и вампиры на улицах Москвы – не сказка, а реальность, так, что ли?! Вот недавно говорили мы на фуршете о живописи – чтобы быть художником, надо все время работать или?… Я вспомнила Леонардо да Винчи. Он написал не очень много картин. И тут кто-то, услышав краем уха мою реплику, вставляется в разговор: «Леонардо да Винчи? Это тот самый художник, который фигурирует в «Коде да Винчи»?» Я взбеленилась! Ну до чего мы дошли! Теперь при упоминании имени Леонардо да Винчи у людей первая ассоциация – книга «Код да Винчи»! Его пиарят вовсю, аж выпускникам билеты впаривают. Но когда в кинотеатрах шли «Страсти Христовы» – залы были полны и многие выходили из кинотеатра со слезами на глазах. А когда всюду крутили распиаренный «Код…», в залах сидело по десять человек, пришедших, чтобы пива попить и потусоваться.

Дочка махнула рукой. Она считала мать более чем странной. Может, так оно и было на самом деле.