Читать книгу Измайловский парк - Ирина Лобановская - Страница 4

Отцы Арама и Валерия дружили давно. Познакомились когда-то на конференции медиков в Питере. Виген Айрапетов прилетел туда из Еревана и три вечера подряд, после заседаний, бродил вместе со своими новыми знакомыми по сырым улицам.

Вспомнил, как дочь однажды рассказывала, что Достоевский написал в анкете: «Люблю тебя, Петра творенье… Извините, не люблю. Вода, дыры и монументы…»

Вигену тоже город не понравился: лишенный всякой гармонии, внестилевой и грязный. Очевидно, великий писатель не ошибся.

Айрапетов позвонил домой, узнал, как там жена и дочка. Он тосковал не столько без них, сколько без привычного окружения.

В то время Виген был довольно известным в Ереване офтальмологом. За консультациями к нему ездили издалека. Честолюбие его не мучило, но очень поддерживало на всех трудных жизненных переходах.

– Виген… – нежно иногда повторял он нараспев свое имя. – Вы гений… Вы гений, Виген… Ну да, что-то в этом есть… Имя – это судьба.

После конференции общительный Туманов предложил своему новому другу поехать в Москву.

– А что, батенька? Махнем прямо сейчас! Одна ночь на поезде. И столицу заодно поглядишь. Познакомишься с моими друзьями. Например, с Левкой Резником. Самая подходящая фамилия для хирурга. Он детский врач– травматолог. Я его когда-то давно спросил: «И много тебе, наверное, детских слез приходилось видеть-слышать, когда накладывал белый гипс?» А он ответил: «Да, но не меньше и веселого смеха…»

– Когда этот белый гипс снимал? – улыбнулся Виген.

– Да, но только к тому моменту он уже редко бывает белый! Он уже обычно – на все цвета радуги! Дети на нем, как правило, малюют фломастерами вовсю.

И Виген решился ехать – у него оставалось еще несколько свободных дней.

Но в Москве Михаил, поселив приятеля у какой-то своей знакомой, предоставил ему гулять по городу в одиночестве. Айрапетову стало еще неуютнее и совсем одиноко. Вокруг шумела жизнь, к которой он не имел ни малейшего отношения, а Виген этого не переносил. Он бродил банальными истоптанными маршрутами всех приезжих и командированных, грустный и нахохленный. Торжественно-колонный вход бывшего цветаевского музея, Исторический – того самого, исконно кровавого цвета, пряничное здание Третьяковки… Там внизу ереванец нечаянно толкнул светловолосую худенькую девушку. Неловко извинился… И она вдруг улыбнулась ему крупнозубой белой улыбкой.

Виген остановился:

– А… вы не взялись бы познакомить меня с городом? Я никогда здесь не был, через три дня улетаю и вряд ли скоро приеду сюда опять.

Девушка опять улыбнулась:

– С удовольствием. Я совершенно свободна. Стася…

– Как? – не понял Виген.

– Стася, – повторила она. – Полностью Станислава. Мама ждала мальчика…

Позже Виген понял, что эта мама вообще никого никогда не ждала, а три дня – не пять минут, хотя, согласно словам поэта, даже за пятиминутку можно сделать очень много.

Они бродили по улицам с утра и допоздна. И Виген неожиданно прикипел к Москве, такой суетливой и безалаберной на первый взгляд.

Стася недавно перенесла операцию на сердце, пока не работала, и Айрапетов сначала заботился о ней как медик, а потом… Потом уже все время думал, как и чем ей помочь, получая взамен эту необыкновенную улыбку, улыбку вознаграждения.

Стася рано поняла безусловность истины, что глупо молчать лучше, чем глупо говорить. И молчала. Довольно часто. Вопросов не задавала – ее ничего не интересует. И отвечала на них только улыбкой. Непонятной, неясной, как она сама. И каждый поневоле думал: о чем она молчит? Люди нередко чувствовали неловкость в общении с ней. Некоторые считали, что опасны те, кто улыбается, еще не начав говорить. Другие думали, что тот, кому редко выпадает случай посмеяться, радуется всякой ерунде. А серьезных людей вообще раздражает обязанность любезно улыбаться.

Ее жизненное кредо… Удачно она его выбрала или нет? Может, так жить спокойней? Она усердно вырабатывала в себе свое основное качество – уверенность в том, что мир должен, просто обязан вращаться вокруг нее. Улыбкой – отрешенной, безразличной, но приветливой – Стася словно игнорировала всех, всех отрицала. Но всех ли? И вообще, говорил ее отец, на свете есть лишь два сорта людей: одни дают, другие берут.

Стася скорчила милую гримаску, когда Виген спросил о ее семействе.

– Ну-у, у нас вечно какие-то загадки. Такие есть в каждой, даже самой благополучной семье, а у нас как раз неудачная. То есть я ее люблю, но она разладилась давно, когда я была еще совсем маленькая. Мама ушла, видела меня редко, меня растила бабушка, мама отца… И что там у родителей случилось, я не знаю. Папа несколько раз порывался жениться, но бабуля всякий раз строго спрашивала: «Владимир, а хорошо ли будет ребенку с мачехой?» И он передумывал. А однажды сказал: «Ей и с родной матерью плохо…» – «Тем более», – сурово отозвалась бабушка. Мама у меня такая важная, деловая, всегда в строгом костюме… Доктор наук. Я ее иногда по телевизору вижу на всяких пресс-конференциях. А со мной она не встречается…

Стасина мать была дама загадочная. Необычная. Из породы деловых леди. Для которых главное – работа, карьера. И к дочке эта мама всегда оставалась холодна и равнодушна. А таких бизнес-мадамок нынче развелось!.. Миновали те времена, когда женщины смирно сидели дома и растили детей. Но в те времена, которые действительно навсегда миновали, дамы могли безмятежно сидеть на шеях у муженьков, поскольку заработков мужей вполне хватало даже на большую семью. А что теперь? Оглядитесь вокруг! Муж работает, жена трудится, ребенок всего один, редко – двое, а перебиваются с картошки на хлеб и обратно. Тут не слишком разбежишься, и женщинам приходится думать о семье точно так же, как мужчинам. Кроме того, разводы…

Хотя любовь к детям все равно никто не отменял, ни при каких зарплатах, думала Стася. Бабушка говорила, что у ее бывшей невестки отсутствует какая-то важная деталь души, та, что отвечает за материнские чувства. Вот и все.

Больше всего Стасе запомнился школьный сентябрьский двор, изнывающий от гомона и толкотни школьников и бьющий в глаза красными и розовыми цветами. Стася стояла в неровной, колеблющейся от волнения шеренге первоклассников и, напряженно вытягивая шею, высматривала среди суетливых взрослых маму. Вот бабушка, вот отец, вот двоюродный брат, вот тетя… А мама? Где же мама?! Бабушка вчера сказала, что мама обязательно приедет помахать рукой Стасе, шагающей на свой первый в жизни урок.

Мама не приехала.

– Не смогла, – коротко объяснила она потом отцу. – Вызвали на кафедру.

– Она очень занятой человек, – сказал отец Стасе.

Стася кивала, делала вид, что все понимает, что ей вообще безразлично, была мама в то утро возле школы или нет, и чувствовала, что ей не нужны ни школа, ни папа, ни бабушка, которые ее так любят. Ей нужна мама. Но мамы нет и не будет… Мама очень занята. И с этой мыслью Стасе надо жить дальше. Как получится.

Виген ничего не сказал Стасе на прощание, только молча постоял рядом с ней в здании аэровокзала. В последний момент примчался Туманов и заорал:

– Милуешься тут без меня, батенька? Ишь какой резвый! В два счета себе нашел московскую любовь!

Стася улыбалась. У нее была очень забавная фамилия – Кувшинка.

В Ереван Виген прилетел с окончательно созревшим решением. Только Станислава…

Жена встретила его сообщение криком и воплями. А потом потянулись несколько месяцев скандалов, дрязг, выяснения отношений… Долгая эпопея развода, письма Стаей… Он ждал их, он их любил, они приносили ему радость, дыхание живой души и живого голоса. Даже когда ее письма переполняли боль и житейские мучения – все равно это были вести своего человека, подтверждение, что они слышали друг друга, что они друг у друга есть. Несмотря ни на что.

Виген уже начал с горечью думать, что такая жизнь – со скандалами и письмами – не кончится никогда, как вдруг все разом оборвалось: жена лишь потребовала, как отступное, прописать в Москве дочку и устроить ее куда– нибудь учиться петь.

Работу в Москве и квартиру на время Айрапетову нашел все тот же вездесущий Туманов. Он обожал любые романтические истории и часто посмеивался:

– Самая распространенная профессия в России – испытатель трудностей. Но и после неурожая, батенька, надо сеять. А с тех пор как я осознал, что жизнь – это просто непрерывное восхождение на Альпы, сделал для себя вывод: главное – поверить в то, что у тебя все замечательно, что ты обаятельный и привлекательный, и вести себя со всеми совершенно свободно. И все сразу увидят в тебе настоящего милашку-оптимиста. Хотя, возможно, посчитают шизанутым на всю голову или шутом гороховым.

Стася оказалась очень проблемной женщиной. Одной операции на сердце ей на долю не хватило. Ее отец, больной диабетом, остался без ноги, и Виген тотчас попросил Стасю их познакомить. И вообще пора…

– А как же вы дома обходитесь? – спросил Виген. – Ну, с отцом…

– Соседи помогают, они у нас хорошие, – отозвалась Стася. – И еще приезжает мой двоюродный брат.

Жили Кувшинки почти в центре. Их дом Виген знал хорошо – не раз провожал Стасю, – но в квартире у них он тогда был впервые. И нервничал, как мальчик, идущий на свое первое свидание, и посмеивался над собой, но поделать ничего не мог.

Бабушка Станиславы, полноватая и проворная, несмотря на годы, встретила Айрапетова как самого дорогого гостя.

– Виген Арамович! – запела она. – Сколько же мне о вас внучка рассказывала! Как вас нахваливала, и не передать! И вот наконец я вас увидела!

Стася стояла возле бабушки, улыбалась и согласно кивала.

Виген немного смутился.

– Я слышал о Владимире Николаевиче… – пробормотал он. – Как у него дела?

Стасина бабушка махнула рукой. Очевидно, ей была свойственна трезвость оценок и точность восприятия событий.

– Да как дела! Как сажа. бела! Если бы Володя слушал меня да врачей! И дела были бы другие. А так… Да вы проходите к нему, он вас давно ждет.

– Мама, хватит тебе меня критиковать, – донесся веселый голос Кувшинки. – Зато досуга у меня теперь хоть отбавляй.

Он сразу стал обращаться с Айрапетовым, как с близким человеком, полноватый, в мать, такой же живой и веселый.

На тумбочке возле дивана Владимира Николаевича гордо красовалась бутылка дорогой водки, рядом приютились два стаканчика…

– Пьем? – утвердительно спросил Виген, сразу пришедший в себя. Теперь он был только врач – и никто больше. – Стыдно, Владимир Николаевич… Кому вы делаете плохо? Лишь себе самому! А ты… – Он сурово глянул на Станиславу. – Ты разве не знаешь, чем болен твой отец? И какая строгая у него диета? Да вся его жизнь зависит именно от нее! А тут… – Айрапетов мрачным взглядом окинул пиршественную тумбочку. – Еще и торт вдобавок! При таких обедах и ужинах никакие врачи не спасут!

Кувшинка криво ухмыльнулся. Он раскраснелся и выглядел вполне довольным собой и жизнью. Стася потерялась до слез, сделавших ее голубые глаза еще ярче.

– Это брат приезжал двоюродный… Отцу все равно нельзя ничего запретить… Он начинает ныть и капризничать, как ребенок. И обвиняет меня в жестокости. Выпрашивает все, что ему хочется…

– Ну, знаешь! – развел руками Айрапетов. – Выпрашивает! Просто смешно слышать! А ты что, не можешь сказать «нет»?

Стася совсем поникла.

– Не могу… У меня характер слабый…

– И вы пользуетесь слабостями дочки? – хмуро спросил Виген. – Ну-ну! Не ожидал ничего подобного. А о себе вы совсем не думаете?

Кувшинка прикрыл глаза.

– Виген Арамович, увольте от моралей! Наслушался за всю жизнь по самое не хочу! Все понимаю, а сделать с собой ничего не могу. Бесхарактерный. Но мои желания становятся для меня законом, увы… Так было и так будет. Стася вся в меня, вы это учтите… А что там ждет впереди, думать не хочу. Мне все равно теперь до конца на одной ноге прыгать. Жизнь – великая штука! Ценнейшая! Но мы редко задумываемся над ее значимостью, живем себе и живем, словно нам так положено. А нам, может, положено вовсе не так, а эдак!

Ладно, каждый волен распоряжаться свой судьбой, подумал Айрапетов. И запомнил насчет желаний-законов Стаей… Пригодится.

Будущее Кувшинки рисовалось ему в самом мрачном свете. Виген отлично понимал, что при таком сомнительном режиме диабетик долго не продержится. И даже странно, что он так долго тянет, хотя ногу потерял. Могло быть куда хуже. Диабетическая кома – а там решают минуты…

Он попытался растолковать все это Стасе, стараясь ее не напугать. Но она была настолько поглощена сейчас собой и своим чувством к Вигену, что плохо понимала его объяснения, касающиеся отца. Она просто восторженно смотрела на него и кивала. Видела она одного лишь Вигена.

А потом… Потом Виген учил Стасю готовить, стирать, гладить. Она ничего не умела. Стал обучать ее армянской кухне и подивился, с какой быстротой и рвением она все усваивала. И увлеченно кормила его этими новыми для нее и давно известными ему армянскими блюдами. Родился сын.

Стася медленно приходила в себя после родов, но при ней всегда был он: муж, отец, нянька и врач. Исполняющий все ее желания. Они не тяготили Айрапетова, а радовали.

– Моя Кувшинка, – ласково говорил он.

Иногда наведывалась дочка Вигена – посмотреть на маленького братца. Она училась в консерватории стараниями все того же Туманова и была даже благодарна отцу за его развод, послуживший ей на пользу.

Подружились жены врачей, а позже – сыновья. Галя, едва познакомившись со Стасей, тотчас стала ее опекать, во всем помогать и давать советы.

– Тебе вообще-то от твоей болезни нужно одно лекарство – полный покой и всякое отсутствие тревог и стрессов, – говорила Галя и вздыхала. – Но где такое достать? Боюсь, в современном мире, да еще в современной России, да плюс – в современном мегаполисе этого средства просто нету.

Стася улыбалась.