Читать книгу Букет из Оперного театра - Ирина Лобусова - Страница 6

Где орхидеи? Второе убийство. Допрос Тани

– А где твои орхидеи? Выбросила, что ли? Забрала домой, или как? – Бойкая девица по имени Виолетта, по последней моде крашенная стрептоцидом в ярко-рыжий цвет, подступила к Тане, едва та только показалась в дверях. Все было просто: шкафчик для переодевания Виолетты стоял возле окна, и первым делом в глаза бросился пустой подоконник. Тем более, что абсолютно у всех девиц, переодевавшихся в общем зале, Танины букеты из Оперного театра вызывали бешеный интерес.

– Или как, – хмурая, невыспавшаяся Таня хотела незаметно проскользнуть к своему шкафчику, но не тут-то было: бойкие девицы не давали спуску никому.

– Так что ты с ними сделала? – В глазах Виолетты горели и зависть, и интерес.

– Тебе-то что? Какое твое дело? – почти зашипела Таня.

– А может, и не ее вовсе тот букет был, – отозвался чей-то злой голос, – кто такой кошке драной роскошные букеты носить станет?

Таня в ярости обернулась на голос, но не определила говорившую. В комнату уже набилось достаточно много девиц, и все они трещали одновременно. Тане не хотелось ввязываться в очередной скандал, потому она развернулась и все-таки отошла от Виолетты.

– Только не говори, что ты забрала букет домой! – выросла за ее спиной Фира.

– И ты туда же! – рассердилась Таня. – Дался вам всем этот чертов букет! Надо было сразу его выбросить! И что вы только прицепились к этому дурацкому венику?

– А знаешь, почему так? – прищурилась Фира. – Слишком уж он хорош для простой статистки. Особенно сейчас…

«Особенно сейчас» означало, что в Одессе в очередной раз менялась власть. Германские части собирались оставить город. На подступах к нему намертво стояли банды атамана Григорьева. Малочисленные отряды красных, еще оставшиеся в Одессе, вели уличные бои с германцами и гайдамаками. Красные дрались как черти, но заметно проигрывали и тем и другим – и по количеству людей, и по вооружению. Прошлой ночью несколько районов города так и не смогли заснуть от стрельбы.

Говорили, что люди Японца взяли крупный банк, но там была вооруженная охрана, поэтому пришлось открыть стрельбу. Перестрелка между бандитами и охранниками банка сотрясала ночные улицы. В результате банк был взят, хотя Японец потерял много людей. Но сохранить лицо в неудачной операции ему помогла невиданная добыча – он взял пять миллионов золотом.

Бороться с налетами в Одессе было некому, для этого не хватало ни оружия, ни людей. И хотя действовала сыскная полиция (так теперь именовалась бывшая народная милиция, до того бывшая полицией и жандармерией) и в нее даже вернулось несколько старых агентов уголовного розыска, работавших еще при царском режиме, но боролись они исключительно с бытовыми кражами и с такими же бытовыми убийствами, не требующими особенных расследований, потому что для большего не было ни средств, ни возможностей. Да и было бы откровенно, по-одесски смешно, если бы несколько человек, вооруженных устаревшими винтовками еще фронтового образца, принялись бы преследовать многотысячную, отлично вооруженную банду Мишки Япончика.

Таня тоже слышала отдаленную стрельбу. Это по центру Одессы разбегались, отстреливаясь от людей Японца, бывшие охранники ограбленного банка. Она по-прежнему жила на Елисаветинской улице, в той квартире, куда ее устроил Японец, и не собиралась ничего менять. Квартира ей нравилась, да и до Оперного театра было недалеко.

Не спала в эту ночь она по другой причине. Всю ночь ее мучили кошмары, и казалось просто невероятным оставаться в постели, лежать неподвижно, закрыв глаза. Лихорадочные, мятежные тени, злые духи сомнений и страха, снующие из угла в угол, ледяные щупальца ужаса от неизвестности, которая была хуже всего – все это заставляло сердце Тани биться в лихорадочном бреду, всю ночь нервно расхаживать по комнате, чтобы усыпить грызущее ее чувство непонятной тревоги.

В таком плохом, нервном состоянии Таня пришла в Оперный театр на очередную репетицию, которая должна была проходить в одном из репетиционных залов. На сцене быстро прогоняли балет. Через три дня должна была состояться грандиозная премьера, в которой Ксения Беликова исполняла заглавную партию.

Оставив свои вещи в шкафчике, вместе с другими девушками-статистками хора Таня стала спускаться вниз. Ей страшно не хотелось проходить по коридору второго этажа, где располагались гримерки ведущих артистов, – ее пугала встреча с Беликовой. Но другого пути не было, а потому Таня, сцепив зубы, ступила в ненавистный коридор.

Но что это? Там было полно людей. Артисты балета в костюмах толпились прямо по центру коридора, нервными, громкими голосами переговариваясь друг с другом. Раздался громкий стук – кто-то изо всех сил колотил кулаком в гримерку Беликовой.

– Наверняка она очередной финт ушами выкинула, – хмыкнула Фира, и все девушки-статистки, в том числе и Таня, остановились в коридоре, присоединившись к толпившимся в нем людям, чтобы посмотреть.

Любопытство – важная черта для любой творческой личности, а потому не существует большего любопытства, чем в театре, где все сплетничают друг о друге и хотят всё друг о друге знать. Коридор быстро заполнился людьми так, что яблоку негде было упасть. Поползли разговоры – каждый старался выдать побольше подробностей.

– Заперлась в гримерке… Не отвечает… Ее выход… на сцене все только ее и ждут… у нее новый хахаль… ее бросил любовник… может, она беременна от того бандита, потому и не выходит… а может, просто свалила, загуляла и забыла про свой балет… А говорят, она к ведьме обращалась за приворотом… У нее был такой роман с немцем… может, немчура ее и пристрелил…

Кто-то снова загрохотал в дверь запертой гримерки кулаком.

– Посторонись, расступись! – расталкивая любопытных, в коридоре появились главный балетмейстер, режиссер спектакля и директор театра. За ними семенила заведующая хозяйственной частью, по всей видимости, она несла ключ.

Таня вдруг вспомнила визгливый смех Беликовой и приглушенный мужской голос, который что-то говорил и говорил. Ей стало ужасно любопытно, и, поддаваясь какому-то совершенно не объяснимому ей самой порыву, она стала протискиваться вперед.

Руководство толпилось возле гримерной, а заведующая хозяйственной частью, пыхтя, пыталась открыть двери запасным ключом. Она колдовала над ней некоторое время, когда дверь вдруг открылась с жутким скрипом, и в коридор вырвался странный запах – словно сладковатый, приторный запах гниющих цветов.

Руководство ворвалось внутрь комнаты, следом проникли несколько особо настырных балерин. Женский крик, истошный женский крик, полный тоски и страха, повис в воздухе, а по толпе пролетела нервная дрожь.

Крик оборвался на резкой ноте. Раздался звук, словно кто-то упал. Чей-то голос завопил: «Скорее, нюхательная соль!» Расталкивая спины, Тане удалось ворваться в глубь гримерной.

Зрелище, открывшееся ее глазам, было из числа тех, что остаются в памяти до конца жизни. А потом настойчиво возвращаются в кошмарных снах.

На диване, большом диване, обитом алым плюшем, украшением гримерной, лежала Ксения Беликова, облаченная в воздушный белоснежный пеньюар. Волны мягкого шифона трепетали в воздухе, подхваченные сквозняком из раскрывшейся двери. И казалось, словно одеяние пытается поднять ее в воздух – невесомую красавицу со страшным отталкивающим лицом.

Распухшее, с закрытыми глазами, оно было багрово-черным. На шее был отчетливо виден затянутый несколько раз шелковый черный чулок. На груди же ее, на животе, на ногах были разложены синие орхидеи, уже не первой свежести, чуть привядшие, некоторые были даже полусгнившими. Цветы ярко выделялись на белом пеньюаре, бросаясь в глаза отчетливой, контрастной деталью. И во всем этом страшном зрелище было полно какой-то чарующей, трагической красоты, завораживающей так, как может заворожить что-то величественное, но в то же время ужасное.

А в воздухе, тяжелом, спертом воздухе стоял отвратительный, приторный аромат гниющих цветов, который не мог рассеять даже сквозняк.

– Она мертва!.. Мертва!.. – кто-то из женщин зарыдал, сзади послышались приглушенные голоса. – Задушили… в точности, как Карину…

– Всем выйти! – рявкнул директор театра – было видно, что руки у него заметно дрожат, а по лицу начали расползаться малиново-багровые пятна. – Всех вон! Посторонние – вон!

Но его слова попросту потонули в толпе, к тому моменту уже набившейся в страшную комнату.

Завороженная, не в силах отвести глаз, Таня смотрела на страшное лицо Беликовой, по которому от ветра и от сквозняка пробегали какие-то мрачные тени. Глаза ее были закрыты, полностью утопленные в этом вспухшем, страшном, черном лице, и было ясно, что блуждают они теперь по совершенно другому миру, отчего на неподвижной маске неестественно застыло какое-то вселенское спокойствие.

Ужас так сильно охватил всех собравшихся, что голоса затихли, и в комнате сама по себе наступила гнетущая тишина. Тане же, смотревшей напряженным, неподвижным взглядом, вдруг показалось, словно лицо балерины дрогнуло, чуть поворачиваясь в ее сторону, так, как будто мертвая Беликова хотела ей что-то сказать.

Тане захотелось перекреститься, чтобы избавиться от страшного наваждения. Но, возможно, это действительно был призрак, грозный призрак, предупреждающий или просящий о чем-то.

В тишине буквально было слышно, как всех присутствующих бьет нервная дрожь. Никто не решался пошевелиться, никто не смел прикоснуться к трупу. Магия ужаса довлела над собравшейся толпой, заставляя затаить дыхание. Или дышать – но только уже не так, как прежде.

И над всем этим страшным молчанием вдруг прозвучал громкий голос Виолетты:

– Таня, это же твои орхидеи, из корзины! Так вот куда они делись!

– Что ты сказала? – Директор театра резко обернулся к Виолетте. Вдруг оказалось, что та находится прямо за спиной Тани: ей тоже удалось пробиться в комнату.

– Вот ее цветы, говорю, – Виолетта ткнула в спину Тани пальцем, – ее цветы были… В раздевалке.

Вдруг все заговорили одновременно, заглушая друг друга, словно замечание Виолетты сняло заклятие, нарушило околдовавшую всех тишину.

– Это правда? – Директор театра уставился на Таню немигающими глазами, в упор. – Она говорит правду?

– Нет… да… я не знаю… – Таня совершенно растерялась и просто не понимала, что говорит.

– Мы уже послали за полицией. Ждите в раздевалке. Возможно, с вами захотят поговорить. – Взгляд директора театра был тяжелым – не каждый день происходила подобная ситуация. – А сейчас все уходите! Уходите немедленно! До прихода полиции!

Кто-то из тех, кто находился рядом с трупом, накинул на лицо Беликовой шелковый фиолетовый платок с набивными цветами. Стало похоже, словно ее голова находится в каком-то странном мешке, отчего зрелище было еще более неприятным.

Любопытство собравшихся было полностью удовлетворено, и они стали расходиться, приглушенными голосами переговариваясь друг с другом.

– Подождите, – директор театра остановил Таню за руку, – я передумал. Вам лучше подождать приезда полиции в соседней комнате вместе с нами всеми.

– Это не мои цветы, – Таня попыталась взять себя в руки, хотя ее голос все еще дрожал. – Я не имею ко всему этому никакого отношения.

– Но цветы у вас были. Такие же цветы… – Взгляд директора не предвещал Тане ничего хорошего.

– Я свои выбросила. Несколько дней назад.

– Все равно. Вам лучше дождаться полиции. Вас никто ни в чем не обвиняет. Мы разберемся и закончим со всем этим. – Взяв Таню под локоть, директор вывел ее в соседнюю комнату.

Фира хотела последовать за ними, но ее остановили, захлопнув дверь прямо перед ее носом. Девушка осталась за порогом, и было слышно, как она проворчала: «Виолетта, гнусная сука».

Таня поспешно опустилась в кресло возле стены, чувствуя, как из груди вырывается бешено бьющееся сердце.

Их было трое, представителей полицейской власти, которые с чугунными лицами следили за тем, как выносят тело. Еще был отряд вооруженных солдат. Они оцепили коридор, и больше никто из любопытных артистов не смел проникнуть на место убийства. Перепуганные, они толпились этажом ниже, шепотом передавая друг другу страшные подробности.

К счастью, руководители театра было точно такими же творческими личностями, как и артисты, то есть любопытными сплетниками, а потому не могли удержаться от того, чтобы не передать другим подробности информации, которую услышали от властей. Самым разговорчивым был дирижер. Его допрашивали первым, чтобы отпустить на репетицию – все-таки премьеру никто не собирался отменять, хотя режиссер и ломал голову, кем заменить Беликову. Сложный вопрос замены решился достаточно легко: у Ксении была дублерша, талантливая молодая балерина, отлично знавшая сольную партию. И хотя прима буквально съедала девушку и делала все, чтобы не допустить к участию в репетициях, дублерша отличалась сильным характером. Она подсматривала все репетиции из-за кулис, видела, как и что делала Беликова, и знала партию назубок. Теперь, к счастью, она могла повторить все и заменить солистку. Режиссер и директор театра решили на ходу, что премьеру отменять не будут, а на сцену выпустят дублершу.

Так от дирижера, спешившего на репетицию, а потому отпущенного первым страшными, непонятными властями (там был и германец, и представитель УНР, а кто был третий, никто не мог разобрать), все узнали некие подробности о том, как произошло убийство.

Ксению Беликову убили ночью, где-то между двумя и четырьмя часами ночи. И, по словам судебного медика, перед смертью она была настолько пьяна, что совершенно не могла сопротивляться. Это значит, что задушить ее могла и женщина. Сделать это было легко, если пьяная Беликова прилегла на диван и отключилась.

В гримерной нашли шесть пустых бутылок из-под шампанского – все знали, что Беликова питает слабость именно к этому напитку. Разумеется, Ксения от такого количества сильно опьянела и почти потеряла над собой контроль. В любом случае, состояние ее было таким, что она не могла даже двигаться, чем и воспользовался убийца.

Следов насилия как над женщиной обнаружено не было. Не было также следов другого насилия на теле – синяков, побоев, порезов. Очевидно, к убийце Беликова питала доверие, так как впустила его в свою гримерную сама и совершенно его не боялась.

Учитывая, как была одета Ксения, убийцу она не стеснялась, и потому принимала его в откровенном пеньюаре. А значит, убийцей мог быть либо любовник, который видел ее в нижнем белье, либо близкая подруга или коллега, женщина, и ее тоже нечего было стесняться.

На подругу-женщину указывало и то обстоятельство, что на лице Беликовой не было следов косметики, она полностью сняла грим. Кто-то из уголовных агентов высказал мнение, что для любовника, мужчины, Беликова, наоборот, постаралась бы накрасить лицо, чтобы выглядеть красивее. А вот женщину вполне можно было встретить и ненакрашенной.

Чулок, которым ее задушили, был женским. Фильдеперсовый, но тонкий, не теплый, то есть как раз подходящий по сезону. В городе было полно таких чулок – их возили контрабандой, и местные модницы нарасхват раскупали этот товар.

Немного озадачивал тот факт, что фильдеперсовый чулок был деликатным, тонким и мог порваться, если его сильно потянуть. Но убийца предусмотрел и это, так как несколько раз обмотал чулок вокруг горла жертвы.

Следом за разговорчивым дирижером отпустили режиссера. Он добавил к рассказу деталь о том, что убийство Ксении Беликовой как две капли воды напоминало убийство Карины: там точно так же был обмотан вокруг горла чулок в несколько слоев, точно так же жертву захватили врасплох. Правда, Карина не была пьяна, но ведь и она не вздумала сопротивляться.

Единственным отличием стали цветы. Если на трупе Карины было много разных цветов – орхидеи, гвоздики, лилии, гардении, розы, и все они были свежие, то на теле Ксении Беликовой были исключительно орхидеи, да и то уже увядшие, словно они не один день стояли в воде, источавшие довольно неприятный, гнилостный запах.

Это различие явно что-то означало, но никто из агентов не понимал что. Тем не менее, об этом говорилось, а потому режиссер, выйдя после допроса, не замедлил распространить информацию дальше.

После них был приглашен директор театра. Но он вышел быстрее, чем все остальные, в таком состоянии, что никто не осмелился приставать к нему с вопросами. Он ничего и не рассказывал.

Следующей в кабинет, временно занятый следственными органами, пригласили Таню. Она вошла не очень уверенно, и с несвойственной ей робостью притворила за собой дверь. Затем тревожными глазами оглядела комнату.

За письменным столом сидел военный в форме УНР, и Таня догадалась, что это он будет писать протокол допроса. Еще один, гайдамак, расположился за столом напротив. О подоконник окна облокотился человек в немецкой форме – Таня сразу узнала ее. Ей велели сесть на стул, стоящий посередине комнаты.

Она села и стала диктовать свои данные, которые быстро заносились в протокол: имя, фамилия, дата рождения, подданство, домашний адрес, должность на службе… Пока Таня говорила свои данные, немец закурил вонючую сигарету и что-то скомандовал лающим голосом.

– Офицер велит объяснить, в каких отношениях вы состояли с убитой, – перевел гайдамак, сидящий напротив того, кто писал протокол, и Таня поняла, что это переводчик.

– Ни в каких. Мы служили в одном театре. Но она была звездой, а я – статистка. Она даже не знала моего имени, – скучным голосом ответила Таня.

– Вы были подругами? – перевел вопрос переводчик.

– Нет. Мы почти не были знакомы, – она отвечала очень четко.

– Тогда почему вы подарили ей цветы?

– Я не дарила ей никаких цветов, – услышав этот вопрос, Таня ответила совершенно спокойно.

– Нам сказали, что цветы ваши.

– Это ошибка. Цветы не мои.

– Вы убили ее? – не выдержав, рявкнул немец, и, услышав перевод, Таня все же вздрогнула.

– Нет. Я ее не убивала.

– Вы были ночью в Оперном театре?

– Нет, не была.

– А у нас есть информация, что ночью вас видели в театре.

– Кто видел? Это ошибка. Я была ночью в своей квартире. В театре меня не было.

– Значит, вы не были знакомы с убитой?

– Нет, близко не была. Только виделись на совместных репетициях, но никогда не разговаривали.

– А у нас есть информация, что вы поссорились с ней на кинофабрике.

– Это была случайная размолвка насчет костюма.

– Вы угрожали ее убить. Задушить.

– Ничего такого я не говорила.

– У нас есть свидетели. – Допрос продолжался, как по протоколу: вопрос – ответ. И никто пока не уходил в сторону.

– Я ничего подобного не говорила. Мы просто поссорились из-за костюма, и я обругала ее в пылу гнева. Но я не угрожала ее убить.

– У вас есть любовник?

– Нет.

– Вы знали, с кем встречается убитая, кто ее любовник?

– Нет. Откуда? Мы не были подругами.

– Может, вами заинтересовался мужчина, с которым встречалась убитая?

– Ничего подобного не было.

– У вас есть фильдеперсовые чулки?

– Да. – Тут Таня не смогла сдержать удивления. И это ясно прозвучало в ее голосе. – Есть. Одна пара. Статистки зарабатывают мало. Они и сейчас на мне. Хотите посмотреть? – Она подвернула юбку и кокетливо показала на бедре подвязку чулка. При этом писарь оторвался от протокола и выпучил глаза, а переводчик похотливо ухмыльнулся. Лицо немца пошло красными пятнами, и он что-то заорал, словно закаркал, произнося непонятные для слуха Тани ругательства. И потом вдруг перешел на сносный русский:

– Немедленно прекратите эту мерзость! Здесь вам не бордель! Что за наглость вести себя так с представителем власти! – Переводчик включился не сразу, ухмыляясь он просто повторял уже прозвучавшие слова. Было ясно, что Таня произвела на него впечатление.

– Отвечать по существу, иначе будете арестованы за убийство! – Последнее предложение прозвучало в абсолютной тишине – переводчик понял, что и без него все ясно.

– Вы не можете меня арестовать, – Таня старалась говорить спокойно. – У вас нет доказательств. Я ее не убивала.

– Вы ругались с ней на кинофабрике.

– Так же, как и все остальные девушки. Она ссорилась со всеми, и все девушки с ней ругались. Вы хотите арестовать всех, – она сделала ударение на слове всех, – статисток? Тогда имейте в виду, что у покойной был ужасный характер. Ее ненавидели все, особенно те, кто был знаком с ней ближе, чем я.

– У нас есть сведения, что у вас были синие орхидеи. Куда делся ваш букет?

– Я его выбросила. Цветы завяли, и я выбросила их три дня назад. Ксения Беликова была тогда еще жива и здорова. – То ли от страха, то ли из-за упрямства Таня говорила громко и уверенно.

– Учтите, вы находитесь под подозрением. Сейчас мы вас отпускаем, но вы обязаны не менять места жительства и по первому требованию властей явиться в полицию…

Тане сунули бумажку, где было все это написано, и велели подписать. Она подписала, чувствуя, как дрожат ее руки.

Когда Таня вышла, ее тут же окружила толпа любопытных.

– Ничего страшного. Это просто пустая формальность. Они знают, что цветы были не мои, – машинально говорила она, поворачиваясь во все стороны и, похоже, не понимая, что происходит.

Но на самом деле Таня не чувствовала уверенности. Она старалась держаться как всегда, но ее сорочка от страха прилипла к спине от пота. И вокруг все сильнее сжималось черное, пугающее ощущение беды – беда шла следом…