Читать книгу Соль с Жеваховой горы - Ирина Лобусова - Страница 6

Разговор с Тучей. Актер-убийца

Проблемы с Пауком. Странности Мишки Няги

Кривая старуха, шаркая растрепанным веником, сметала в груду осколки стекла и оборванные ленты яркого бумажного серпантина. Они жалко смотрелись на щербатом полу, сером от пыли и затоптанном множеством ног. Кое-где виднелись следы крови. Их отделили – стулья и столы сдвинули в стороны, чтобы темные пятна были видны на полу, и уборщица могла их замыть. Чтобы так отчетливо не бросались в глаза неуместностью происшедшей здесь трагедии.

Недобро косясь по сторонам блеклым глазом, кривая старуха тяжело переставляла отечные ноги и подметала пол так медленно, словно у нее была сломана спина. Сквозь плотно сдвинутые ставни на грязный пол падали оборванные полоски дневного света. Запах внутри помещения был затхлый. Окна не открывали давно.

Ресторан «Канитель» был закрыт. Сдвинув в сторону один из столиков, Туча сидел верхом на стуле и напряженно подсчитывал убытки. Поломанную в панике мебель успели убрать. За старухой-уборщицей оставались последние штрихи. Погруженный в неприятные для него колонки цифр, Туча не обращал на нее никакого внимания.

Цифры были катастрофой, и Туча понимал это, как никто другой, ведь именно он проверял тайную бухгалтерию всех ресторанов, находящихся под его контролем. Если раньше дела обстояли блестяще, то теперь все сулило беду.

Громкое преступление – расстрел посетителей в ресторане – привлекало внимание не только милиции, но и всевозможных проверок. А это уже было чревато неприятностями. Оказалось, что после выплаты всех счетов и налогов ресторан резко стал убыточным. К большому ущербу добавлялась поломка мебели, разбитые бутылки в баре, дурная слава, и это вовсе не способствовало привлечению клиентов. Туча не знал, как ему поступить – полностью закрыть ресторан и поставить на нем крест, или что-нибудь придумать, чтобы открыть его вновь и поправить свалившиеся на него убытки.

Именно таким, печальным, погруженным в свои мысли, и застала его Таня.

Туча был не просто печальным, он был мрачным. Кажется, Таня никогда не видела его таким. Это кольнуло ее в сердце, и она поняла, что вовремя решила прийти к старому другу.

– Ох, Алмазная, за солнышко ты в точку, – заулыбался Туча, увидев ее, – а я сижу за дохлый гембель такой, что мозги как сопли обвиснут. Ох, бывает же за жисть столько делов, что ни сдохнуть, даже когда потребуется…

– Не расстраивайся, Туча, – Таня опустилась на стул напротив друга, – ты ведь не сдавался никогда. Вспомни, сколько ты уже прошел после смерти Японца.

– То за так давно было, шо и неправда кажется, – вздохнул Туча, – а сейчас мир плохой. Ох, донельзя за плохой мир. Полон дохлых швицеров, как базар цыбули.

– Ты закроешь ресторан? – Тане было его искренне жаль.

– Не додумался пока, – Туча пожал плечами. – Тут за ближайшие недели шо закрывай, шо не закрывай – ни до сюда одной ноги не будет. Слава задохлая как юшка поплывет. Народ все одно ходить не будет.

– Это забудется, – махнула рукой небрежно Таня, – ты и сам знаешь. У людей память короткая, Туча. Кому, как не нам, это знать. Люди долго не помнят.

– Ну да, тупые они, люди, – вздохнул Туча, – а я вот помню. И такой гембель за то…

– Уже знаешь, кто это сделал? – Тане очень хотелось подбодрить старого друга, но она не знала как.

– Актер, – снова вздохнул Туча – Таня уже сбилась со счета его вздохов.

– Как актер? – удивилась она. – Тот, кто стрелял людей, – актер?

– Актеришка, – в бесчетный раз вздохнул Туча, – служил до театра оперетты. А по вечерам пел в кабаре шантон.

– Шансон, – машинально поправила Таня, – шансон пел. А откуда у актера оружие?

– Шуткуешь, Алмазная? – невесело хохотнул Туча. – По городу стволов валандается шо собак не подрезанных! Булку хлеба достать за тяжко, чем наган! Людям хлеба не хватает, а стволов на каждом углу по пятьсот штук! За бутылку водки выменивают! Время-то сейчас какое! Это хлеб – роскошь, колбаса – золотой вид. А стволы, наганы та винтовки – как пыль под ногами. Кто разбираться за той гембель будет?

– Ну да, – кивнула Таня, – но откуда актер умеет обращаться с оружием? Да еще так, чтобы стрелять в людей?

– А пес его знает! – в сердцах ответил Туча. – Научили на свою голову! Швицеры какие-то борзые. И вот…

– Я все равно не понимаю, – Таня задумалась, – как это актер просто так, ни с того ни с сего ворвался в ресторан, полный людей, и принялся в них стрелять? И от чего он умер?

– Пес его знает! – упрямо повторил Туча, по всей видимости, раньше не задумывавшийся об этом.

– А ты уверен, что этот человек был актером? – переспросила Таня, у которой рассказанное Тучей просто не укладывалось в голове.

– Актер, – снова сказал он, – говорю, проверено. В кабаре пел на Пересыпи.

– Пересыпь – не лучший район, – задумалась Таня, – и кабаре там – что кабаре, что кабачки, честно говоря, хреновые. Значит, он был плохой актер?

– Наркоман он был! На кокаине сидел. Подох бы от кокаина лучше, – в сердцах воскликнул Туча, – чем вот так за столько людей положить!

– Значит, он нанюхался кокаина и пошел стрелять в людей? – спросила Таня, пытаясь понять.

– Снова шутишь, Алмазная? – Туча пожал плечами. – На кокаине полгорода сидит! Кокаин щас шо за зубной порошок! Ты сама знаешь! Так шо, люди друг за друга палить начнут? Никто не палил! А этот…

– Как его звали, ты знаешь? – Тане вдруг стало все это действительно интересно. В последние годы в Одессе происходило достаточно массовых убийств, жестоких расстрелов и преступлений, но никто еще не открывал беспорядочного огня по толпе просто так, ни с того ни с сего. Таня не слышала еще о таком преступлении, и ее это заинтересовало, как бывает любопытно охотнику, вдруг столкнувшемуся с новым, невиданным зверем. Как ловец тайком изучает повадки этого зверя, крадется по его следу, так и Таня добывала по крупицам информацию об этом странном, бессмысленном преступлении, которое произвело на нее настолько сильное впечатление.

– Вот, все записано у меня, – Туча полистал конторскую книгу, лежащую перед ним на столе. – Баламут Игорь, 27 лет. Родился в Одессе, в районе Пересыпи. Там и жил. Актер. Гастролировал с передвижным цирком с 14 лет. Потом устроился ассистентом фокусника в Киеве. Позже вернулся в Одессу и стал служить в театре оперетты. Пел сольные партии. В последние годы подрабатывал в кабаре «Рай», что на Пересыпи, в районе порта, там, где Балковская яма в сторону идет. Говорили за него, что смазливый был и с любовников деньги брал.

– С любовников?! – Таня подумала, что ослышалась.

– Ну да… петух был конченый этот… – Туча, что на него было не похоже, грязно выругался, припечатав метким словом сексуальную ориентацию актера, – таких сильно не любили и презирали в бандитских, криминальных кругах.

– Имена его любовников известны? Хотя бы последнего? – стала уточнять Таня.

– Та шо там секрет! – Туча пожал плечами. – Красные до него ходили. Есть такие петухи среди красных. Они и давали ему червонцы на кокаин, он же дорого стоит.

– Зачем же он пришел в «Канитель», что здесь искал? – Тане действительно было интересно.

– Та он и раньше до сюда ходил. Хахеля хозяйки покойной водил. Они в одном театре служили, – сказал Туча, который, похоже, уже успел навести серьезные справки, – хахель хозяйки – он за тоже сидел на кокаине. А швицер тот задохлый за своих красных хахелев кокаин получал.

– И оружие, по-видимому, – задумчиво проговорила Таня, – скорее всего, действительно от красных комиссаров. Странно это, Туча. Очень странно.

– И не говори, Алмазная! – снова загрустил Туча. – История завшивая… Мозги заворачиваются. Оно мине надо? Вот ты скажи! Они мине надо, как до мертвого припарки?

– Кто за Пересыпь? Кто смотрит за этим кабаре «Рай»? – не слушая его стонов, спросила Таня.

– Неразбериха! – фыркнул Туча. – Схватились некоторые. Но вроде как Соляк. Он держит. А хочет за всю Пересыпь. У него за то до меня базар.

– Соляк? – Таня вспомнила, что этот вор появился в авторитете недавно. – А ты что?

– А я за что? Пусть может. За сейчас то время, что до всего момент! И до какого-то швицера завшивого Соляка… – снова горько вздохнул Туча – в бессчетный раз, – как была заваруха за два месяца, когда до туда пострелялись, так оно и висит за Соляком. А до него уже зубы скалят. Много желают морды свои засунуть, как до горшка с кашей, а делать ни за как. Оно до того горько, шо нет порядка в городе, шо хоть за волком вой! Как был Японец, вспомнить любо-дорого. А до сейчас? Вот ты мине за то скажи! – посмотрел он на Таню. – Город шо одеяло, на куски рвут, за всеми не углядишь. А будешь углядывать – кровь людская потечет шо твоя юшка! Плохие времена. Задохлые времена. Шо тебе сказать…

И она прекрасно понимала слова Тучи. Закончился тот железный порядок, который твердой рукой поддерживал Японец. Хаос принес разрушение не только общества, но и бандитского мира. И на этих обломках стали произрастать ядовитые сорняки склок, предательства, алчности и зла, которые вырвать можно было только с корнем, то есть с кровью.

– Да ты зачем до миня пришла? – вдруг очнулся Туча. – Живешь-то как?

– Скучно мне жить, Туча, – теперь пришла очередь Тани вздыхать, потому что сказала она абсолютную правду.

– Шо за так? А Натулька?

– Я плохая мать, Туча, – горько вздохнула Таня, – я оказалась плохой матерью.

– Алмазная, не гони волну! – Туча нахмурился. – Шо ты за себя обговариваешь? До куда воздух запускаешь? Мать ты за всех тех курей лучше будешь, шо над ребенком как квочки квохчут! Ты то, шо надо, ребенку дашь! Миру научишь! Жисть – она не песня с сахаром. Ты-то лучше других знаешь.

– Я-то знаю, – Таня пожала плечами, – а меня кто миру научит? Скучно мне жить! Все оно от скуки, не так, как должно, как было. Ты лучше меня знаешь.

– Ты за швицера борзого своего? – прищурился Туча.

– И за него тоже, – покорно кивнула головой Таня. – Не так все должно было быть в моей жизни, Туча. Не так. – Она смотрела с такой печалью, что Туча снова вздохнул. Даже если бы хотел он утешить свою подругу, то не смог бы. Лучше всех остальных он понимал, что Таня заигралась в рискованную игру. Но и то понимал, что такой утешитель в бедах, как скользкий и сомнительный Мишка Няга, может быть опаснее самого откровенного палача.

– А я ведь к тебе по делу пришла! – вдруг встрепенулась Таня, улыбнувшись через силу. – Из-за подруги своей, Цили.

– А шо за Цилю? Шо с ее чекистом? – Туча был отлично осведомлен обо всем.

– Ты не знаешь, кто рыбаков за Фонтаном пострелял? – прямо спросила Таня. – Муж ее дело это расследует. И за домом их уже следят. Знать хочу, чья лапа здесь тянется. Может, ты знаешь?

– Контрабанду делят, – вздохнул Туча, – то Паук.

– Паук? – Таня стала слушать внимательно.

– Ну, – начал Туча, – Паук до контрабанды давно лапы шарит. За после того, как контрабанда полгода ни под кем ходила, Паук сигареты к рукам прибрал. На амбаре за Жеваховой горой стал их печатать и за контрабанду водить. Многие недовольны были. Паук – он швицер. В общак деньги не платит, да за красных корешится, песья морда. Ходят слухи, что племянница его до одного из комиссаров переехала жить. Комиссару шесть десятков стукнуло, а сопле всего шестнадцать. Так она им вертит, как хочет. Вот Паук этим и пользуется. Он эту девку из деревни специально привез и под большевика подложил. А теперь всю контрабанду к рукам прибрать хочет. Рыбаки – его работа, точно. Деньги ему отказались платить. Я хочу убрать Паука, но не знаю как. Не придумал до того. Но обязательно скумекаю, – Туча стукнул кулаком по столу. – Не будет ему жирного куска. Я уже и склад его за Жеваховой горой палил. Не помогло. Надо дальше кумекать. А мозги другим заняты. Сама видишь, – развел он руками.

– Думаешь, это люди Паука за домом Цили следят? – уточнила Таня.

– А кто еще? Ты ей передай там, шоб не высовывалась! Бо Паук – он гадина. Недаром кликуху такую ему дали. Давить гада нужно – и всё.

Стукнули двери. В «Канители» появились какие-то люди. Тане не хотелось мешать Туче. Поцеловав в щеку старого друга, она ушла, думая о его словах.

Воспоминание. Настойчивое воспоминание из прошлого билось в ней, и появилось оно в нужный момент – отличным дополнением к словам Тучи. Таня уже слышала о Пауке. Именно о нем и было ее воспоминание…

Мишка Няга жил в отдельном флигеле виллы на Французском бульваре, стоявшем в глубине двора. Где-то через две недели после бурного развития их отношений он вручил Тане ключ от него, сказав, что она может приходить к нему, как к себе домой.

Таню это доверие тронуло. Мишка казался искренним, вручая этот ключ, и Таня его взяла. С тех пор она часто оставалась у Няги по ночам.

Это была роскошная вилла, конфискованная большевиками у какой-то из знатных семей. Представители семьи давным-давно были в Париже, а по мраморным ступенькам их дачи теперь топали сапоги большевистских солдат. Дачи на Французском бульваре имели самые богатые и знатные семьи – место это было невероятно престижным, и вся дорога по обеим сторонам была застроена рядами элегантных особняков.

Вот и вилла, где жил Мишка, была такой же элегантной. В глубине обширного – правда, теперь уже запущенного, сада лестница вела прямиком к морю. А из окон особняка было слышно, как по ночам плещутся волны.

На самом деле Мишка был хранителем виллы. От парадных покоев у него был ключ, и в первый же вечер он устроил Тане экскурсию, провел по всем комнатам. Они даже остались ночевать в спальне, которую сдавали гостям и где лечился от ранения Котовский.

Однако ночь в этой спальне произвела на Таню гнетущее впечатление. Она не сомкнула глаз, мучаясь, как на раскаленной решетке. А почему, и сама не могла объяснить. Но утром, набравшись храбрости, заявила Мишке, что больше никогда не хочет ночевать в этой комнате. И Няга, как всегда, не осмелился ей возразить.

Сам Миша жил во флигеле для прислуги, в глубине сада, за домом, в уютной деревянной пристройке. И от нее было еще ближе до моря, чем из самого особняка. Это был маленький домик, состоящий из двух уютных небольших комнат и кухни. Флигель был оборудован со всеми удобствами – там была даже ванна, что было делом совершенно немыслимым для прислуги. Но, несмотря на такую роскошь, Таня не любила здесь бывать.

Она вообще не любила Французский бульвар. Заброшенные павильоны кинофабрики, мимо которых шла дорога вдоль бульвара, вызывали в ее памяти череду мучительных воспоминаний. Таня вспоминала о своем киношном прошлом, о Вере Холодной, которую так и не смогла спасти, о казни Петра Инсарова – с каким достоинством и как красиво он встретил смерть… Эти тени прошлого вставали каждый раз перед глазами Тани по обеим сторонам дороги, когда она ехала в пролетке или в трамвае, который запустили по Французскому бульвару. Они, эти воспоминания прошлого, выходили из мрака и молча смотрели на нее, и под взглядом этих призраков с Тани слетали все остатки уверенности, приобретенной с таким трудом.

Но допустить Мишку в свою квартиру она не могла – Таня скрывала эту связь и от Иды, и от Цили. А потому ей приходилось ездить на Французский бульвар.

В ту ночь она осталась у Мишки во флигеле. У нее раскалывалась голова, и она рано заснула, несмотря на то, что Мишка сидел в гостиной, и в пламени затухающего камина рассматривал какие-то старые журналы, еще царского времени. Таня просто диву давалась – и откуда он их только брал?

К своему удивлению, она обнаружила, что ее любовник любит читать. Это было абсолютно неслыхано для цыгана из табора, каким привыкла считать его Таня! Впрочем, сам Мишка тщательно скрывал это редкое умение – читать и писать – от всех. Но Таню не так-то легко было провести! И, обнаружив, что Мишка не только отлично читает, но и весьма грамотно пишет, она призвала его к ответу: откуда?

– Меня научил старый священник, – сильно смутился Мишка, но в конце концов сдался: – Я к нему ходил. Наш табор стоял под Кишиневом. И там священник был, церковь поблизости.

– Но почему он тебя учил? – удивлялась Таня.

– Умным считал. Говорил, что если учиться стану, далеко пойду. Но я не учился, – вздыхал Мишка.

– Ты же пишешь без ошибок! – Таня была поражена, случайно прочитав письмо Мишки к одному из комиссаров.

– Да, это так, – Няга забрал у нее письмо.

– И читаешь… Газеты, книги, журналы. Я ни разу за всю свою жизнь не видела вора, который любил бы читать!

– А я вообще отличаюсь от всех остальных, – фыркнул Мишка, но было видно, что по какой-то непонятной причине ему не понравились слова Тани. – Я не читать, я лошадей люблю. Я ведь к Котовскому так и попал, из-за конницы.

– Как это? – заинтересовалась она.

– Наш табор в Бессарабии стоял, под Аккерманом, и у нас был самый лучший табун во всей Бессарабии. Ну, я и помог Котовскому добыть лошадей.

– В Бессарабии или под Кишиневом? – Аналитический ум Тани сразу цеплялся за несоответствия.

– И там, и там… Да везде, – Мишка пожал плечами и быстро перевел разговор.

И он продолжал читать. Все чаще сидел в гостиной, листая старые журналы, которые приносил пачками. И проводил за этим занятием часы.

Сон Тани был некрепким, поэтому она почти сразу услышала раздраженные голоса и открыла глаза. Мишки рядом не было. Он еще не ложился. Таня удивилась. Потянувшись к изящным серебряным часикам – подарок самой себе, – она увидела, что сейчас четыре часа ночи. Со стороны двери слышались гневные голоса. Один принадлежал Мишке, другой – мужской, но тонкий и визгливый, был ей незнаком. Голоса звучали одновременно, поэтому слов нельзя было разобрать. Судя по интонации, шла ссора, и ссора серьезная.

Таня поднялась с кровати и накинула на плечи теплую шерстяную шаль. Она решила выйти. Но, едва приблизилась к дверям, столкнулась с входящим Мишкой. Он сжимал кулаки. Волосы его были взъерошены, а глаза горели недобрым огнем.

Увидев ее на ногах, Няга сразу накинулся:

– Зачем ты встала? Шпионишь за мной?

– Уймись! – Тане была неприятна его вспышка. – Очень мне надо за тобою шпионить! Вы так орали, что меня разбудили.

– Что ты слышала? – схватив Таню за локоть, Мишка резко притянул ее к себе. Хватка у него была железная, она почувствовала боль.