Читать книгу Оберег на любовь. Том 1 - Ирина Лукницкая - Страница 7

При всем уважении к взрослым, их долгие разговоры о так и не взошедшем портулаке, о новом сорте редиса, что весь пошел в ботву, хотя на упаковке имелся знак качества – «шлепают, куда ни лень, паразиты», об огуречной листве, – она вдруг, ни с того ни с сего, начала желтеть, о тле, объявившейся на смородине не далее как сегодня утром, и о прочих специфических вещах нас мало интересовали… Вскоре мы с Соней обе уже подумывали, как бы так покинуть застолье, не обидев никого из присутствующих, и даже пытались легонько пинать друг друга под столом. Но тут затянувшийся разговор двух соседок вдруг неожиданно перешел в другое русло. Участливая Генриетта Мирославовна наконец заметила скуку на наших лицах и мягко прервала свою собеседницу:

– Люсенька, мне кажется, мы несколько утомили девушек.

И обратилась к нам с этаким невинным вопросом:

– А что, милые создания, кавалеры у вас уже имеются?

И, почему-то, остановила свой внимательный взгляд на мне. Не сказать, чтобы ее вопрос уж очень смутил меня. Скорее развеселил. Как ответить ей, даме из прошлого века? Я тут же представила себя воздушной особой в такой же шляпе, что и у самой вопрошавшей, только нежнее, молочного оттенка, и с полупрозрачной вуалькой. На мне белое гипюровое платье; рука, облеченная в белоснежную перчатку, держит кружевной зонтик. Я прогуливаюсь под ручку с кавалером, который своим пенсне напоминает Антона Павловича Чехова. У героя моей фантазии, кроме смешной козлиной бородки, еще и лихо подкрученные плойкой спиралевидные усы. Почему-то слово «кавалер» вызывает у меня стойкое веселье и ассоциируется с тем временем, когда повсюду были цирюльни, лавки пестрели вывесками через букву «ять», а у всех мужчин под носом непременно росли усы. Я засмеялась и уверенно ответила:

– Нет уж. Мне и без них хорошо!

Соня, в знак полной солидарности со мной, активно мотала головой, категорически отвергая нашу нынешнюю потребность во всякого рода кавалерах.

– А как же свидания, признания, комплименты, букеты и прочие знаки внимания, которые обязаны получать барышни в вашем возрасте?

И мадам поведала нам, как она впервые испытала настоящее чувство, будучи в столь же юном возрасте, в коем сейчас находимся мы с Соней. Рассказывала она очень занятно, красочно и возбужденно, подробно описывая детали зарождения и раскручивания своего бурного романа. У меня даже возникло подозрение, что старушка местами присочиняет, до того досконально она помнила тонкости, и слишком уж безупречна была ее история. Неужели по прошествии стольких лет не стираются из памяти даже такие мелочи, как состав цветов в букете, преподнесенном возлюбленным, или модель туфелек и окрас фильдеперсовых чулок на ножках возлюбленной? Разве может быть так свежо любовное томление от первого поцелуя, будто это случилось вчера? Какие страсти, какие красивые отношения! Роман, который продолжался всю долгую жизнь… Неужели такое возможно?

Я уже давно заприметила, что тетя Люся ерзает на своем стуле, а в лице ее застыло напряжение. Уважаемая гостья как раз в это самое время с увлечением расписывала своего незабвенного супруга. Разумеется, она его боготворила: ее благоверный был далеко не красавец, но обладал редкой мужской привлекательностью. По этому поводу Генриетта прочла нам небольшую лекцию, в основу которой был положен общеизвестный постулат о том, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны… Оказывается, совсем не обязательно представителям противоположного пола иметь лицо с обложки, главное – чтобы харизма была. «Это такой особый позитивный свет, исходящий от человека. Не каждый им наделен! Люди, обладающие этим даром, невольно притягивают и даже подчиняют себе других. Женщины с ума сходят по мужчинам с харизмой», – напевный голос рассказчицы плыл над нашими головами, ненавязчиво и в доступной форме донося до нашего сознания суть сложного понятия.

В результате, мы приобрели некоторые начальные знания по теме «Что такое мужская привлекательность». Главное мы с Соней уяснили: избранник должен вызывать волнение и трепет. Из-за чертовской привлекательности партнера и этой самой туманной харизмы по коже юной мамзели постоянно должны бегать мурашки, ей надлежит периодически терять дар речи и падать в обморок от обожания. Мужчинам нужно поддакивать и внимательно их слушать. Они это любят. И еще, подлинного нашего внимания могут быть удостоены лишь сильные и благородные натуры. Генриетта определила их как рыцарей по жизни.

– И вот что немаловажно, – старуха еще добавила огня в свою пламенную речь, – в постели мужчина должен проявлять себя как темпераментный и нежный любовник.

Именно таким идеалом был ее ненаглядный Генрих Осипович. Все повествование соседки до определенного момента, безусловно, звучало вполне себе благопристойно, но вот роковое слово «постель», которое она ввернула совсем не случайно, для некоторых присутствующих прозвучало как набатный колокол, и даже внесло кратковременный сбой в атмосферу чинного застолья. Тетя Люся в панике выронила серебряную ложечку с вязью прямо на траву и даже за ней не нагнулась…

– Генриетта Мирославовна, дорогая моя! Помилуйте. Какие мужчины? О чем вы? – испуганно вскричала она, резко обрывая чувственный монолог собеседницы, и постаралась поскорей уйти от тревожной темы, отчаянно замахав руками. – Нет. Нет. И нет! Рано им еще про постели и любовников слушать! Скажете тоже, любовь…

– А всегда все про любовь, Люсенька. Все про любовь! Все в этом мире – любовь, – категорически не соглашалась старуха, не стесняясь многократно повторить заветное слово вслух.

При каждом его произнесении у нашей гостьи ярко вспыхивали глаза. Что уж говорить о нас?! Соня застыла с полуоткрытым ртом, лихорадочно сжимая в руке ложку, полную варенья, а я в волнении даже прищемила себе кожу на большом пальце «сахарными» щипчиками, которые давно вертела в руках, бессознательно давя и щелкая ими впустую.

– Ну, не знаю… – растерянно протянула тетя Люся. – Дети они еще. Вчера только в куклы играли… и вдруг сорвалась: – Соня! У тебя же варенье на стол льется. Ну, что ты за человек!!!

Впрочем, ее внезапное раздражение на дочь быстро сменилось привычной сдержанностью, и она примирительно обратилась ко всем присутствующим, включая и Генриетту: «Ладно, девочки. Почесали языками и будет. По-моему, на сегодня достаточно разговоров на амурные темы. Давайте пейте чай, а то остынет».

«Как всегда, на самом интересном месте! Ну что ж это такое? – обиженно подумала я про себя. – Похоже, мамы все одинаковые. Не желают они, чтобы их дочки взрослели, и точка! По ним бы лучше, если мы вообще только в куклы и играли».

…Святая простота. Они даже не догадываются, что кое-какие знания об отношениях полов к этому моменту мы уже накопили. Просвещение по замысловатой теме проходило на квартире нашей одноклассницы Светки Поповой. Оба ее родителя были врачами в третьем поколении. На нашу удачу, отца и матери Светы, в силу их невероятной занятости, отродясь не бывало дома. В их отсутствие мы и еще парочка интересующихся подружек черпали занимательную информацию из медицинских справочников с иллюстрациями. Комментарии под схематичными изображениями и фотографиями, состоящие из сплошного набора терминов на латыни, воспринимались нами, по большей части, как шифровки, но наглядные картинки говорили сами за себя. Собственно, их оказалось вполне достаточно, чтобы пройти факультатив по анатомии и физиологии прямо у Светки на дому и существенно углубить свои знания по данному предмету.

А однажды нам в руки попалась сказка Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей». Книга с эротическим произведением была взята напрокат в параллельном классе. Видно, ученик, что приволок в школу заветный томик из полного собрания поэта в шестнадцати томах, имел доступ к дедушкиной уникальной библиотеке или, по крайней мере, ключ от родительского письменного стола. Зачитанные потертые листочки с обычным печатным текстом без каких-либо иллюстраций – сколько сладких тайн они нам открывали! А самодельная закладка с пикантным сюжетом, любовно вырезанная из смелой, явно импортной открытки, с намеком вложенная в те самые страницы, в коих и содержался запретный плод…

Мы решили не нарушать традицию, и собраться, как всегда, на конспиративной квартире у Светки, чтобы свободно, без свидетелей, ознакомиться с неизвестной стороной творчества классика. Смысл сказки всех шокировал. И немудрено! Кто не знает – в поэме речь идет о том, как у царя было сорок любимых дочерей. Как водится, все как на подбор: умницы, красавицы, хозяюшки, мастерицы – в общем, все, вроде, при них. Да только важного органа, без которого не продлить рода человеческого, эти девицы были лишены напрочь. Вот убитый горем царь-отец отправляет гонца к ведьме за всем этим добром. И ведь ушлый государев слуга добывает то, чего им всем так не хватало. Не верилось, что игривые строки могут принадлежать перу поэта. Старшая сестра Светы – Оля, уже студентка пятого курса МЕДа, сначала возмущалась и ворчала, что бедному поэту каждый норовит приписать все, что вздумается, а на самом деле автором смелых опусов является некий Ерофей Барков. И вообще, якобы подобная лубочная литература считалась «низкопробным чтивом» …и правильно считалась! Сплошной блуд… Но когда дочитала стихи до конца, всплеснула руками, и из уст ее вырвалась сакраментальная фраза: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».

– Можете не сомневаться, девоньки, слог его. Милого Александра, нашего, Сергеевича.

А потом еще долго с пристрастием ворошила страницы в конце и начале книжки и бормотала себе под нос: «Все, как положено. Том второй, книга первая. Ну надо же! Называется «не верь глазам своим»: издательство Академии наук СССР! Приурочено к столетней годовщине со дня смерти Пушкина. И как только наша цензура пропустила? Невероятно! А в девятнадцатом веке? Кто-то же разрешил ему ТАКОЕ писать! И это во времена чопорных балов, благородных дуэлей и поголовно образованных дворян…».

Я тогда подумала, что Пушкин, вообще-то, сам решал, что ему писать, а судя по фривольным рисункам поэта, в основном – хорошеньким головкам и женским ножкам, частенько встречающимся на полях его рукописей, думал он всегда об одном и том же, так что удивляться особо не приходится.

Соня тоже в полном недоумении все крутила в руках и даже изучала на просвет закладку с изображением златокудрой русалки с «персями, полными томленьем», едва прикрытыми прядями волнистых волос, будто хотела у нее что-то выпытать. И морская дива со старой открытки своей ускользающей улыбкой, игривым взглядом и всем своим не слишком целомудренным видом подтверждала: «Его, его сочинение… факт! Великим поэтам, девчонки, позволено иногда и похулиганить».

Но было в наших сборищах кое-что поинтересней и поценнее амурных сказок или анатомии с физиологией. Если учебники по медицине валялись в самых, что ни на есть, доступных местах – видимо, родители Светы полагали, что ей, как будущему потомственному доктору, не лишне осваивать латынь по любым источникам – то перепечатанные на машинке и размноженные в условиях конспирации заветные сероватые листочки, с характерной темной полосой от копировальной техники, с произведениями великих опальных писателей прятались от дочерей подальше…

Но мы находили самиздатовские светокопии в тайниках квартиры Поповых и почитывали Солженицина, Набокова, Пастернака. С трудом, но с великим желанием пытались постичь смысл «Мастера и Маргариты». Связать советские времена и происходящие две тысячи лет тому назад события было невероятно сложно, но вместе мы упорно продирались сквозь запутанные описания и бездну библейских названий, перечитывая главы по несколько раз. Дружно симпатизировали непонятному, но симпатичному бродячему философу Иешуа Га-Ноцри и сопереживали могущественному Понтию Пилату, который однажды смалодушничал, и за эту ошибку здорово поплатился – автор обрек его на вечную муку: безусловно, самую страшную из всех – муку совести! Надо сказать, появление Маргариты, совершенно голой, на людном балу, на котором мистика и чувственность просто зашкаливали, да ее ночные полеты на метле – что-то такое, странное, не совсем осознаваемое, в организме пробуждали… И все же, эти волнующие и где-то даже тревожные ощущения оказывались вторичны по сравнению с истиной, запрятанной в романе. Главное было до нее докопаться. Из всех присутствующих только Соня и я смотрели «Фауста» в Оперном театре. Потому мы с ней хоть как-то были готовы к опасному открытию, а вот девчонки… Они ждали неземной любви, а книга-то, по сути, оказалась не столько о ней, сколько, даже страшно сказать, о жизни дьявола.

Нет, не напрасно мы познавали, анализировали, спорили… В головах кое-что оседало. Во всяком случае, отличать высокое от пошлого мы точно научились. Значит, не совсем уж мы дети, какими предпочитают нас видеть взрослые. Кажется, и громкая фраза феи о любви понималась нами правильно. Зря тетя Люся за нас волновалась…

Тем не менее, насчет кукол она была абсолютно права. Было. И не далее, как вчера.

Вечером, когда мы укладывались спать на мансарде, Соня загадочным шепотом, будто это была страшная тайна, спросила меня:

– Хочешь, что-то тебе покажу?

И повела меня в темный угол.

Там, на полу за печной трубой, стояла большая коробка, накрытая старенькой пуховой шалью. Соня откинула дырчатую шерстяную накидку, и я увидела уютно разложенных, словно на постельке, кукол, мишек, заек и прочий игрушечный народ. Меня поразило, что старые игрушки не были свалены в одну никчемную кучу и забыты навсегда. Напротив, каждый персонаж был обласкан и обихожен моей сердечной подругой. Судя по тому, что пыли в кукольном приюте не наблюдалось, Сонечка довольно часто заглядывала в заветную коробку и, надо думать, втихаря играла в куклы. Я не стала высказываться вслух о своей догадке, чтобы не задеть святые девичьи чувства. Да и сама гордая девочка ни за что бы не призналась в своей детской слабости. Она стала вытаскивать по одному и представлять мне своих любимцев:

– Это мой любимый белый Мишка. Его мне подарила мама на мое пятилетие.

Мишка – какой-то нестандартный, не плюшевый, а сшитый из куска поролона, местами аккуратно подштопанный по швам – вальяжно расселся в углу коробки, как хозяин. Он был уже далеко не белым, так как поролон сильно со временем пожелтел. Но это нисколько не портило симпатичного друга. Глаза – две разноцветные блестящие бусинки – смотрели на мир приветливо и озорно, а вышитый алыми нитками рот имел форму перевернутой радуги. Это был улыбающийся мишка.

Потом Соня подала мне серого облезлого зайца, почему-то с завязанными под подбородком ушами. Я хотела развязать узел, но подруга ревниво забрала у меня животное и сказала:

– Не надо. Ему так теплее. Они же совсем одни живут на даче… с осени и до самой весны.

Моя Соня… Я-то думала, что достаточно хорошо знаю ее. Оказывается, она в тысячу раз сентиментальнее меня. Ее маленькое сердечко способно пожалеть и приголубить кого угодно.

Дальше шла еще целая череда мягких зверушек: Тигрулька, безымянная лисичка, жирафчик с забавной кличкой – Зилибоба и кот Монстрик, до того страшный, что лучшего имени ему и не придумаешь.

Закончив презентацию, Сонечка бережно вернула своих питомцев обратно в кроватку и заботливо укутала платком. При этом она тихонько бормотала и приговаривала себе под нос, обращаясь к бессловесным милым существам: «Тут вам будет тепло, и вместе не так одиноко». А мне подумалось: «Сонька никогда не предаст, как не предала своих давних игрушечных друзей»…

– Это же прекрасно, Люсенька. Есть верная примета: если девочка долго играет в куклы, значит, будет замечательной женой и матерью, – вернул меня в действительность сладкозвучный голос феи.

Она еще что-то говорила красиво и плавно про наше счастливое будущее. В затуманенную голову волнами вкатывались сладкие видения. Две девочки-замарашки с нечистыми пятками и оцарапанными коленками волшебным образом эволюционируют и превращаются в писаных красавиц. На них пышные, как бисквитные пирожные, платья и изящные атласные туфельки. Тыквы, разлегшиеся штабелями на грядках, преобразуются в золоченые кареты. Тут из-за горизонта на белых конях возникают, как два солнца ясных, долгожданные принцы. В порыве страсти они разрывают свои грудные клетки, вынимают и протягивают нам на ладонях горячие пульсирующие сердца.

Людмила Ивановна незаметно улыбалась. Теперь она была спокойна: к опасной теме любовников, слава Богу, больше не возвращались. И все же, речь говорливой соседки казалось ей не ко времени и не к месту. Она была абсолютно не готова к тому, чтобы представить свою девочку в роли мамаши с выводком ребятишек, поэтому обсуждать тему женихов и перспектив дочкиного замужества не собиралась. Смеющиеся глаза ее выдали хитрый ход, который предприняла сообразительная родительница, чтобы завершить неугодную ей дискуссию. Она предложила:

– Девчонки, а не сходить ли вам на речку искупаться? А нам с Генриеттой Мирославовной уже пора заниматься клубникой.

Соседка нисколько не обиделась. Напротив, она, как человек очень отзывчивый, искренне поддержала эту идею:

– Как я рада за девушек, а то им, молодым, с нами неинтересно. Красавицы мои, скорее на волю! На реку, в лес, за новыми знакомствами, за свежими впечатлениями…

Любопытной оказалась реакция тети Люси. Она, не сдержавшись, прыснула в кулак, как будто чихнула, на что Генриетта вежливо пожелала ей здоровья. Но мы сразу поняли, что Сонина матушка смеется. Что ее так раззадорило? Я сначала подумала: «Просто она в уме продолжила логический ряд, начатый старухой: «…за свежими впечатлениями, за свежими кавалерами…». И тут до меня дошло. Ведь старушка автоматически внесла задушевную подругу Люсеньку в свою возрастную группу. А тете Люсе на этот момент не было еще и сорока.

…Благодаря Сонькиной открытости, я была изрядно информирована о жизни Людмилы Ивановны. Соня очень гордилась матерью и часто делилась со мной новостями об ее успехах на работе и в быту. К своему бальзаковскому возрасту женщина достигла многого. Соньку родила и подняла, можно сказать, одна – это раз. Окончила МАИ, и к своим тридцати восьми выросла до ведущего конструктора на авиационном заводе – это два. Ей повезло, она трудилась в мужском коллективе, где все без исключения высоко ценили ее за светлую голову, уважали за редкую порядочность и работоспособность и, конечно, носили на руках, потому что она была душой и любимицей всего КБ. Работники бюро знали, что без Людмилы Ивановны коллектива бы как такового просто не было. Мужики ходили плакаться в жилетку к единственной сослуживице. Она как никто умела выслушать, пожалеть и успокоить – это три. В этом Соня была копия своей родимой матушки. Обеих хлебом не корми, дай только о ком-нибудь позаботиться.

И вдруг я догадалась: так вот почему тетя Люся не одобряла перспективы скорого появления женихов у своей дочери! Просто-напросто она сама была еще очень молода! Как раз сейчас она в полной мере осознала прелесть своего возраста. Находясь в самом соку и на пике признания заслуг, женщина могла просто не заметить, что дочь уже выросла.

Я никак не могла привыкнуть к ее новому образу простушки. Утром, когда мы заплетались перед зеркалом, сооружая себе конские хвосты на затылке, да обряжались в рабочие одежды, основательно готовясь к трудовому подвигу, я не удержалась и спросила Соню:

– Зачем твоя мама повязывает платок?

– Думаешь, мне самой сильно нравится? Она на даче всегда такая. В городе сроду не выйдет на улицу – даже мусор вынести! – с ненакрашенными губами или непричесанная, а здесь ходит, как колхозница…

– Вот же новая панама на гвоздике висит, – указала я на симпатичную шляпку из плотного накрахмаленного полотна приятного салатного цвета, – красиво и практично. Лицо от солнца, опять же, закрыто. Или эта шляпа на выход?

– Ты меня умиляешь! Ну какой выход? Разве что – к соседям. Если, конечно, повезет, и чета Перетятько пригласит нас в свою баню попариться.

– Чета кого?

– Говорю же, Перетятько.

– Яка смешна фамилия, – захихикала я.

– Зато люди хорошие. У них там в семье: старики, дети, внуки – все Перетятьки. Слушай, не перебивай!

Соня вошла в раж и продолжала выражать недовольство по поводу внешнего вида матери.

– Хоть бы разок шляпку на речку одела. Не хочет. Вбила себе в голову, что при удлиненной форме носа не рекомендуется носить шляпы и панамы, только береты годятся. Вот и забраковала. Мнительная она у меня.

В голосе Сони чувствовалась искренняя забота о матери и любовь.

– Разве у тети Люси длинный нос? – удивилась я. – Что-то не замечала.

– Она находит, что очень. Вообще-то, у нас нею одинаковые. Будь они неладны, носы эти.

Да, они были похожи – мать и дочь. Если бы не россыпь ярких веснушек на Сониной мордахе, то вообще, можно сказать, одно лицо. Только в Соньке как-то больше рыжести, что ли, чем в Людмиле Ивановне. У моей подруги вся жизнь – борьба с «конопушками», как она называет солнечные отметинки на бархатистой коже. Когда никакие маски и крема не помогают, в ход идет маскировочный карандаш. Носы, может, у них и не идеальны, с чуть выраженной горбинкой, но большие глаза, четко очерченные выпуклые губы, а также высокие гладкие лбы – просто идеально правильной формы у обеих. Соня вечно прибедняется и говорит, что у них с матерью лица – хоть циркуль ставь. А мне нравится. Две луноликие красавицы. Я читала, что круглый контур лица ассоциируется с мягкостью, добротой и миролюбием. По-моему, верно.

Ура, нам разрешили купаться! Сонька помчалась в дом, чтобы переодеться и захватить полотенца. Я, в принципе, была готова к долгожданному походу на речку. Осталось только сбросить надоевшую робу, как лягушачью шкурку, и вот она – царевна во всей красе. Утром, спросонья, я плохо соображала, но все же натянула на себя видавший виды красный купальник, предчувствуя, что сегодня мы не должны ограничиться трудовым десантом и дело, наконец-то, дойдет до моих любимых водных процедур.

Тетя Люся как-то незаметно упорхнула в огород и испарилась где-то там на грядках. На некоторое время мы остались наедине с Генриеттой. Она напряженно смотрела на меня, чуть прищурив глаза и наморщив лоб, будто пыталась вспомнить, где же раньше видела эту пигалицу. Чтобы хоть как-то заполнить неловкую паузу, я задала вопрос, который, по моим расчетам, должен был хотя бы на время отвлечь внимание собеседницы от моей скромной персоны.

– А из виктории вы тоже варенье варите?

И указала на вазочку с остатками цветочного нектара, надеясь, что старуха сейчас же начнет подробно делиться со мною рецептами варенья. Ну, не клубничного, так розового. А там, глядишь, и Сонька подоспеет.

Но вышло совсем не по-моему.

– Знаешь, Полюшка, «виктория» – это всего лишь сорт ягоды. Все-таки общее название культуры – земляника садовая, – ласково поучала она меня и откровенно признавалась: – Честно сказать, мне не очень нравится возиться с заготовками впрок. Если и делаю на зиму запасы, то самый минимум. Предпочитаю овощи-фрукты употреблять в свежем виде. Это гораздо полезнее.

– Аа-а… – глупо протянула я, не найдя, что ответить.

И вдруг она, обволакивая меня нереально фиолетовым и добрым светом своих глаз, заговорила:

– Ты послушай. Я тебе сейчас важную вещь скажу, девочка.

Я почему-то сильно заволновалась, даже руки вспотели, как перед контрольной работой.

– Тебя ждет интересная и сложная судьба. Ты обязательно встретишь свое счастье. Это произойдет довольно скоро. У тебя всегда будут самые достойные поклонники, но любить ты будешь только одного, Богом данного человека всю жизнь! – предсказывала мою судьбу фея и вдохновенно убеждала: – Поверь мне, дорогая, я это вижу, как никто другой.

Она вещала в присущей ей театральной манере, при этом глаза оставались серьезными. И я пропиталась ее магическим взглядом, завораживающим голосом, странными фразами, предрекающими будущность, и вдруг поверила! На языке крутился резонный вопрос: «Откуда вы знаете?». Но произнести вслух я ничего не смогла из-за спутанных мыслей и противоречивых чувств, вмиг заблокировавших мои речевые способности.

…Сколько же раз потом я вытаскивала на свет ее слова, пытаясь связать их с действительностью, и так и не смогла до конца понять – права была тогда Генриетта или нет. Вроде, и сказала она совсем немного – а слова ее накрепко врезались мне в память и остались там на всю жизнь. Со временем я поняла: случайных встреч не бывает. Видно, фея была знаком, посланным самой судьбой еще в юности. Ее фразы порою всплывали, проявляясь теми или иными событиями, и заставляли помнить о ней, чудаковатой, но удивительно сердечной и прозорливой старухе…

– Ну что, пошли? – решительно окликнула меня Соня, объявившаяся на крыльце с набитой котомкой и облаченная в новый сногсшибательный бирюзовый купальник.

Мне тут же привиделось волнующееся море и рыжекудрая дива с Сониным лицом, выходящая из пены морской. Этакая Афродита в теле!

– Я готова, – дрожащим голосом пропищала я.

Сейчас у меня было одно желание – окунуться с головой в ледяную воду, лишь бы поскорей остудить свои горящие щеки и уши и унять внутреннее жаркое волнение.

– Ты чего это такая румяная?

Ай да Сонька! Все-то она замечает, все примечает.

Я неопределенно махнула рукой:

– Да так. Просто солнце сильно печет.

Чутье подсказывало мне, что все, о чем мне сейчас поведала фея – это пока моя и только моя тайна.

– Еще бы не печет! Сидишь на солнцепеке. Надеюсь, ты не собираешься сопровождать меня на пляж в таком странном виде? – подтрунивала надо мной подруга, делая надменное лицо и окидывая мои жалкие лохмотья уничижительным взглядом.

Вдобавок эта франтиха на манер Аллы Пугачевой кокетливыми жестами взбивала на затылке свои роскошные локоны.

– Где уж мне с такой цацей тягаться. Мы сейчас с тобой смотримся, как принц и нищий из одноименной книжки.

– Раздевайся давай. А то не поймут. У нас на речке принято появляться в пляжном прикиде.

Делом одной минуты было сбросить с себя майку, штаны и сунуть грязные вещи в пакет. Постираю и верну тете Люсе. Ну их, хозяйские обноски, у меня своих тряпок полон чемодан. Хвост, в отличие от Сони, я решила пока не распускать. С подобранными волосами купаться, по-моему, гораздо разумнее. Во-первых, удобно – при плаванье в глаза ничего не лезет, а во-вторых, не хочется, чтобы намокшие волосы потом повисли жалкими сосульками. Смерив меня оценивающим и одновременно задиристым взглядом, Соня выпалила:

– Ну вот. Теперь хоть на человека стала похожа, а то я прямо боялась, что ты своим рубищем всех собак в округе распугаешь.

– Как мы вам, Генриетта Мирославовна? – спросила она и, красуясь, продефилировала перед ее носом.

Соня совсем не стеснялась пытливого взгляда пожилой особы. Я же стояла в сторонке и чувствовала, что лицо мое все еще горит огнем. Наверное, оно сейчас как раз было под цвет моего красного купальника.

– Хороши. Как юные девы с полотен Левицкого. Только и отличие, что на вас нет помпезных бархатных нарядов.

Видно, фигуры двух молодых малоодетых дев на лоне природы навеяли ей какие-то конкретные образы великого русского портретиста. Мадам вдруг воспылала таким восторгом, что перешла на стих и с упоением начала цитировать не очень складные строки неизвестного нам автора:

Вдруг Соня, не дожидаясь окончания дифирамба, проорала: «Мам, мы ушли!» – своим неожиданным криком заглушая высокую поэзию и поступая, на мой взгляд, совершенно по-варварски.

Мы помахали гостье из прошлого века, оставив ее в некотором замешательстве, и поскакали на речку.

– На голову не забудьте, – донесся нам вслед голос Людмилы Ивановны.

Но мы уже были далеко за калиткой.