Читать книгу Кошмар за бесценок - Ирина Малаховская-Пен - Страница 2

Калугин Пётр Петрович был писателем. В пятьдесят четвёртом году, в самом его начале, он написал совершенно потрясающий роман про жизнь людей после великой отечественной. Про жизнь обычных людей, чья простая, казалась бы, жизнь была пропитана патриотизмом и героизмом. Написал так, словно сам участвовал во всех этих событиях. Душевно очень. Книгу Калугин назвал «Людские судьбы», выпущена она была большим тиражом и махом раскуплена. И жизнь Петра Петровича в один миг изменилась. Его приняли в союз писателей, осыпали материальными благами и заказали ещё один патриотический роман.

Пётр Петрович больше на заданную тему не смог написать ни слова. Жена его, Мария Григорьевна, первое время всячески поддерживала и подбадривала Калугина в том духе: «Ты всё сможешь!», «Ты – гений, тебе нужно только начать», «Я в тебя верю!» К тому времени Пётр с семьёй уже переехал сюда, в загородный дом на краю улицы Гражданской. Тогда эти места были тихими, дачными. Воздух в Болшево был чист и свеж. Дышалось Калугину прекрасно, а вот работаться – не работалось. Совсем.

Точнее, не писался у него патриотический роман. Пётр садился к столу, заправлял лист бумаги в печатную машинку – да-да, у него теперь имелась такая роскошь, как машинка. Первый роман Калугин писал рукой. Рука болела, ныла, её сводило, но текст так и лился из Петра на бумагу. Чистым свободным потоком. Он был уверен, что наштамповать таких книг, угодных власть имущим, можно хоть с десяток. Но, не учёл, что муза – дама капризная. Вот и машинка-то у него теперь была. И дача. И заветный билет члена союза писателей. А работа не шла, и хоть ты тресни.

Вместо героических, работающих на благо страны, мужчин и женщин, из-под пера Калугина вдруг полезли какие-то монстры. Пётр Петрович начинал печатать, и происходило невероятное. К инженеру Потапову приходила вампирша. Царапалась в дверь, и прикидываясь беженкой, просила инженера пригласить её в квартиру.

Или, например, сядет Калугин писать про учительницу младших классов, Тамару Павловну, и происходит снова какая-то чертовщина. Идёт Тамара поздно вечером по парку, думает о своей семье – какой она им сейчас приготовит ужин из синеватой курицы, купленной в гастрономе. И тут нападает на учительницу существо, полу-волк – получеловек. Оборотень. Нападает и кусает её. И вот она уже не добрая отзывчивая, любящая детишек и свою работу, учительница, а существо, оборачивающееся в полнолуние волчицей.

– Машенька, что за чертовщина со мной творится? – жалобно спрашивал Калугин у жены. – Мне работать нужно, а пишется какая-то пакость. Я даже не понимаю, что это? Откуда?

– Как так, не понимаешь? – спрашивала не творческого ума Маша. – Ты же пишешь! Как ты можешь не понимать?

– Машенька, сделай мне кофейку. – просил со вздохом Калугин. – Покрепче.

– На ночь? – ужасалась Мария Григорьевна.

– Мне работать надо.

– Работаешь ночами, вот и выходит нечисть всякая. – осуждала Маша.

Но на кухню шла и зерна молола. В красивой деревянной ручной мельнице. Варила в турке кофе покрепче и несла мужу.

Калугин сидел за столом перед своей машинкой, взявшись обеими руками за голову. Сжав виски ладонями. Сидел и в ужасе думал, что время идёт, а у него – ничего. Какая-то нечисть и глупость.

– Поспал бы, Петенька. – говорила жена.

Калугин отмахивался. Отхлёбывал горячий кофе, и начинал сначала на чистом листе. Те, что уже были густо заполнены строчками, он не выбрасывал. Недоумевая, что это такое у него пишется, Пётр откладывал документы в сторону. Складывал в стопочку. Зачем? Почему не выбрасывал? Он и сам не знал.

Время шло, и редакция начала сначала вежливо напоминать о сроках сдачи книги. А потом уже и невежливо. Потом с Калугина начали требовать написанную рукопись, и он почувствовал себя загнанным в угол зверьком. Крысой, которую поймали в мышеловку. И теперь, вероятно, оторвут башку. Снова и снова Пётр Петрович пытался написать, что от него требовали. Но то, что ему удавалось выдавить из себя чисто технически, никуда не годилось. А то, что писалось легко и со свистом – листов накопилась уже огромная пачка – нельзя было предъявить редакции.

Калугин почувствовал, что сходит с ума. Он поехал в издательство и честно поговорил с редактором. На него действительно смотрели как на умалишённого. Что значит, не могу? Что значит, не пишется? В СССР каждый должен выполнять свой труд. А Калугин, получается, несколько месяцев чем занимался? Баклуши бил?

Получив нагоняй и месяц сроку, – последний шанс, – Пётр Петрович приехал домой и застал Машу одетой и с собранными чемоданами.

– Ты куда? – изумился он.

– Я так не могу больше, Петя. Я уезжаю к маме. И детей забираю с собой.

Детей у них было двое. Сын Юра четырнадцати лет, и дочка, восьмилетняя Катя. Калугин уже и не помнил, когда видел своих детей в последний раз. Когда он вообще что-то или кого-то видел, кроме печатной машинки.

Жена превратилась в прислугу. Дети стали помехой. И результата нет. Книги нет! И всего месяц на исправление ситуации. А ситуация такова, что только семейных разборок ему сейчас и не хватало…

– Маша… ты только не бросай меня, слышишь? Ты поезжай, поживи у мамы. Я сейчас разберусь с работой, и приеду к тебе. К вам. Слышишь?

Мария Григорьевна сдержанно кивнула, и они с детьми уехали. Калугин бросился в кабинет, к столу. Эх, жаль теперь даже некого попросить сварить кофе… ну да ладно!

Он схватил папку с листами, в надежде вытащить оттуда всё, что может вписаться в нормальную советскую книгу. Имена героев, их семьи и друзей, их работу и досуг – обычные человеческие истории. Калугин перевернул пачку и начал просматривать свои тексты. Пробежав глазами по первому же листу, он нахмурился и вернулся в начало.

Внимательно перечитал. Потом взял следующий лист. Закончил Пётр Петрович читать свои листочки перед самым рассветом. И находился Калугин в состоянии совершенно потрясённом. Поражённом. Перевёрнутом. Он только что прочитал нечто такое, чего не было на полках советских книжных магазинов. По крайней мере, никто в стране такого точно ещё не писал.

Перед Петром Петровичем Калугиным лежал захватывающий добротный ужастик, написанный им собственноручно!

Калугин так обалдел от прочитанного, что чуть не залпом хватил полбутылки коньяка. Человеком он был очень мало пьющим, и поэтому сильно захмелел. Как был, в ботинках и костюме, – жена ушла, и некому было напомнить Петру, что дома нужно переодеваться в домашнее, – он рухнул на кровать и проспал до самого вечера.

Когда Калугин проснулся, реальность настигла его не сразу. Он пробудился, чувствуя себя семейным человеком, которому в последнее время не очень удаётся написание романа. А потом воспоминания хлынули на него, как снежная лавина с горы. И редакция вспомнилась. И Маша, которая почему-то вдруг решила уехать к маме. А потом уж и странный роман, написанный непроизвольно, лежащий в кабинете на столе, вспомнился. Придавило Петра реальностью. Размазало.

Сначала Пётр решил привести себя в порядок и поесть. Он затопил колонку, чтобы нагреть воду. Снял костюм, ботинки. Подумал, что теперь хоть голым по дому ходи – всё равно никого нет. Хихикнул своим мыслям. Голова была тяжёлая – и как люди выпивают постоянно? Гадость ведь какая! И во рту гадость.

Калугин помылся, побрился. Не спеша надел байковую пижаму, а сверху накинул подаренный женой халат. Медленным шагом прошёл в кухню и заглянул в холодильник. Там была еда. И Пётр почувствовал, как он голоден.

Достал из холодильника суп, выудил куриную ногу и впился в неё зубами, урча как мартовский кот. Пётр Петрович, конечно, весь обляпался и принялся вытираться красивым кухонным полотенцем. Маша сама шила-вышивала это полотенце, а Калугин уделал его пятнами. И халат весь устряпал. И стало так тоскливо ему. Словно жизнь закончилась. Как он будет без своей Маши? Как жить без семьи?

– Хватит ныть, малодушный ты осёл! – обругал себя Калугин. – Лишь бы не работать! Иди в кабинет и исправляй ситуацию.

Он прошёл в кабинет за стол, наплевав на то, что халат испачкан бульонными кляксами. Пётр Петрович был полон решимости. Сейчас он сядет за машинку, и сделает, что от него требуется. Месяц – это, конечно, чертовски мало для того, чтобы написать роман. Но главное, хорошо написать хотя бы половину, чтобы было что предъявить редакции. И тогда сроки продлят. Никуда-то не денутся.

«Инженер Потапов…» – написал Петя. Стоп. Потапов уже был, и с ним произошла бесовщина. Не надо больше Потапова! «Инженер Синичкин…» – напечатал Калугин на новом листе.

Дальше была пустота. Пустота на листе, пустота в голове. Даже в груди, чуть выше и правее сердца, было как-то тоскливо пусто. Словно душу вынули. «Никакой души нет, болван! Пиши!» – буквально зарычал на себя Калугин.

Он всё косился на роман-ужастик, который лежал на столе неровной пачкой. Роман-то потрясающий! Почему, ну почему у нас такое нельзя? А может… может, можно? Может, надо принести этот шедевр в редакцию, и заявить о себе вот в таком ключе. Да, не научная фантастика. И не космическая. Но чем не фантастика? Писал же Михаил Афанасьевич и про Дьявола, и про вампира. И про духов всяких, демонов.

Калугин в полной мере осознавал, что он – не Булгаков. К тому же, Булгакова можно было читать только нелегально – тема откровенно не приветствовалась. Если точнее, была под запретом. Но роман Петра про монстров был хорош. А про людей пока не пишется. Пётр придвинул к себе пачку листков и взял в руку карандаш. Взялся править, одним словом.

Удивительно, но править было почти нечего. Так ровно и гладко был написан роман. Сделав, тем не менее, кое какие пометки, Калугин обнаружил, что снова провозился до утра. И нужного опять ничего не сделал. Но ему так нравилась его новая книга…

Поспав часиков шесть-семь, Калугин взялся перепечатывать роман, попутно прокручивая в голове названия. Ничего путёвого, правда, в голову не приходило. А может, просто назвать книгу «Нечисть»? «Тёмная сторона» – подсказал кто-то. Пётр не понял, где голос. В его голове, или извне. Стало жутковато. Но название понравилось.

На то, чтобы перепечатать роман, у Калугина ушла неделя. Когда была поставлена последняя точка, он встал из-за стола и прошёл в ванную. По пути увидел себя в зеркале, висящем в коридоре. Калугин был небрит, с потемневшим лицом и покрасневшими глазами. Лихорадочный блеск глаз отразился в зеркале, как вспышка. Калугин подавил желание перекреститься. Да и не умел он креститься. Лишили их этой возможности. Всю страну лишили. Весь народ.

В непонятном приступе злобы, Калугин передумал приводить себя в порядок. На кой пёс, если он тут один. Сходив в туалет, Пётр завалился спать. Проснулся, что-то съел – давно уже пора было сходить в магазин, но Калугин не мог выбрать время для этого. Вместо магазина он пошёл в кабинет и решительно отложил перепечатанный роман. Убрал в папку и в стол.

Заправил в машинку чистый лист и вознамерился приступить к работе, которую от него ждали. И снова ничего…

– Почему?! – заорал Калугин в отчаянии. – Почему? Я же сделал то, что было нужно!

Он сам испугался своего отчаяния и своего крика. И того, ЧТО он кричал. Что было нужно? Кому было нужно?

Пётр Петрович явился в редакцию, как и было велено. Через месяц от последнего визита. Никто бы не узнал в этом похудевшем человеке с сумасшедшинкой в глазах прежнего Калугина. Редактор просмотрел первые десять страниц тут же. Очки на нём вспотели и поползли на лоб.

– Голубчик, вы спятили, что ли? Что вы мне принесли?

– Что получилось, то и принёс. Я творец, а не ремесленник. – угрюмо ответил Калугин.

– Хорошо. – редактору стало страшно, и он не стал спорить. – Хорошо. Я передам это… куда следует.

– Воля ваша. – ответил Калугин и вышел из кабинета.

Почему? Почему он не родился там, где такое можно писать? Где его роман оторвали бы с руками и ногами? Почему? Он шёл по Московским улицам, задевая прохожих и не замечая этого. Последствия для себя Калугин вполне хорошо осознавал. Будет всё плохо. Очень, очень плохо. С дачи выпрут, квартиру отберут, а то, может, вышлют за сто первый километр. Или уже не высылают? Пётр не знал. Не вникал. Не было нужды до этого момента.

А может его и вообще посадят в тюрьму за антисоветчину!? За мракобесие. И за что-нибудь там ещё.

До вечера Калугин слонялся по городу, плохо понимая, куда и зачем он идёт. Потом подумал, что неплохо бы повидаться с семьёй. Все эти дни никто из семьи не приезжал. Ни разу. Калугина осенило: наверное, Маша ждёт шага от него! И это правильно. И логично! Пётр обрёл цель и поехал на метро в ту сторону, где жила его тёща.

На подходе к дому его ждал сюрприз, обнаружив который, Калугин отступил в тень гаражей и затаился. Слившись со стеной, он наблюдал, прикусив руку. Даже через кусты и дорогу ему было хорошо видно Машу, которая стояла и разговаривала с незнакомым мужчиной. Он весьма недвусмысленно придерживал жену Калугина за талию. Намиловавшись, голубки разошлись. Мария поцеловала мужчину и ушла в сторону подъезда. Кавалер подошёл к машине, сел за руль волги и укатил в сторону центра. Калугин почувствовал липкое тепло в рукаве и расцепил зубы. Руку он прокусил очень сильно, до крови. Но даже эта боль не отвлекала от более мощной и острой, душевной боли. Как же так? Ведь души-то, говорят, нет!