Читать книгу Обучение травами - Ирина Медведева - Страница 4

Любовь к народной медицине и, в первую очередь, к травам мне привил отец. С самого раннего детства он приучал меня отыскивать съедобные дикорастущие растения, объяснял, как их использовать в качестве приманки для животных или рыб. Так, для прикормки карпа он добавлял в пшенную кашу или в комбикорм растертую коноплю. Даже если не было каши, связанные в небольшие снопики и предварительно побитые прутиком пучки конопли, брошенные в воду в районе предполагаемого места рыбалки, обеспечивали хороший клев.

Отец научил меня утолять голод зеленой колючкой, и оказалось, что это столь неприветливое с виду растение, очищенное от кожуры, по вкусу напоминает морковку.

Вообще народная медицина была неотъемлемой частью жизни всех моих многочисленных родственников по отцовской линии.

Как я уже упоминал, отец родился в семье рабочего Аджимушкайской каменоломни и рос в условиях крайней нищеты. У него было шестнадцать братьев и сестер. С раннего детства отец начал трудиться в каменоломне и к шестнадцати годам заработал более десяти грыж.

Для детей, подраставших в выдолбленных в известняке пещерах или в маленьких покосившихся хижинах, для людей, ежедневно ведущих тяжкую борьбу за существование, окружающий мир составлял единое целое с их жизнью. Море, степь и камни давали им пищу и кров. Когда их не мог прокормить камень, кормили море или степь. Любой мальчишка умел ловить рыбу, собирать раковины или использовать камку для набивки матрасов. Дети знали, где найти глину «кил», заменяющую мыло, где в степи можно выкопать съедобные корешки, как поймать и приготовить грызуна, ежика или змею. И, естественно, каждый аджимушкаец обладал необходимыми навыками врачевания и оказания первой помощи. Болезни лечили тем, что подворачивалось под руку. Лекарства из аптеки были слишком дороги.

У тебя заболел живот по непонятной причине? Так плесни на него холодной воды и массируй его небольшими круговыми движениями по часовой стрелке, чередуя массаж и обливание холодной водой до тех пор, пока боль не утихнет.

Обгорел на солнце – приложи выжимку из трав или намажь кожу кислым молоком (сейчас крымчане часто используют для смягчения обожженной солнцем кожи огурцы, но в то время потратить подобным образом огурец было непозволительной роскошью – ведь его можно было съесть).

Почти все женщины Аджимушкая и соседнего поселка каменотесов – Скалы – были знахарками, и одной из причин этого оказались дикие ритуалы каменных боев, ставших традицией в этих местах.

«Каменный бой» села Аджимушкай был уникальным зрелищем, сочетающим в себе искусство владения камнем и варварский ритуал массовых побоищ.

Кулачные бои и традиции драться «стенка на стенку» были распространены в России повсеместно, но во время подобных схваток бойцы обычно не получали слишком серьезных или смертельных травм. В случае «каменных боев» тяжелые травмы были обычным явлением. Вероятно, подобная жестокость была обусловлена самим характером социума, сложившегося в аджимушкайском районе. Эта область Крыма стала своеобразной вольницей, в которой находили приют и убежище беглые каторжники, крепостные, сбежавшие от помещиков, и прочий вольный и разношерстный пришлый люд. Из русских, французов, украинцев, итальянцев, греков, белорусов и караимов стало складываться особое сообщество резчиков камня.

Большинство резчиков жило в «скалах» и называло себя скалянами. «Скалами» именовались монолиты известняка, в которых вырезались обширные ниши для жилья. Вход в жилье закладывался штучным камнем, затем вставлялись двери, а вместо оконных стекол использовался надутый бычий мочевой пузырь, через который в жилище проникал тусклый свет.

Камень для скалян был самой жизнью. Он давал им хлеб, кров, служил оружием. С помощью камней охотились на морских птиц, защищали свою жизнь и честь, решали споры. Народный обычай «воевать» камнями появился в XVIII веке.

Бои камнями проводились, как правило, в праздничные и выходные дни и служили своего рода кровавым развлечением. Зачинатели боя – пацаны-застрельщики, «гостевые» или «пришлые», – вихрем врывались на улицы поселка или района «хозяев» и бросали камнями во все, что могло разбиться, побуждая тем самым жителей села к ответным действиям. «Хозяева» без труда отгоняли застрельщиков, но к ним на помощь тут же приходила первая волна «гостей» постарше и поопытнее. Самые умелые бойцы вступали в схватку лишь в разгаре сражения, а то и ближе к его концу. Выигравшей считалась сторона, загнавшая противника в его собственные жилища. Иногда, по обоюдному согласию сторон, бой заканчивался вничью.

По предварительной договоренности бой мог проходить и на ничейной территории, а мог начаться и рыцарской дуэлью лучших метателей камней, за которой, затаив дыхание, следили обе стороны. Правила запрещали бросать камни в упавшего человека или избивать его, предписывали не целиться в голову, запрещались рукопашные схватки. Но, несмотря на запреты, эта варварская забава многих оставляла калеками. Нередко случались и смертельные исходы.

Отец, сам принимавший участие в «каменных боях», рассказывал мне, с какой горечью переживали односельчане смерть красавца-грека Кристофора, случайно убитого во время одного из боев.

К концу XIX и в начале ХХ века «каменная забава» распространилась далеко за пределы каменоломен. Дрались не только скаляне и аджимушкайцы, в бой вступили жители других районов Керчи: Горок, Глинки, Завода… Забывая собственные распри, они не раз объединялись в честолюбивой, но бесплодной надежде одержать верх над аджимушкайцами. Среди тех были исключительно опытные и искусные бойцы, способные в одиночку сдерживать натиск десятков человек.

Боец, владеющий искусством каменного боя, мог метнуть камень весом от 50 до 300 граммов в цель, удаленную на расстояние до 60 метров, а иногда и далее. Также он обладал способностью, практически стоя на месте, оставаться неуязвимым под градом камней, как используя техники уклонения, так и отражая камни противников небольшой каменной пластинкой – плашкой.

Естественно, что подобное мастерство приобреталось через боль и кровь. Когда очередной «каменный бой» завершался, женщины со стонами и причитаниями растаскивали по домам избитых и искалеченных мужчин. Теперь от них требовалось знахарское искусство. Женщины лечили раненых, останавливали хлещущую кровь, кто заговором, кто тушкой лягушки с предварительно содранной кожей, кто настоями из местных трав, кто компрессами, сделанными из глины.

Местный арсенал трав у степных знахарей был весьма ограничен, и в случаях тяжелых травм или заболеваний несколько человек специально отряжались за травами в Крымские горы. Шли они пешком, и дорога вкупе с поиском трав обычно занимала около двух недель.

Степные знахари широко использовали разнообразные глины, применяя их как для приема внутрь, так и для накладок. Девушки аджимушкайских степей задолго до появления рекламы, пропагандирующей уникальные косметические свойства масок, имеющих в своей основе целебные грязи или каолиновые глины, прекрасно знали, как благотворно действует на кожу «кил» или целебные морские грязи.

Для лечения широко использовались и ресурсы самого Керченского полуострова – грязи грязевых вулканов, воды целебных минеральных источников и рапа соляных озер.

С раннего детства сопровождая отца в его непрестанных походах на охоту или на рыбалку, я, как губка, впитывал знания аджимушкайских целителей, которыми он щедро со мной делился. Отец приучил меня к жизни на лоне дикой природы, что впоследствии очень пригодилось мне при изучении Шоу-Дао. Помню, как, учась в школе, я с удивлением узнавал, что есть люди, не умеющие развести огонь без спичек, не представляющие, что в качестве топлива можно использовать кизяк – высушенные солнцем коровьи лепешки, не способные выпотрошить змею или не знающие, что такое кресало.

Я быстро научился различать целебные травы и выяснил, что почти любая травка, скромно растущая у дороги, может для чего-либо пригодиться. Меня удивило, что, в зависимости от дозировки, травы могут производить совершенно противоположный эффект. Так, разные дозы семян конского щавеля могли излечивать как запор, так и понос.

Сестры и братья отца, в гости к которым я регулярно приезжал во время каникул, также пополняли запас моих знаний. Так от тети Маши, живущей в Керчи, я узнал, какие заболевания излечивает плов из мидий, для чего полезны бычки – небольшие головастые морские рыбки, и другие тайны целительных снадобий, в первую очередь связанных с дарами моря.

Другой брат отца – дядя Федя, живущий в селе Фонтан, расположенном на Керченском полуострове, и уже переваливший за восьмидесятилетний рубеж, – был активно практикующим знахарем. С одинаковой эффективностью он исцелял и людей, и скот. Дядя Федя лечил травами, навозом, водорослями, глинами, илом – всем подряд.

Отпуск у отца был долгим, два с лишним месяца, и на какое-то время мы неизменно приезжали пожить к дяде Феде. В свой первый приезд я застал в окрестностях села Фонтан еще не тронутую железной лапой цивилизации настоящую дикую степь, где под дуновением ветра шелковисто колыхались первозданные травы. Мне даже посчастливилось увидеть дроф – огромных редчайших птиц, которые в настоящее время почти исчезли.

В погожие ночи мы с отцом ночевали на копне, вдыхая ароматы подсыхающих трав и любуясь огромными крымскими звездами.

Вечерами взрослые собирались во дворе, пришедшие в гости соседи рассаживались за грубо сколоченным деревянным столом, и наступало время песен. Русские песни сменялись украинскими. Пели слаженно, хорошо, с душой, и чарующая мелодичность и душевность народных песен глубоко запали мне в душу.

Односельчане и жители соседних сел часто обращались к дяде Феде за помощью. По ряду причин селяне не слишком доверяли местным врачам, а стандартный набор лекарств, находящийся в каждом доме и обычно состоящий из йода, зеленки, бинтов, аспирина и анальгина, часто оказывался недостаточным.

Помню, как на меня произвело неизгладимое впечатление лечение, которое прописал мой дядя одному из пациентов, жаловавшемуся на ревматизм.

На заднем дворе дяди Феди была вырыта яма, заполненная специально подготовленным навозом. Несчастный больной регулярно отсиживал в этой яме положенное время, как объяснил Федор, выгреваясь.

Я регулярно забегал на задний двор, любуясь на раскрасневшееся, страдающее лицо пациента. Лечение было не слишком приятным, скорее даже мучительным, но главное, что ревматизм в конце концов прошел.

К моему удивлению, находились и другие желающие подлечиться в навозной яме, и иногда в ней одновременно сидели даже два селянина.

Дядя Федя был еще и очень азартным человеком. Одним из его основных увлечений было уничтожение мух, и он вкладывал в это занятие больше страсти, чем Глеб Жеглов в борьбу с бандой «Черная кошка».

Надо признать, что на дворе у дяди Феди мух действительно было много, слишком много. Они обильно плодились и размножались на теплых просторах навозной ямы, но, поскольку избавиться от столь ценного аппарата для физиотерапии дядя Федя не мог, нам оставалось одно – нещадно бороться с крылатыми и жужжащими интервентами.

С подачи дяди Феди я вооружился венгеркой (это тоненькая круглая резинка, идеально подходящая для расправы с мухами) и каждый день проводил часы, прицельно отщелкивая насекомых, беспечно присевших отдохнуть на залитую солнцем стену дома. Последствием моей охоты стали сотни крошечных темных пятнышек, украсивших беленую стену, но дядя Федя был доволен.

– Настоящий боец растет! – одобрительно говаривал он, ласково похлопывая меня по макушке. – Сразу видна наша порода, Медведевская!

Однако бороться венгеркой против мух было все равно что пытаться остановить полчища саранчи при помощи детского сачка, и дядя Федя решил применить более совершенное оружие массового уничтожения, а именно отравляющие вещества.

Налив в металлическую миску свежего молока, дядя Федя для вкуса добавлял в него сахара, а потом щедрой рукой подливал туда какой-то мушиный яд. Миску с отравленным молоком дядя Федя ставил на землю во дворе, затем он выносил из дома два стула, мы усаживались в теньке и принимались с интересом наблюдать за мучительным концом представителей враждебного крылатого племени.

Муха подлетала, пикировала на край миски, затем осторожно спускалась к молоку и, слегка помешкав, принималась увлеченно хлебать сладкую отраву. Затем с ней начинало твориться нечто невообразимое. Стартующей ракетой муха срывалась с места и, отчаянно гудя, принималась кружиться, метаться во всех направлениях, как крошечный черный фейерверк, рикошетящий в стенах тесного помещения. После краткой, но выразительной агонии муха падала на землю и, подрожав лапками, затихала навсегда.

Дядя Федя с неослабевающим вниманием мог в течение долгих часов наблюдать за этим причудливым предсмертным танцем. При этом он, ерзая от возбуждения на стуле и потирая руки от удовольствия, с азартом комментировал происходящее. Звучало это примерно так:

– Смотри, смотри, летит! Села, смотри, пьет! Во дает! У, как ее, родимую, развезло! То-то! Будешь знать! Смотри! Еще одна…

Так продолжалось целый день.

Меня во всей этой процедуре занимал не столько процесс уничтожения мух, сколько наблюдение за дядей Федей. Меня поражало, сколько самого неподдельного наслаждения ухитрялся извлекать этот крепкий восьмидесятилетний старик из, казалось бы, самого немудреного дела.

Еще одной из моих первых наставниц народной медицины стала тетя Маша. Хотя она была тезкой моей настоящей тети Маши из Керчи, эта тетя Маша не была моей родственницей. Знахарка тетя Маша жила в селе Пионерское. В течение нескольких лет мама снимала комнату в ее доме, чтобы вывозить меня на лоно природы, хотя в том, что мама выбирала Пионерское, тоже был свой особый расчет.

Чтобы на деле продемонстрировать детям радости коллективного социалистического труда, в крымских школах даже для учеников младших и средних классов ввели требование проводить от нескольких дней до нескольких недель летних каникул в трудовых лагерях, где дети одновременно бы и отдыхали, и трудились на благо общества, выполняя какие-либо нехитрые сельскохозяйственные работы, вроде сбора фруктов или ягод или прополки огородов.

В качестве альтернативы трудовому лагерю я мог отбыть трудовую повинность в каком-нибудь совхозе или колхозе, и мои родители должны были отнести в школу справку о том, что я честно отработал необходимое количество часов.

Рядом с Пионерским находился совхоз, выращивающий чайные розы, но не для продажи, а для заготовки розовых лепестков. Многие москвичи даже не слышали о том, что существует варенье из розовых лепестков. Не знаю, как сейчас обстоят дела на Украине, но в то время, когда Крым еще был частью территории Советского Союза, варенье из розовых лепестков продавалось там почти повсеместно. Розовые лепестки обладали многими лечебными свойствами, в частности, розовым вареньем можно было вылечить многие воспалительные заболевания полости рта, если по нескольку раз в день держать его в течение двадцати – тридцати минут во рту на месте воспаления.

Итак, мама договаривалась в совхозе, что я буду заниматься сбором лепестков и совхоз даст мне справку для школы.

На сборе лепестков работали и другие дети из Пионерского, зарабатывая деньги на карманные расходы. В отличие от меня, они давно успели наловчиться в этом не слишком простом деле, и сельская детвора вовсю смеялась над неуклюжим горожанином, утверждая, что с такой сноровкой я и за год дневную норму не выполню. Впрочем, местные ребята оказались очень дружелюбными и приятными, мы сразу нашли общий язык, и они сообща помогали мне выполнять норму, подбрасывая собранные ими лепестки в мои мешки.

Как говорится: «с миру по нитке, голому на рубашку». Так и получалось. С помощью деревенских друзей я выполнял норму примерно за час, а затем можно было найти себе гораздо более увлекательное занятие.

Пионерское навсегда запомнилось мне очарованием благоухающей плантации, расцвеченной яркими красками цветущих роз, вечно исцарапанными руками, веселыми забавами с друзьями. Там я, школьник, недавно закончивший третий класс, получил свою первую зарплату, которую я с гордостью вручил матери.

Еще одним способом подработки был сбор тысячелистника – лекарственной травы, покрывающей склоны высоких холмов вокруг села.

Нашим любимым развлечением были рыбалка и купание в Скалке – быстрой горной речушке, перегороженной небольшой самодельной плотиной, сложенной из камней, чтобы можно было купаться.

Чтобы не тратить время, сидя на берегу с удочками в руках, мы ловили рыбу менее трудоемким способом: на дно стеклянной банки мы клали кусочек хлебушка, горловина банки завязывалась марлей, а в марле проделывалась дырочка, заплыв через которую, мелкая рыбешка уже не могла выбраться обратно.

В банку обычно попадались пескари, цыганочки и прочая пресноводная мелочь. Я так и не узнал, как по-научному называются «цыганочки», но это имя удивительно подходило небольшой рыбке с полными красными губками и игривым выражением на морде, узоры которой напоминали кокетливые сережки.

Еще одним повальным увлечением деревенских ребят была дрессировка и выкармливание галчат. Галки были удивительно умными птицами, а один галчонок так привязался ко мне, что в течение нескольких лет, когда я возвращался летом в Пионерское, он, уже будучи взрослой серьезной птицей, узнавал меня, с приветственными криками кружился надо мной, садился мне на плечо или летел рядом, сопровождая меня во время прогулок.

Мое ежедневное пробуждение в доме знахарки тети Маши неизменно сопровождалось шумом работающего сепаратора, отделяющего фракцию за фракцией от жирного свежевыдоенного молока.

Открывая глаза, я с наслаждением вдыхал ароматы подсыхающих лекарственных трав, которыми пропиталась вся изба.

Тетя Маша научила меня заготавливать травы впрок. Она тоже лечила и людей, и скот. Каждое растение она называла по-своему, так, как называли его ее мать и бабушка. Так, тысячелистник она называла кашкой. Растения тетя Маша сушила в основном на чердаке. Процесс заготовки трав и изготовления лекарственных препаратов так понравился мне, что я сразу же стал добровольным помощником знахарки.

Я учился правильно развешивать пучки трав, измельчать растения, делать настои на воде или на спирту.

Там же, в Пионерском, я впервые начал записывать рецепты народной медицины. Я узнал такие важные вещи, как разными способами снимать похмелье, как правильно вызвать рвоту или снять неприятные последствия солнечного удара и т. д.

Шли годы, мои конспекты пополнялись новыми редкими рецептами. Я понял разницу между рецептами, прочитанными в книгах о траволечении, и между рецептами, используемыми действительно хорошими потомственными целителями.

Каждый талантливый знахарь, каждый хороший целитель вносил в приготовление лекарства свои собственные нюансы, которые во многих случаях и обеспечивали эффективность лечения. К своему удивлению, я понял, что один и тот же рецепт в одних случаях приносит больному существенное облегчение, а в других, совершенно аналогичных, случаях он может быть непригоден.

Вся эта подготовка оказалась прекрасной базой, на основе которой мне было легко осваивать новые, непривычные, но удивительно интересные и эффективные методики лечения Спокойных, показанные мне Учителем.