Читать книгу Небо на двоих - Ирина Мельникова - Страница 2

Я со страхом ждала возвращения мужа. Ведь пора было расставлять точки над «i», а я не знала, смогу ли выдержать и не сойти с ума. В недавних семейных ссорах я всегда выходила победителем и даже гордилась своим хорошо подвешенным языком. Юра предпочитал сбежать в кабинет или уткнуться в журнал… Но сейчас мне хотелось выть в голос, биться головой о стену, а вот слова, которые обязаны были сразить мужа наповал, если и всплывали в памяти, то казались бледными, неубедительными, затертыми до сального блеска…

Юра появился через неделю. Загоревший, похудевший, веселый. Он позвонил в дверь и прямо с порога произнес три самые избитые и пошлые фразы, которые, несмотря ни на что, прогремели для меня, как гром среди ясного неба:

– Оля, я полюбил другую. Прости, но я ухожу. За вещами заеду позже.

Я застыла с открытым ртом. А потом с трудом выдавила из себя уже в спину коварному изменщику:

– Кто она?

– Лизонька, – оглянувшись, расплылся в улыбке муж. Глаза у него были ясными, как у птицы Феникс. – Я рассказывал тебе!

Забыв о лифте, он легко побежал по ступенькам вниз. Почти полетел на отросших от счастья крыльях. Понес навстречу новой любви свое стокилограммовое тело в белых штанах.

– Она ж тебе в дочки годится! – прокричала я вслед.

В ответ получила набор невнятных звуков. И не поняла, то ли Юра ответ пробубнил, то ли эхо позабавилось. Равнодушное эхо, которому абсолютно наплевать, что чья-то супружеская жизнь резко пошла под откос.

У меня тряслись руки и болело под ложечкой. Я вернулась в квартиру, умылась, высморкалась, легла в постель и стала размышлять, как это – быть счастливой на пепелище своего брака? Как это – быть счастливой, когда тебя, говоря пафосно, предали? Как это – быть счастливой, когда нет сил даже зареветь? Закричать, как на похоронах, свалиться у двери и вопить, постукивая лбом по новенькому паркету: «На кого ж ты меня покинул?»…

Когда дело идет к пятидесяти, для брошенной жены остается только два выхода: сумасшедший дом или дюжина кошек. Не худший вариант – пара крохотных собачек. Кошек я любила, собачками тоже не брезговала, правда, пока на расстоянии. Даже против сумасшедшего дома ничего не имела против – по крайней мере, его пациенты не озабочены настоящим.

Но до пятидесяти надо было как-то протянуть еще пятнадцать лет, а мне казалось, что не протяну и четверти часа. Пролежу вот так, глядя в потолок совсем недолго, час или два, а затем моя душа расстанется с телом. И никто, слышите, никто не огорчится, не пожалеет, разве что Любава прольет слезы на одинокой могилке. В итоге жалкий холмик зарастет бурьяном, и только на склоне лет Юра вдруг отыщет его, прошепчет, упав перед ним на колени: «Прости, дорогая! Я всю жизнь любил только тебя, единственную и неповторимую!» Лучше бы, конечно, если б он приехал на кладбище на инвалидной коляске в сопровождении медсестры из дома престарелых…

Я представила эту картинку, и на душе стало легче. Ведь, если Юра не одумается, в развитии событий можно не сомневаться. И желательно, чтобы они развивались на моих глазах, тогда я могла бы усмехнуться в ответ на его жалобы и спросить: «А ты предполагал, что Лизонька будет вечно поддерживать твои дряхлые телеса?» Затем я гордо удалилась бы, все еще красивая и уверенная в себе, под руку… С кем?

Дальше фантазия отказывалась работать, и я посмотрела на часы. Четверть часа пролетело как одно мгновение. Пора собираться на работу! И вместе с тем начинать потихоньку избавляться – избавляться от боли на вдохе и от боли на выдохе. От запаха его одеколона на подушке и от засохшего букета роз в вазе. От улыбки, которая так ему нравилась, и от его слов: «Я больше не люблю тебя».

«Держись!» – приказал разум. «Не за что!» – простучало сердце.

И тут меня снова повело не в ту сторону. Избавиться от прошлого можно было только одним способом: исчезнуть вместе со всем этим барахлом, со всеми этими воспоминаниями, которые уже не вытравить. Исчезнуть. Просто не быть. Повеситься. Или, например, застрелиться.

Я осмотрела люстры в квартире, затем оленьи рога в прихожей и пришла к выводу, что они меня не выдержат. Застрелиться тоже не было никакой возможности – не из чего, разве что из рогатки. Да и некрасиво это – валяться на полу вперемешку с собственными мозгами. Вот вскрыть вены – более эстетично. Набрать в ванну воды, зажечь свечи, включить красивую музыку и полоснуть бритвой по запястьям… Картина представлялась восхитительной – оставленная жена, вся такая бледная, в кровавой ванне. Плюс музыка и отражение язычков пламени в зеркалах….

Спасло меня отсутствие в тот момент горячей воды. Можно было, конечно, нагреть воду в чайнике и кастрюлях. Но я представила себя потной, снующей по квартире с кастрюлями для того, чтобы скорее умереть, и мне стало смешно.

– Дура ты, Оля, полная дура! Ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него прощаться с жизнью! – с вызовом произнесла я и шумно высморкалась в полотенце. – И пусть он сказал, что больше не любит, полюса Земли от этого ведь не поменялись, планеты не сошли с орбит, а кометы и прочая космическая дрянь непременно пролетят мимо.

Я выбросила полотенце в корзину для грязного белья и подошла к телефону, который трезвонил, не переставая, уже с полчаса. Наверняка звонили с работы.

– Ольга Михайловна! – услышала я голос главного редактора. – Мне подкинули интересную идею… Не могли бы вы подскочить пораньше?

– Не могу, – произнесла я через силу. – У меня голова раскалывается. Что будет, если ваша идея отлежится с денек?

– Ничего, ничего страшного, – ответила главред с несвойственной ей суетливостью. – Отдохните, подлечитесь, а завтра, если вы не против, все обговорим. Главное, измерьте давление…

– Спасибо, я измерю.

Простившись с начальницей, я положила трубку. Оглядевшись по сторонам, поняла, что мне совсем не хочется заниматься уборкой. И завтракать не хочется. И вообще хочется снова броситься на кровать и уткнуться носом в подушку. Это было первым признаком депрессии, которую я никак не могла себе позволить. Тогда я принялась бродить по огромной квартире, бесцельно, из комнаты в комнату. Но везде натыкалась на Юрины вещи. Тренажер в спальне, очки на недочитанной книге в кабинете, галстук, небрежно брошенный на спинку дивана в гостиной, старенькие тапочки в прихожей, трубка со сломанным мундштуком на каминной полке… Все, буквально все в доме напоминало мне о муже.

Я подошла к большому окну. При строительстве квартиры именно я заказала панорамное остекление. И после на пару с Юрой частенько любовалась закатами над Москвой-рекой и видами столицы чуть ли не с высоты птичьего полета.

Некоторое время я бездумно созерцала зависшую над городом серую дымку. Начало апреля, но весна не торопилась – то дождь, то просто сырость невозможная. Почки на деревьях набухли, но раскрываться не спешили, как будто ждали новых холодов.

– Мерзость! Мерзость какая! – простонала я и уткнулась лбом в стекло. Понятное дело, слова относились не к погоде, а к поступку мужа.

Почему я упустила момент «открыть ему глаза»? Почему не вправила мозги, как советовала Любава? Почему не спросила: «Где была твоя Лизонька, когда ты разорился в дефолт? Когда ты чуть не продал дачу, чтобы элементарно выжить?» Почему не усмехнулась: «Милый, ты уверен, что эта девочка в восторге от твоей отдышки в постели?» Он же был умным, мой Юра. Очень разборчивым в людях. Сухарем и педантом! Но что вообще можно спросить у мужчины, который готов бросить все, разрушить свой кров и хлопнуть дверью по руке жены, вцепившейся в косяк? Бросить ради того только, чтобы день и ночь слышать юный голосок: «О, ты мой идеал! Мой мачо и мой ковбой!»…

Тренькнул телефон: пришла эсэмэска.

«Завтра я подам на развод, – прочитала я торопливые, с пропущенными буквами, слова. – Будь готова!» И все, даже по имени не назвал, не говоря уж о «милая» или «дорогая», как бывало раньше.

«Что ж он так торопится?» Первым желанием было перезвонить, наговорить ему кучу гадостей. Но я сдержалась и, стиснув зубы, ответила: «Всегда готова!»

А затем позвонила Любаве. Та поняла с полуслова.

– Еду! – коротко бросила в трубку подруга и отключила телефон.

* * *

Через час Любава сидела напротив меня за кухонным столом. Как всегда она выглядела потрясающе. В узких, обтягивающих длинные ноги, черных кожаных брючках и в такой же куртке, усыпанной значками с говорящими надписями типа: «Мужики, я свободна!» и «Я – сука, и горжусь этим!» Закинув ногу на ногу, она курила и пыталась внушить мне, почему одинокая женщина должна быть не просто стервой, а сукой, чтобы не потерять себя в недружелюбном мире.

– Пойми, – вещала Любава, – сейчас не модно быть интеллигентной. Все хотят секса, и только секса, а интеллигентность для женщины – синоним непривлекательности. Надо быть раскованной, забыть о комплексах, и мужики будут виться вокруг тебя, как мухи.

– Не нужны мне мухи, – вяло упиралась я. – Терпеть не могу этих… как их… пикаперов! Липнут, чтобы переспать с тобой, а потом навеки исчезнуть.

– А чем пикаперы плохи? Ты ж не пробовала, – усмехалась Любава. – Проще надо быть! Зачем тебе какие-то обязательства?

– О чем ты говоришь? Посоветуй еще на панель выйти!

– Вот дура! – От негодования Любава сломала сигарету. – Нет, у меня просто в голове не укладывается! Старый, толстый козел, почти лысый, и такое сотворить с красивой и умной женщиной… Ни капельки не сомневаюсь: покажи этой девице эскимо на палочке – обрадуется. Потому как слаще репы ничего не пробовала. Через пару месяцев он это поймет и запросится обратно!

– Не запросится, – не сдавалась я. – Он знает, что я его не прощу.

– И не прощай! Заставляют тебя, что ли? Я говорю: не впадай в истерику. Поехали по магазинам! Купи кучу нарядов, сделай новую стрижку. И от мужиков отбоя не будет, я тебя уверяю.

– Какие мужики? – рассердилась я. – Я еще с мужем не развелась!

– Но я другому отдана, и буду век ему верна… Тьфу на тебя! – Любава непечатно выругалась и тут же утешила. – Ничего, с его деньгами он развод за три дня организует. Детей у вас нет, так что проблем не будет.

– Почему я не родила? – Я всхлипнула и допила коньяк, который Любава уже в третий раз подлила в мою рюмку. – Зачем Юру слушалась? Он все говорил: «Рано! Рано!»…

– Так у него же есть дети. Сама говорила: живут с первой женой в Америке.

– Живут, – вздохнула я. – Уже и внук есть. Два года.

– Ну, теперь с Лизкой детенка смастерят… – сказала Любава и осеклась, заметив, видно, что мне от ее слов стало еще хуже.

Подруга погладила меня по руке и виновато заглянула в глаза.

– Ну, что ты? Что ты? Это ж понятно! Зачем ему тогда торопиться с разводом? А тебе нужно о себе думать. Какие твои годы? Еще и замуж выйдешь, и ребеночка родишь. Сейчас тетки и в пятьдесят рожают!

– Ты-то вон родила?

Я не выдержала все-таки и расплакалась. И Любава, сильная, смелая Любава, вдруг тоже скривилась, и слезы потекли у нее потоком, размывая тушь на ресницах и тональную пудру на щеках…