Читать книгу Бесы Черного Городища - Ирина Мельникова - Страница 4

На столе перед Иваном в заполненной окурками медной пепельнице тлела самокрутка. Это было первейшим признаком того, что старший агент сыскной полиции Вавилов страдает. Замедлив шаг на пороге, Алексей окинул быстрым взглядом кабинет, в котором наряду с шестью агентами ютились они с Иваном. Сейчас те, кто помельче рангом, были в разгоне: выполняли поручения старших коллег, ловили на базаре щипачей, следили за «раками» – портными, что перешивали краденые вещи в трущобах на Разгуляе, или отирались среди голи перекатной на Хлудовке в надежде узнать что-нибудь занятное, для сыскных дел весьма важное: кто из «деловых» осел в городе, не крутятся ли где новые шулерские «мельницы» и не замешаны ли беглые с каторги в нападении на почтовый дилижанс, следовавший из Омска в Североеланск…

Но Иван и Алексей были теперь на особом счету, занимались самыми сложными преступлениями: убийствами, разбоями, грабежами, поджогами, и поэтому уже который день маялись от безделья. Ни тебе громких убийств, ни заезжих шаек, ни доморощенных банд… И кражи тоже все мелкие, скучные, без выдумки: то стянули штуку материи у лавочника, то с ночного извозчика целковый сдернули, то мастеровые без повода напились и у офени лоток с товаром отобрали и тут же бросили. Но крику-то было, крику! Офеня горластый попался, весь околоток на уши поставил, пока озорников не доставили в участок и не посадили в холодную.

Алексей неслышно вошел и встал за спиной приятеля. Всю поверхность стола, лежавшие на нем бумаги и даже захватанное множеством рук пресс-папье покрывали пушистые серые хлопья. Иван даже не удосужился сдуть пепел. Это говорило о крайней степени отчаяния, и Алексей тотчас понял его причину. Вавилов составлял очередную сводку для Тартищева о преступлениях, совершенных в губернии в прошлом месяце.

Это было нудное и неблагодарное дело, и друзья сговорились заниматься им по очереди. Правда, Иван всякий раз, как только наступал его черед писать бумаги, находил тысячу причин, чтобы перекинуть их Алексею, порой умолял его, порой ссылался на чрезмерную занятость. На сегодняшний день его долг составил три месяца, и Алексей самым безжалостным образом отверг его просьбы и даже вышел из кабинета, чтобы не видеть, как терзается приятель, стараясь свести воедино все происшествия, имевшие место в мае.

Сквозь висевшие над городом дождевые тучи впервые за многие дни проглянуло солнце. И сразу все вокруг засверкало, засияло, засветилось первозданной чистотой и свежестью молодой зелени, первых цветов в скверах и палисадниках, нетронутой травки на лужайках… Улицы запестрели летними нарядами дам, а сердца даже самых упрямых холостяков учащенно трепыхались и сбивались с ритма при виде нежных личиков местных барышень, число которых на улицах Североеланска увеличивалось с каждой весной чуть ли ни в геометрической прогрессии.

Совсем недавно отцвели черемуха и дикая яблоня, но на смену им пришли сирень и рябина. Воздух был насыщен горьковато-терпкими запахами зелени, влажной земли и… аммиака. Неподалеку находилась стоянка извозчиков, но это обстоятельство отнюдь не испортило Алексею настроения. За четыре года службы в полиции Алексей научился определять, что в жизни важнее: извозчик под рукой или более приятные ароматы. А со временем и вовсе перестал обращать внимание на подобные мелочи.

Он спустился в скверик напротив здания полицейского управления, постелил на непросохшую скамейку газету и уселся на нее, подставив лицо теплому ветерку. По дорожкам сквера сновала детвора, те, что попроще и победнее, играли в стуколку или в бабки, девочки прыгали через скакалку и в классики. Те, что богаче, степенно шествовали в сопровождении гувернанток и учительниц, но с сожалением косились в сторону своих сверстников, не обремененных условностями и воспитанием.

Напротив скверика, на втором этаже управления виднелось окно, за которым исходил потом над полицейской сводкой старший агент Вавилов, а его напарник Алексей Поляков в это время наслаждался редкими минутами свободы. Начальство соизволило отбыть в кратковременный отпуск, другими словами, Тартищев внял наконец просьбам Анастасии Васильевны и повез ее вместе с маленьким Сережей и нянькой на заимку. Алексей знал, три дня пролетят незаметно. Федор Михайлович вернется и свое возьмет с лихвой. Вспомнит он и про те дела, которые еще с осени отнесены в разряд «темных», и про те, по которым преступники хотя и определены, но до сих пор не пойманы… И неизвестно, когда еще получится побездельничать, как сегодня, посидеть под солнышком, понежиться под его лучами, ни о чем серьезном не думая и не беспокоясь по поводу грядущего разноса от начальства.

И все было бы хорошо, если бы Алексея не мучила совесть. Он знал, что Вавилов почти не спал ночью. У его младшего резались зубки, малыш капризничал, и Иван, позволив отдохнуть Маше, до утра возился с сынишкой. А после явился на службу усталый, невыспавшийся и злой, как тысяча чертей.

Алексей снова посмотрел на окно, оттуда валили сизые клубы дыма. И это однозначно подтверждало: Иван снова засмолил свою самокрутку. И тогда старший агент сыскной полиции Поляков встал со скамейки и покинул скверик.

Иван сидел все в той же позе, в которой Алексей оставил его час назад. Перед ним лежала стопка чистых листов бумаги, правда, на первом из них уже красовался заголовок, и вся страница была испещрена мелким убористым почерком. Грамоты Ивану недоставало, зато почерк у него был замечательный, буковка к буковке, словно бусы на тонкой девичьей шейке. Однако сейчас он занимался тем, что меланхолично следил за мухой, явно побывавшей в чернильнице. Она едва ползала по бумаге, оставляя на ней черные извилистые полосы. Иван, подперев щеку ладонью, с самым глубокомысленным видом наблюдал, как важный документ превращается в форменное безобразие, затем вздохнул, поддел муху пером и вернул в чернильницу. Через секунду опять извлек на свет божий, подержал на весу, давая стечь избытку чернил, и вновь отправил ее в путешествие по испорченной сводке.

– Маешься? – спросил вкрадчиво Алексей и положил руку на плечо товарища. – Казенное добро переводишь?

Иван дернул плечом, но не обернулся. Показывал, что до сих пор обижается. Но Алексей на это не поддался. Он понимал: если сейчас пойти на поводу у своего слишком ловкого приятеля, то сводки ему писать до морковкиных заговен. Иван найдет способ, как переложить эти обязанности на молодые плечи, на те, что поближе. Разумеется, это будут его, Алексея, плечи, а Вавилов не испытает при этом ни малейших угрызений совести.

– На чем застрял? – справился он деловито и выдернул бумагу из-под руки Ивана. Отправил щелчком в мусорную корзину многострадальную муху и прочитал вслух то, что успел изобразить приятель во время двухчасового корпения за столом:

– Донесение Его Превосходительству, Господину Полицейскому исправникуСевероеланской губернии, Батьянову Аристарху Ивановичус приложением полицейской сводки происшествий, имевших место быть в Североеланской губернии в мае месяце 1892 года от Рождества Христова.

1. 2 мая сего года на горе вблизи села Киреево Тесинского уезда с крестьянином Костомаровым повстречались восемь человек, ехавшие в повозке, с ямщиком в солдатской форме. Остановили Костомарова: «Что, самогонку везешь?» Тот ответил, что нет. Тогда неизвестные злоумышленники начали обыскивать телегу Костомарова и его карманы, из которых взяли портмоне с 9 рублями денег и из телеги два фун. сахара и полтора фун. табака, ударили его два раза с приговором «сволочь» и спокойно направились к Тесинску. Через два часа были задержаны урядником Зайцевым и опознаны крестьянином Костомаровым. Помещены в холодную, ведется дознание, так как есть подозрение, что сия шайка совершила несколько налетов на крестьянские обозы в соседней, Емельяновской волости.

2. В ночь на 5 мая сего года было совершено неизвестными злоумышленниками разбойное нападение на лавочника Ситничука, проживавшего по Береговой Качинской улице в доме № 12.

Раненый Ситничук, промаявшись несколько дней и не приходя в сознание, скончался. Но еще до его смерти, по точно установленным данным, были арестованы два главных участника разбойного нападения – Мишка Кривой (Михаил Пустоселов) и Николай Юсупов. Оба они известные преступники-рецидивисты с богатым прошлым, каждый по четыре раза был осужден уголовным судом за крупные кражи. Отбывали наказание в арестантских ротах, но по выходе на свободу снова включились в преступный промысел.

При задержании Пустоселова отличились околоточный третьего околотка Колобов, городовые полицейской стражи Захаров, Петров и дворник Агеев. Возглавил задержание агент управления сыскной полиции Корнеев.

Когда полицейские вместе с понятыми явились в квартиру Пустоселова, проживавшего за Качей по Подгорной улице в доме Громова, то нашли лишь его сожительницу Федосью Тарущенко, костюм преступника да его сапоги. И только после более тщательного обыска агент Корнеев обнаружил Пустоселова, спрятавшегося за русской печкой.

Другой участник разбойного нападения, Юсупов, был арестован в Николаевской слободе. «Жаль, что сплоховал, а то бы не дался просто так!» – заявил он полиции, нашедшей у него при обыске револьвер и десять пуль к нему. Оба задержанных злоумышленника категорически опознаны женой умершего Ситничука и другими лицами и в данное время находятся в старом своем жилище – Североеланском остроге. Есть подозрение, что Пустоселов и Юсупов были причастны к ограблению дома барона фон Миллера зимой сего года.

Дело это отнесено в разряд «темных», так как преступление совершено в отсутствие хозяев в промежутке времени с января по март, то есть когда семейство Миллера и он сам находились на водах в Австрии. Есть свидетели, которые заметили человека, похожего на Юсупова, вблизи усадьбы Миллера в означенное время. Ведется тщательное расследование…

По-моему, слишком много лирики, – сказал Алексей, приступая к чтению второго, не изгаженного мухой листа.

Иван на его замечание неопределенно хмыкнул и принялся разглядывать свои пальцы, изрядно испачканные в чернилах.

– Впрочем, Батьянов любит, чтобы излагали подробно, – добавил Алексей на всякий случай, чтобы у Вавилова не появилось желания передать сводку тому, кто уже поднаторел в составлении подобных документов. И продолжал читать вслух: – 3. 12 мая сего года по дороге из станицы Калымской вблизи хутора на второй версте от Рузинского завода на проезжавшего по своим торговым делам казака Кубенина напали двое выскочивших из тайги неизвестных и при участии ехавшего с Кубениным провожатого Козлова нанесли ему две раны в голову гирькой и ограбили его. После этого злоумышленники, сев в подъехавшую к ним из тайги подводу, скрылись неизвестно куда. О происшедшем производится дознание, и двое из злоумышленников уже задержаны.

4. 16 мая сего года у мещанина города Кадинска Алексея Ильина украдена из ограды лошадь – кобылица карей масти, оба уха пороты, хвост острижен. Уездным приставом Лалетиным приняты самые энергичные меры к розыску вышеупомянутой лошади. На следующий день, утром, воры были задержаны в с. Михино и помещены в арестантскую. Ведется дознание.

5. 20 мая в лавку купца Калугина, проживающего по Садовому переулку в Североеланске, в собственном доме, ворвались четверо вооруженных револьверами неизвестных людей и произвели грабеж, взяв около 120 рублей деньгами и на неизвестную еще сумму разных вещей. В настоящее время двое грабителей задержаны, опознаны потерпевшим и находятся в арестантской камере уголовного сыска. Часть похищенных вещей отобрана.

6. 21 мая сего года прачка Белянина, похитившая разного имущества на 200 рублей, арестована и переведена в тюрьму.

7. 22 мая взяты с поличным преступники Моисей Кошкин и Евдоким Карпеев, которые пытались ограбить австрийского подданного Вайса. При попытке к бегству злоумышленник Карпеев убит агентом сыскной полиции Гвоздевым. Кошкин был помещен в арестантскую, где дал признательные показания…

Зачем сводку испортил? – поинтересовался Алексей, отложив в сторону прочитанные бумаги. – Полдня сидишь, а результатов – ноль.

– Сил нет подобную чепуху писать! – произнес с досадой Иван и отодвинул от себя стопку бумаг. – Ни одного стоящего преступления. Все очевидные, ничего интересного. По краже у Миллера много непонятного! Но Юсупов, думаю, рано или поздно расколется. За него сам Федор Михайлович взялся! – Он снизу вверх посмотрел на Алексея. – Но, смотри, уже три месяца по всякой ерунде работаем. Хоть бы шайка какая стоящая появилась, чтобы кровь разогнать, а?

– Типун тебе на язык! – засмеялся Алексей. – Хочешь по жаре с высунутым жалом бегать?

– Да лучше бегать, чем в кабинете от духоты загибаться, – вздохнул Иван и тоскливо посмотрел на сводку. – Этой дряни вздумалось в чернильницу свалиться. Я думал, она утопла, пером поддел, а она, глянь, извернулась и прямо на бумаги. Придется переделывать, глаза б мои на эту сводку не глядели. – И весьма красноречиво уставился на Алексея.

– Видишь, наш Егор[1] опять отличился, – сказал Алексей, словно не замечая умоляющего взгляда приятеля. Он взял в руки сводку и прочитал: – …Через два часа задержаны урядником Зайцевым и опознаны крестьянином Костомаровым. – И улыбнулся. – Я уж думал, он в отставку подался, нет, смотрю, жив курилка! Служит!

– Да уж, Егору в руки только попадись! – сказал мрачно Иван и достал из кармана кисет. – Ты взгляни, какие бумаги от уездного пристава пришли! Премию Зайцеву испрашивают и медаль. Его ведь, оказывается, чуть не убили по осени, а мы даже не знали.

– Что ты говоришь? – Алексей покачал головой. – Это кто ж таким ловким оказался?

– А ты почитай, почитай!

Алексей взял лист бумаги с гербовой печатью. Это был рапорт станового пристава Быкова по поводу «выдающегося отличия урядника первого участка, четвертого стана, Базинской волости, Тесинского уезда Зайцева Егора».

Довожу до Вашего сведения, – обращался к начальнику полиции пристав, – что, 22-го числа октября месяца 1891 года полицейский урядник Зайцев, узнав об уводе с постоялого двора лошади казака Кириченко, отправился преследовать вора, которого и настиг на выезде из села Макарьева. Вор ехал верхом на украденной лошади. Когда, вопреки приказу, он не захотел покинуть седло, урядник, спешившись сам и стащив вора на землю, повел его и лошадь обратно в село, держа ее в поводу. Изловчившись, вор ударил кнутом лошадь и, когда та, бросившись в сторону, потянула за собой урядника, внезапно нанес ему удар в бок острым шилом, которое хранил в голенище сапога. Урядник Зайцев схватил вора одной рукой за горло, а другой – за кисть с шилом, свалил его на землю и стал кричать, призывая помощь.

В это время вор, оказавшись довольно сильным, вырвал руку с шилом и нанес еще две раны уряднику – в шею и в руку. Зайцев не смог больше удерживать его, и тот скрылся…

– Да, – покачал головой Алексей, – что-то оплошал наш Егор, не проверил этого мерзавца на оружие. И почему-то Ермашки рядом не оказалось, они же друг без друга никуда?

Иван пожал плечами.

– Макарьево, между прочим, не Егоров участок. Оно верстах в двадцати от Тесинска, но там урядник заболел, вот и пришлось Зайцеву два участка обслуживать.

– Все понятно, – сказал Алексей и снова взялся за рапорт.

Собрав последние силы, – читал он, – урядник Зайцев в изодранной одежде, истекающий кровью добрался до первого жилья, откуда и был перевезен для подания медицинского пособия в земскую больницу. Уведенная у Кириченко лошадь поймана и возвращена по принадлежности. После принятых затем розысков другим урядником Вепревым и сотником Савеловым задержан 27-го числа октября месяца того же года в селе Сорокине на базаре и вор с паспортом на имя мещанина Якова Лыкова.

Смею ходатайствовать, Ваше Высокоблагородие, об удостаивании урядника Зайцева через Кавалерскую Думу серебряной медалью «За усердие» на Анненской ленте с выдачей денежного пособия в пятьдесят рублей, а также единовременного вознаграждения в сто рублей, за проявленную храбрость при задержании опасного злоумышленника. Подобные поступки совершались урядником Зайцевым неоднократно и заслуживают исключительного по последнему поводу поощрения…

– Молодец! – улыбнулся Алексей. – Тартищев наверняка это представление подпишет.

– А я что говорю, – сказал печально Иван, – только бумаги на поощрение тоже надо успеть просмотреть, может, какая не по форме составлена, и сводку придется переписывать… – Он тяжело вздохнул. – Вот жизнь пошла, горше некуда. Жалованья на двадцать рублей больше, а работы – на двести. Почему было не передать сводки письмоводителю? А то превратили нас в писарчуков! Больше пишем, чем живым делом занимаемся.

– Ничего, напишешь, – похлопал его по плечу Алексей, – еще два дня до возвращения Федора Михайловича. Поспеешь! А бумаги письмоводителю все равно не отдадут, потому что он к секретам не допущен, а сводки, сам знаешь, разглашению не подлежат.

Иван не ответил. Длинными ловкими пальцами он неторопливо и тщательно сворачивал самокрутку. Лизнул край листа, расправил влажный шов и закрутил один конец, затем прикурил, поднялся со стула и подошел к окну.

Алексей, засунув руки в карманы брюк, покачивался с пятки на носок и наблюдал за приятелем.

– У тебя такой вид, словно сам в чернильницу попал.

Иван обвел его хмурым взглядом, но ответить не успел, потому что открылась дверь и в кабинет ввалился старший агент Савелий Корнеев.

Он был не по обычаю мрачен и, не поздоровавшись, прошел в глубь кабинета и буквально обрушился на стул.

Иван и Алексей с любопытством наблюдали, как он ерзает по сиденью, словно под ним находилась не казенная клеенка, а дюжина верблюжьих колючек.

– Ну, дьявол! – выругался он наконец и потянулся к графину с водой. Выпил подряд два стакана и откинулся расслабленно на спинку стула, вытянув ноги и сцепив руки на затылке.

– Умаялся, сердешный? – язвительно справился Иван. – Видно, насмарку поработал?

Корнеев окинул его недружелюбным взглядом.

– Тебе все шуточки, Иван, а от меня сегодня такой лосина ушел. Первый раз его в городе встретил, и сдается мне, на наше горе он здесь появился.

– Чем же он тебе не показался?

– Показаться-то показался, да что толку! Выглядит как крепкий купчина, рослый, бородатый, кулаки не меньше, чем твоя голова, Ваня. При нем два мужика помоложе, может, сыновья, а то приказчики. Следуют за ним не впритирку, а чуть сзади и по бокам, точно охрана какая. Я сначала внимания на них не обратил, мало ли купчин по базару слоняется. Я за шайкой Наумки-дисконтера[2] наблюдал. Мало ему, жидовской морде, того, что деньги в рост дает, решил вспомнить молодость, собрал возле себя ораву босоты малолетней, обучил щипаческому делу, и теперь от них нигде нет спасения, ни на базаре, ни на постоялых дворах. А Наумка опять же свой гешефт каждый день имеет, и весьма приличный. И подхода к нему нет, потому как добычу свою щипачи, сам знаешь, тут же «свинкам» сбрасывают. – Корнеев вздохнул, снова налил в стакан воды и залпом выпил. – А купчину этого я еще третьего дня заметил, удивило меня то, что он как бы без дела слоняется. По сторонам головой вертит, возле телег крутится, в шинок заходит, но тут же выходит. Ничего не покупает и даже не приценивается.

– Похоже, ищет кого-то или приглядывается? – спросил Иван.

– Вот-вот, это самое и мне в голову пришло. С виду вроде приличный мужик, но глаза, глаза… – Корнеев покрутил удрученно головой. – Глаза у него, как у Васьки Рябого, помнишь, который семью часовщика вырезал в Каинске? Вприщур и бегают…

– Выходит, ты про Наумку забыл и к этому купчине приклеился? – поинтересовался Алексей. – И что же ты выходил?

– Тут мне повезло! Наумкины босяки решили его затырить. Приклеились к нему в толпе, и так и этак прижимаются, толкают, затирают с трех сторон. А купец, вижу, сразу их усек, перемигнулся со своими и чешет себе как ни в чем не бывало. И все же смотрю, у одного босяка в руке «соловей» на цепочке[3] блеснул и в рукаве исчез. Я только Черненко знак подал, что взяли купца, а тот сам уже хвать эту рвань за ухо и приподнял, да так, что босота эта заверещал, словно крыса под сапогом. Тут его помощники подскочили, и тех двоих, что затыривать помогали, тоже ухватили. Я Черненко отмашку сделал, дескать, глядим, что дальше будет. Куча зевак тотчас на визги сбежалась, но купчина и его подручные в шею всех растолкали, а босяков в пролетку загрузили, сами следом и направились, как понимаете, не в полицию, а к Наумке на блатхату. Я Черненко на базаре оставил, извозчика поймал и следом за ними. Оттуда и узнал, что они прямиком к Наумке поехали. Расплатились с извозчиком чин-чинарем, щипачей поперед себя подталкивают, прошли в дом, причем солидно, как хозяева, головами по сторонам не крутили. Я после того два часа в кустах отсидел, караулил, но они зашли и как в воду канули. Наконец я не выдержал, нашел дворника дома, где наш жидок проживает, и велел Наумку навестить, квасу попить. Через полчаса дворник вернулся и доложил, что, окромя Наумки со свежим фингалом под глазом, его сожительницы Евдокии Пермитиной да совместно прижитой малолетней дочери Варвары, в доме никого не оказалось – ни босяков, ни купчины с его парнями. – Корнеев посмотрел на Ивана, затем перевел взгляд на Алексея. В глазах его была явная растерянность. – Я что думаю, купчину Наумкина шобла пришить не могла, не те у них силы, но как купец со своими помощничками сумел от меня улизнуть, просто ума не приложу! Я ведь с окон и дверей глаз не спускал. А у черного хода дворник крутился. Я его еще раньше предупредил, чтобы посторожил.

– Понятно, – протянул глубокомысленно Иван, – купчина твой явно не промах. Но зачем ему Наумка? Или решил его за мошну потрясти? Но у дисконтера в клиентах деловые значатся, а твой купчина, судя по всему, мужик с понятиями и не стал бы связываться. Весь город знает о Наумкиных покровителях. Впрочем, теперь можно только гадать по поводу его интересов. Жаль, что ты купца упустил!

– Это еще не все. – Корнеев посмотрел на них и вовсе печально. – Вернулся я на рынок, обсказал Черненко все, как положено, велел, чтоб тотчас доложил, если этот купчина снова появится, а сам прямиком в управление. Только вышел на Миллионную, смотрю, один из людей купца объявился и на углу возле Почтамта болтается. Рослый такой, в поддевке, в юфтевых сапогах и плисовых штанах. На голове картуз с лаковым козырьком. Я его по одежке узнал, а лица не разглядел под картузом, слишком низко он его надвинул. Я тут же зашел в табачную лавку, купил дюжину папирос, выхожу на улицу, парнина толкается среди извозчиков на стоянке. Я – в трактир, выпил квасу, вышел оттуда, смотрю, он разглядывает напротив витрину галантерейной лавки. Я – в гостиницу «Кандат», спросил портье, не поселился ли у него человек, похожий на моего купчину, нет, говорит, никого похожего не было. Оглянулся, парнина маячит у входа… Словом, пришлось изобразить, что я живу в гостинице, а после уходить дворами.

– Значит, тебя засекли, – сказал Иван и принялся скручивать уже третью за день самокрутку. – Где-то прокололся! Но что-то слишком уж откровенно они тебя пасли! Хотели показать, что не боятся, или решили попугать?

– Это зависит от того, за кого они Савелия приняли! – сказал Алексей. – Если за полицейского, то такая наглость просто вызывающа, если за себе подобного, то вряд ли стали бы церемониться. Надавали бы по шее или пришили в первом же глухом переулке.

– А по мне, Корнеюшка, – сказал Иван ласково и пыхнул несколько раз самокруткой, выпустив в окно клубы черного, как из пароходной топки, дыма, – у тебя голова помутилась от грядущих неприятностей. Через два дня Михалыч появится, а вы с Черненко никак Наумку и его шаромыжников на нары не законопатите. Оборзели они, просто спасу нет, а вы все миндальничаете, вокруг да около ходите. Видно, мужик этот, купец, шустрее тебя оказался и по-своему с Наумкой разобрался. Иначе откуда у жидка фингал нарисовался?

– Так то и Дунька могла запузырить, – вздохнул Корнеев и с тоской посмотрел на Ивана, – она баба заводная.

– Дунька не Дунька, но тебе мой совет, Корнеюшка, дуй-ка ты на базар и забудь про купчину! – Глаза Ивана блеснули. – Я тебе по секрету скажу: Михалыч перед отъездом приказ подписал, дескать, кто из агентов карманника или еще какого жулика в холодную определит, то ему половина от того барыша, что вор поимел, в награду переходит, да вдобавок еще десятая доля – премия, так сказать!

– Врешь? – Лицо Корнеева оживилось. – Опять провести хочешь?

– А это твое дело, – Иван пожал плечами и смерил его равнодушным взглядом, – хочешь, верь, а хочешь, не верь! Мы вот с Алешкой тоже решили после обеда на базаре попастись. Лишние финажки кому помешают?

Корнеев натянул картуз на голову, встал со стула и сказал:

– И впрямь дело говоришь, Иван! Засиделся я тут с вами! – И, кивнув на прощание, вышел из кабинета.

– Что ты ему опять нагородил? – сказал Алексей с досадой. – Какой приказ? Какая премия? Добьешься, что Федор Михайлович вздует тебя за твои шуточки!

– Какие шуточки? – напыжился Иван. – Я за дело болею. Ни Черненко, ни Корнеев за неделю ни одного босяка не поймали. Обленились, как коты монастырские, мышей не ловят. Вот их-то Михалыч как раз и вздует, когда сводку увидит!

– Боюсь, что сводки он как раз не увидит, – сказал Алексей и обреченно предложил Вавилову: – Давай помогу, все равно ведь не мытьем, так катаньем своего добьешься!

Иван покачал головой.

– Премного благодарен, только сейчас не до сводки будет. Гляди, кто к нам пожаловал. Наверняка что-то необычное случилось, если Карп Лукич самолично в полицию прикатил.

Алексей выглянул в окно. Внизу у крыльца управления переминался с ноги на ногу плотный широкоплечий человек с заметным брюшком и с красной, изрядно вспотевшей лысиной, которую он то и дело вытирал носовым платком. Одет он был по-европейски, но в лакированных сапогах, а в руках держал котелок и тяжелую трость черного дерева. Алексей тотчас узнал его. Это был известный в городе спиртозаводчик Полиндеев, по многим причинам полицию не любивший. Поэтому Иван правильно заключил, что только из ряда вон выходящее событие могло привести Карпа Лукича в здание, с которым у него был связан целый ряд грустных воспоминаний.

Иван свесился в окно и весело прокричал:

– Неужто в гости, Карп Лукич?

Полиндеев вскинул голову и с испугом посмотрел на Вавилова, но, видимо, узнал, потому что развел руками и глухо ответил:

– Все пути господни! Коли бы не нужда…

– Что ж, поднимайтесь на второй этаж и сказывайте, что за нужда такая объявилась, – приказал Иван уже более строгим голосом и посмотрел на Алексея. – Будь ласков, встреть его на лестнице, а то дежурный докопается, куда да зачем…

Алексей кивнул и молча вышел, а Иван прошел за стол, аккуратно разложил бумаги, поправил пресс-папье, переставил чернильницу на ее исконное место, пригладил волосы и усы, натянул форменную фуражку и с самым важным видом стал ожидать появления неожиданного визитера.