Читать книгу Гончая. Корабль-призрак - Ирина Нечаева - Страница 12

Большинство писем, которые мы получаем – как ни странно, электронные. Нет, ничего странного в этом, конечно, нет, скорость доставки давно сделала этот вид корреспонденции незаменимым, но почти все письма, попадающие на борт «Гончей», адресованы капитану, а тот факт, что он свободно обращается с компьютером, меня до сих пор поражает. Впрочем, второй по популярности способ попадания писем на корабль поражает меня еще больше. Не реже раза в неделю впередсмотрящий обнаруживает в океане бутылку, и каждый раз оказывается, что письмо в ней предназначено кому-то из членов команды. Иногда даже деловые письма приходят таким манером – в неуклюжих пластиковых бутылках с несмываемыми наклейками в голубеньких ракушках и даже марками – такие нелепые бутылкообразные конверты сравнительно недавно стали продавать в портовых городах Европы, особенно во время всяких фестивалей и регат. Ну а для капитанской вахты бутылочная почта – единственный способ получить или отправить письмо. Глядя на эти кривоватые бутылки мутного толстого стекла, изготовленные очень, очень давно, но почти новые, я никак не могу отделаться от суеверного страха. Кому пишут капитанские матросы и кто пишет им?

Бумажные письма бывают очень редко – да и куда их посылать, честно говоря? Офиса на суше у нас нет. Так что на бумажную почту могут потянуть разве что груды разноцветного глянцевого мусора, вручаемые участникам регат. Ну и всякие исключительные случаи, для «Гончей» являющиеся скорее нормой.

Августовская ночь где-то в Северном море выдалась тихой и довольно теплой. День был серенький и скучный, в воздухе висела мутная взвесь, из-за которой руки, лицо и одежда мгновенно промокали, влажная палуба скользила, и везде пахло мокрым деревом. Казалось бы, человеку, не любящему этот запах, нечего делать на деревянном паруснике, но я мокрое дерево искренне не люблю, ни на запах, ни на ощупь. Впрочем, к моей вахте потихоньку разъяснилось, от надраенной палубы даже пошел парок, и темнота наступила теплая и ясная.

Сдав вахту капитану, я никуда не ушел с юта. Растянулся прямо на палубе, застегнув куртку под горло, подложил руки под голову и уставился в небо. Темно-синее, какое бывает только в северном августе, и сияющее крупными звездами. Звезды слегка покачивались над головой, и, наверное, я бы тут и заснул, обрекая себя на безжалостные дружеские пинки за две минуты до построения, но тут меня тихо окликнул капитан:

– Рудольф, вы спите?

– Нет, сэр. – Я поспешно вскочил.

– Сейчас подойдет «Эксцельсиор» – примите шлюпку, пожалуйста. И груз – нам должны привезти почту.

И действительно, валяясь на палубе, я пропустил подход «Эксцельсиора». Как и в прошлый раз, Летучий Голландец казался полуживой развалиной, был окутан голубым сиянием и внушал если не искренний ужас, то какую-то неуютность точно. А вот мысль о почте с этого корабля меня действительно пугала. Как известно, если вскрыть хоть одно письмо с Летучего Голландца, корабль немедленно пойдет ко дну. Казалось бы, пора перестать бояться старых легенд, если ты сам в какой-то мере превратился в одну из них, но от некоторых страхов родом из глубокого детства избавиться все никак не получилось. Мало ли что… А судьбу капитана ван Страатена я в юности изучал всесторонне и глупостей о нем мог порассказать порядочно.

Матросы с голландской шлюпки бросили мне конец, и через минуту по штормтрапу поднялся капитан ван Страатен. Пожал мне руку, как старому знакомому, и сбросил на палубу тяжелый, блестящий от воды кожаный мешок.

Я переместил его поближе к грот-мачте, чтобы никто случайно не споткнулся, и проводил гостя на мостик.

– Рудольф, подмените меня на полчаса, пожалуйста, – попросил капитан.

Я кивнул и уселся на ют, сделав вид, что принял командование. Ван Страатен с капитаном спустились в штурманскую, оставив меня одного, не считая рулевого. Было скучно и, заметив на главной палубе Марту, я позвал ее к себе и попросил сварить кофе. Весь остальной корабль мирно спал, включая моих драгоценных друзей, а матросы капитанской вахты – не самые лучшие собеседники в большинстве своем, так что я весьма обрадовался тому, что Марта принесла не одну, а две кружки: