Читать книгу Разговор о будущем - Ирина Ракша - Страница 6

Когда журналисты меня порой спрашивают – ради чего я пишу, зачем пишу, отвечаю: чтобы учить людей прекрасному русскому языку, единственно бесценному на планете. А ещё чтобы, читая меня, люди учились чувствовать, знать и выполнять Божьи заветы. Заповеди. А практически все они есть, все отражены в моём творчестве. В любом, даже малом рассказе.

* * *

Я всегда очень любила, вернее, нежно ценила Юру Левитанского. И как бесценного, тонкого, трепетного поэта, и как чудо-человека. Хотя он был старше, из предыдущего, военного поколения, хлебнувшего горюшка на фронтах войны. И, думаю, это сердечное тепло было у нас взаимным. Виделись мы постоянно, и в ЦДЛ, и в домах творчества, и на каких-то писательских мероприятиях. Я дарила ему свои, а он мне – свои книжки с прекрасными поэтическими словами. Храню его особенно мне дорогой сборничек «Жизнь моя кинематограф, чёрно-белое кино», прекрасно оформленный. (Тут для читателя надо привести этот его чудо-автограф.) Знала его жену Марину (дочь «военного» слабенького прозаика, Ивана Падерина), милую, чуть доморощенную блондинку-простушку – редакторшу с радио (она на улице Качалова, вблизи нашего ЦДЛ, работала в Радиокомитете, кажется в музредакции или в литдраме), с которой они уже разошлись. (Марина сильно переживала и часто сиживала за столиком с рюмкой водки и бутербродом, уже поддатая, в буфете ЦДЛ. Благо, как я сказала, её Комитет на улице Качалова (Малая Никитская) и наш ЦДЛ на Большой Никитской совсем рядом. Жалко улыбаясь, она, некрасивая, небрежно одетая и глаза на мокром месте, говорила официанткам и всем проходящим знакомым, как бы оправдываясь: «Вот заскочила на минутку. У меня обед. А в четыре в студии запись». И я понимала, что никакой записи нет, а просто она то и дело сюда приходит в надежде увидеть своего

грузного, стареющего красавца Юру, с которым прожила не один год… Почти все семейные писательские драмы и прочая «литературная» жизнь (встречи, расставания, смерти, разводы, собрания, концерты и заседания, приёмы в Союз и исключения из него, и пр., и пр.) проходили именно здесь, в ЦДЛ. И все кабинеты в этом красивом точёном деревянном особняке – бывшем Дворце князей Алсуфьевых – соединялись в двух буфетах и двух ресторанах, сообщающихся между собой, как реки и ручейки. Недаром мы, писатели, испокон называли наш клуб «Роддом» – родной дом. И тут почти все знали о судьбах почти всех почти всё.

* * *

Но сейчас я о Левитанском. Особенно мне запомнилась одна наша встреча. У него дома, в переулке, кажется, Безбожном, где тогда он жил в новой квартире. Союз писателей и наш богатейший Литфонд (существовавший на отчислениях издававшихся наших книг) построили наконец писателям два «бесплатных» жилых кирпичных высоких дома и всем нам, малоимущим, бесплатно давали там квартиры. (За каждое место в списке шла, конечно, драка.) И я попала в те списки «достойных» (мы с Юрой и нашей дочкой Анечкой должны были туда переселиться из своей малой кооперативной двушки-«хрущёвки» с Преображенки в прекрасную трёшку «Безбожного» рая. Безбожный и Астраханский переулки – рядом). Уже и квартиры начальство распределило. И я должна была там соседствовать, жить на одной площадке с приятельницей, хорошей поэтессой (прибывшей в Москву с Дальнего Востока) Риммой Казаковой. Она (с сыном Егором Радовым), чтобы увеличить семью, даже свою «дальневосточную» няньку притащила в столицу и вписала в заявление как члена семьи, лишь бы получить большую четырёхкомнатную. И получила ведь… Так вот, поэт Юра Левитанский (как и сотни прочих) тоже получил там новую квартиру. Но не с Мариной Падериной, а с новой юной женой – его же студенткой из Литинститута, сильно в него влюбившейся и долго-долго искавшей взаимности, по фамилии Скарино. И эта самая Скарино, которую все осуждали, последовательно родила ему трёх дочек. (Что общество с ней, собственно, и примирило.) Трёх прекрасных черноглазых, похожих на отца девочек-погодков.

Остальное, простите, очень грустное, даже страшное, допишу позже…

* * *

…Ну вот, дописываю спустя месяц, набравшись сил и мужества. Со слов смятенного, подавленного Юры Левитанского, когда мы сидели с ним за столом на его кухне. А за окном шумел многоэтажный летний двор… «Понимаешь, – исповедально тихо говорил он, – при любой ссоре, даже размолвке она скандалы устраивала. И прямо при девочках. Кричала мне и даже хваталась за сковородки: “Я тебе трёх жиденят нарожала, понимаешь – трёх жиденят! А ты не мог в магазин сходить? Он, оказывается, что-то писал… Подумаешь, он писал! Он писатель, поэт!”».

Услышав такое, я была словно убита, пожалуй, даже разбита той сковородкой. Была так раздавлена, что даже не знала, как реагировать, что сказать, как утешать. Даже мелькнула мысль – может, она больная?.. А потому дальше – ни слова. «Дальнейшее – молчанье».