Читать книгу Они уходят, я остаюсь. Как оставить в прошлом детские травмы, поверить в себя и исполнить мечты - Ирина Рудакова - Страница 4

Чуть позже, после гибели деда, приехал папа. Бабушка отдала ему машину, загрузила ее мясом, ягодами и соленьями, а мне сказала, что в этот раз я уеду к родителям. Так я оказалась в городе с незнакомыми людьми. Стояла осень. Дул слабый ветер, чуть теплый, – залетал прямо в сердце и заставлял волноваться. Солнце по-прежнему светило ярко. Меня привезли в деревянный дом в заброшенном районе города Николаевка. Здесь в основном жили алкоголики, нищие и цыгане. Несколько зажиточных домов резко выделялись, один стоял рядом с нашим жилищем. Широкая улица без асфальта, поросшая вдоль дороги сорняком, уходила вниз, к железной дороге, что создавало атмосферу тупика и безысходности. Меня забрали из знакомого, понятного и привычного дома, где я чувствовала себя комфортно и пила парное молоко, – теперь я стояла напротив грозного, темного дома в окружении уличных ребят, с интересом разглядывавших новенькую.

Мой дом – одноэтажная коробка черного цвета с голубыми ставнями. Их обязательно закрывали на ночь – обычная мера предосторожности, защита от балагурящих пьяниц. Вокруг забор, скамейка, калитка, за ними палисадник, тропинка к крыльцу и низкий навес. Дом делили несколько хозяев, каждый имел отдельный вход в однокомнатное жилище. По обе стороны от нас находились сомнительные личности. Я их боялась и поэтому не здоровалась. Мы жили в двух комнатах. В одной главное место занимала печь, которую топили каждое утро и вечер. На стене висел умывальник. Вода в нем всегда была холодная, умываться по утрам совсем не хотелось. К нему я подходила заспанная, часто чистила зубы с закрытыми глазами, путая зубную пасту с папиным кремом для бритья. Первым делом мне приобрели синий железный горшок, поскольку вокруг отдельно стоящего деревянного санузла с дырой пахло отвратительно, и этого я боялась больше, чем подозрительных соседей. В другой комнате размещались диван-кровать для родителей, стол, секретер с откидным столом и кресло-кровать для меня. Мне нравилось засыпать вечерами в этом узком кресле, понимая, что на расстоянии вытянутой руки спят мама и папа.

Раньше всех вставала мама, топила печь и будила меня. Я всегда просила надеть мне самое теплое платье, а она, смеясь, замечала, что нужна форма, ведь я хожу в школу. Наряд представлял собой коричневое шерстяное платье с длинными рукавами и черным фартуком. Белый кружевной фартук надевали только по праздникам. Мне он казался невероятно красивым, поэтому я до сих пор храню его. Мама и уезжала раньше всех: она работала учителем истории в школе на другом конце города. Папа тоже работал учителем истории, но его школа, в которую отправили меня, располагалась в пятнадцати минутах ходьбы. Утром по зимней темноте ходить было страшновато, и я крепко держалась за его огромную теплую руку. В обед дрова закидывал тот, кто раньше возвращался с работы. Дом нельзя было оставлять холодным, иначе он основательно промерзал и находиться в нем становилось некомфортно. В особенно суровые зимы мама выдавала мне жилет из лоскутов шерсти на зеленом подкладе, сшитых в произвольном порядке, отчего ворс одного цвета находил на другой. Как-то я спросила, из чего он, а мама ответила – из собачьей шерсти. Я гладила шкурки, сооружала себе палатку из жилета и представляла, как живу на полюсе в окружении собак разной породы.

Мама записала меня на танцы в местный Дом культуры железнодорожников. Ходить на уроки надо было через железнодорожные пути. Три раза в неделю я спускалась по крутой дороге от нашего дома, переходила виадук, вокзал, а там и рукой подать до нужного здания. Сложнее было возвращаться. Зимой темнело быстро, и бродить по виадуку семилетней девочке в одиночестве страшно. Я любила, когда мама забирала меня. Я бежала к ней навстречу в белой майке, балетках и тюлевой юбке, обнимала и утыкалась носом в воротник из лисы на кожаном пальто, который всегда был холодный, но стоило подождать две секунды, и он становился теплым. Воротник напоминал мне дни беззаботного и счастливого детства в деревне.

Я предвкушала конец урока и неторопливые сборы домой. Мы медленно поднимались в крутую гору, свет домов служил нам фонарями. Я обожала разглядывать чужие окна – был в этом какой-то особый уют. Представлялись семьи, где все собирались за столом ужинать или пить чай, кто-то делал уроки, смотрел телевизор, а кто-то бродил по комнате в домашнем халате. Историй можно было придумать тысячи. Я шла и воображала картинки счастливых семей в теплом свете горящих окон. Но мои собственные окна являлись причиной тревоги. Мама старательно вглядывалась в них и сообщала, горит свет или нет. Если горел, радостная мама, прибавив шаг, подгоняла меня в сторону дома. А если отсутствовал, это означало, что папа где-то выпивает с друзьями и грядет большая ссора. Родители ругались с агрессией и ненавистью. Они могли кидать друг в друга предметы, толкаться. Однажды папа в порыве гнева выставил маму на улицу. Дело было зимой, и я не на шутку испугалась, ведь из одежды на ней был только халат. От страха не удавалось сказать ни слова, и я тихо сидела на табуретке с круглыми глазами, пытаясь вдохнуть. Через минуту папа открыл дверь, и я снова смогла дышать. Бывали дни, когда приходилось возвращаться с танцев одной. Я старалась пробежать темные участки виадука как можно скорее. К концу пути сердце стучало то ли от страха, то ли от скорости так громко, что я отчетливо слышала его ритм. Я бежала вверх по горе, не глядя по сторонам. Тут не до чужих окон.

Комментарий психолога

У ребенка, живущего с родителями, страдающими химической зависимостью, есть несколько важных особенностей и повторяющихся переживаний.

• Чувство тревоги. Непредсказуемость порождает желание всегда «быть начеку», обусловленное внешними событиями, и является адекватной реакцией на родительское поведение: горит ли дома свет, с каким настроением пришли папа или мама – так проще подготовиться к возможным негативным последствиям, которые в голове у ребенка бывают катастрофичными. А возможно, не только в голове. Он действительно обладает некоторой степенью беспомощности – зависимость от родителей, – поэтому ему необходимо адаптироваться и подстраиваться под заданный режим жизни. Заложенные в детстве привычки и убеждения будут работать и дальше – как накатанные рельсы – и лягут в основу взаимодействия с миром.

• Чувство страха. Постоянный страх связан с угрозой жизни как самого ребенка, так и его родителя. Он буквально становится частью жизни и в какой-то момент уже не идентифицируется как «страх» и то, на что действительно стоит обращать внимание. Тогда появляется рискованное поведение. К сожалению, человек перестает понимать страх так, как должно, поскольку он больше не выполняет основную защитную функцию и становится частью каждодневной жизни. Или наоборот, заполняет собой всю жизнь и парализует человека, особенно в те моменты, которые хоть немного схожи с детскими событиями. Это как «звоночки», быстро отсылающие к привычным схемам и дающие понятный и отработанный способ реакции: избегай, молчи, не высовывайся. Взрослый не замечает этих «правил», схем или привычек – это ясный когнитивный и поведенческий репертуар. Мысли летят с огромной скоростью, суждения выносятся молниеносно – остается только неприятный эмоциональный след в виде обиды, разочарования, страха, стыда или вины.

Родитель является главной опорой в жизни ребенка. Одно из самых сложных переживаний – угроза, исходящая от родителя, человека, в руках которого безопасность и предсказуемость жизни ребенка. В ситуации опасности ребенку свойственно уходить в мечтания и фантазии: представлять счастливую и спокойную жизнь за чужими окнами, пока ему совершенно недоступную. Так работает защитная функция психики – позволяет сохранять эмоциональный фон в период бурь и внешних катаклизмов. Человеческому мозгу свойственно забывать и вытеснять негативные события и переживания – это форма заботы и адаптации в окружающем мире.