Читать книгу Фонтан бабочек - Ирина Сабенникова - Страница 13

– Знаешь, наш шкаф простудился! – сообщила Стеша нарочито озабоченным голосом.

– Какой шкаф? – не поняла я.

– Ну как-какой, наш! Большой, с цветными стёклышками!

– И что с ним? – недоумевала я, стараясь вспомнить тот шкаф, о котором шла речь, к вещам привыкаешь и постепенно перестаёшь их замечать.

Между тем Стеша не отставала:

– Он простудился и теперь кашляет, когда открываешь дверку. Кх-кх-кх – вот так, – продемонстрировала она, чтобы я не сомневалась.

– Может быть, петли проржавели, смазать надо, – предположила я, как всякий здравомыслящий человек, предлагая простейшее решение.

– Нет, петли – это не то, он точно простудился, и его надо лечить, а то совсем разболеется и умереть может!

Информация о том, что шкаф может умереть, меня удивила, и я попыталась умерить детскую фантазию.

– Шкаф может сломаться, он вещь, а умирают только люди и животные.

Стеша посмотрела на меня с недоверием, в её взгляде ясней ясного читалось: «Как же так, взрослый человек, а простых вещей не понимаешь?»

Я смутилась, хотя и не вполне понимая, почему именно, просто не хотелось вот так, наскоком менять детское представление об окружающем мире. Живой этот шкаф или неживой, для меня никакого значения не имеет, а для неё совсем наоборот. Хорошо, пусть так, вырастет и забудет об этих фантазиях, а пока надо как-то помягче её к этому подвести. Я и сама фантазёрка, но со шкафом – это перебор.

– Как же он мог простудиться, он в комнате лет десять уже стоит и никуда не выходит.

– Как же он выйдет, – засмеялась Стеша, – он же шкаф, ножек-то у него нет!

«Ну вот и хорошо, – подумала я, – ребёнок мыслит логически верно».

Словно подслушав мои размышления, Стеша тут же дала мне понять, что логика может быть не только линейной:

– Мы на санках с папой ходили кататься, окно в комнате открытым оставили, вот шкаф и продуло. Теперь кашляет. Лечить надо.

– Как его лечить, громадину такую, – возмутилась я, поняв, что проиграла, – таблетки ему в ящичек насыпать или леденцов от кашля?

– Леденцов, – согласилась Стеша, не услышав в моем голосе иронии, – леденцы вкусные.

Пришлось нам идти в магазин и покупать мятные леденцы.

Прошло некоторое время, я забыла историю с простуженным шкафом, приписав её детским фантазиям. Но так случилось, что мне пришлось остаться у сына и спать в гостиной на диване, как раз напротив шкафа. На новом месте спать всегда непривычно: то сны снятся беспокойные, то не уснёшь никак. Так было и в этот раз, хотя я до сих пор не вполне уверена, было ли.

Проснулась я так же неожиданно, как и заснула. В комнате стоял полумрак, и лишь настольная лампа давала немного света. Я лежала с прикрытыми глазами, силясь окончательно проснуться или заснуть, и сквозь ресницы разглядывала комнату. В этом неверном освещении и вещи приобрели нечёткие очертания, утратив присущую им жёсткость линий и форм, ограничивающих их свободу. Вот в таком странном состоянии ума, между сном и явью я и подслушала необычный разговор – между старым шкафом и новенькой витриной, недавно обосновавшейся в квартире. Но удивила меня не столько способность вещей общаться друг с другом, сколько та их способность оценивать людей, которую прежде я предположить в них никак не могла. Ну в самом деле, человек создаёт вещи, определяет их функциональность, покупает и продаёт, использует как ему того захочется, совершенно не задумываясь, что, изо дня в день общаясь с вещью, прикасаясь к ней, находясь в одном пространстве, требуя от неё подчинения, он вольно или невольно передаёт ей и часть своего темперамента или даже души – этой не определяемой никем субстанции. И вот уже вещь способна рассуждать и оценивать своего хозяина, подлаживаться под него, создавая тот комфорт и удобство, которым новые вещи не обладают.

Так вот, шкаф был старый, из орехового дерева, сделанный русскими мастерами в середине девятнадцатого века, теперь уже позапрошлого. Верх его украшала резная панель из дубовых листьев и переплетённых цветов – слава богу, съемная, иначе нам никогда бы было не занести его в квартиру, совершенно не приспособленную для старых громоздких вещей. Две его боковые двери украшены решётчатыми окошечками с вставленными в них разноцветными витражными стеклами, и если луч солнца случайно вдруг касался их, то они отбрасывали весёлую разноцветную тень то на стену комнаты, то на пол, словно оброненную кем-то пёструю шаль. Эти разноцветные стёкла нравились мне, как и Стеше, больше всего, отчего-то казалось, что именно в них живая душа нашего старого шкафа. Я говорю «нашего» только потому, что последние несколько лет он стоял в нашей квартире, но изначально принадлежал моему двоюродному деду, после смерти которого и перекочевал к нам. Потеснив всю остальную мебель, большей частью стандартную и безликую. Этот старомодный шкаф изменил стиль квартиры, заставив пересмотреть всех нас отношение к окружающему пространству, определив его раз и навсегда как наш дом. Да, пожалуй, он внёс в нашу жизнь стабильность, которой ей не хватало, и сделался тем краеугольным камнем, без которого никакая стабильность в принципе невозможна.

Когда его внесли и поставили на приготовленное заранее для него место, он казался пришельцем из другого мира, мастодонтом, гробницей ушедшей эпохе, вещью не к месту. Но постепенно и незаметно всё это сгладилось, и именно шкаф уже начал управлять домом. Так, сначала дом покинули безликие стулья восьмидесятых, приобретённые где-то по случаю, поскольку других тогда купить было нельзя. Вместо них появились удобные полукресла и вслед за тем – бюро с бесчисленными потайными ящичками и дверками (типично женская вещица), хранящее теперь и мои секреты. Потом вместо колченого журнального столика румынского гарнитура семидесятых объявился круглый – красного дерева, с изящными ножками в виде изогнутых лебяжьих шей, на который так и хотелось поставить кофейную чашечку. И тут обнаружилось, что старенький и прежде, лет двадцать назад, казавшийся роскошным сервант, всё того же румынского гарнитура, нуждается в немедленной замене, и его вытеснила изящная витрина, вместившая в своё сияющее стеклом и светом чрево все те случайные и милые сердцу предметы, которые каким-то чудом ещё сохранились у нас. Вот с этой витриной, сделанной по старым образцам каким-то неизвестным краснодеревщиком в Малайзии, и вёл беседу старый ореховый шкаф, чей возраст, возможно, приближался уже к двумстам годам.

– Люди – существа странные, суетные, – говорил старый шкаф, – им всё не сидится на месте, всё что-то нужно, и покоя от них никакого нет. И ещё – они растут. То ли дело мы, вещи: какими нас мастер сделал, такими и живём свой век.

Новенькая витринка не имела ещё никакого практического опыта, а потому молчала. Её молчание нисколько не смущало шкаф, и он продолжал свой монолог.

– Но без людей наша жизнь была бы невозможной, это надо признать. Да и привыкаешь к ним со временем, как к своим собственным ящичкам и дверкам, – он скрипнул рассохшейся от времени дверкой и закашлял, точь-в-точь как показывала Стеша: – Кх-кх-кх.

– Вот, к примеру, мой прежний хозяин… – продолжил шкаф прерванные рассуждения. – Я же его знал с младенчества. Когда он родился, я уже лет двадцать стоял в комнате его матери, так что на моих глазах он и родился, в той же самой комнате. Крику-то было, крику, что от несмазанного колеса деревенской телеги, на которой по четвергам привозили в дом овощи.

Шкаф опять помолчал, точно сверяя сказанное со всеми теми впечатлениями, которые накопил за свою долгую жизнь, и боясь что-то перепутать.

– Ну родился и родился, сначала всё в кроватке лежал, и я его не видел, потом ползать начал. Подползёт ко мне, сядет на пол и давай крутить маленькое бронзовое колёсико. Это у меня накладки такие по краю двери идут, вот он и нашёл то, что не закреплено, и крутил своими крохотными пальчиками. Потом уже, как подрос, стал за ручку ящика дёргать, всё ему не терпелось внутрь заглянуть. Да куда там, ящики у меня тугие, да и бельём нагружены, их и взрослому человеку вытянуть непросто. Вскорости он уже и до двери доставать стал.

Я слушала эту странную историю и старалась представить человека в форме инженера, запечатлённого на одном из снимков в семейном альбоме вот таким маленьким и забавным карапузом на четвереньках, но у меня ничего не получалось. Слишком сложно оживить в воображении того, кого ты никогда не видел, не слышал интонаций его голоса, и все твои впечатления ограничиваются снимком в фотоальбоме.

– Теперь вот маленькая девочка появилась, смешная непоседа, но добрая. Заметила недавно, что голос у меня осип, так на прошлой неделе леденцов мне в ящик напихала. Могла бы сама съесть, так ведь нет, мне подложила. Отец нашёл, начал на неё ругаться, они ему носки склеили. Кх-кх-кх, – то ли рассмеялся, то ли закашлялся старый шкаф, приоткрыв высокую дверку с витражными стеклами, и в свете настольной лампы они загадочно сверкнули, точно стёкла очков.

Я шевельнулась на диване, меняя положение, и спугнула говоривших – шкаф и витринка замолчали, притворившись самыми обычными неживыми предметами. Так что я не знала, что и думать – приснилось мне всё это или привиделось.

Утром в комнату прокралась Стеша и пристроилась рядом со мной, пытливо разглядывая старый шкаф, точно доктор, который одним взглядом может определить, здоров пациент или болен.

– Стеша, ты что, леденцы лизнула перед тем, как в ящик положить? – спросила я, догадавшись о причине, по которой склеились папины носки.

– Откуда ты знаешь? – прошептал ребёнок. – Шкаф рассказал?

Я отрицательно покачала головой, не желая, чтобы на честный старый шкаф пало нехорошее подозрение.

– Сама догадалась.

– Да, – призналась Стеша, – очень хотелось попробовать, мятные ли они, а то ведь от кашля только мятные помогают.

– Ну и как? – полюбопытствовала я.

– Мятные! Ты разве не слышишь, шкаф больше не кашляет, выздоровел.

В это время другая дверка шкафа беззвучно приоткрылась, точно оттопырились уши, и теперь казалось, что шкаф прислушивается к тому, что о нём говорят.

Стеша соскочила с кровати и зашлёпала босыми ногами по полу. Подойдя к шкафу, притворила обе его дверки, издавшие при этом недовольное поскрипывание.

– Подслушивать нехорошо, – ласково наставляла она старый шкаф, знавший не одно поколение маленьких девочек и мальчиков, – ушки могут заболеть.

Я смотрела на огромный платяной шкаф и на маленькую девочку, поглаживающую пальчиками его полированный бок, и думала: как всё-таки хорошо, что есть старые вещи, которые хранят наши традиции и порой, даже незаметно для нас, напоминают о них самим своим присутствием в доме. О чём в это время думал старый платяной шкаф, я не знаю, но догадываюсь, что о чём-то очень хорошем, судя по тому, как нежно подрагивали и мерцали в свете утреннего солнца разноцветные стёклышки его дверей.