Читать книгу Человек с улицы Литературной - Ирина Шатырёнок - Страница 4

Рассказ «Монах и Самсон» В. Прохоренко можно было бы отнести по содержанию к остросоциальным, если бы он состоялся, то есть гармонично соединил в себе все: сюжет, образный язык и внимательный авторский взгляд к происходящему. Но слишком много этих пресловутых «но». Начну по порядку.

В центре повествования – мальчик-подросток, наверное, сирота, вся его жизнь связана с интернатом. Мальчик из трудных, замкнут, нелюдим, в моменты сильного волнения заикается, жизнь научила его не открываться и не доверять свои тайны ни ровесникам, ни взрослым.

У меня как читателя осталось много вопросов: как и что занесло его в это мрачное место, кто его родители. Но автор не смог обстоятельно прописать историю жизни мальчика Сергея Монашенко по прозвищу Монах, приходится только догадываться о всех перипетиях его непростой судьбы.

Сюжет сам по себе был бы интересен, если бы весь рассказ представлял собой единый организм, подчиненный одной задаче художественного произведения – при помощи богатого литературного языка и различных художественных приемов создать запоминающиеся образы героев и все те обстоятельства жизни, в которых они находятся.

Затравленный подросток нашел себе убежище в старых подвалах монастыря, где он скрывается от обид и унижений со стороны таких же подростков специнтерната, здесь почти все воспитанники с некоторыми умственными отклонениями. Вся обстановка и уклад жизни в интернате угнетают и не дают развиваться детским способностям, хотя ребенок надеется на светлое и доброе. Почти по Диккенсу – несчастный Оливер Твист.

Обо всех неприглядных сторонах быта детей можно узнать по скупым словам самого автора. А здесь как раз надо не отмалчиваться, а показать то темное дно, куда исчезают детские души, но у автора не хватает общественного сознания, как следствие – не сфокусирована большая проблема, большая беда – растление. Жизни отверженных детей и жизни сытых взрослых, ответственных за них, проходят параллельно, не соприкасаясь.

Грубая воспитательница «Груша» озабочена личными делами и огородом, на котором у нее безропотно отрабатывают девочки-воспитанницы. Директор Самсон с неустроенной личной жизнью, несчастная рыжая девочка Ленка с задатками болезни Дауна. За еду здесь расплачиваются телом. Дети интерната давно знают неприглядную изнанку жизни. Ложь, разврат и другие социальные пороки процветают в интернатских стенах, но взрослые об этой теневой стороне даже не догадываются. Им это совсем ни к чему. У взрослых своя жизнь, скучная и серая.

Здесь каждый несчастлив по-своему. Жестокость жизни, одичание юных душ, суровая казенщина, заброшенность и одиночество детей при кажущейся государственной заботе: еда, крыша над головой…

В такой нездоровой среде процветают все мерзости, идет разрушение и душевная деградация не только детей, но и взрослых. Неудивительно, что Монах ищет уединения в старинном подземном храме, отсиживается в его стенах, очищаясь и напитываясь духовным (скажи, скажи свое неравнодушное слово, полное любви и отчаяния, расставь нравственные акценты!), здесь ребенок находит успокоение, здесь он мечтает и сочиняет свою первую книгу. Он тайком откладывает черный хлеб про запас, наверное, готовится (!) к побегу, но автор снова нечетко прописывает душевные переживания мальчика, читатель вновь должен догадываться о дальнейшей судьбе Сергея и прибившихся к нему несчастных малолетних сотоварищей.

Можно найти клад и не суметь им распорядиться с умом. Наверное, автор рассказа думает: «Вот есть у меня знатный сюжетец, закручу посильнее – и будет все в порядке». Но сам по себе сюжет останется пустым, не заиграет, не заживет своей жизнью, если не написан талантливый текст.

Хочу остановиться на стилистически бедном и по-ученически слабом словарном запасе автора. Только после авторской подсказки на сайте догадалась, что в нескольких частях рассказа встроены отрывки из рукописи книги, написанной мальчиком. Так как сам автор не сумел сделать по сюжету все вовремя и к месту, не сопроводил «маячками», то и эффект от прочтения снизился.

Загадки хороши там, где они оправданы, но здесь – явная авторская недоработка сюжетной интриги.

Если говорить о минусах и недостатках произведения, то их слишком много. Язык настолько беден, невыразителен и коряв, выдает так много смысловых неточностей, что даже современный газетный выигрывает.

Слова «большой», «небольшой» для такого объема текста встречаются более десяти раз, нет точных и бесценных синонимов. Если для стиля письма в тех отрывках, где историю про монаха сочиняет подросток, допустима и даже оправдана слабая, ученическая подражательность, то остальной текст рассказа отмечается непростительно низким литературным уровнем.

«Они сидели в небольшом старом яблоневом саду, за невысоким аккуратным столиком». А также:

«на небольшой поляне»;

«небольшой лаз»;

«небольшой храм»;

«небольшая ризница»;

«небольшой холм?» и т. д.

Все эти небольшие предметы так безлики, невыразительно шаблонны, что снижают и так невысокую художественную ценность рассказа.

Хромые и неудачные словосочетания («предназначался изначально»,

«в глаза из-под низа» и пр.) и предложения. Их много, они сливаются в общую неприглядную картинку. Почему читатель должен продираться сквозь чащу ненужных слов? Их тяжелая груда несовершенна, они расползаются, плодятся, в них слышится опошленный акцент, они все время бросаются в глаза. Только собственная кропотливая работа может дать какой-то серьезный результат, иначе имеем то, что имеем: сырой, неотшлифованный текст-заготовку. С такой квелой рукописью – за оценкой только к критику с четвертого курса филологического факультета. К ним, родимым, к ним, студенты помогут. Хотя надежда на студента-филолога в данном случае очень слабая. Текст с первых страниц перегружен терминами в описании храма. Все эти конхы, апсиды, нефы не воссоздают нужную картину, а наоборот, только раздражают. Остановимся на некоторых изъянах.

«А самое настоящее всегда то, что не опошлили твои враги, что чистым остается в твоем сердце, что не хранит на себе следы пошлого лапанья и пошлых слов».

Эти слова могут принадлежать мальчику (знакомая стилистика), но могут и автору. Возраст разный, но мышление почему-то одинаковое. Нельзя же так соотносить себя с героем-подростком: то, что позволено в силу развития, специфики мышления и возраста мальчику, не разрешено взрослому человеку. Это сильно занижает потенциал автора.

«Ощутить на лице липкое прикосновение призрака». Оставим это без комментария.

«Монах не боялся святых, не боялся храма». Бояться надо нечистой силы, а не святых.

«Он с непостижимым ранее удовольствием от получения знаний впитывал в себя информацию про устройство храмов». Вот только где и как мальчик получил эти знания? Ему не передавал сакральные знания строитель или монах. Если бы автор работал с текстом грамотно, он избежал бы таких туманностей.

«Монах не постеснялся заплакать. Пусть и беззвучно, но слёзы текли по его лицу, как никогда светлые – не от обиды, не от унижения, а от облегчения». Мальчик сейчас один, ничто не теснит его душу, он может быть самим собой и плакать. Здесь все можно и простительно. «Не постеснялся» – неверное сравнение, а еще слезы не могут течь беззвучно и со звуком.

«И только когда свет из коридора коротко вспыхивал в комнате через открытую на мгновение дверь, пробивался через худое одеяло, Монах освобождал голову и вдыхал всей грудью воздух, в котором иной раз ощущался запах интернатской любви – запах ни с чем более не сравнимый». Крученое-перекрученное предложение. А хотелось бы авторского понимания запаха несравнимой интернатской любви. Мальчик сам может и не выразить, но и автору тоже не хватает силы художественного воображения и правды, пусть страшной, но правды.

«Он не был психом, он был из тех…»

«Мне нужно знать, что каждый из вас в безопасности в каждый момент». Очевидные повторы.

«Целая армада железобетонных стержней разом устремилась в золотистую груду пустыря в слепом желании нащупать и пронзить своими тупыми остриями уцелевшие полусводы апсид». У железобетонных стержней не может быть слепого желания и тупых остриев.

«Потом пили чай, беседовали о больном: о том, что все рушится, как на смену одним ценностям идут другие». Беседовать можно о больном человеке, но о наболевших проблемах.

Монолог Коротича представлен сплошной официально-канцелярской и потому неживой лексикой. Хотелось бы точной исторической справки, обыгранной в рассказе автором.

«Впоследствии отмечалось снижение разводов во всех слоях населения, уменьшилось пьянство среди шляхты и крестьянства». (???) Вспомним еще раз школы при монастырях: в один год насчитывалось только в литовской части более 3000 учеников.

«Смелое смешение стилей в архитектуре – это общее желание прогрессивной части общества к практическому изучению вещей, это жажда эксперимента в науке, культуре, литературе. И эта жажда получила как бы разрешение на исполнение, риск получил оправдание посредством храмового строительства. Вот он стоит перед тобой – храм, сочетающий в себе самые смелые решения, ломающие стереотипы, но не отвергающий начисто, а использующий накопленный опыт, уважительно сберегающий старую традицию».

Часто тонкие наблюдения и описания природы дают хорошие подсказки о характерах, переживаниях героев, в рассказе есть попытки обратиться к отражению цветущей акации, но у автора получается плохо, так как у него не хватает художественных средств.

«Самсон подошел к окну, раскрыл его. Запах цветущей акации толкнул его сладкой волной, захотелось отшатнуться. Самсон злился. На мальчишку, на себя. У него ничего не получилось. Ничего. Сорвался на крик, стал угрожать. Даже в такой мелочи ничего путного?» Отсутствие у автора способности чувствовать живой язык приводит к таким грубым сравнениям, как «запах толкнул». После прочтения такой «литературы» у человека может наступить полная анестезия и он перестанет воспринимать изящную словесность.

Личная жизнь директора Самсона опять же затемнена примитивной лексикой автора. Ну, не хватает у В. Прохоренко слов! Как непростительно беден в использовании автора словарный запас великого и могучего русского языка! Или сам автор не старается работать со словами, тщательно отбирать их, примерять и примирять, любоваться, как хороший мастеровой. Поэтому текст не наполнен чувствами, атмосфера рассказа выхолощена, герои схематичны, образы их бледны и невыразительны. Читатель предоставлен самому себе, он сам должен подразумевать трагичность происходящего, и эти смутные догадки еще раз подтверждают, как все в рассказе создано не настоящим мастером, не художником слова.

Но часто талантливые писатели специально не договаривают, подталкивают читателей активно участвовать в трактовке сюжета, образов, иногда оставляют открытыми концовки, и читатели додумывают сами в силу своих фантазий и желаний, участвуют в сотворчестве.

Но в нашем случае рассказ закончен неудачно и вызывает много вопросов к автору, все те же «что случилось с ребятами? где они? когда будет развязка?»

Несмотря на всю условность рассказа, хотелось бы более яркого восприятия, правдивости, искренности, которые несет как раз живой язык. В рассказе не чувствуется горечи, печали и тревоги за детей, которые должны нарастать, нет обобщений. Но если у автора чувство языка отсутствует, то оно уже вряд ли и прибудет. Это прирожденное чувство, которое в дальнейшей творческой работе только приумножается, зреет и делает авторские произведения отточенными, запоминающимися, с неповторимым узнаваемым почерком.

Здесь же можно сказать одно: неудачный рассказ похож на многие другие неудачные рассказы других неудачных авторов.

«То, что его жена не захотела переезжать вместе с ним в этот поселок, не смотря на то, что муж получил такое повышение, Самсона не угнетало. В душе он был даже рад тому, что годами тянувшаяся через их семейную жизнь трещина наконец-то благополучно разошлась, раскрылась холодной водой решимости к удовольствию обоих безо всяких выяснений и мучительных откровений. Он уехал, она осталась – и, не сговариваясь, они поняли, что через месяц-другой можно утвердить их положение уже официально».

Рыхло, плохо, а «не смотря на» просто режет слух. И меня не устраивает не столько грамматическая ошибка(!), сколько слово, применяемое меньше всего в художественных текстах, чаще фигурирующее в докладах, в справочных материалах и другой специальной литературе.

Художественный язык произведения может быть лаконичен и даже предельно сжат, если того требуют обстоятельства сюжета. Сюжет, так сказать, каркас, а художественный язык – его ткань, его мясо, плоть и кровь. Он наполняет всю историю жизненностью, но он не должен быть неряшлив и просто невыносимо плох, как у В. Прохоренко, где конструкции предложений разболтаны, смяты, затерты, унизаны чужими словами, больше подходящими для официального или разговорного стиля.

В конце хочу добавить. Желание высказаться и что-то написать у автора есть, но одного желания в писательском ремесле маловато. В. Прохоренко на сайте сам больше критиканствует, нападает, раздает эпитеты «злобный критик», все сам «знает», при этом не постигает столь сложную профессию, гонит халтурку, что и доказал нам на практике рассказом.

Вспомнился мне давний разговор с одной строгой дамой из литературных кругов об одном местном авторе, очень похожем творческой манерой на автора рассказа «Монах и Самсон».

– Ах, если бы у А. еще был и литературный стилист, его роман бы вышел замечательным! У А. такой богатый жизненный опыт!

Я тут же ей бойко парировала:

– Опыт есть у всех, даже у ребенка, только вот из всех почему-то писатели не получаются. У многих не на один роман наберется жизненного опыта, но к ним хоть самого Льва Николаевича стилистом приставь – не поможет.

Писатель – это профессия, и этим ремеслом не все могут заниматься.

Любителей хватает, как водится, а если еще с завышенным самомнением – и вовсе пропал человек.

Настоящий писатель с творческим чутьем из этого сюжета конфетку бы сделал, а любитель и хороший материал загубит.

Каждый стоит ровно столько, сколько он стоит. И как бы ни старался человек прикинуться позначительней, повесомей, не выйдет: не ваш размерчик, уважаемый, не носите ничего с чужого плеча!

В одном могу с вами согласиться. Такого низкого уровня текстов достаточно наплодилось в последнее время, выходит в свет из книжных издательств много разного. Снижен общий культурный уровень читателей, как и самих авторов, и заслона таким книгам нет. Вот вы и возмущаетесь, почему одним можно, а другим, как и вам, – нельзя. Дурной пример заразителен, если даже крупные политики, бизнесмены бросились в литературу, стали выпускать книги со своими неудачными, просто отвратительными стихами. Все хотят «наследить» в Вечности…

Вспомнились слова Остапа: «Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло».

А может, и правда, VasilP, лучше вам оставить МНОГОТРУДНЫЕ занятия литературой, не мучить себя и читателей, а тем паче критиков «и переквалифицироваться в управдомы»?

P. S.

Нет у нас сатириков и общественных обличителей масштаба М. Салтыкова-Щедрина, чтобы трепетали писаки и вершеплеты от их сурового, пышущего гневом слова.

Как-то заглянула в список рецензий, которые написал когда-то М. Салтыков-Щедрин (кроме романов, повестей, сказок, стихотворений, публицистики, он оставил богатое наследие критических статей), и удивилась вот чему. Михаил Евграфович почти не писал о своих великих писателяхсовременниках – Л. Толстом, Ф. Тютчеве, Ф. Достоевском, И. Тургеневе, а в рецензиях отзывался о книжных новинках в большинстве своем неудачных второстепенных авторов А. Быстротокова, Д. Минаева, А. Скавронского, Ф. Решетникова, М. Авдеева, М. Стебницкого, Д. Мордовцева, В. Клюшникова и других, канувших навсегда в безвременье. Для великого сатирика это был повод разобрать второсортные произведения, он не гнушался средненьких третьесортных авторов и давал волю своим негодующим чувствам. Уже тогда ему было понятно, что сия «литература» никогда не войдет в золотой фонд российской словесности. Может, это он к нам, будущим поколениям, обращался?

Вот отрывки его выступлений, концовки статей.

«Может ли сыроварение служить предметом романа?»

«Трудно живется нашей сатире. Капитал, которому некогда положил основание Гоголь, не только не увеличивается, но видимо чахнет и разменивается на мелкую монету».

«Что потребность найти «свой путь» и вступить на него твердой ногой сделалась настоятельнейшею потребностью современного русского общества и в особенности той его части, которую принято называть «молодым поколением», – в этом нет ничего поразительного или внезапного».

«С легкой руки г. Львова (автора комедии «Свет не без добрых людей») в российской литературе образовался новый род сочинительства, который все более и более ищет в ней утвердиться. Русские сочинители убедились, что относиться отрицательно к жизненным явлениям невозможно, что это занятие фальшивое и невыгодное, что, наконец, ввиду известных данных, громко вопиющих о прогрессе, оно не только не своевременно, но и несправедливо».

«Мотивы романа устарелые, почти заплесневевшие».

«Кто любит добродетель и желает продолжать любить ее, тот пусть не читает нового романа г. Лажечникова».

«Господин Авенариус – писатель молодой, но положительно ничего не обещающий в будущем».

«Рассказать содержание нового романа г. Михайлова невозможно, потому что его нет. В романе около шестисот страниц. Еще одно слово: некоторые подробности слишком отзываются заимствованиями; так, например, сцена возвращения к мужу Зины напоминает сцену возвращения жены Лаврецкого в «Дворянском гнезде». Это тоже не говорит в пользу самостоятельности автора».

«Время теперь стоит самое веселое; пороки истреблены, злоупотребления уничтожены, гнусные поползновения, какие были, посрамлены. Остались лишь пороки и злоупотребления второго сорта, а именно: камелии, шармеровские фраки и колониальные магазины купца Елисеева. Почему банкир непременно «жирный»? Почему люди, стремящиеся к золоту, то есть опять-таки к материальным и духовным удобствам, представляются «с пеленок растленными»? Почему, наконец, у человека, который достиг этих удобств, непременно должен исчезнуть «человеческий образ»? Не потому ли, что все это рутина, рутина и рутина? Повторяем: г. Минаев сатирик местный и петербургский, и в этом смысле можем с удовольствием указать на две пьесы: «Вампир» и «Приап», как на особенно удачные».

«В заключение нелишним считаем сказать несколько слов и о недостатках нового романа г. Решетникова. Эти недостатки общи и прежним его произведениям, а именно: большая неловкость в построении романа, неумение распорядиться материалом и великое изобилие длиннот, которые делают чтение романа весьма утомительным».

А ведь сам М. Салтыков-Щедрин, несмотря на гонения и запреты, дослужился в чиновничьей России до статского советника, не понаслышке знал о казнокрадах, беззаконии царской администрации, о расправах, чинимых народу, о взяточниках, лихоимцах, бюрократии и прочих общественных язвах. И не боялся говорить правду, хотя и страдал от произвола местных и петербургских властей.

Его гражданское слово прозорливого публициста и сурового критика было мощным орудием обличения общественных пороков.

Мне запомнилось его последнее письмо, адресованное сыну.

«Апрель 1889. Петербург. Милый Костя, так как я каждый день могу умереть, то вот тебе мой завет: люби мать и береги ее; внушай то же и сестре. Помни, что ежели Вы не сбережете ее, то вся семья распадется, потому что до совершеннолетия вашего еще очень-очень далеко. Старайся хорошо учиться и будь безусловно честен в жизни. Вот и все. Любящий тебя отец.

Еще: паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому».

Надо быть предельно требовательным к своему творчеству, любить настоящую литературу так, чтобы видеть в собственных работах все слабости, все недостатки, всю пошлость и ложь и по возможности равняться на великие образцы.